Отщепенцы и пробудившиеся

      Он стоит в мрачном захваченном помещении, через стены слышатся детские крики. Уродливые существа смотрят сквозь стеклянные колбы и шевелят слабыми ручонками.       — Уничтожить всех. До единого, — отдаёт приказ Тимер.       — Позвольте, зачем же трогать детей? — подбегает товарищ с саблей. — Ты хотел устроить нападение на управляющих завода…       На полу лежат раненные, потерявшие сознание маги и учёные. Вперемешку с трупами. С секунды на секунду будут армейские отряды. Вон, тот скользкий звук сверху над потолком, наверное, они. Завод по созданию людей охраняется неплохо. Пора уносить ноги.       — Малышам не спастись, — говорит с нотками грусти Тимер и меняет резко голос на гневный бас. — Их судьба предрешена. Мы не сможем вытащить их из колб, эти дети пока ещё не совершены — тут же умрут на чистом воздухе. Пошевеливайся. Будем разбивать колбы. Во смерти они обретут спасение. Если успеем… отдадим богам души подросших младенцев в колыбели. Они должны быть свободны или мертвы.       Схватив тяжёлый стул, Тимер заносит его, и колба бьётся. Разливается мутная жидкость, выпадает крошечное тело. Первый крик и… Наступает смерть.       — Они не должны родиться рабами. Не должны. Не должны, — повторяет Тимер над каждой колбой, над каждым затихшим ребёнком.       Не должны.       Первое, что помнил Тимер в своей жизни, был невыносимый мерзкий детский крик. Он него трясло, как в лихорадке, дико и безумно на голову давило желание подойти к этому ребёнку и ударить, чтобы он замолчал. Но детей было несколько десятков. И среди них Тимер. Он стоял на шатких ножках и смотрел на кроватки с младенцами, руки тянулись к одному из них. И тут же хлёсткий удар скакалки по спине.       — Пошли живо, мелкий негодяй, врач ждёт тебя. Не задерживай меня возле этих уродов! — закричал надорванный голос воспитательницы.       Тимер косо поднял на неё глаза, следующий удар последовал незамедлительно.       — Поганый мальчишка, да ты на меня, свободную женщину, хмуриться смеешь! Ну, я тебе устрою, ты запоёшь у меня в приюте на глазах у всех детей. Желаю, мерзавец, тебе самого худшего хозяина из всех.       Жизнь в приюте тянулась медленно, до смерти однообразно. Тимер жил от завтрака до ужина, от ужина до завтрака, минуя ночь — с наступлением сумерков ему снился один сочный хлеб, который ему предстоит съесть утром. Этот сон снился постоянно, изо дня в день. Обеда не дано. Как не дано игрушек, которые почему-то имеют дети в соседнем приюте. Тимер ещё до первого произнесённого слова «кушать» выяснил с помощью равнодушных, пустых, иногда озлобленных, взбешённых взглядов воспитателей, что Зенрут не заморачивается с ним. Зенрут любит тех румяных, почему-то умеющих смеяться малышей в соседнем здании, а его готовит к какому-то долгу. Где ему предстоит хорошо готовить — в пять лет Тимер держал нож и нарезал салат, что так и просился в его рот, — таскать тяжести, которые уже сейчас тягают дети из угла в угол, подавать обленившимся воспитательницам вкусно пахнущие чашки и тарелки.       — Что такое «мама»? — осмелился однажды спросить он, услышав из окна незнакомое и красивое слово.       — Какая разница тебе, что это такое? — скривилась воспитательница, подавая на стол заплесневелую кашу. — Не забивай голову глупостями. А, впрочем, думай, о чём хочешь, хоть о маме, хоть о папе. На днях за тобой придут.       — Вы мне разрешаете? Вы мне что-то разрешаете? — маленький Тимер ахнул от удивления. — Можно думать о маме и почему её убили у мальчика из того красивого домика?       Он молчал, поглядывая на долгожданную кашу, и более уверенно произнёс:       — Как это… убивать?       В приюте было скучно, голодно, каждый день били. Но приют отныне часто снился в розовых, сладких, напоминающих малюсенькую булочку с изюмом, тонах. Теперь над головой было синее, часто дождливое небо, а под ногами непроходимая грязь, притом нестерпимо пахнущая.       — Попади в дом, мы слышали, там хорошо, — обнимали в последний раз Тимера маленькие друзья, когда его забирал плосколицый долговязый человек с худыми, будто обглоданными куриными ногами.       В приюте среди детей поговаривали, что их иногда забирают в дома, где тепло, вкусно кормят с господского стола, и им дают красивую яркую одёжку. Но Тимера ждала другая участь — коровьи хлева, овчарни и тысячи глупых птиц. Смрадный запах, ударивший в нос, тут же заставил Тимера закашлять, вырваться из крепких рук хозяина и побежать на воздух. Под ноги бросилась тупая курица, и Тимер пинком швырнул её в сторону.       — Мальчик, зачем ты это сделал? — спросила его худющая женщина с яркой штуковиной на шее, похожей на ту, что недавно надели на него.       — Мои воспитатели так всегда делали, когда они злились. Разве мне нельзя было ударить её? Я думал, когда меня заберут из приюта, и я смогу всех лупить.       