***
Маленький фургончик, запряжённый лошадьми, остановился в торговом квартале. С пыльных козлов соскочила Люси и помогла спуститься Тине, крепко вцепившейся в её руку. — Встретимся через два часа у этого столба! Спасибо, что подвезли и не выдали меня Казокварам, — крикнула она замерзающему в дырявом плаще кучеру. Всего два часа, пока престарелый раб будет покупать хозяевам необходимые товары, есть в запасе. Люси шла быстро, не слыша гогот зазывающих её торговцев. Пропустила две улицы, площадь, свернула в арку и через заброшенный участок вышла на неширокую спокойную улочку. Тина канючила, но Люси в ответ улыбалась и говорила, что они скоро придут. Она не могла замедлить ход, пропустить бесценные минуты, которые в последнее время стали выпадать так редко — увидеть, поговорить, услышать голос, единственного оставшегося в Конории друга. Бонтина. Не так часто у неё получилась выбираться в город с кем-нибудь из казокварских рабов под предлогом, что она просто хочет показать Тине зверинец или покатать на карусели. Тина стойко, как маленький солдатик, обещала не рассказывать маме люсины секреты, для неё тайные встречи с Боном были игрой, но для Люси — последним светом. Среди жилых домов стояла бакалейная лавка. Зяглянув в окно, Люси увидела его. Повязав поверх клетчатой рубашки белый, чуть попачканный передник, Тобиан собирал корзинку с хлебом, мукой и сахаром для старушки. Возле прилавка переминался с ноги на ногу потёртый мужчина. Тобиан, передав старухе корзинку, лихо подскочил к нему, поставил на стол бутылку вина и взял монеты. — Заходите ещё! — услышала Люси звонкий беззаботный голос, когда мужчина открыл дверь. — Бабушка, с вас два аулима и пятьдесят бимов. Люси вошла в бакалейную. Тобиан, такой же бледный, взлохмаченный, поправлял после покупателей товар на полках, одновременно записывая в большую тетрадь полученную прибыль. — Бон, здравствуй! А мы пришли! — крикнула Тина. От её тоненького голоска Тобиан подскочил, на лицо тут же наползла широкая улыбка. Одним махом он бросил на стол тетрадь с пером и подбежал к двери. — Кто к нам пришёл в гости? Тина! Давай закружу тебя, солнце! — и Тобиан поднял, а затем подбросил в воздух визжащую девочку. — Кто быстрее до угла, тому конфета! Люси прислонилась к стене и засмеялась над безбашенной и неожиданной игрой двух детей. Так привычно было видеть занимающегося ерундой Бонтина, потешного, забывшего обо всех мирских делах. — А куда прекрасная фанеса спряталась? — закричал он, но уже обращаясь к Люси. — Нехорошо стоять одной, а ну-ка иди сюда. Тоже конфеткой угощу. И печеньем, и шоколадом. Всё за мой счёт! Люси только ласково сверкнула глазами. Вот он весь Тобиан, хоть трудится в бакалее, хоть после изнурённой шестицы сбегает от Казокваров к Урсуле за зельем — ни единого хмурого жеста. Безграничного веселье и желание как можно дольше вдыхать жизнь. Но кто из посетителей этой лавки знает, какой человек продаёт им хлеб и папиросы? Тобиан работал приказчиком в лавке месяц. Получив свободу, он встал перед сложным, привычным для всех вольноотпущенников путём — а что дальше? Как жить? Как ни старался, своего места он нигде не видел, не знал, что его увлечёт, где найдёт себе он пристанище. В прошлом Тобиан мечтал поступить академию и выучится на офицера; у него оставались ещё шансы — Фредер готов был замолвить за него слово. Но брат, та причина, по которой он так стремился стать военным, отпала, и проживать ненужную для него жизнь Тобиан не собирался. Он пошёл в приказчики только потому, что это было первым местом, куда его взяли и откуда с чистой совестью можно в любую минуту уйти. Тобиан жил один, снимая рядом с работой маленькую квартиру, на которую отдавал половину заработанных денег. Фред готов помочь брату с жильём, но Тобиан знал — он потом будет чувствовать себя должником перед ним. Он и так попал в зависимость от мамы и дяди, Фредер остался единственным равным человеком в семье. Попросить о такой огромной помощи, как покупка дома, — и всё рухнет. Урсула, его опекунша, бывшая тётя, говорила, что он может остаться у неё, но Тобиан отказался. Он не хотел быть нахлебником или просто бельмом на глазу у чужого человека. У чужого. За прожитые вместе годы Урсула так и не стала его тётей, родственницей, которая оберегала бы его теплом. Тобиан уважал, ценил Урсулу, был привязан к ней, но никогда не чувствовал любовь. Их маленькая семья — он, Уилл и Урсула — была только сожительством, собранным по приказу Огастуса. С подписанием вольной в памяти воскрес в новом свете приезд в дом Фарар сестёр Свалоу и Мариона. Тогда Урсула спокойно и равнодушно попросила его вернуться к Казокварам, чтобы не портить своё лицо перед важными персонами. Задумывалась ли она, что Тобиан только и жил от конечника до конечника, дабы сбежать из ада? Представляла, как он целый день будет гулять по казокварским шахтам? Внезапно Тобиан стал осознавать, что одним из тех, кто отвечал за выращенных детей на заводе, руководил отбором матерей, отправлял подросших малышей в приют, была Урсула Фарар. Дни шли, а освобождённый Тобиан не чувствовал радости воли. Покоившийся в шкафу ошейник и редкие встречи с матерью и дядей давили на него непосильной тяжестью. Он часто видел на улице прошлых друзей Исали, подойти бы к ним, заговорить. Но о чём? Значимая и любимая часть жизни просто вычеркнулась, оставалось лишь стереть её из памяти. Как-то Нулефер через винамиатис связалась с ним, она была взволнованна, путалась в словах и, наконец, выкрикнула, что в тенкунской деревне возле Намириана встретила человека, один-в-один похожего на Бонтина! Только толстоват слегка. А так даже голос был тем же. Нулефер упрашивала Тобиана познакомится с человеком, который охотно делится с ним своим лицом. Но он не захотел. Зачем тормошить судьбу, искать какой-либо связи с людьми, если в любой момент личность Бонтина может исчезнуть, и ему предстоит стать каким-нибудь Утшином, Сивом или Бьёрном. Но прошлое и не думало отпускать. В памяти раз за разом приходилось восстанавливать грязные, липкие дни, проведённые у Казокваров. Устроенный им самосуд не мог сойти на нет — Тобиану предъявили обвинение в покушении на жизнь Дриса. Он знал, что ему ничего не грозит, мама и дядя не допустят, чтобы в каторжной повозке исчезло зелье превращения, и тайна дворца раскрылась, но