Отщепенцы и пробудившиеся

      В одночасье загрохотали двадцать барабанов. Под стать им вспенились крутые волны и ударили о берег, затопив привязанную за колышко лодочку. С издёвкой, нарочитой запальчивостью закричали чайки и альбатросы, кружась над головами столь беспечных, как и они, зевак. Событие, привлёкшее внимание зенрутчан и проворных птиц, — авось кто да уронит в воду краюху тёплого хлеба? — из ряда вон выходящее.       Экстрадиция семидесяти пленённых, проигравших битву тенкунских магов.       В порт их везли железных, с наглухо заколоченными окнами каретах, по три или четыре человека в каждой. Они ехали медленно, словно траурная процессия по словам заждавшихся зевак. Впрочем, может они были правы? Если заглушить гул толпы и шум ненасытного океана, то хорошо стали бы слышны тихие стоны магов, обращённые в молитву.       Многие из веселящихся задорных глядельщиков на пристани ахнули и вздрогнули, когда стража отворила нараспашку двери карет и вывела арестованных. Окружённые блокирующими магию «замками», закованные в колодки для рук и ног, с ошейниками подчинения на шее, — так на всякий пожарный случай — мятежники мало походили на некогда сильнейших чародеев. Они не шли — плелись, путаясь в цепях и волоча онемевшие после двух месяцев беспрерывных работ ноги. Так порешил Зенрут. Вы нам вредили, теперь отработайте на заводе винамиатиса, возместите грехи. И быть может, за особо трудолюбивых мы замолвим словечко перед вашими старейшинами.       На пристани зябко ёжилась Нулефер, не отводя широких почерневших глаз от тех, кем недавно ещё восхищалась. Сзади стоял Идо, вечно молчаливый и незаметный даже в лёгкой ситцевой накидке, и Аахен, что помутнел сильнее, чем море. Он просто стоял, не шелохнувшись, не произнеся ни слова. Наверное, один или два мага его разглядели и узнали — Аахен чувствовал это, ощущал невидимый поток пульсирующих среди них мыслей. Что это? Невольное обращение к нему или привычка искать чужое присутствие в своей голове, доставшаяся от родителей? Аахен не думал, слишком пустая трата времени и сил. Они ещё пригодятся для того, чтобы вынести каждому из семидесяти смертных приговор…       Дыхание человеческой магии мысли, которую не сломить замками, ощущал и Идо. Радуясь и одновременно горюя, он отчётливо видел себя на месте каждого прошедшего мага. Повезло, что сумел смыться. Не повезло, что по ночам, когда засыпает его тело и магия, жизнь превращается в скрывающийся по логовам Тимера страх, трепет и уязвимость.       Пожалуй, только Нулефер, из них троих переместившихся, издавала хоть какой-то ох и шёпот возмущения. Негодование билось в груди и резко отдавалось в голову. За что с магами так жестоко? Да, на их руках много жертв, но экстрадируйте вы их нормально, по-человечески. Вы хотите их наказать или запугать Тимера и его сбежавших приспешников? Вот вам Тенрик, он боится, в его глазах засел ужас. Хватит уже! Или вас Тенкуни попросила унизить и пытать пленных магов?       Почему опять это навязчивое желание выбежать к кораблю, схватить палку или водяной прут — океан-то неподалёку — и попытаться тщетно погеройствовать?       Нулефер повернулась к Аахену и встретилась глазами с Тобианом. Принц, окружённый задумчивыми друзьями — Уиллом и Люси — стоял в пяти шагах и вот только сейчас заметил свою знакомую. Нулефер и Тобиан кивком поздоровались и обратились взглядами к магам.       Люди колдыбали, пересаживались из тесной кареты в ещё более отвратительный трюм. А иначе никак, чародеев одной колодкой не остановишь. Не снимая, однако ж, цепи, только передавая ключи от них в руки морским офицерам, их заводили вглубь корабля.       Так совпали два рейса, или их отправление намеренно назначили в один день, с разницей в час, но в Тенкуни вместе с опальными магами плыл ещё товарный корабль с редкими, недавно созданными сортами пшеницы и породами коров, приносящих более качественный удой.       — Вы осторожней с ними! Они ценные животные! Да одна тёлочка стоит в три раза больше тебя, дурачьё! — кричал фермер на лоцмана.       Пихая прохожих, пробегали мальчишки, разносчики газет, и протягивали за бим маленькую газетку со стихотворением Фанина Ястреба «Опальная мечта покорности».       Тобиан усмехнулся, услышав название. Проводимые на смерть маги были лишь частью перемен, заметных людям. На него обрушилось всё сразу. Пинат Кэувс, уставший от жизни и решивший уйти шестицу назад на тот свет, «Народная сила», изгнанная из парламента. И вроде бы всё нормально: Кэувса заели муки совести — его место теперь занимает бывший статс-секретарь и троюродный брат Эмбер, а в «Народной силе» сидели друзья Эйдина, которых нужно искоренить. Но чувство гадливости не исчезает, если знаешь правду.       Забахали барабанщики. Поднялись якоря, и корабль отчалил.       — Ох-х, — застонали зеваки.       И потихоньку начали расходиться. Зрелище получилось жутковатее, чем они ожидали, а ведь некоторые привели детей. Не на эшафот собрались же глазеть. Зачем в таком случае пугать малышей?       — Как тебе представление, старейшина? — изворотливо, но позабыв скрыть досаду, спросил Идо у Аахена.       — Мрачно всё так и бездушно, — глухо ответил Аахен. — Но спасибо тебе. Поблагодарю я во второй раз человека, которого не прочь с великим желанием посадить самолично на этот корабль.       Был ли это ответный сарказм или реальная угроза, Идо не разобрал. Сам Аахен пристально взирал на корабль и думал, как принять увиденное. Стоит ли вообще заморачиваться о такой мелочи, как жизнь семидесяти неудачников и врагов? Не так ли учили его наставники-учителя, манарские товарищи и магические помощники на пути к посту старейшины? Чужому, правда, посту, принадлежащему всем Твереям, но не ему. И что сказали бы ему отец и мать, будь они здесь? Сочли бы два месяца жизни магов жестокостью, но оставшееся у них время просто несправедливым возмездием? Аахен задал себе и другой вопрос — мог бы он, спрятавшись в отцовской библиотеке, представить когда-нибудь себе, что будет злиться до покрасневших пальцев, зажатых в кулаки?       — Здравствуй, Нулефер. Какими судьбами? — подошёл к ним Тобиан.       — Неожиданная встреча, — улыбнулась Люси.       — И приятная, — воскликнул Уилл.       И друзья, пожав Нулефер руки, обратили своё внимание на Идо и Аахена.       — Познакомьтесь, это мой друг господин старейшина Аахен Тверей, — тихо сказала Нулефер и понизила голос, имена трёх ребят можно было пустить в расходящуюся толпу людей. — Аахен, а это мои друзья. Хотя друзьями я стала называть их за шестицу до моего отправления в Тенкуни — Бонтин Бесфамильный, Люси и Уиллард, его ты уже видел.       — Приятно познакомиться, — произнёс на зенрутском Аахен и не отказал никому рукопожатием. Но знакомиться больше у него не было желания, он через плечо обратился к Идо: — Будь добр, отнеси меня в Тенкуни.       — Раз хочешь, то отнесу. Тебе нужно время всё обдумать, как следует в тишине, — Идо исказился в ухмылке. — Тебе, уверен, интересно будет узнать, что вот этот юноша Уиллард тоже маг воды, родившийся у манаров, как и Нулефер.       От его довольного взора не пронеслись мимо молнии, злобно засверкавшие в глазах Нулефер, ярость Тобиана, готовая из видимой превратиться в довольно ощущаемую внешне на конце кулака, испуг Уилла и тревожность Люси, смешанную с укором.       — Аахен… — протянула Нулефер.       — Не объясняй ничего, — ответил пониженным голосом Аахен. — Я понимаю, почему ты скрывала от меня Уилла. Телохранитель принца, тайны дворца — ясно как день, почему ты молчала. Значит, моя гипотеза подтверждается… Магия перемещается в Зенрут… Нулефер, скажи честно, может, ты ещё знаешь зенруторождённых магов?       — Нет. И вот сейчас эта настоящая правда.       Идо обхватил Аахена и протянул руку Нулефер, но она отказалась, показав на друзей. Ведь так давно не видела, что там короткие разговоры вечерами. А разве попросишь Идо переместить её к друзьям? Вот только-только начинаешь ему доверять, благодарить, заботиться, чтобы он не замёрз, и Идо преподносит подлость. Все мятежники из одного теста сделаны.       — За маму не волнуйся, передам, что ты отлучилась в Зенрут с моим проходящим, — на прощание подмигнул Аахен.       Неприязнь между старейшиной, Нулефер и Идо, в основе которой лежала война убеждений и простая человеческая взаимовыручка, не прошла мимо.       — А кто этот молодой человек? Почему вы его недолюбливаете? — полюбопытствовала Люси.       — Что, тот беглый проходящий Тенрик? — догадался Уилл.       — Тот. А ещё самый занудный человек в мире, от которого невозможно избавиться, — со злостью выпалила Нулефер. — Пользуется тем, что поймать его практически невозможно и норовит присоединить меня к Кровавому обществу.       И уже Люси стала понимать, о ком идёт речь. Она стала одной из первых, кому Нулефер ещё в первые дни рассказала о Тенрике. Вот он значит какой тенкунский маг, которым столько лет болела госпожа Элеонора. Человек тоже с хитринкой. Может, этим и сошлись её госпожа и Тенрик?       Тобиан стоял в стороне и молчал. В последнее время он не любил лишней болтовни, хотя Уилл и Фред по-прежнему говорили, что его язык то ещё помело. Он всё думал о предстоящих днях, о тех сведениях, полученных от Мариона. Как же всё быстро устроить и спланировать? На Фредера надейся, а сам не плошай. Это Уиллу Фред даст легко выходной, пока отдыхает в дворце, а вот найти проходящего, минуя мамину опеку и дядин надзор, для двоюродного брата, что не выдаст его секрет и не сдаст родителей Люси кому не нужно, не так-то просто.       Тут Тобиан замер: рядом с Нулефер возник Идо. «Вот мерзавец, — занегодовала та, — Аахена оставил одного подумать, а меня снова будет учить жизни, ещё и в компании моих друзей».       — Идо Тенрик, — между ней и проходящим возник Тобиан, — ты член Крылатого общества. Тебе должны быть не безразличны судьбы твоих товарищей и их близких. У меня к тебе просьба, захочешь, она станет возмездной — щедро заплачу. Отнеси вот эту девушку, — он аккуратно подвинул к Тенрику Люси, — к её родителям. К Фьюи и Джине, фанинам Кэлизам, как сейчас зовутся они. Ты согласен?       — Почему бы и нет? — с вызовом ответил Идо. — Я не прочь увидеть Кэлизов. Узнать, какая от них может быть польза Обществу.       — Сегодня и прямо сейчас сможешь? У Люси такой отличный день выдался — Элеонора ничего не узнает и не поймёт, она на рыбалке с Казокваром. Правильнее будет нам с Люси переместиться в Хаш. Если есть возможность такая, то нежелательно преступников в столицу отправлять. Что думаешь?       Идо думал совсем о другом. О «за» и «против» неожиданного предложения. С одной стороны Фьюи и Джина не те люди, что сослужат верную службу Обществу, а с другой — встреча с ними куда полезнее, чем присмотр и, наверное, тщетное убеждение Нулефер в своих идеалах. Будь неладна, если честно разобраться, его неблагодарная работёнка, которую задал ему Тимер. Но не отступать же после полтора месяца напряжённого труда. Себя стыдиться будешь.       В это время Тобиана отдёрнул Уилл в сторону. Гневно покачал головой и зыкнул:       — Ты спятил? С кем дело собрался иметь? С повстанцем, с преступником, с возможным террористом. С врагом своей семьи!       Уилл полагал, что если не напугает, то хотя бы заставит пошатнуться Тобиана от той мысли, что Идо прямо сейчас может обдумывать, как снять «замки» и проникнуть во дворец с Тимером, который не пожалеет сил, чтобы перерезать глотки каждому из придворных, а далее приняться за Эмбер, Огастуса и Фреда. Но Тобиан со странным непониманием посмотрел на друга.       — Тенрик — это проблема моей семьи и государства. Я никто для него, и он мне не враг, не против меня восстали освободители. Почему я должен называть врага своего друга, или же брата, своим врагом? Тех, кто мне дорог, я буду защищать даже ценой своей жизни, но ради их интересов отказываться от своего… Нет уж, увольте. Уилл, кстати, для тебя союз с Тенриком тоже выгоден. Ты же хочешь найти своих родителей, как и Люси. Вот он может переместить и тебя в Хаш, туда, где ты родился.       Тобиан поймал друга за живое. На лице Уилла проявились две противоположности — долг и мечта. Протянуть руку врагу или всё же отказаться от собственного счастья, хоть какой-то малюсенькой попытки найти его? Уилл засопел и через силу выдавил из себя:       — Умеешь убеждать. Я больно сомневаюсь, что Хаш что-то прояснит, Урсула же пыталась их отыскать, но попытаться стоит.       Тобианом с Уилл тихо переговаривались в сторонке, однако десять метров ничего не решали. Их спор, переходящий в согласие, слышали и Идо, и девочки. Люси, без того взволнованная и страшно обрадованная, просто засветилась от счастья, узнав, что она будет не одна, а с Тобианом и Уиллом. Семья — это дело сугубо личное, но случаются моменты, когда с семьёй хочешь соединить друзей в одно целое.       — Нулефер… а ты будешь с нами? Мне бы хотелось зайти в их дом с тобой, — робко произнесла Люси, пугаясь своих слов. — Не могу объяснить, но вот хочется, чтобы ты была со мной.       — Раз тебе это важно, — попыталась скрыть довольное смущение Нулефер, — то буду. Ведь надо попросить у твоих родителей прощение за тот день.       Идо для вида кашлянул.       — Наговорились? Я ждать не буду.       Друзья сняли с себя тёплую одежду и спрятали её в укромный уголок за ближний портовый трактир. Даже к Тобиану далековато ехать, чтобы переодеться, а время не ждёт. Хочется же побольше побыть в Хаше. Совместного завтра у них с Тенриком, возможно, и не будет.       Все вчетвером они обхватили Тенрика и приготовились к перемещению. О да, для случайного прохожего зрелище казалось смешным и наталкивающим на похотливые мысли. Две девушки, одетые в домашние лёгкие платья и туфельки, и два юноши в брюках, рубашках и ботинках, прижались к телу разыскиваемого преступника.       — Говори, Бонтин, адреса, — впервые при Нулефер Идо начал командовать. — Если не позабыл, люсиных родителей зовут теперь Симон и Фиона?       — Так точно, Тенрик. Второй дом. Медная улица, — сказал Тобиан выученный на зубок адрес.       — Приготовились. Не бойтесь, руки и ноги не оторвутся при перемещении. Три, два…       — Люси, что ты забыла тут с Бонтином?!       Ещё секунда, и Тенрик бы исчез. Но девичий визг раздался быстрее его магии. И силуэты, один маленький, хрупкий, другой тучный и неуклюжий, вынырнули, как только он приготовился. Ромила, придерживая за руку Фалиту, собравшуюся уже приложиться к купленной в трактире бутылке, разинула рот захихикала.       — Элеонора же предупреждала, что отправит тебя в Рысь за встречу с Бонтином. Ай-яй-яй, как нехорошо! О, здравствуй, Нулефер.       — Всё не уймётся это ничтожество, — Фалита, по-поросячьи прищурив глаза, смотрела на Тобиана. — Лишишься ты сейчас у нас подружки, мерзавец.       Нулефер вытянулась в полный рост и сильнее сжала руку Тенрика, подавая ему знак — перемещайся.       — И не буду с вами здороваться. Элеонора ничего не сможет сделать Люси — это не она пошла к Бонтину, а я собрала друзей, захотела вот отдохнуть в большой компании. Удачи нажаловаться, во всех бедах обвинят-то меня, а крика сестры я не боюсь.