Но били Тимера. Тощий фермер не прощал никаких промашек. Его ферма, одна из самых богатых в Ларке кормила Ларкскую и Бэхрийскую провинции и поставляла еду даже в столицу. Хозяин скорбел над каждым бимон, от чего и сам был худым и бледным как смерть. Тимер всё мечтал, когда же ветер сдует с земли хлипкого хозяина, но в костлявых руках господина сидела мощная сила. Тимер рос и видел едва ли не по три раза в год, как кто-то израненный издыхал в ночи у себя в хижине, как кто-то умолял своих близких перерезать себе горло. Ибо самому страшно, боги не одобряли самоубийство.       О богах часто говорили на ферме. Здешние рабы были сильно верующие, наверное, потому что в Ларке находились древние развалины. Слушая красивые легенды от стариков, Тимеру не терпелось увидеть настоящих хозяев своей жизни. Когда господин уезжал куда-нибудь с семьёй, Тимер сбегал с фермы и нёсся к разрушенным храмам и к строгим статуям богов. Он знал их всех поимённо:       Богиня любви Андорина — седовласая старушка, старшая и любимая дочь Создателей. Страл — бог нашей планеты. Могучий мускулистый Кислор — бог войны, чьё оружие — это меч, скованный из его бороды. Калеб — покровитель дорог. Айрин, собравшая в себе все знания этого и, быть может, даже других миров. Таниса — богиня семьи и дома. Хас — справедливый судья для братьев и сестёр, а также их детей. Молодые и ослепительные близнецы Никиниас и Фания, идолы красоты мужского и женского тел. Лореамо — двадцатилетний бог искусства. Герматена, взявшая на свои хрупкие девичьи руки труд и упорство. Десятилетняя Ино — покровительница животных и растений. И, наконец, малыш Морон, хранитель снов и мечты, проводник праведных душ в мир вечной жизни.       О, как Тимер обожал предания про силу и благородное возмездие богов в схватке с безжалостными демонами! Убирая за свиньями, смотря, как хозяйских кнут вырывает из тела провинившегося невольника куски мяса, он представлял себя на месте четырнадцатого ребёнка Создателей, видел себя борцом с исчадиями ада. «Мсти, мсти, сметай преграды, наказывай, да посуровее», — запоминал Тимер финал каждого предания.       Правда, иногда на ферму к рабам приходили слухи, что это всё легенды, Супруги-Создатели и их дети не были столь жестокими, историю богов переписали тысячелетиями назад. И тогда Тимеру становилось печально. Он по-детски искренне радовался, если узнавал, что человека, распространяющего эту чепуху, наказывали вплоть до каторги. В Зенруте не любили еретиков.       Но ничто посторонее, кроме рассказов про богов, не могло проникнуть на ферму к Тимеру. Разве что жестокие хвастовства приятелей хозяина о расправах над такими же как он, Тимер, в других городах. Он знал, что друзья у хозяина похожи на него: крепкие на кулак, быстрые на пробуждённый винамиатис, только толстые и медлительные.       Тринадцатилетний Тимер ждал оживившегося ошейника, когда собранные им яйца упали и разбились из-за внезапного лая собаки, а потом перепачканные желтком руки Тимера случайно коснулись белого пальто толстой женщины.       — Ничего, мальчик, не пугайся. Я выстираю пальто, — улыбнулась вдруг ему женщина.       От неё пахло столькими запахами, что нос Тимера даже не мог уловить: корица, абрикосы, яблоки, свежая уха, сладкие конфеты с повидлом, ароматная индюшка, каша. Ммм!       — Я вам его почищу, — заявил Тимер. Он знал, что это «ничего» в разговоре женщины с хозяином обернётся столбом с верёвками на палящем солнце.       — Не надо. Не утруждай себя зря, мальчик. Грэди, ты скоро?       Такой же румяный и широкий мужчина, названный Грэди, вышел из кареты, взял женщину под руку и пошёл в сторону хозяйского дома. Тимер собрался уже уйти, но тут он заметил на шее Грэди маленький кулон, напоминающий Кислора. Могучий бог был точно как на статуе в храме, только… без меча.       — А почему нет меча у Кислора? Как он воевать будет? — тихо себе под нос пробубнил Тимер.       Внезапно Грэди обернулся и направился к мальчику. Тимер вздрогнул, зная, что последует шквал ударов за длинный и слишком громкий язык. Грэди опустился на одно колено и показал кулон с богом.       — Мальчик, Кислор воюет не мечом, он объединяет народы своим большим сердцем. Так утверждают легенды, но не те, которые ты слышал.       Тимер недоверчиво и до сих пор подозрительно, ожидая пробуждённого ошейника, поглядывал на мужчину.       — А во что тогда часть бороды Кислора превратилась?       — Кислор раздал свой волос каждому враждующему народу для примирения.       — Где вы слышали это? У нас рабы говорят только про меч и…       Тимер не успел договорить. Кто-то стремительно выбил у него почву из-под ног и начал бить тяжёлыми сапогами по голове. Зажёгся винамиатис. Это был тощий хозяин. Тимер стонал, кричал, и всё же не мог принять новую правду.       — Кислор сделал меч. Меч! — заорал он Грэди.       Он понимал, что ему будет за дерзость. Однако почему-то Грэди и его спутница начали оттаскивать хозяина, а потом и вовсе бросились поднимать Тимера.       