постоянные следственные действия и дача показаний изматывали. Хотя были и свои плюсы в этой тянучке — отношения дяди и Нормута сильно испортились, они по-прежнему общались, только из лучших друзей превратились в двух разъярённых псов, сидящих на одной цепи. У следователя в кабинете и на удивительно скором суде Тобиан не прятался за самообороной, он прямо, не отводя глаза в сторону говорил, за что выстрелил в Дриса. Подчёркивал каждый раз, рискуя показаться «опасным» для общества человеком и снова нарваться на ошейник, что выстрелит ещё тысячу раз, если столкнётся с насильником. Несмотря на возвращение в кошмар, Тобиан был счастлив, что может высказаться, причём прилюдно — став свободным человеком, он стал свидетелем в делах против Дриса и Гериона. Он не жалел слов и рассказывал присутствующим в зале суда, в большей части обычным городским любопытным, всё, что скрывают в себе зенрутские шахты. Самым приятным стал тот день, когда Дрису наконец вынесли приговор — пять лет каторжных работ в шахтах далёкой Санпавы. Мало, но между тем большее, что мог получить казокварский сын. Тобиан своими глазами видел, как на руки и ноги Дриса одевают цепи, а простой отслеживающий винамиатис в ошейнике для подсудимых заменяют на чёрный. — Желаю тебе не тосковать без женского тепла и уюта, — сказал он последние слова бывшему хозяину. — Ты не перетруждайся, недавно же с больничной койки встал. Пожалуй, думал потом Тобиан, он радовался тогда по-настоящему искренне, за единственную свершившуюся на его глазах справедливость. — Йоххо! Люси, ты чай с сахаром или без будешь? — крикнул он задумавшейся подруге. — О чём гадаем? — Без, — ответила Люси, пропустив второй вопрос, не говорить же Тобиану, что о его жизни она размышляла. На двери висела табличка: «Обед», на улице Тина кормила хлебом вечно голодных голубей, Люси с Тобианом уединились возле полок с крупами и болтали о том о сём. О долгожданной тёплой погоде, о наступающей весне и Новом годе, об Уилле и Нулефер, которая, наконец, перестала мучить их и перешла на Аахена Тверея. Тобиан весь день проводил за работой в лавке, оставшееся время и положенные выходне уходили на помощь бывшим рабам, и Люси поражалась — как этот человек находит время для приключений? Вчера соседский мальчишка разбил у себя дома окно, и Тобиан с ним ходил, искал по всему городу запасное стекло, а потом вставлял до прихода родителей. — Вот все бумаги, которые я нашла, — протянула Люси кипу листов. Тобиан посмотрел в них. Вольноотпущенники, добытчики сероземельника, которых государство отправило обратно на работу к бывшим хозяевам; сведения о родственниках, ищущих своих близких… Люси вздохнула. — Что-то не так? Ты погрустнела. — Да нет, всё нормально. — Тебе Казоквары больно сделали? — внезапно покрылся он краской. — Я сейчас им!.. — Стой! Они меня не трогают, — остановила Люси за руку поднявшегося уже Тобиана. — Просто… — она замолкла. Не хотелось быть жалкой, ноющей о своих бедах — кто любит жалобщиков? Тем более на глазах человека, который прошёл огня в сотни раз больше, чем она со своими решаемыми проблемишками. Люси думала остановиться на этом «просто», но предательский голос сорвался сам: — Я не могу так больше жить! Бон, помоги! Меня не бьют, не мучают, но я не могу, я устала! Они звери, чудовища. Я каждый день вижу и слышу, как кого-то подвергают наказанию, издеваются над целыми семьями. Я не в силах больше терпеть. Недавно Фалита мне приказала привести к ней Тому, ну, эту птичницу со двора, я привела, думала, что она гуся или индюшку хочет приказать зажарить. А Фалита была недовольна, что ночью дети Томы сильно кричали, и она давай её ногами пинать, а мне приказала смотреть, чтобы Тома кровью из носа не испачкала ковёр. Бон, я хочу просто исчезнуть… И так каждый день, мне некуда скрыться, Элеонора запретила с тобой общаться, сказала, увидит меня с тем, кто кастрировал её родственника, то отправит в Рысь. — Соглашайся, — Тобиан положил её голову к себе на плечо и заметил, что от рыжих, как лисья шуба, волос Люси пахло ещё не выветрившейся зимней стужей. — В Рыси тебе будет лучше. Не мучай сама себя. — Я не могу, — почти неслышно ответила она и взглянула на друга жёсткими и тёмными глазами: — Я не хочу уезжать домой в Рысь жалкой и бесполезной служанкой. Вы все чего-то стоите в этой жизни, что-то делаете! Нулефер разгадывает загадки магии, Уилл охраняет принца, ты, Бон, ведёшь войну против системы и помогаешь людям. Ты мог спокойно жить, получив свободу, но ты тратишь время и деньги на вольноотпущенников, которые ничего не знают о свободной жизни. Ты выкрадываешь детей… Я тоже хочу быть такой, как вы. Пусть я могу только добывать нужные сведения. Тобиан поцокал языком. Не знал, что эта маленькая девочка может быть настолько упрямой. Когда он сказал, что займётся помощью бывшим рабам, Люси, не задумываясь, попросилась в его команду. Тобиан присоединился к миролюбивым освободителям, которые помогали вольноотпущенникам с работой и жильём. Он стал принимать участие в похищениях, забирал по просьбам родителей их маленьких детей, чьи шеи ещё не коснулся ошейник, а затем отдавал малышей в надёжные руки благотворителей. Люси стала его незаменимым помощником. Проникая в кабинет к Нормуту или подслушивая его разговоры, она узнала, кого в Конории освободили на шестице, где хозяева распродали по разным городам семьи. — Наверное бы, Марион сказал: «Ты, Люси, дочь своих родителей», — улыбнулся Тобиан. — Может быть. Может, — Люси заботливо подлила Тобиану чай, — я и вправду на них похожа. Но меня зовут Люси, и я не хочу, чтобы меня сравнивали. У каждого свой путь. — Я вообще комплимент ей пытался сделать, — угрюмо бросил Тобиан, — но она его не оценила. Кому-то ведь можно сделать приятное, сказать, что он на родителей похож? Это я тут, позор семьи, могу ещё возражать. — Твоя семья как, она приняла твоё желание вступить Зоркий сокол? — Огастус скептически отнёсся, чует подвох. А королева рада. Она сказала, что я повзрослел, набрался ума и хочу служить семье и стране пусть не в офицерском чине, а полицейским агентом. Я всего лишь хочу знать, кто из рабов нуждается в защите. Люси и Тобиан сидели и смотрели друг на друга. Чай начал остывать под их медленные разговоры, покупатели не ломились в закрытую дверь, Тина прибежала только за ещё одним