***

      Конория сменилась Хашем. Длинные широкие улицы и перекрёстки сузились, сократились и в то же время отодвинули дома друг от друга, превращая территорию в просторные дворики, в которых стояли качели, скамейки, пока ещё пустые клумбы. Дышать сразу стало легче. То ли воздуха было больше потому, что людей было совсем ничего. То ли лошади от проезжающих дилижансах не гадили и торговцы отродясь не выливали отходы от своих лавок прямо на проезжую часть и в полные воды широкой Скводж, которыми смело могла похвастаться конорская Юва.       — Я вспоминаю этот воздух, — с воодушевлением потянул носом Уилл. — Эти запахи сохранились. Сладкая смоковница, печенье с абрикосовой начинкой… Смолистые сосны. Их тут много, мы возле соснового парка.       Через дорогу за жилыми домами и облюбовавшими тротуар торговцами сладостей, за чёрной железной оградой ветер свободно прогуливался по ветвям сосен. Мощные деревья шумели, перекачивались, но вдруг замерли, когда на крыше храма загремел барабан.       — Твои родители живут в том доме, — Идо показал на первый, стоящий возле ограды с храмом маленький двухэтажный домик, который по двум дверям и разно выкрашенными этажами говорил, что в нём живут не только Кэлизы.       — Повезло им возле парка жить, — сказал Уилл, пребывая мыслями в далёком прошлом. — Такая тишина. Простота.       Выпирающей конорской помпезностью и не пахло. Маленькие дома, маленькие дорожки и улочки. Уилл преувеличивал, что было тихо. Кричали шаловливые мальчуганы, бранились старики-торговцы, возле храма лаяла собака. Но тот шум не сливался в глухой неразборчивый гул, в котором и свой голос-то разобрать невозможно. И лишь листовка, наклеенная на столб, напоминала, что Санпава и Конория принадлежат к одному звену. «Спасём Мариона от судилища!» — написала тяжёлая рука.       — Я пойду, — оторвался от сладких воспоминаний Уилл. — Для начала хочу побеседовать со старым хозяином, может, что-нибудь прояснится. Ты давай, Люси, действуй. Я в тебя верю.       — А ты найдёшь ваш старый дом? — забеспокоился Тобиан.       — Это где-то в пяти кварталах отсюда. Найду. Поспрашиваю у прохожих, если заблужусь. Ну, счастливо вам.       — Не замёрзнешь? На тебя только рубашка и брюки.       — Нет. У меня крепкий организм.       Уилл похлопал на удачу Люси по плечу и пошёл своей дорогой. А друзья остались, всматриваясь в розоватые стены дома, в котором, по словам Джексона, должны жить так называемые Кэлизы. Люси боязно позвонила в висящий возле двери колокольчик. А вдруг её родители живут не на первом этаже? Вдруг их комнаты выходят в другую дверь? Откроют ей соседи, узнают Тенрика и тогда… «Не думай об этом, страхи должны остаться в прошлом».       Она позвонила. Послышался резвый топот. Дверь отворилась, и рыжий трёхлетний мальчуган закричал:       — Вы к нам, платье принесли?       Топот. Более громкий, быстрый.       — Майк, кому я сказала не открывать дверь?.. О милостивые боги и их дети… Люси… Фьюи, спустись скорее!       Это была высокая, морщинистая женщина, с давней изнеможённостью в глазах, несмотря на красное упитанное лицо. Её возраст на взгляд сложно было определить, может под пятьдесят, может на десять лет больше. Руки старые, опухшие, кожа жёлтая, изъевшие лицо рябью морщины…       Люси плюхнулась в живот женщины. Обняла её. Джина в ответ стиснула дочь. И обеих разразили слёзы. Выбежал Фьюи и бросился к дочери.       Крупный, сильный мужчина с мягкими усами и реденькой рыжей бородкой, ещё мгновение назад намертво застывший на лестнице, с неподвижными глазами припал к Люси на колени, только и бегали его широкие глаза, рассматривающие дочь. Они плакали сдавленно, со скулёжом, пытаясь удержаться, потом громко всхлипывая, прерывисто дыша, потом уже облегчённо затихая и только вздрагивая плечами. Так уткнувшись в плечи друг друга, отрываясь лишь бы поднять глаза и снова прижаться, дочь, отец и мать попеременно то целовались, то обнимались, не находя нужных слов, которых можно было сказать друг другу.       — Это кто? Кто это? — тиснулся к родителям Майк.       — Твоя сестра Люси.       — Моя сестра? Ты правда моя сестра? — вытаращил маленькие глазки Майк. — Такая ты большая!       — Да, я твоя сестра, — сдерживая хлюпающий нос, Люси присела к мальчику и поцеловала его в яркую макушку.       Переживали ли они счастливее моменты? Нет. Мир застыл, он перестал существовать. Для Люси остались лишь родители и маленький брат, для Фьюи и Джины, надевших маску смирения, всё ещё отпечатывающеюся на их телах и в глазах, кроме дочери ничто не существовало. Ну, не считая младшего и такого же горячо любимого ребёнка. Они пребывали в покое, и в то же время их душа пылала бурей, волнений, жаждой выбежать на улицу и закричать: «С нами дочь! С нами Люси!»       Но недолго длилось искренне счастье. Постепенно стали возникать лица и других людей, находящихся возле двери. Фьюи и Джина почернели, сделали пугливый шаг назад, прислоняя к себе детей, как тотчас они завидели Идо.       — Что тебе надо? — зарычал Фьюи. — Где Тимер? Меня не проведёшь, он скрывается за твоей спиной и выжидает, чтобы напасть. Вы использовали нашу дочь как приманку! Во твари!       — Папа, не стоит волноваться, — поспешила всё объяснить Люси. — Я по своей воле здесь, Тимер ничего не знает об этой встрече.       