Тимер в тот день не работал, он подсматривал в окно и слушал беседу хозяина с Грэди и женщиной по имени Линда. Те что-то спрашивали про древние карты, путешественников из Конории и полоумную вдову начальника дворцовой охраны, что живёт поблизости от Ларка. Хозяин сидел спиной к окну, супруги — лицом. И они не отводили глаз от Тимера, качая головой всякий раз, когда он слишком сильно заглядывал в комнату.       Вечером они уезжали, но обещали наведываться в гости, пока остаются в городе — будут жить недалеко, сняли маленький домик. Тимер прятался за бочкой, внутри кипело, взрывалось — то пылала досада, что он так и не разузнает про богов.       — А можно нам на время взять вашего мальчика, который нас встретил? — вдруг сказала Линда, не сводя глаз с бочки, за которой прятался он. — Мы вам заплатим за него. Просто мы всё время будет заняты с мужем, а так ваш мальчик готовил бы нам еду, убирал дом, чтобы мы потом не выглядели свиньями перед владельцами дома.       — Так он же сам свинья, — засмеялся хозяин. — Спит с ними рядом и ест из одного корыта. Если вам нужен помощник, то у меня в доме есть почище рабы.       Грэди подошёл к хозяину и шепнул на ухо ворчливо:       — Знаете этих женщин, вобьют себе в голову и не переубедить, — и подмигнул Тимеру.       Пробубнив что-то себе в ус, хозяин кивнул и приказал позвать за Тимером. Он наградил его на прощание ошейником и разрешил пойти с Грэди и Линдой, наказав вернуться под утро. Заботу о скотине никто не отменял.       Теперь Тимер сгорал от нетерпения узнать что-то про богов Зенрута, послушать новую легенду, увидеть на картинках незнакомую статую, он мчался к Каньете с рассветом солнца, вставая даже пораньше, чтобы успеть ещё покормить животных. Но Грэди и Линду волновали только тощий вид мальчонки, его впалые щёки и чумазое лицо. Они давали ему две, а то и три тарелки супа и лишь потом что-то рассказывали про богов. Порой резко прерывали свой рассказ и начинали говорить про большой и огромный мир, читать книжки с какими-то сказками и романами, где боги занимали даже не третьестепенного место в сюжете были.       Тимер боялся Линду и Грэди. Не задавал лишних вопросов, всё ждал подножки и думал: если он побьёт их в ответ, то от кого ему потом больше достанется — от Грэди или от Линды?       — Хочешь, Тимер, поплавать? Мы отвезём тебя на море. Или ты не умеешь, мы научим тебя? — бывало говорили они.       — Нет, не буду, — отвечал Тимер. — Мне нельзя. Там акулы водятся, если они мне руку, то хозяин мне потом вторую сам отрубит. У нас один человек палец сам себе нечаянно оттяпал топором, ну так хозяин ещё два пальца ему отрезал и продал. Кстати, а ножом больнее убивать, чем револьвером? Я револьверы не видел. Можете показать?       От Грэди и Линды исходила странная доброта, непонятная Тимеру. Она не была похожа на жалость, её-то он изредка наблюдал. Зачем его взяли они к себе? Поспорить о богах? Тимер, даже зная, что рассерженный Грэди может выкинуть его из дома, всё доказывал и доказывал легенду про жестокого Кислора. Он слышал, он верит — и никакие слова Грэди его не переубедят. Каньете хотят рассказать про богов побольше? На третью шестицу предания закончились, а муж и жена не отпускали мальчика.       — Зачем? — спросил настойчиво он.       — Ты сам попросился к нам, когда подглядывал в окно — ответила Линда, умывая в бочонке руки Тимера от грязи и навоза. — Твоё сердце было открытым, просящим любви. Мы не смогли тебе отказать.       — Вы не правы. Я не умею любить, мне так все говорили. Я умею много жрать, злиться и ненавидеть. И… я не знаю, как любить. У нас на ферме люди привязываются к скотине и к птице, а я нет. Я жду, пока их зарубят, чтобы потом я смог съесть их.       Месяц, отведённый Грэди и Линдой в Ларке, подходил к концу. Тимер дорожил каждой секундой. Птица была не кормлена, курятник не убран, разбитые в спешке яйца жёлтым узором воцарились в хозяйской столовой. Неизвестной силой его тянуло к домику на причале для того, чтобы услышать хоть одно их слово, заглянуть в загадочные глаза. Хозяин проклинал Тимера, в жутких подробностях описывал наказания, которые последуют, когда Каньете покинут их провинцию — хозяин не называл Грэди и Линду по их волшебным именам. Но Тимер скалился и всё равно бежал к Каньете. Без мыслей, что вечером получит сам, что за его выходку будут наказаны и товарищи, не уговорившие обезумевшего мальчишку остаться в свинарнике.       Но Тимеру было всё равно. Он держал при себе палку, приготовившись пустить его в ход на любого, кто посмеет посягнуть на святое — его разговоры с Грэди и Линдой.       Тимер был готов к смерти — его дерзость непростительна, а злость наказуема. И скрывался, где придётся. Впрочем, зная, что по карте его хозяин найдёт, а не убивает сейчас лишь потому, что последней суммой денег за мальчишку Каньете обещали расплатиться перед самым отъездом.       