хлебом для голубей. Как бы не пытался Тобиан отшучиваться, Люси различала его прошлую искренность, играющую вокруг него десять минут назад, от накатывающейся наигранности. Тобиан уводил глаза в сторону, молчал, прежде, чем ответить. Стоило бы спросить его: «Чем ты расстроен?». Но Люси сказала: — Ты чувствуешь себя виноватым перед казокварскими товарищами? Тобиан надеялся, что она не залезет к нему в самые потаённые мысли. Он ошибся. — Да, чувствую. Я стал свободным, а мои товарищи, с которыми я делил еду, нет. В их судьбе ничего не изменилось. Ничего! Они надеялись, что я им помогу, что я их выкуплю. Но я не подарил свободу никому из казокварских рабов. Люси, первое время я думал, что скуплю их всех. Но потом понял, что это невозможно. Казоквар со мной сделки на простых условиях заключать не будет, это легче подписать договор с дьяволом, меньше потребует взамен — всего-то душу продать. А потом, что я буду с ними делать? Они не знают, как жить самостоятельно. Дать вольную и вернуть обратно в шахты? А там ещё денежки мои пойдут на развитие выращивания детей. Теперь так, хочешь человеку дать свободу — заплати в казну государства его полную стоимость. Мы же больше не порабощаем чужие народы, держимся только на выращенных детях, этому выгодному делу нужны деньги. Я помогаю незнакомым людям, которые не пропадут. А мои товарищи… Люси неловко смотрела на Тобиана, не зная, что и говорить. Но он сам вдруг взорвался. — Не объясняй мне, что я не виноват. Я это знаю! У тех рабов своя судьба, а у меня своя. Но я всю жизнь чувствую себя виноватым. Перед всеми. Перед Уиллом, что подставил его однажды под удар. Перед Фредом. Перед тем убитым дядюшкой солдатом! Как маме и Огастусу не удалось сыграть на моей смерти, я стал главным виновником всего, что творится в королевстве. Проблемы с Камерутом? Не случилось бы их, если бы не Тобиан. Ссоры в семье? Тобиан при делах! Восстание? Тобиан виноват, накаливший отношения между Зенрутом и Камерутом! Почему умер принц-консорт? Так безобразное поведение Тобиана его довело! Люси, везде и всюду я. Четыре года назад в одной санпавской деревушке случился пожар: молния попала в дом, и за час сгорело несколько дворов. Так и там нашлось места для меня. Мать сказала мне, не пошёл бы я против её воли, камерутчан бы давно выгнали, а в той местности работали бы наши маги, и нашёлся бы поблизости хоть один маг огня. Шесть лет мне долбят, что виновник всех несчастий в мире — это я. И, Люси, где-то подсознательно я верю. Толку от того, что мне дали свободу? Я её не чувствую, я похож на скованного в темнице узника, который сломает одни двери, а за ними появляются другие. Он замолчал. Было тяжело выносить молчание, ожидание, что Люси сейчас начнёт его успокаивать. Но Люси просто взяла Тобиана за руку и сказала: — Даже в решётчатое окно темницы иногда заглядывает свет. Они сидели молча, Люси поглаживала его руки, которые начинали дрожать. Она только прошептала «чай остыл» и не пристала к Тобиану с расспросами. Тобиан всегда боялся, когда к нему лезли в душу, читали мысли. Но для ней этой хрупкой, маленькой девушки он был открыт. Не боялся её осуждения, её подсказок. И от этого ему было чертовски приятно. — Погрустили, и хватит! — неожиданно гаркнул Тобиан и подскочил: — Так, где наша Тина? Тина, иди к нам! Он выбежал на улицу, подхватил смеющуюся Тину и шмыгнул тут же к Люси. — Нам надо заняться одним очень важным делом. Через семь дней грандиозный праздник — Новый год и Первый день весны, как праздновать будем? Думаю, у Уилла выкроится один свободный денёк перед самым праздником. Ты как сама? Сможешь уговорить Элеонору отпустить тебя на денёк числа двадцать восьмого? Люси не ожидала такой поразительной смене настроения Тобиана. Это даже для него было чересчур. Но Тобиан не обманывал её и действительно веселился, мечтая о празднике. — Навряд ли. Но если с нами будет Нулефер, то всё в порядке. Она, кстати, на Новый год с мамой собирается через проходящих, нанятых Твереями, сюда в Конорию попасть на совместный ужин с Казокварами, и господина Оделла прихватят. — Ох уж эта Нулефер, — пробурчал Тобиан. — Она хорошая девчонка, но как выкинет причуду… даже побаиваюсь её. Тихая как мышь, но не сидится на месте, самодеятельностью всё занимается. Надо было придумать — к Каньете в логово пойти. Эй, Люси, тебе на праздник что подарить? Проси, что хочешь. Какая у тебя мечта? Люси взяла на руки Тину и размотала ей спутавшуюся косичку. Девочка вырывалась, она хотела играть с Бонтином. — Ты же знаешь, о чём я мечтаю — увидеть маму и папу, обнять вот так, как Тину, своего братишку… Полно думать о них, Каньете сбежал даже из своего логова, захватив с собой весь динамит, Марион в тюрьме и с ним поговорить мне нельзя… Бон, но я не откажусь и от леденцов с твоей лавки. Тина тянула ручки к Тобиану, но тот встал как вкопанный. С минуту смотрел на Люси, а потом выдал жёстким голосом: — Тебе нельзя, а вот Уилл и Фредер имеют доступ к тюрьме, где держат лидеров восстания. Что, если нам попытаться, заставить Мариона рассказать, где они у тебя прячутся? Он должен же знать их новые имена. Если это возможно, я готов на Новый год подарить тебе маму, отца и брата. Тобиан тут же ощутил объятия тёплых рук.***
Внезапно проявившее желание найти во что бы то ни стало родителей Люси, выбить из Джексона любыми путями всю правду твёрдо повязало Тобиана. Он не хотел ждать и минуты, что уж говорить о целых сутках, когда наступит выходной, и Фредера отпустят домой. Строгая дисциплина не разрешала курсантам общаться с семьёй и друзьям через винамиатис, и единственное решение проблемы Тобиан видел в том, чтобы самому прийти к академии и попросить привести к нему Уилла. На телохранителей принца правила распорядка дня не распространялись. Вышедший Уилл был напуган. — Что случилось? — спросил он, ожидая услышать от Тобиана новость об очередной проделке, в которую вляпался его друг и бежит к нему и Фреду за помощью. — Ничего кошмарного. Почему вы при звуке моих имён всегда думаете о несчастье? Ну и дворец… — лихо он поднял голову на академию. Длинное, растянутое до конца улицы здание было массивным, как чей-то дворец, с широкими украшающими его колоннами, въедающимися в стены. Если бы не грохот барабанов с плаца, его и вправду можно было принять за чью-то резиденцию. Всё