Но её прервал Идо:       — Не ищите во мне подвоха.       Вроде бы Фьюи и Джина успокоились на чуть-чуть, но привыкший к подозрению мозг заметил Нулефер, предавшую когда-то их. И Тобиан не вызывал доверия. Что за незнакомый юноша стоит между Тенриком и Свалоу?       Недолгими были и безоблачные минуты настоящего. Прошлое, явившись в их дом, должно было дать о себе знать. Нулефер, стыдливо опуская голову вниз, сделала шаг во владения Кэлизов. Она держалась ровно, без тени страха. Но не нужно быть мыслечтецем, чтобы уловить, как стучало у неё сердце. Как было тяжело открываться миру правду о себе. Как ужасно находиться в одном зале с королевой! Как чертовски страшно, когда её душил мятежник. Но что может быть сложнее сказать пару слов, даже осознавая свою вину?       — Простите, пожалуйста, — произнесла Нулефер. — Фьюи и Джина, я… я поступила по-свински. Простите, что выдала вас. Вернуться бы назад, я бы никогда…       — Не предала нас, — лучистая улыбка тронула губы Люси. — Мама, папа, Нулефер не врёт.       Фьюи и Джина неловко и осуждающе взглянули на Люси, отчаянно не понимая, что несёт их дочь. Её лишили семьи, у неё отобрали самое близкое, что она претерпела за эти года. И что они вынесли! И всё из-за одной девицы, из-за её парочки слов. Не будь этот день таким особенным и сердечным, вышвырнули бы они Нулефер за дверь. Но сегодня… Перед ними стояла Люси. Тоненькая, и оттого кажущая маленькой, девушка, в одном лёгком белоснежном платьице. Побледневшая из-за холода и раскрасневшаяся от прилившей к щекам крови. Фьюи и Джина снова обняли Люси.       — А можно нам в дом пройти? Я замёрз тут, — дал о себе знать Тобиан. — У вас не найдётся одежды для нас? Мы же после перемещения.       — Как я могла про тебя забыть, — хохотнула Люси. — Это Бонтин. Ещё один негодяй и разбойник. Это была его идея найти вас.       От шутливого комплимента Тобиан почему-то смутился и отвёл глаза в сторону.       У Кэлизов было тесновато, пахло маслом, которым смазывают колёса карет. По стенам были развешены пёстрые ткани, на верёвках сушились платья, на тумбочках и столиках лежали иголки, шила, нитки разных цветов и толщины, веретено с шерстью. В соседнем углу стояли колёса, примостилась упряжь, чеки и оси, была даже одна дверца от летающей повозки. Дом пах работой, он был ею просто пропитан. Лишь в дальней комнате находились две кровати — большая и маленькая — стол, заставленной посудой и камин.       — Я шью, папа чинит колёса и вообще всё, что принесут, — сказала с гордостью Джина. — Мы работаем на дому, так меньше рискуем попасться. Садитесь. Располагайтесь, как у себя дома. А я пока чаю вам, ребята, сделаю. Люси, ты, верно, голодна? Ох, представляю, как тебе живётся! Ну ничего, сейчас мама тебя напоит сладким зелёным чаем.       Увёртливо поцеловав Люси, она дала ребятам тёплые пледы и одежду, разожгла камин, залила из бочки в чайник воду и поставила греться. Непривычно было для Нулефер и Идо смотреть на заботливые хлопоты Джины, они уже отвыкли, когда в последний раз видели, как люди нагревают воду, обогревают дом подручными средствами, без спрятанных в каждом углу винамиатисов. Но Люси и Тобиан не удивлялись.       Фьюи и Джина сновали между дочерью и гостями. Видно было, сколько они хотят спросить. Да нужные вопросы не успевали появляться в голове, как сбивались другими. Столько ведь упущенных лет прошло. Не без того напряжённых людей давили присутствующие в их доме незваные гости — Нулефер и Идо. Словно позволят они своим слабостям выйти наружу и начнут откровенничать с дочерью, как Нулефер соберёт их секреты воедино и выдаст в эту секунду. Или же Идо направит в их спину револьвер и скажет: «Служба Обществу либо ваша жизнь».       Но малыша Майка не заботили угрозы. Он сидел, молчал, ждал первого шага от родителей. И не дождался. Достал из ящичка из-под кровати два маленьких красных шарика и подбежал к Люси:       — Сестра, а я жонглёром стану. Буду самым лучшим из всех! Вот увидишь. Но я пока не умею, не получается у меня. Мячики падают из рук.       — Смотри, как это делается, Майк, — сказал Тобиан и взял у него мячи. — Берёшь каждый в руку и сначала подбрасываешь правый, но не выше своей макушки. Вот только он достигнет высоты, бросай левый шарик, а правый лови.       После этих слов Тобиан встал из-за стола, распределил мячи по рукам и точно так, как он объяснял Майку, подбросил их ввысь. Всё прошло идеально: сперва первый, потом второй мяч, Тобиан приготовился их ловить… Но мячи выскользнули их его пальцем, ударились об пол, отрекошетились и плюхнулись в разогревающий котелок.       — Бонтин, — покачала головой Люси. — Неисправимый ты человек.       «Неисправимый» утвердительно закивал.       Фьюи заулыбался, поварёшкой достал мячи и отдал сыну. Он смотрел на дочь, которая как бы делала вид, что отчитывает друга, а на самом деле радовалась его выходкам, и могла только умиляться. Где Люси была все эти годы вдали от него и матери? Не случись той роковой выходки Нулефер, всё было бы иначе. Всё.       — Люси, ты надолго? — хмуро спросил отец.       — До вечера, а там как знать.       — Это много, я боялся, что времени у тебя ещё меньше. Как ты живёшь? Оделл, уверен, обозлился и на тебя? Выгнал на шахты поварихой или штопальщицей?       — Нет, нет! — взвизгнула Люси. — Папочка, не бойся за меня. Ты всё переживал и думал про меня… Я стала нянькой у дочки Элеоноры…       — Ещё хуже, — опустил голос Фьюи.       Люси вскочила, прильнула к руке отца, заглянула в его потускнелые глаза и замотала отчаянно головой.       — Папа, мама, не накручивайте ничего себе. У меня было много неприятностей, падений, горьких обид, но они прошли. Прошли. Тяжело мне было первое время, а потом всё восстановилось. Элеонора с характером, но я его почти не замечаю. Она — хорошая зануда, но больше ничего ужасного в ней нет. Шесть лет я жила вполне сносной жизнью. Я одета, накормлена. А сейчас, представьте, я помогаю Бону и другим в освобождении людей. Я знаю Джексона Мариона, я столько повидала, у меня такие прекрасные друзья!       Люси всё балаболила и балаболила без остановки. Ни фальши, ни спасительной лжи промелькавшей в её словах. Всё искренне, всё от чистого сердца. Должно быть, счастье помутило её рассудок, могли бы подумать родители, Идо и друзья, но радужная жизнь была не здесь и сейчас, а там — вчера, позавчера, в те дни, когда она не видела ещё худшей участи. И как много слов про последние месяцы. Не про тайные вылазки, а про то, как она с Уиллом хохотала над Живчиком, бегающим за собственным хвостом, как суматошно она с Нулефер по всему дому искала пропавший дневник Хакена, который лежал в коробке с обувью. И чуточку ворчливости на Бонтина, без конца пытавшегося раскормить её в своей лавке пряниками.       Закипел чайник. Налит был чай. Яркие речи Люси затихли ровным смехом, вмешивался в разговор старших Майк, расспрашивающий гостей про столицу. Но главный вопрос так и не звучал.       — Как вы получили свободу? Что вас заставило скрываться под чужими именами? — отпив глоток, спросила Люси.       Безмятежные за секунду до вопроса Фьюи и Джины вздрогнули. Скользкая давящая атмосфера повисла в надушенной чаем комнате.       — Вас преследуют. За что?       — Тебе лучше отложить чаепитие, — предупредил Тобиан. — Это будет тебе тяжело выслушать.       — Ты что-то знаешь?       Тобиан кивнул.       — Почти всё до деталей. Как-никак в Загородном дворце я могу узнать то, чего недоступно тебе. Я не стал тебе это рассказывать, посчитал, не имею права. Твоя семья — это твоя правда, и только твои родители должны решать открыться тебе или предпочесть скрывать всё и дальше.       Он говорил бесцветным туманным голосом, но Фьюи и Джина чувствовали в речах этого юноши некую поддержку и едва ли не родственную душу.       — Верно говоришь. Надо нарушить молчание, которое мы прерывали лишь для Грэди и Линды, — тихо сказал Фьюи. — Мы не святые, дочь, эта свобода нам досталась кровью. Не нашей. Чужой.       Фьюи вытянул перед собой руки и плотно сжал в кулаки.       — Не жалею. Совершенно не жалею о том, что сотворил… Три года мы мотались по всей стране. Сменили троих хозяев. Первый хозяин, он жил на границе с Анзорией, был мелкий торговец, который играл с соседскими детьми летом в мяч, а зимой бросался с ними снежками и свято верил, что торговля его будет процветать сама по себе. Но не вышло. Разорился через два года. Вошёл в долги и стал нами их оплачивать. Продали нас в Луфей, большой такой город в середине страны, модельеру. Тот хозяин славный был малый, обучил Джину мастерству шитья, которое и не снилось ей раньше, я ему стал помогать с каретами и лошадьми, потому что он не признавал никакую магию и винамиатис. Но хозяин умер спустя полгода, подавившись косточкой от фрукта. А Джина тогда была в положении… Как так получилось, как мы упустили?.. Твоя мама забеременела Майком, хотя мы зареклись, что не испоганим жизнь больше ни одному ребёнку! Наследников хозяин не оставил… Нас хотели разлучить, распродать по разным городам. Ох, как мы горевали, искали человека, который купит нас вместе. Неважно, что у него придётся работать в семь потов, но, главное, нам быть вместе и в безопасности. И только бы не в Конории на шахте в западном районе! И, наконец, на аукционе слезами тронули добрую женщину, которая упросила своего мужа купить нас. Люси, мы успокоились, думали, что вот скоро настанет конец этим мучением. Нас отыскали Каньете, они были готовы выкупить нас с дальнейшей вольной. Но…       От Фьюи «но» не предвещало ничего хорошего. Молчанием он прервал свой разговор, Джина прошептала — «продолжай».       — Как будто проклятый император прознал, что мы станем свободными людьми, и владелец виноградных плантаций потребовал, чтобы хозяин нас продал ему. Мол, без меня и Джины его виноград помрёт. Но мы догадывались, что он что-то вынюхал и собирается следить за нами. Его многочисленные братья были зоркими соколами в Луфее. И наш хозяин согласился. Люси, это была четвёртая продажа! Мы сидели в комитете, мама держала на руках трёхмесячного Майка, составлялись документы. И…       И что дальше? Люси побледнела. Нулефер внезапно вспомнила Тимера и представила его освободителей, врывающихся в комитет.       — Всё! Нас продали в четвёртый раз! — воскликнул Фьюи. — Оставалось за малым — поменять винамиатис в ошейнике. Это очень затянутый процесс. Снимают ошейник одного с раба, вставляют приготовленный камень, быстро одевают, затем приступают ко второму рабу. Но в этот раз чиновник медлил, спал на ходу. Снял мой ошейник, потом Джины, стал вытаскивать винамиатисы. И тут меня осенило — шанса больше не будет. Хватай возможность! Чиновник отвернулся и я схватил ножницы со стола. Вскочил и как вонзил их в шею. Люси, доченька, я закричал твоей маме: «Держи крепко ребёнка!» — и набросился на нашего старого хозяина, повалил ударом на пол. Сзади подлетает новый хозяин, я валю его. Бью. Бью на отмашку, чтобы не дышал и не позвал на помощь охрану.       — А наш старый поднимается! — вскрикнула Джина, напугав резвящегося Майка. — Я кричу Фьюи: «Сзади, » — и понимаю, что сама не должна стоять в стороне. Хватаю его за волосы, останавливаю за миг, и он не успевает ударить по твоему папе. Фьюи налетает на него, я протягиваю ножницы, которыми он убил чиновника, и Фьюи забивает его.       — Мы больше не мешкались. Выпрыгнули с окна и побежали. Прятались днями, ночами, и так пока не нашли своих людей из освободителей. Они воссоединили нас с Каньете. Вот так. Вот так, Люси, мы обрели свободу, имя, дом и документы. Ты нас винишь?       Люси замахала руками. Какой глупый вопрос? Винить родителей в попытке обеспечить себе жизнь, в надежде спасти сына. Убийство, бегство, дружба с Линдой и Грэди Каньете — достаточный список, чтобы подписать себе смертный приговор. Если кто их обвиняет в убийстве, то точно не она. Может быть, кто-то свыше имеет на это право, кто обрёк их на последующие годы страхов и подозрений.       — Ты поражена, Люси, — медленно проговорила Джина. — Ты ведь ничего не слышала. Мы сбежали за шестицу до страшного восстания, которое погубило Каньете. Власти испугались, что, узнай о нашем подвиге, сотни невольников начнут искать возможности избавиться от ошейников и хозяев в комитете. Это же так просто, уйти в тот момент, когда ошейника на тебе нет. А как это допустить, если на выходе охрана? Убить того, кто может закричать. Нынешним рабам невозможно сбежать из-за проклятого винамиатиса, но мы сбежали. О нас не сообщали никому, кроме зорких соколов. Вот кто из них нас найдёт, тому награда в пятьсот тысяч аулимов. И Майк в придачу, как небольшой сувенир. А нас на каторгу.       Люси с широко распахнутыми глазами слушала людей, осознавая, что они пережили. Она сама уже посмотрела в глаза смерти и держала оружие. Но кровь не стекала с её рук, и совесть её была спокойна, как утренний бриз.       — Фьюи, Джина, Люси, — подал голос незаметный Идо. — Вы встретились спустя столько лет, и можете не бояться за дальнейшее. Вы отныне вместе. Там где любовь, там страх исчезает.       — Нет, Идо, — возразил Фьюи. — Страх всегда сопровождает любовь. Любовь — это, откровенно говоря, страх потерять. Неважно кого или что: ребёнка, родителя, жену, друга, черноухую собачонку, родную страну или скрипучее кресло-качалку. Когда ты любишь, твой самый большой страх — лишиться этого, и потому ты хватаешься за детей или за кресло с собачкой, бережёшь их и ясно понимаешь, что отдашь свою жизнь. Ведь это не такая уж страшная потеря — лишь твоя собственная жизнь.       Появившаяся вновь тишина перестала давить, бить по ушам. Так случается. Хвалят хозяйку, говорят, что у неё вкусный чай, но внутри что-то требует, возникает, негодует; вокруг кричат, обвиняют тебя, пытаются обвинить других, сражаются с совестью, и наступает покой. Благословенная тишина проникает в дом и сближает всех до единого. Исчезают косые взгляды в сторону предателя, заклятая тень не кажется такой уж чужой и невыносимой.       — Друзья, — поднял Тобиан на Кэлизов посветлевшие глаза, — мы проиграли наши последние битвы. Давайте смело это все признаем. Я тоже был невольником, но получив бумажную вольную, не обрёл свободы. Я просто сменил одни оковы на другие. Нулефер, ты сделала заложниками своих родителей и затем невольно оказала поддержку королевским войскам, помогая разбудить Урсул и защищая целителя от мятежников Идо вообще проиграл самое настоящее сражение. Люси не знает, что будет с ней, когда Элеонора выйдет за Казоквара. Фьюи и Джина, как и я, обретя свободу попали в плен страха и бренных мыслей, мучительного ожидания: «а что ждёт нас завтра?». Это называется поражение. Но как назвать то, что мы живы и сидим сейчас в одном доме вместе? Победа?! Нас жизнь разводила, потом сводила вместе и ради этого одного дня. Пускай врываются к нам в дом, разорвут по разным углам, но кто сломает связывающие нас цепи? Эти великие узы? Для наших врагов нет лучшей досады, как наше единство и устранение от него к чашечке зелёного чая и красному мячику будущего жонглёра. Если мы говорим не о врагах, а о себе, выходит, они не так важны для нас. Не так страшен и грозен, каким пытается показаться. С войны победители возвращаются не только с ослепительными улыбками на лице, но и раненными, и контуженными. Они лежат под щитом, укрытые от дождя. У нас тоже есть щит. Это мы.       Нулефер вспомнилась простая детская колыбельная. Про маленькую птичку, которая тёмной ночью летела домой спасать маму. Она пищала и плакала, слыша вдали клацающие зубы волка. Но мама не испугалась. Уложив птичку в гнездо на дерево, пропела: «Волк не поймает нас, наши крылья выше его сильных и быстрых лап».       За Нулефер любимую колыбельную потянул Майк, потом Люси. Постепенно разная незвучная россыпь голосов стала сливаться в единое волнительное и тонкое пение.