И вот наступил этот день, Грэди и Линда собирались в путешествие на запад, к границам Анзории, затем на север с какой-то деятельностью, о которой так хотел разузнать Тимер, но всегда получал неодобрительные скрытные взгляды Линды и Грэди. Они вышли из нанятой летающей кареты и пошли в дом хозяина, Грэди рукой сжимал кошелёк.       Тут мерзкая женская рука схватила за плечо Тимера и погнала в хлев. Будущая расплата скоро, но убрать за коровами он должен. Во рту стоял противный комок, глаза бегали по кругу, налившись кровью. Так не должно было быть, они не могут уйти! Тимер лопатой поднимал навоз и тут же бил её об зловонную стену. Замахивался на женщину-скотницу и лишь сопел носом. «Грэди и Линда уедут, и я уничтожу здесь всех. Я покажу им, отомщу за всё. Когда Грэди и Линда уедут, я стану как Кислор, убью, разорву по частям. Мои небесные родители Супруги-Создатели меня поддержат. Я справлюсь, научился резать поросят и баранов».       Он услышал звук винамиатиса, вставленного в летающую карету.       Улетают.       Нахлынула давящая тоска, затем пришло физическое разрушение, Тимер прочувствовал, как что-то исчезает у него внутри. Оставляя лишь какую-то недолговечную искорку. Было ли это сердце? Тимер даже не думал никогда, что сердце может находиться в телах выращенных людей. Но встрепенувшееся отчаяние заголосило на все лада, Тимер бросил лопату и побежал:       — Грэди! Линда! Не улетайте! Нет! Грэди! Линда!       Он обессиленно рухнул вниз и зарыдал.       — Тимер, поднимайся. Ну же, поднимайся.       Сверху звучал приятный голос Линды. Наверное, он уже мёртв, убит хозяином и слышит в раю звуки из прошлого, подумал Тимер. Но тут погладили по спине, подняли на ноги. Линда и Грэди стояли, как живые.       — Вы улетели… — исподлобья, злясь, бунтуя, произнёс Тимер.       — Это же не наша карета, — рассмеялась Линда. — Брат твоего хозяина к себе домой поехал. Тимер, пошли быстрее за нами. Твой хозяин человек переменчивый, он запросто может передумать тебя нам продавать. А ты же хочешь стать свободным человеком?       Для Тимера слова Линды прозвучали так сумбурно, что он долго впивался в неё глазами, переводил взгляд то от Линды к Грэди и наоборот и всё размышлял над сказанным. Первое, что смог он произнести, было:       — А что потом будет? Ну, когда я стану свободным?       — Ты превратишься в нашего сына.       «Дети не должны рождаться рабами», — стискивает Тимер зубы при каждом разбитом сосуде. Он вспоминает свои мучения. Безжалостный кнут, чьи следы по сей дней шрамами красуются на его теле. Палки, от которых раскалывается голова. Свиней, поедающих заживо изнеможённых от работы людей.       Когда-то его месть сдерживали пятнадцать милосердных и праведных богов отца и матери. Зенрут отобрал у него родителей, отобрал и веру в человечность. В Зенруте живёт религия силы и войны, и ей теперь следует Тимер.

***

      Выл ветер, бесились бурные воды Чёрного океана. Маленькая шхуна с убранными парусами устремила длинный нос во тьму.       — Куфира, осторожней, поберегите себя! — кричал, закрывая лицо от острых капель дождя, Аахен.       Сын Твереев промёрз, почти не чувствовал рук и ног, но зато содрогался от мерзкого тающего снега под капюшоном дождевика, его не спасал даже водоотталкивающий плащ. Вся палуба была покрыта снегом, якорь, киль и днище тоже. Только так можно было удержать шхуну на плаву и не быть потопленными навалившимися волнами, заковав её в лёд, который некогда был водой, окружающей борт.       Наверное, думал Аахен, прокляли боги и его. Как ещё объяснить эту одержимость, горячее безумие, тянувшее его изо дня в день в пучину смерти Чёрного океана? Не раз неумолимая сила притяжения тащила его под воду, не раз его тело покидали последние частицы воздуха. Но Аахен выходил в океан и, как только очередная волна пыталась ознаменовать его погибель, улыбался и вглядывался вдаль — покажись, хоть одно чудовище, населяющее дьявольские чертоги.       От судна по воде на милю протянулась толстая полоса льда, на которой возле трапа стояла Куфира Карий. Её щёки порозовели от холода, руки посинели, защитной накидкой женщине служили её длинные пшеничные волосы. Она тоже всматривалась вдаль и ждала. Но не демона, и не морского змея. А мужа.       — Бабиры давно нет. Я должна отправиться за ним.       — Ждём, Куфира. Ждём, — напряжённо произнёс Аахен.       — Эта была моя затея. Отпустила на свою беду мужа, — ворчала Куфира.       — Ждём. Бабира вернётся.       — Бабира не позволил бы вам одной отправиться в океан. Это было бы так неприлично — отправить на смерть свою жену, — скрипучий голос прозвучал за спиной Аахена.       Он заставил Аахена недовольно поморщиться, а Куфира даже отвернулась на миг от океана, дабы взглянуть на его обладателя.       — Ещё в юности я начала возрождать интерес и страсть к Чёрному океану, и погибать должна я. Моё призвание, да весь мой смысл жизни заключается в разгадке его тайны. Я не позволю моему мужу пожертвовать собой впереди меня, господин Видоном.       Седовласый старейшина ехидно улыбнулся и поправил Аахену смятый воротник плаща. Нехорошо, когда одежда сидит как с чужого плеча. Впрочем, при таком ливне самый лучший наряд превратится в мокрую тряпку.       — На семьдесят процентов, дорогой Тверей, я думаю, что Бабира погиб, — жестоко сказал он, не заботясь о чувствах стоявшей внизу женщины. — Мы находимся на расстоянии десяти миль, дальше, если судна заплывают, то обычно не выбираются. Бабиры нет ровно целый час, он легко мог попасть в пасть чудовища или просто оказаться смытым волной. Печально, если он не вернётся. Я буду горевать по своим мухам.       — Господин старейшина Видоном! — прикрикнул Аахен.       Морщины на лице восьмидесятилетнего старейшины причудливо заиграли и в конце озарились искренним удивлением — непониманием того, что можно переживать за чужую человеческую жизнь. Особенно Тверею, потомственному старейшине. Особенно за Бабиру Кария.       — Ваш приятель — чудак, а век таких людей значительно меньше нашего. Смиритесь с правдой жизни, Тверей.       Седая борода Ваксмы зашевелилась, из неё поползли маленькие чёрные жучки. Ваксма взял бороду в руки и трепетно подул на жучков.       — Насекомым вреден холод. Они теплолюбивые создания. Надо сказать, людям тоже нельзя на холоде находиться. Все мы одинаковы. Но почему-то своих насекомых я больше ценю, наверное, так наши боги распорядились. Несправедливо даются магические способности, согласитесь, Тверей? Вы такой искренний человек, но понимать вас могут только растения и двое чудаков Кариев, а моя судьба вообще незавидна — быть частью ползучего мира.       — Но стали вы верховным старейшиной людей, — смерила Ваксму презрительным взглядом Куфира. — Не прощу вам вашей улыбки, если с моим мужем что-нибудь случится. Как и королеву Эмбер за то, что хочет казнить нашего друга Мариона.       Время шло, лёд ослабевал. Куфира грызла ногти, волнуясь за Бабиру. Ну где же знак от мага света и тьмы? Дай, Бабира, о себе знать в своей родной, зловещей стихии. Наполни её светом!       — Тверей, учитесь смиряться. Когда, ну, если это «когда» свершится когда-нибудь, — мы вытащим экспедицию людей в Чёрный океан на сказочный остров Абадония, то мы потеряем, истину говорю, не одного человека. Невозможно преодолеть самую мощную концентрацию природной ненависти без жертвы. Даже тридцать первого герматены, когда согласно дневнику Хакена, океан спокоен со стороны острова, у нас он также гневен и безжалостен. Вы пробовали тридцать первого герматены переплыть его — не получилось.       Аахен сжал кулаки.       — Я знаю. Но я, в отличие от вас, не постыжусь склонить голову за отважных героев, которые погибнут за Абадонию.       Ваксма продолжал согревать свою бороду. Он ловить на себе горячую злобу Куфиры. Эх, вот почему маги снега не мёрзнут — их согревает страсть набить кому-нибудь лицо.       В самом деле, он не ошибался. Куфира сгорала от злости к старейшины, от волнения за мужа, от того, что за этими водами находится её мечта. Неизведанная, таинственная земля. Она жила тридцать шесть лет и не знала, что скрывают от всего мира чудовищные воды Чёрного океана. И не знала до сих пор, лишь полагалась в последние месяцы на смешную веру молодого старейшины Тверея в проклятую землю и могущественных созданий по имени абадоны. Ледяная полоса таяла, стихия ослабевала под натиском чувств и времени — силы были на пределе.       — Я бегу за Бабирой! — крикнула Куфира, отмахнула от лица длинные локоны и бросилась вперёд.       Она стремительно пропала из поля зрения Аахена и Ваксмы.       — Стой! — крикнул Аахен и по привычке дёрнул руку в сторону.       Но деревьев в океане нет, чтобы своими ветвями они смогли бы остановить безумную женщину.       — Вторая жертва Чёрному океану, — изрёк Ваксма.       Аахен плюнул на палубу. Побери Агасфер местную сумасшедшую. Связался на свою голову. Сколько раз они проговаривали план, когда выходили в воды. Но стоило было поддаться чувствам и всё.       Внезапно свист ветра прервал крик.       — А-а-а! Земля уходит из-под ног! Я утону!       Кувыркаясь, бежав сломя голову по скользкой, залитой водой дорожке, бежал Бабира. Ноги путались, расходились по сторонам и раза три Бабира проехался носом, прежде чем свалиться в воду. Он забултыхался, отчаянно закричал:       — Спасите, я же тону!       Аахен приготовился уже броситься в воду, вытаскивать утопающего. Но на льдиной тропе показалась Куфира.       — Кого испугался? Жену свою? Ну-ка быстро вылезай!       Вода под Бабирой затряслась, вспенилась и превратилась в пласт льдины, покрытой снегом.       — Живой он! Живой, господа старейшины! Бабира уже возвращался назад, как тут я появилась. Мой собственный муж принял меня за морского змея! Уж радоваться ли мне, что он не погиб, а?       