выстроено в чисто роскошном для афовийской династии стиле. — Чужестранец подумает, что здесь танцы преподают, а на самом деле здесь ни вздохнуть, ни свистнуть нельзя курсантам. — Так зачем приехал? Зная тебя, предскажу, что не по душам поболтать и время скоротать. — Я решил найти родителей Люси, Уилл! Мне нужен Марион, который знает, где они скрываются. А чтобы поговорить с Марионом нужен Фред и его связи. А с Фредом я не могу сегодня встретиться, и ты… Ну, в общем понял. Только Марион знает о Фьюи и Джине, а меня не пустят к нему в тюрьму: я ему не родственник и не жена. Могу надеется только на Фреда, который выпишет мне разрешение. Мол, дайте Бонтину и Мариону потолковать, это необходимо в целях государственной безопасности. — А ты уверен, что фанин Марион скажет тебе имена, под которыми скрываются родители Люси? Он человек гордый и принципиальный, с друзьями Урсулы разговаривать не будет. — Буду уговаривать всеми возможными средствами! Уилл, мне сегодня или завтра нужно встретиться с Марионом, я хочу в ближайшие дни поехать в Хаш. Потом просто не успею, в новогоднюю шестицу вокзал будет забит людьми, и билета не купишь. Уилл хотел сказать, насколько абсурдна идея его друга, но удержался. — Передам Фреду, раз ты просишь. Кронпринц стоял на втором этаже и через окно смотрел на них. Тобиан встретился с Фредом взглядом, и тот помахал рукой. Иным образом он не мог поприветствовать брата, стоящего в нескольких метрах под окнами. Тобиан усмехнулся с долей радости. А ведь он, как Фред, мог бы засиживать дни за учебниками, простаивать их на плацу и всё для того, чтобы быть рядом с ним. И чего интересного брат находит в лекциях по артиллерии? А будущие погоны офицера, приснившиеся Фреду на прошлой шестице… Сыщешь ли во всём Зенруте человека, который будет мечтать о них сильнее, чем о девушке или о бурной посиделке в друзьями в кабаке, что запомнится на всю жизнь? На плацу снова ударили в барабаны. Уилл повернулся к звукам инструментам и тяжело, с завистью вздохнул: — Старшекурсники к параду готовятся… Когда сияющий в предвкушении предстоящей встречи Тобиан ушёл, Уилл поднялся к Фреду. Тот с натиском и с удовольствием начищал латунные пуговицы на мундире. — Что у него стряслось? Все живы и здоровы? — спросил кронпринц, не отвлекаясь от работы. — Я поражаюсь этому, но пока никто не пострадал, — посмеялся Уилл. — Бон решил сделать доброе дело для одной девочки. Ну, той самой Люси, дочери Фьюи и Джины. Он хочет их найти, но не знает, где они находятся. А для этого просит тебя организовать ему встречу с фанином Марионом. Просил передать, что очень спешит, сегодня хочет видеть от тебя выписанное разрешение, в крайнем случае завтра. Фредер отложил на подоконник мундир из сумки, что лежала здесь же, достал бумагу и чернильницу с пером. — Спешит так спешит, сделаем всё сегодня, — начал писать Фред. — Вот, держи, в моей комнате найдёшь печать. Сейчас около четырёх дня, думаю, к пяти успеешь. Уилл взял бумагу и скривился. — Тут написано, что я представляю твои интересы. Ты имя не перепутал? — Нет. Уилл, ты должен научиться делать что-то сам, стать смелее. Так что ты поговоришь с Марионом, я так хочу, — Фред встал и повесил сумку через плечо. Уилл схватил его за руку, чтобы остановить, понять это недоразумение. Но Фред побежал на занятия, перерыв у курсантов закончился. Уиллу оставалось смотреть ему в спину. Мечтательно и безнадежно. Пинийская крепость, названная в честь некогда растущих на её территории пиний, встретила Уилла прохладно и враждебно. Идя к камере с Марионом, ему пришлось преодолеть пять постов и проверок. Для королевского телохранителя приём был достаточно мягким, без лишних вопросов и заморочек, но Уилл чувствовал, что охранники замечают его трясущиеся руки. Всю дорогу он думал, что скажет Джексону, как спросит о Фьюи и Джине, и забыл, что его ждут досмотры. Как поздороваться, с чего начать разговор, как присесть к нему, как встать и попрощаться — с фанином Марионом Уилл без труда бы начал беседу, но о том, как говорить с заключённым мятежником Марионом он не знал. Одни только заученные фразы-команды, которыми перебрасывалась охрана дворца, стояли в голове. Уилл осторожно вошёл в комнату для свиданий. За грубым чёрным столом сидел Джексон. На миг Уилл обрадовался, увидев улыбку и поднятое настроение своего знакомого. Но от вида Мариона встрепенулся. На условия содержание бывший губернатор благодаря своему положению и друзьям не жаловался, он жил в широкой камере, которая длиннее многих санпавских домишек, имел собственный нужник в камере и умывальник, постоянно ему приносили кипу книг для отдыха. Но как он осунулся за последний месяц! Без бороды, которую сбрили, чтобы не завелись вши, Джексон словно похудел, хотя и питание у него было отменное. Его отросшие чёрные волосы были тщательно вычесаны, даже слишком тщательно, как у перестаравшейся молодой девицы перед важной встречей. Ноги и руки сковывали тугие цепи. — Здравствуйте… — слабо произнёс Уилл. — Как поживаете? — и тут же поймал себя. — Фанин Марион, как ваше состояние? Самочувствие? Жалуетесь на условия? Не применяются ли к вам пытки? — Ой, ну брось ты! — басом вскликнул Джексон. — Садись, мой мальчик, и не морочь себе голову. Живу отменно, только наручники жмут. А вот мелким освободителям не так повезло, ночью просыпаюсь от их добровольной дачи показаний. Ну, отставим, отставим. Уилл сел напротив него. Другой бы растаял от дружественности арестованного, его тёплых слов и горящих глаз, но Уилл видел в них злорадство, желание выпытать важные сведения для себя. — Я пришёл по важному делу, — начал Уилл. — Вы говорили, что после восстания Люси встретится с Фьюи и Джиной. Восстание прошло, а встреча и не думает начинаться. Фанин Марион, не могли бы вы… — Сказать, где они живут и как называются? — поймал суть предстоящего разговора Джексон. — Я уж мечтал, что ты начнёшь меня допрашивать о крысиных норах Тимера, приготовился, что меня в чане с водой топить будешь. — Ну-у, я бы не поступил так с вами, если бы даже приказали, — сверкнул глазами Уилл. — Я пришёл по просьбе друга. Бонтин собирается Фьюи и Джину найти, и только вы можете ему помочь. Это ради Люси. — И как ему это удастся? Его оковы сильнее моих. — Он стал свободным. Ваше восстание ему помогло. — Эх, я творю добро! — развёл