***

      Прошли часы. Вечер опустился на Хаш. Кто бы мог подумать, что в центральном городе будет такая божественная тишина, которую не нарушить и церковному барабану с парка. Дул тёплый воздух, вдали виднелись сгустки тумана.       Фьюи любил закуривать трубку и сидеть молча, глазея на сосны и пихты, но в сей миг трубка осталась лежать на столе в доме. На пороге, возле него, присели Джина и Люси. В дверях притаилась Нулефер, ловя спиной ровное дыхание Идо. Поразительно, но проходящий не раздражал! Ни во время игр в карты, ни когда они с Люси помогали готовить Джине ужин. Идо влезал в разговоры и его никто не перебивал. Да и зачем? Особенно сейчас, в прощальные минуты. Не хотелось никому ругаться, выяснять что-либо. Возникло ощущение примирения с неизбежным. Всё равно, за первым шажком будет и второй шаг. Их встреча коротка, но нужно верить, что она не последняя.       — Вот. Вот. Одна попытка, и я смогу жонглировать уже тремя мячиками!       Тобиан не желал мириться с дневным поражением и изо всех сил побрасывал мячики. Он сказал, что научит ребёнка жонглированию, но вместо этого учился сам, а Майк предпринимал отчаянные попытки забрать у обнаглевшего гостя любимые игрушки.       — Это Уилл идёт? — Тобиан неожиданно оторвался от сверкающих шариков.       — Он самый, — подтвердил Идо.       — Уилл, иди к нам! Мы здесь! — воскликнул Тобиан, а затем его крик подхватили Нулефер и Люси.       Уилл, согнувшись едва не до горба, опустив голову, насилу волочил ноги. Радостные возгласы друзей были слышны на другом конце улицы, но Уилл не оборачивался на них. Медленно, покачиваясь от резкого порыва промёрзлого ветра, от повернул к парку и дёрнул за ручку слабую калитку.       — Он не видит нас? Куда он идёт? — подскочил обескураженный Тобиан. — Уилл, мы здесь, кому я говорю!       — Э-эй, Уилл! — в такт громкому крику друга завопила Нулефер и развела руками: — Что он в парке вечером забыл?       Поднявшийся северный ветер подхватил сосновые опилки и со свистом кинул их в лицо входящему за ограду Уиллу. Сосны грозно шуршали, заволакивая собой покрасневший от заходящего солнца клочок неба. Их тонкие стволы трещали, ходили ходуном, рискуя обрушиться наземь, придавив любого, кто окажется в ненужный момент в ненужном месте.       — Это не парк… — осторожно проговорил Фьюи.       Раздался грохот барабана с крыши храма. Тобиан, Нулефер и Люси бросились за Уиллом. Они только переглядывались и перебрасывались простым «не понимаю». Пока не столкнулись с двумя зевающими священниками, возвращающимися с вечерней службы домой. Застёгивая пуговицы на своих чёрных сюртуках, священники прижимали к ним от ветра чёрную развевающуюся хламиду, совершенно ненужную вещицу, однако её надевали на службы их предки ещё со времён империи, и никто не осмеливался изменять традицию.       Чёрная хламида вцепилась когтями в глаза друзьям. И тут ясно, как с восходом солнца, стал виден парк. Со всех сторон в землю были утыканы сотни гранитные простых столбов, мраморных статуй мужчин, женщин, стариков, совсем ещё маленьких детей, что холодными каменными ручками обнимали такого же каменного медвежонка или зайчонка. Справа стояли почти живые люди, с застывшим лишь намертво взглядом, который устремлялся в вечность. Их мраморные плиты покоились под гладиолусами, белыми розами и нарциссами. Гранитные доски, примостившиеся слева по тропе, удостоились чести из незабудок и васильков, ромашек и веток оливы. А ещё левее их, грубые камни известняка, не раз попадающиеся на дороге в лесу или в поле, были усыпаны неубранными прошлогодними останками репейника и полыни.       — …это кладбище, — неслышно закончил Фьюи.       Уилл стоял возле двух покосившихся, вросших в землю камней, которые покрылись древней плесенью. Его трясло, как больного в ознобе, он шаркал ногами, сгоняя грязь от камней.       — Уилл… — побежала к нему Нулефер и, боясь быть оттолкнутой, медленно положила руку на край плеча.       Он не двигался. Не считая, неосознанную дрожь и вырывающийся из груди стон. Тобиан обнял Уилла спереди, Люси сзади. А он всё молчал и внезапно закричал, так, что заставил друзей отскочить.       — Они мне врали! Мне все врали! Моих родителей никто не продавал, они умерли десять лет назад от южной смерти! Мне врали! Урсула, её помощники с завода, что пообещали выкупить моих маму и папу… Тоб, ты и Фред тоже знал правду?!       Уилл мёртвой хваткой схватил друга за воротник, позабыв даже, что имя тот носит другое — Бонтин.       — Нет, мы ничего не знали! Клянусь!       Уилл отбросил друга и уставился опустошёнными глазами на могилы. Его тело снова начало дрожать. Но уже не отрывисто, а быстро, лихорадочно. Из глаз брызнули слёзы, и Уилл заплакал. Опешил Тобиан, растерялись Нулефер и Люси. Слёзы для Уилла были запретом, едва ли не смертным грехом в его жизни. Со дня первого знакомства с Огастусом он не смел плакать, показывая кому бы ни было свою слабость и обиды. Но сейчас он не смог прятаться. Это были слёзы опустошения. Слёзы одиннадцати лет тоски и одиночества.       — Я их толком и не помнил. Опасался, что не узнаю. Приду и буду молча стоять, они меня обнимут, а я сказать «здравствуйте, мама и папа» не смогу. Тяжело будет. Вот теперь говори, что хочешь… Они не ответят… Почему Боги мешают жить людям? Они же создали нас… Для того, чтобы мы жили с вечной болью?       Никто не знал, что ответил Уиллу. Друзья могли только обнять его, зажать между собой и, затаив дыхание, слушать, как шуршат сосны, смотреть, как на могилы падает хвоя. Тишину разрывали рыдания Уилла.