Ветер усиливался. Он тропы почти ничего не оставалось. Аахен и Ваксма занесли на борт шхуны кашляющего замёрзшего Бабиру и повернули растопленное к этому времени Куфирой судно на берег.       Бабира был бледен как смерть, зубы стучали от холода, на курчавых волосах висели сосульки, он трясущимися руками создал маленький шар света и стал согревать себя. Больше получаса Куфира и старейшины тревожно давали ему горячий чай, укрывали одеялами. Бабире нравилась чужая забота, он разлёгся на подушках, превращал падающий на него дождь в пар, снял грубые ботинки на толстой подошве, продолжая меж тем жаловаться, что помирает от холода и ему нужно больше чая, а лучше всего — бокал виски, докладывал о своих путешествиях:       — Не встретил я ни змей, ни рыб! Досада. Жуткая досада! Я две мили прошёл, и до самого бы острова дошёл, но, как назло, закончилась тропа Куфиры. Что за страшное место Чёрный океан! Представляете, в меня чуть не попала молния. А если бы дальше зашёл? Господин Видоном, как вы просили, я отправил вглубь океана тёплый шар, с заточёнными вашими мухами. Видите, его нет у меня. Отправил шар в океан, жду, смотрю в бездну, ощущаю присутствие света в своей руке и чувствую, как мухи летают в сфере. И резко кто-то прервал связь между мной и моим шаром. Как бы объяснить, будто кто-то проглотил шар. А так до последнего чувствовал, как бедные мушки шевелились и пытались выбраться из моей клетки. Эй, дайте больному утопленнику ещё чая!       Но Куфира вместо чая дала мужу подзатыльник. Так подставлять людей! Все переживали, мёрзли, ждали, пока он с мухами возился и выискивал морских обитателей. Пять матросов на шхуне просто почернели от холода Чёрного океана и от её, куфириного, льда, который не давал судну уйти под воду.       — Циркач, — всё также немногословно сказал Ваксма на Бабиру.       — Старейшина, — с такой же грубостью отозвалась Куфира.       Аахен молчал. Нет нужды сейчас вмешиваться и как-нибудь укорять Ваксму. Они с ним разные люди. Они другие. Он — сумасшедший адепт науки, что и малеры Карии. Ваксма же прожжённый старейшина, правитель Тенкуни, как и его отец с матерью.       — Я не ставлю своей целью копаться в тысячелетнем наказании богов, — сказал ему Ваксма Видоном, когда шхуна только входила за границы Чёрного океана. — Если книжонка права, и абадоны существуют, то мы сможем преодолеть океан. На абадон не действует гнев океана и его чудовищ, поимка одного из них станет для Тенкуни немыслимым счастьем! Все проклятия, шторма, молнии в миг пропустят корабль, в котором будет сидеть абадоны. Для Тенкуни откроется северный путь в сотни стран. А это деньги, Аахен Тверей, новые связи и договора. Это мощь и развитие Тенкуни.       Аахен не спрашивал Видонома о дальнейшей судьбе пойманного абадоны. Если зверя поймают, то его жизнью будут распоряжаться уже вечные люди. И слово Аахена не поможет.       — Старейшина Тверей, — громко крикнул кашлявший минуту назад Бабира, — вы помрачнели. Чем-нибудь помочь? Я знаю много хороших номеров, вас развеселить?       — В следующий раз, Бабира, — ответил Аахен, немного помолчал и добавил. — Не называй меня так. Я больше не старейшина.

***

      Через три дня судно вошло в бухту прибрежного городка Зий. Оно трещало, развалилось на части. Матросы целовали землю — давно согретые, они не приходили в себя. Нужно время, дабы привыкнуть к выходу в Чёрный океан, а они были новичками. Преданными людьми Ваксмы Видонома, который не желал лишних смотрящих на него глаз и развешанных ушей. Как не просили Карии и Тверей взять команду из своих людей, Видоном гнул свою линию. И спорить с ним было бессмысленно. Как и протестовать против первейшего старейшины.       Одна вылазка в Чёрный океан закончилась. Успех есть — всё яснее, что корабль на Абадонию должен быть самым мощным, самым сильным, а его команда должна состоять из смертников, что готовы отдать жить за истину. Трое нашлись — Аахен Тверей, Куфира и Бабира Карии, но где взять остальных?       На берегу, пиная ногой гладкие камушки, стояла, прячась за пальмами, девушка.       — Эта Нулефер? — протёрла глаза Куфира.       — Да, — глухо ответил Аахен и почернел.       С неохотой он спустился с судна. Взял больно Нулефер за руку и повёл подальше с пирса, не слушая её просьб остановиться. Вот что за прекрасное было время — они два часа продержались в Чёрном океане, смогли хоть на какое-то расстояние отправить туда живых существ — мух — и разжечь веру, что морские змеи реальны. Но мир огромен, и в нём всегда найдётся человек, который испортит ликующий дух.       — Что ты здесь делаешь? — в хижине рыбаков Аахен на зенрутском языке закричал на Нулефер.       — Пришла узнать, насколько ты продвинулся к Чёрному океану. Что за глупый вопрос? — недовольно ответила Нулефер на грубый тон Аахена.       