Джексон широкими ладонями, запрокидывая их вверх. Он кашлянул и взял со стола орех. Праздничная суета чувствовалась и в тюремной камере. На столе лежали орехи, виноград и апельсины, двери и стены украшали ветки оливы. Но вот в душу узнику никто ещё не смог принести радость от приближения весны. Прогулочный дворик не позволял посмотреть на оживающие деревья, а в почти бесснежную для южной части Зенрута зиму и так слабо ощущаешь весенний приход. — А что адрес, который я написал Люси? Она была там? — нахмурил Джексон неожиданно брови. — Была. Тимер прогнал её с Нулефер и слушать не стал. Хороши помощники! А ещё девчонки увидели, что ваши освободители во главе с Каньете хранят там взрывчатку. Знали об этом? Не лгите, что первый раз от меня слышите о подобном. Вам должно быть известно и куда Тимер перепрятался после той встречи. Люси и Нулефер всё-таки не дурочки, чтобы бояться и прикрывать их, сообщали кому надо. Но в тот же день и освободители, и взрывчатка испарились. Так что ваши головорезы на свободе, Свалоу за свой счёт охрану пришлось нанять. — Конечно, я знал о планах Тимера, — искривилось лицо Джексона от боли, — и поэтому страшился проиграть восстание. Этот человек, потерявший несколько лет назад по моей глупости семью, способен на всё. Не осталось же того, что он боялся бы потерять. Уилл, я готов назвать тебе имена и адрес, но не подслушивают ли нас разговор за дверью? — Гарантирую, что нет. Я от Его Высочества. — Уилл, дитя моё, сбавь свой официальный тон, не нравится он мне и не идёт тебе к лицу — махнул Джексон. — Ну, слушай. Они живут на Медной улице, дом два. Носят имена Фиона и Симон, фамилия Кэлиз. Запомнил? Когда Люси увидит их, пусть скажет, что ей помог ещё и Марион. Я давно хотел познакомиться с Джиной и Фьюи, но как-то… не получалось. Боялся их выдать, они-то ведь совершили страшное преступление. Убийство трёх свободных людей… На этом мой сказ окончен. Уилл кивнул с благодарностью в глазах. Джексон заметил её. И если юноша был ещё недоверчив к мятежнику, то Джексон понял, что ждать подвоха от Уилла напрасно. — Живчик… Он жив? — со вздохом спросил он. — Мне нужно было отправить Живчика с проходящим в Тенкуни, к своим старикам! Но я был так самонадеян! — Жив. Я позволил ему сбежать, когда атаковал штаб Эйдина. Но где он сейчас, я не знаю. Прибегал к Свалоу, но Элеонора прогнала его. — И на том спасибо, — Джексон был рад этим горьким словам. — Да позаботятся о Живчике боги! Он встал, предчувствуя, что недолгому разговору пришёл конец. Зачем пришёл Уилл, то и узнал. Пора прощаться и дожидаться мягких по сравнению с простыми повстанцами допросов, а потом… Стоят ли дни безмятежной скуки заранее известному безжалостному приговора? Те молодые ребята, молящие о пощаде своих мучителей, скорее всего и получают её, если сдадутся и увидят белый свет. Свет реальный, принадлежащий этому миру. А ведь у него сильна вера, что он избежит самого страшного наказания, заступятся далёкие санпавские соратники. Попросить бы защиты для Эйдина и Фонского. Но не жирно ли будет? — Можно последний вопрос? — вдруг спросил Уилл, наверное, не ожидая от себя сам, что он задаст его. — Где может скрываться Тимер? — Если бы я знал… Он скрытный как крот. Уиллард, постой, — Джексон чуть было не пошёл к нему навстречу, чтобы по-дружески взять за руку. Но помешал стол. Уилл тем временем подходил к двери: — Не уходи, не выслушав мой наказ. Забудьте о Тимере, не позволяйте этому человеку проникнуть в вашу жизнь. Он унесёт из неё всё светлое, что было. Нынешний Тимер не тот светлокудрый милый юноша, которого я знал. Он уже взрослый мужчина, а ты, Нулефер, Люси, Бонтин только начинаете познавать жизнь. Не позвольте Тимеру испоганить её!***
Чем славился предпраздничный Намириан за пределами страны, так это своими пышными многоголосыми площадями, на которые и снежинке не упасть на голую землю — всё заставлено ярмарочными прилавками, везде снуют пройдохи-торговцы, застревают у товаров приезжие покупатели. Солнце светит не особо ярко, но достаточно даёт тепла, чтобы розовощёкий мальчишка мог снять шапку, пробежаться возле столов с леденцами, остановиться за толстым извозчиком, помахать пальчиком и, как он думает, тайком, магией притянуть к себе конфетку. На умах у людей один вопрос — когда же закончится мокрый снег, скоро же морон! Но он и не думает исчезать. Дождливая зима не пускает ещё в свои владения весну. Как и сотни тенкунцев, Нулефер и Ханна выбрались на ярмарку за подарками для друзей и родных. Мама деловито рассматривала вывешенные кофты и юбки с отливом позднего заката, которые любила Элеонора. Она морщилась, боясь покупать одежду на улице, хотя Твереи уверяли, что мошенников в Тенкуни мало. Дочь прыгала от одной лавки с книгами к другой. — Нулефер, тебе нравится этот солдатик? — остановила за руку её Ханна. — Красивый, но Тина не будет в него играться, она же девочка, — пожала плечами Нулефер перед ярким зенрутским воином, который умел двигаться, если его заводили ключом. — Это для малыша Алекрипа, — ответила Ханна и замолчала, едва заметно сжавшись в плечах. — Казоквары нас пригласили на новогодний ужин. Я договорилась с Твереями, чтобы их проходящий на праздник отнёс нас в Конорию. Нулефер, похолодев и задержав дыхание, установилась на маму. — Понятно, — пробормотала она, отведя взгляд. — Я не пойду к ним. — Ты должна. Дочь… пойми, это выбор твоей сестры. Мы должны его уважать. Мне тоже не нравятся Казоквары, но их выбрала Элеонора, и мы вынуждены смириться, — Ханна положила руку на плечо Нулефер, но та отдёрнулась и побежала на свист шарманщика-зверовещателя, возле которого плясали ручные белки. — Эй, мам, а может мы и ему купим что-нибудь? Шапку, чтоб не мёрз? — засмеялась она. Ханна не сразу поняла, о ком говорит дочь. Но промелькнувшая за бежавшей Нулефер тень сказала сама за себя — Идо Тенрик. Проходящий, разглядывающий сорта чаёв, испарился и оказался в метре от белок, примостившись за телом грузных зевак. Он давно стал неотъемлемой, постоянной ищейкой, снующей возле Нулефер и Аахена, выискивающей их в сердце Намириана и в отдалённых районах Тенкуни, где те искали исследователей Чёрного океана. Первые дни Нулефер пыталась заложить Тенрика, сдать его местной полиции, подключила к поимке мятежника Аахена и его людей, но поймать проходящего было невозможно. Он исчезал, едва в его сторону бросались полицейские и даже оруженосцы, и появлялся, когда Нулефер и Аахен оставались одни. По прошествии месяца охота за Тенриком поднадоела, он не вредил Свалоу или Твереям, он стал такой же повседневностью, словно воркующие под ногами голуби. Попытки Идо завести с ними разговор Нулефер оставляла пустыми, заявив в самом начале Идо, что лживые проповеди мятежника слушать не будет. Через месяц дошло до того, что после мучительного дня, проведённого в библиотеке или на судне какого-нибудь рыбака, плавающего в сторону Чёрного океана Аахен спрашивал: «Ну что, пойдём в ближайшую булочную? Твой сторож проголодался». Или говорил: «На открытом воздухе гулять не самая лучшая идея, у Идо нет тёплой одежды». Так и проводили они всё свободное время втроём. Возвращаться домой Нулефер и не думала. Твереи обеспечили её с мамой всем необходимым для проживания, даже услугами личных магов, продолжала школьное обучение Нулефер вместе с сестрой Аахена. К сожалению, за хорошую жизнь с «собратьями» приходилось платить. Было что-то склизкое и тянущее в собраниях старейшин, на мероприятиях, посвящённых исторической дате или открытию нового памятнику, когда совет старейшин или отошедшие от дел Леокурт и Даития брали с собой Нулефер и рассказывали о единстве всех магов и манаров мира. В Тенкуни магия оставалась в незначительных блеклых вещах — в разогревании чая огнём, в общении мыслями с соседом, до которого лень дойти. Нулефер скучала по Зенруту, в котором каждый маг на вес золота, а его способности поражают даже людей, живущих с ним бок о бок на протяжении десятилетий. Она хотела познакомиться поближе с людьми из Братства магии, но Леокурт не разрешал и следил, чтобы Нулефер не общался с воинами наёмниками. Для него девушка была мостом между магами и манарами. «Если ты войдёшь в Братство, то покинуть его сможешь через кровь и боль», — говорил он. От повседневности Нулефер и Аахена спасал дневник Хакена и попытки глазком взглянуть за границу Чёрного океана. Новые знакомые из прибрежного к океану города Зий — Бабира и Куфира Карий — были единственными людьми, с которыми они не страшились поболтать, забыв про свой статус. Но и тут Нулефер ждали неловкие минуту, когда Карии спрашивали её о своём друге и однокласснике Джексоне Марионе, о положении дел которого, она могла судить только из вестей, доходивших до Тенкуни. …Ханна смотрела в спину дочери, любующейся танцем белок. Нулефер заливалась заразным смехом от беличьих шумных игр, их нелепых подёргиваний пушистыми рыжими хвостами и представляла из себя бесконечную ребячливость. Раскинутые руки, соединяющиеся только для хлопка, нескованные ноги, разве можно было узнать в этой девушке ту зажатую тихоню, прячущуюся от людей на речке в Рыси? — Мама, иди посмотри на белок! — крикнула Нулефер. Ханна подошла к ней, косо стрельнув глазами по Тенрику, но дочь переключилась на связывающий голоса винамиатис, из которого раздался волнительный голос Аахена: — Нулефер, ты свободна? Мы ждём тебя! Оно сейчас заработает! Быстрее, я не могу ждать! Нулефер развернулась прыжком, чмокнула маму в щёку и сказала торжественно: — Аахен запускает своё детище! Мне пора! И затем бросилась бежать, задрав от мокрого таящего снега платье. Ханна, не думая о времени и подарках, любовалась дочерью, неуклюже перепрыгивающей яму на дороге, держащей спадающий берет. Сверкающие глаза малоразговорчивой девушки были куда красноречивее воодушевлённых разговоров Элеоноры о том или ином чудесном времяпрепровождении с ослепительным Эваном, как она называла, младшего Казоквара. Безопасность. Как долго она её ждала! Ханна, отпусти её муж и старшая дочь, осталась бы в Тенкуни, подальше от суёт Зенрута. Да только это было невозможно. Элеонора жужжала про свадьбу, Оделл скучал без любимой жены. До Ханны донёсся запах цветов. Растеневик к наступлению весны продавал душистые сочные розы. Иностранцы не жалели денег на цветущую радость, но Ханна вдруг вздрогнула и похолодела от той безысходности и ненависти, что ждёт её, Оделла и Нулефер: праздник обещал воссоединить не только семью, двух сестёр, но Элеонору, со «сторожем» Нулефер — Тенриком, о котором мать и говорить боялась старшей дочери. Привычная, ставшая чуть ли не родной, тень проходящего, и выбранные Элеонорой во благо мести над потерянными днями Казоквары грозились кровавым мятежом внутри одной семьи. А Нулефер бежала, не заботясь о маминых скорбях, к Аахену. Друг ждал её в огромном и длинном амбаре, расположившемся в низине у морского берега, в тишине от людского лишнего внимания. Она ахнула, когда вошла. Со дня на день должна была наступить весна, но в амбаре на полу, покрытом землёй, цвела спелая пшеница. Колосинки набухли и распушились. Над ними под защитным стеклом висел яркий шар, напоминающий солнце. На корточках, вонзив руки в землю, сидел Аахен и распускал последние несозревшие колосья. Со лба тёк пот, Аахен останавливался время от времени, чтобы его вытереть. Рядом с искусственным полем стояли огромные пыхтящие машины, отпускающие противный запах дыма, лежали лопаты, косилки, молотилки и прочие железяки. — Ух! — выпучила глаза Нулефер. — Ты создал собственную ферму! Сколько пшеницы, ею можно было бы накормить стольких людей! — Можно, но нельзя, — вздохнув, встал Аахен поприветствовать подругу. Горячо пожав ей руку, он расправил затёкшие плечи и чуть не подпрыгнул от радости. Его худощавое тело колотилось от нетерпения, на лице улыбка сменялось волнующей и тоскующей сиюминутной печалью. — Свершилось! Свершилось, Нулефер! — пел Аахен. — Я работал над ним целый год! — И последние ночи, — Нулефер хихикнула на валявшуюся в углу подушку. — Не бережёшь своё здоровье, старейшина. — А сторож Идо будет присутствовать? Я его не вижу. Он, может, думает, что в амбаре «замки» и стоит снаружи. Ты дай ему знать. — Сдался он нам! — и всё же она выпустила в дверь водную струю. Помощники Аахена, низенькие мощные мужчины с загрубевшими от земли руками, сцепляли машину с тугим мотовилом. Машина казалась Нулефер грозным пугающим чудовищем, выбежавшим из дремучего леса. Как и полагает чудовищу, оно пыхтело, дребезжало, выпустило длинные железные зубы. — Сколько пшеницы и зерна! — снова воскликнула Нулефер. — Хе-хе, не обольщайся, — подобрал Аахен с пола синий цветок. — Эта