Действительно, глупый вопрос — Аахен немного посмеялся над собой. Но тут же взял себя в руки.       — Где твой верный слуга Идо Тенрик? — обратился он к ней на тенкунском языке.       — Обещал вернуться через час.       — А что ж ко мне в гости не заглянул, чтобы похвастаться, как он привёл маленькую злую девочку в Кровавое общество?       Нулефер фыркнула. Аахену понравилась её спесь, смешная обида, застывшая в нахмуренных губках. Ещё больше ему нравилось, что Нулефер смотрела на него как на друга. До сих пор. После всего, что она сотворила в Зенруте. А он держался на расстоянии, безразлично, хоть и не скрывал в слабой улыбке радости, что видит подругу.       — Всё пытаемся, Нулефер, — вздохнул уныло Аахен. — Ты вообразить себе не можешь, насколько мощен Чёрный океан! Наши корабли без потерь его не преодолеют. Я был в нём с Кариями. Это безжалостное орудие смерти. А как успехи у тебя, душегубка?       Нулефер надменно вскинула вверх голову. Оскорбилась! Аахен засмеялся снова — он же не винит её, не ругает, так чего ж так близко к сердце воспринимать слова?       — Я не убиваю людей, — выговаривая каждый слог, на чужом языке заявила Нулефер, уткнувшись зелёными очами в стальное, высмеивающее её лицо Аахена. — В смертях вини Тимера, Карла и остальную безжалостную часть Кровавого общества. Я не убийца.       — Но ты и есть часть Кровавого общества. Причём, часть самая могущественная, обладающая магией. Ты не можешь быть сухой от преступлений Общества, пока ты его полноценный член.       — Аахен, ты не понимаешь!       Нулефер стукнула рукой по трухлявому деревянному столу. На пол упала щепка. «Она сильна», — оценил Нулефер Аахен.       — Ты жалеешь ублюдков, которых придушил Тимер? Разве они не заслужили смерть?       — Заслужили, — одобрительно кивнул Аахен. — Но несчастные матери вовсе не заслужили быть разлучёнными с детьми. Горожане не заслужили потерять работу, крестьяне не заслужили расстаться с полем. Нулефер, я смотрю шире тебя. Ты не видишь одного — последствий. Вы взорвали здание суда, когда там приговорили к смертной казни освободителей, и теперь пьёте вино за победу. А ты можешь сказать, сколько людей потеряло работу в суде? Сколько семей лишилось состояния из-за смерти мужа и отца? Ты мечтаешь освободить рабов, а их распродали, чтобы погасить всевозможные долги и оплатить лечение выжившим родственникам. Да, Нулефер! Ты не задумывалась о последствиях? В городах люди потеряли работу, в деревнях рантье отобрали землю у крестьян, которые не смогли оплатить её. А потому, что некоторым кормильцам посчастливилось заговорить с каким-нибудь чиновником, которого вы через минуту подорвали. И трудолюбивый муж, отец семерых детишек, разлетелся на куски вместе с вашим врагом. Нулефер, я уж молчу про Зоркий сокол, про усиленную полицию, про репрессии в парламенте. Мне-то виднее, бывшему старейшине Тенкуни, что за каша у вас творится. И это преддверии… распрей за Санпаву.       Нулефер сидела ошеломлённой, пронизанной до глубины костей каждым словом Аахена. И его таинственным замечанием о Санпаве. Она ждала обвинений, криков. Но друг говорил мягким дружеским голосом, который почему-то больно бил её.       — Мои соболезнования тебе, — прошептала Нулефер. — Я не хотела, чтобы ты уходил с поста.       Настал черёд Аахена бледнеть. Его задели за живое.       — Не надо жалости, это мой выбор, — твёрдо сказал он. — Я не смог. Не смог, хоть и пытался, казнить опальных магов. От слов десяти старейшин, каждого включительно зависела их дальнейшая судьба — смерть или пожизненное заключение. И моё слово разрушило весь хитроумный план возмездия тех девяти. Я помиловал их. Сказал «нет» казни. Не смог переступить через жизнь семидесяти человек. Вот такой, Нулефер, я слабак! Я обрёк людей на вечное заключение в наших тюрьмах, каторгах, на ваших заводах по созданию винамиатису. Кому-то повезёт больше, и его… Скажем так, человека с боевой магией совет старейшин отдаст как рекрута в армию Зенрута или Камерута. После моего предательского решения я должен был уйти, иначе подорвал бы честь всей семьи. Ещё ты мне подвязалась. Старейшине Тенкуни нельзя общаться с террористкой Зенрута. А я общался, обсуждал два месяца назад с тобой Чёрный океан.       Повисла тишина, только слышен был прибой океана. Аахен в свои руки взял руки Нулефер и сомкнул её пальчики в кулаки. Посмотрел ей в лицо, и увидел, как заметно осунулась девушка за последние месяцы. Стала другой — жёсткой, неотступной, безумной, совсем как он в любимом деле.       — Я не вижу на твоих руках крови. Но это не значит, что её там нет. Просто эта кровь покрывает ядовитой пеленой твою душу. Почему нас, десятерых старейшин, до моего рокового решения, нарекали палачами? Мы же не держали в руках топоры. Мы бы сделали гораздо хуже — мы позволили бы палачу взять в руки топор. Не ты ли в одночасье можешь лишить Тимера силы, если уйдёшь от него?       