пшеница мертва. Ты же прекрасно знаешь, что нельзя магу создать что-то живое и наделить его душой. Что человека невозможно оживить или воссоздать из пустоты, то и к животным и растениям применяются же законы. Я могу наплодить несколько полей пшеницы, вырастить яблони и груши, кустарники с ягодами, но они не будут съедобными. Голодали бы тогда люди зимой, если бы растеневик взмахнул рукой и, тру-ляля, фрукты с овощами созрели?! — Аахен разломил стебель цветка и показал его пустое основание. — Магия растений на «ты» со смертью. Мы придаём умершему существу живой вид, но внутри он мёртв и даже не издаёт запах. Нулефер, ты, надеюсь, не покупала на ярмарке цветов? Хитрые торговцы их так напшыкают духами, что не отличишь от настоящего запаха. — За кого ты беспокоишься? Я не клюнусь на удочку. Кстати, а на вкус мёртвый плод он какой? — Как грязь. Они грязь и есть. Я в детстве наелся созданных мною яблок, потом мама за целителем бежала. Из мёртвого нельзя сделать живое. Не мы, люди, придумали закон мироздания и не нам отменять… — Господин Аахен, готово! — крикнули с машины. — Комбайн запускаем! — Началось… — вышел из старейшины шёпот. Запыхтели трубы, заскрипели колёса. Огромная машина двинулась на поле и потащила за собой молотилку, называемую комбайном. Оперевшись в землю, колёса на миг остановились, но тут же продолжили свой ход. Шум стоял несусветный, но Аахен перекрикивал его и с завидным восторгом наблюдал, как в сочные беззащитные стебли пшеницы врезались зубья железного зверя. Они отрезали стебля и проглатывали, как оголодавшие твари. Перебрасывали в центр пуза и молотили так, что Нулефер казалось, она слышит скрип. Борозду за бороздой обхаживал комбайн, оставляя за собой голую полосу примятых, обокраденных колосьев. — Работает! Работает! — кричал безумный Аахен. Был ли он когда-нибудь счастливее, чем сейчас? Аахен буйно топал, хлопал в ладоши и визжал. Комбайн был интереснейшим изобретением науки, но его существование поддавалось человеческому воображению. Аахен, радующийся как дитя, ломал о себе представления, как о вечно застенчивом, молчаливом старейшине. Он смотрел на комбайн взглядом отца, к которому только что поднесли новорождённого сына. Нулефер у себя в имении среди рабов часто видела отцов, которым приносили только что появившихся на свет детей. Они едва ли не падали в обморок, были робки и боялись дотронуться до ценнейшего сокровища в их жизни, но меж тем прыгали, кричали, ликовали: «У меня родился сын!» Аахен не прятал в себе чувства и мечты, что хранились в нём с самого детства. Ещё восьмилетним мальчишкой, устроившись на ночь в отцовской библиотеке, при одной свече, не жалея глаз, он пожирал тоннами книги о магии, об их мире, искал ответы, находил новые вопросы. «Почему так устроена наша магия?» «Можно ли её заменить?» — рой мыслей елозил в голове. Он бежал в спальню к родителям, будил их, просил помочь ему разобраться, но слышал отмазки. Днём просил привести к нему какого-нибудь учителя естествознания, но мать и отец тащили его в Броциль. И только ночью, сбежав в библиотеку, Аахен оказывался в мире, где от него ничего не требуют, с молчаливыми друзьями, которые его слушают. К пятнадцати годам Аахен испортил зрение, но всё равно продолжал зачитываться книгами. Родители, узнав о слабых глазах сына, вызвали ему целителя, который привёл зрение в норму, и установили режим и правила. Аахен понимал нужность режима, но он сильно страдал, лишившись ночных свиданий с книгами. Комбайн гудел в такт ликований Аахена. И тут старейшине пришла смелая мысль — попробовать самому сесть за руль. Водитель его не слышал, и Аахен пошёл навстречу машине. — Стой! — воскликнула ему Нулефер. Старейшина шёл к кабине с работником. Но комбайн резко развернулся, чтобы перейти на соседнюю полосу, и старейшина оказался прямо у режущей части машины. Из-за высокого корпуса и большого мотовило Аахена тяжело было заметить. — Стой! Ты же… — закричала Нулефер. То, что машина развернулась, Аахен заметил слишком поздно. Он пригнулся к земле, чтобы создать какой-нибудь толстый, перекрывающий ей путь, стебель. Однако не успел, и ощутил на себе острые, как лезвие ножа, зубы комбайна. Нога потянулась за пшеницей в жерло машины. Не успел он ойкнуть от боли, как почувствовал сильную хватку чьих-то рук, затем увидел тьму, и через мгновение — сидящую возле себя Нулефер, полную застывшего ужаса на лице. Она повисла на шее Аахена, а тот ещё не приходил в сознание. — Куда шёл? — за Нулефер раздался тревожный голос Тенрика. — Что произошло? — промямлил Аахен, ничего по-прежнему не понимая. Комбайн молчал, его работник на всём скаку бежал к раненому старейшине. Люди по сторонам шептались про невероятную скорость внезапно оказавшегося проходящего. Целители прибежали быстро, так же быстро обработали рану старейшине и поставили его на ноги. Продолжать собирать искусственный урожай никто и не думал, работа комбайна ещё до его открытия была под большим вопросом, возможная гибель старейшины только нагнала на всех страху. В себя Аахен приходил на свежем воздухе, за стеной амбара у ветхого дуба. Следопыт Идо мирно стоял возле него, пока Нулефер отчитывала друга за невнимательность. — Что ж, Тенрик, благодарю тебя, — внезапно для Нулефер выдал Аахен неприязненным тоном. — Ты спас мне жизнь, не думал я, что от твоего постоянного мелькания возле нас будет польза. Но на добром деле спасибо. А теперь, вопрос, когда ты уберёшься с глаз прочь? — Это невежливо, Аахен! — толкнула его в бок Нулефер. — Не забывай, что мой спаситель по-прежнему член Крылатого общества. Он стоял рядом с человеком, который хвастался перед тобой динамитом. Идо слегка побледнел, но наклонился, чтобы посмотреть Тверею в глаза. — Мы несём мир в Зенрут. Хоть и таким образом. Не твоя ли семья сама выступает за то, чтобы жестоко и сурово наказывать магов, орущих о экстрадиции манаров из страны? Вы их ненавидите, потому что считаете манаров-учёных своими друзьями, это правильно? Мы хотим на каплю исправить мир от зла. — Взорвав невинных людей? — подскочила Нулефер, но рука Аахена остановила её от мощной оплеухи Тенрику. — Не сравнивай вражду магов и манаров и уничтожение власти имущих. Одних уничтожите, другие придут. Тенрик, я бы давно отдал приказ оруженосцам выстрелить в тебя, но ты исчезнешь. Прими мою сердечную благодарность и уходи. Идо не уходил и стоял, посматривая серыми глазами на ненавидящих его людей. Аахен сплюнул, поняв, что снова придётся мириться с тенью-Тенриком и достал из кармана папиросу и спички. Нулефер выкатила губу, впервые при ней Аахен курил. — Табачный дым вредит дубу, — подметил Идо и прищурил глаза. — Всё равно на живое существо, затухаешь в дыме свой страх? Это низко для старейшины. Аахен не ответил. Но в его молчании не было привычной робости, он молчал, как показалось Нулефер, из принципа «разговаривать со свиньёй — себе в унижение». В старейшине можно было разглядеть мужчину, а не тонкого мальчика, под легендой обманывающего мать и дочь, — который предстал перед врагом. Идо никто не ловил, но он выглядел напуганным и одиноким перед напавшими на него Нулефер и Аахене, отчаянно пытавшимся громким басом казаться сильным. — Признайся, Тверей, — сказал грубо Идо, пытаясь сделать свой голос страшным, как у Тимера, — что твои идеалистические мечты хотят обеспечить весь мир всей необходимой для жизни техникой. Открыть все законы мироздания, развить магию. Но дальше Тенкуни твои идеи не выйдут. А знаешь почему? Твой сосед Зенрут тормозит его. Для старейшин хорошо, что Зенрут отстал от прогресса, они же на высоте. Но это плохо для твоих утопических грёз. — И что с того? — холодно ответил Аахен. — Ты уж точно не изменишь мир. — Тверей, у тебя на языке вертится другой ответ. «Как же прав, чёртов Тенрик! Он читает мои мысли! Я бы стёр с лица земли всю ересь прошлых столетий. Но не могу, придётся же пройтись по людским головам. Просвещение как-то слабо помогает». Я не прав? — в голосе Идо прозвучал призыв к поддержке. Поддержке его надежд. «Ну подтверди, пожалуйста, правильность моих слов.» Он замолк. И тут же спросил снова, отчаянно сохраняя мужественный тон: — Скажи, я умею читать твои мысли не хуже твоих родителей? Схватка Аахена и Идо напоминал двух волков, рвущихся с цепи на разных сторонах арены. Но она проходила тихо и без крови, в головах мужчин, без вмешательства Нулефер. Они сохраняли спокойствие внешне, но внутри задыхались от нарастающих друг к другу проклятий. «Сукин сын, он читает меня, сукин сын!» — было первым, что подумал Аахен. — И что? Я всего лишь предаюсь грёзам, ты же хочешь построить руками своих дружков справедливое равное общество на крови. Самому-то плохо стало, когда увидел кровь на моей ноге. Я видел, как ты дёргал головой, когда она шла. — У всех свои страхи. А ты чего боишься, старейшина? Я за вами долго наблюдал и понял одно — ты так и застрял в отцовской библиотеке маленьким мальчишкой. Ты боишься из неё выбраться и взглянуть миру в глаза, миру, который задыхается, погрязнув в ненависти. Слыхал, что Зенрут и Камерут готовятся к войне? Тенкуни сразу распахнет свои руки на деньги манаров. Ваши боевые маги очень ценны на двух фронтах. Аахен медленно положил руку на дубовую кору и закрыл глаза. Он застыл. Нулефер захотела даже дёрнуть его за руку, но Аахен быстро очнулся. — Где-то пятьсот, может, больше, лет назад воин, одетый в кольчугу, на этом месте пронзил мечом грудного ребёнка на глазах у его матери. В той стороне, где заканчивается амбар, его товарищи насиловали женщин. Вечером, когда закончилась битва, между захватчиками разгорелась драка, и один бросил в костёр своего младшего брата. Откуда я это всё знаю? Я разговариваю, — Аахен погладил отваливающуюся кору дуба. — Я их слушаю. Они тоже живые, под землёй они общаются корнями, а со мной с помощью прикосновений. Иногда я разбираю в пустом шептании отголоски прошлых воспоминаний, и не всегда они наполнены детским смехом или свадьбой молодожёнов. Очень часто деревья видят войны и убийства. Если бы они знали о нашем, человеческом чувстве времени, у них можно было бы попросить рассказать о том или ином событии. Тогда я не скупился бы, появился в Зенруте и узнал, с каким взглядом и улыбкой твой напарник расправлялся с жертвами. Не тебе, Тенрик, учить меня, что такое война и насилие. Я о них наслушался побольше, чем ты. Аахен прижался к дереву, тихий ропот этого «старика» относил его в дни и ночи прошлого. Он слышал крик чаек, шаги дикой кошки, постоянный шум моря. Деревья были единственными существами, над которыми Аахен имел власть. С детства он выучил, что любая его мысль, незапрятанная глубоко в сознание, принадлежит и его родителям. Секрет, переданный любимому хомяку, может ненароком оказаться в тисках сестрёнки, что решила пошутить над братом и превратилась в его питомца. В семье Твереев хоть и презирали вмешательство в чью-то голову, но Аахен никогда не был уверен в том, что родители и сестра хранят своё обещание не вмешиваться в его жизнь таким вот магическим образом. Его магия не принадлежала к телесным и была ограничена «замком», нежели Лоры или отца с мамой. Аахен часто чувствовал себя неполноценным человеком, когда, заходя в помещение, где стоит блокировка от магии, понимал, что не может заставить увядший цветок снова цвести. Лишь разговаривать с растениями он мог всегда, даже окружённый «замками» или любопытными мыслечтецами, педагогами и наставниками, соперниками в борьбе за пост. И обо всём. — Значит, ты боишься смерти, Тверей, — догадался Идо. — И как ты посмотришь ей в лицо, когда казнят мятежных магов? Завтра Зенрут посадит их на корабль и отправит к нам. Тверей, я предлагаю проверить тебе твою мужественность — завтра со мной и Нулефер переместиться в зенрутский порт и посмотреть, что зенрутчане и тенкунские дипломаты сделали, а заодно понять, что сделают с проигравшими битву магами. Путешествие, считаю, пойдёт на пользу юному старейшине, на плечи которого на десять лет упала вся страна, в том числе наёмники из Магического Братства. Ну как, сын Твереев — трус или знаток своего дела? Нулефер, — обратил он свой взор на девушку, — тебе судьба магов должна быть тоже интересна. Аахен никогда не подумал, что так легко его будут ловить на слабостях: спрятанные мечты, благо семьи, жалость к презираемым мятежникам. Противнее в два раза было смотреть в сторону Нулефер, что ждала от него победы над Тенриком, что изумилась внезапно открывшему для себя будущему магов — тех, кого самолично будет судить её друг с девятью старейшинами. По ветвям дуба пробежался мокрый морской ветер. Аахен кивнул, отказываясь от рукопожатия с Тенриком.