Нулефер выхватила руки из тисков, как ей показалось на объятия Аахена, и вспылила. Но на сей раз без обиды и чувства униженного достоинства. Напротив, — с гордостью, с блеском в глазам.       — Тимер своим злом ведёт Зенрут к покою и справедливости! Моё предназначение быть с ним. Аахен, я всё осознала. Я всю свою жизнь думала, зачем боги мне подарили магию, зачем они нарушили устои мироздания? А теперь осознаю, они дали мне силы, чтобы я изменила Зенрут, чтобы я уничтожила разруху и страдания в нём.       — Любопытно, — приподнял брови Аахен. — Но всё же я склоняюсь к тому, что в твоей магии виновато великое переселение магов в Зенрут.       — Я не верю в твою гипотезу. Она не отвечает на один вопрос — почему выбрана я? А моя гипотеза отвечает — боги выбрали меня для уничтожения зла. И Уиллард, как второй последователь их воли, должен присоединиться ко мне. Это так логично — мы родились в тяжёлый час для Зенрута, когда люди шушукаются о войне, когда общество готово снять с себя оковы поработителей.       Нулефер задыхалась, говоря с восторгом, с честью, со славой о своём недавнем умозаключении. Она встала, опрокинув стул, и размахивая руками, как ребёнку, объясняла Аахену истинный замысел богов. Она снова говорила на своём родном языке, в кои-то веке гордясь тому, что она зенрутчанка.       — Даже магию нам с Уиллом боги дали одинаковую — это чтобы мы в нужный день встретились и заговорили. Когда б я столкнулась с ним, если была бы воздуховиком, к примеру? Полюбила бы я так Чёрный океан без магии воды? Это всё их воля. Аахен, наши боги жестоки и коварны, в отличие от Единого бога Камерута, их история пронизана убийствами и местью. Я, как послушная ученица, должна следовать их воле. Супруги-Создатели дали своим детям в помощь силы природы, чтобы они изничтожили демонов, которые должны были им служить, но решили восстать. Так и я воспользуюсь всей своей силой ради спасения людей.       Аахен захохотал:       — Тонко подмечено — первым злом стали демоны, созданные для вечного служения богам. Заметь, Нулефер, униженные и оплёванные демоны по сей день считаются сосудами греха. А они всего лишь сражались за свою свободу… Кстати, как ты можешь воевать против господ Зенрута и в ту же минуту исполнять волю богов, что затащили в вечные оковы несчастных демонов?       Нулефер вздёрнула нос. Не поймёт этот тупица её замысла. Не поймёт, хоть как его будешь объяснять. Это нужно быть избранной, как она, или даже как Уилл. Но оставаться без последнего слова Нулефер не собиралась. Она обвела взглядом хижину рыбаков: развешанные по стенам рыболовные удочки, сети, крючки, поставленные в углу сапоги, сушёная рыба в корзинке, урчащий от сытного обеда на скрипучей кровати толстый серый кот. А на полке книги Аахена Тверея, его карты прибрежных вод Тенкуни, компас, какие-то чертежи, телескоп, стоящий рядом…       Нулефер подошла к телескопу и направила его на Аахена.       — Утверждают, что до самого яркого созвездия Булава, там, где по легендам обитают наши боги, лететь нужно семьсот световых лет. Но с магией Тенрика расстояние до Булавы займёт… тоже семьсот световых лет.       — К чему ты мне это говоришь? Я про звёзды хорошо всё знаю.       — К тому говорю, что наша магия не всесильна, и все человеческие возможности никогда не превзойдут богов. Но знаешь, можно отправить человека к звёздам Булавы за считанные мгновения. Для этого необходимо отыскать глазом у него на теле область сердца, шеи или головы и выстрелить — пистолетом, луком или огненной рукой — и всё. Человек там, в звёздах, среди богов. Неужели это не боги вверили мне в руки такую ответственность?       До последнего сказанного слова Аахен сохранял на лице приветливую улыбку. Он говорил про себя: «Бабира, твои цирковые представления ничто с речами Нулефер». Но когда Нулефер заикнулась про звёзды, он насупился и вскричал:       — Ох, ты полагаешь, что за всем боги стоят? А скажи, почему Зенрут полон магическим сероземельником? — Аахен не менял языка. Он показывал, что у него нет ничего общего с Зенрутом и Нулефер — раньше была дружба, а вот сейчас… Может, и осталась привязанность к Нулефер, но уважение ушло, чтобы распинаться перед ней на чужом языке.       — Это воля пятнадцати богов. Это же магия, их магия, подаренная нам, людям.       Аахена пронзило голосистым смехом. Он остановился только через две минуты и, вытирая из глаз, слёзы, вскликнул:       — Я внимательно изучил дневник Хакена. Там есть следующие строчки: «Отобранная ма­гия пог­ло­ща­ет­ся зем­лёй, ду­ша че­лове­чес­кая ищет жи­вое прис­та­нище». С душой всё понятно, а вот что абадоны имели под словом «земля»? Насчёт этого у меня появилась гипотеза — магия твоих предков покоится в сероземельнике. Её поглотил камень, которым просто кишит вся ваша страна, и теперь люди извлекают соки из сил своих же предков. В Тенкуни не отбирали магию, и у нас нет сероземельника. А в странах Рутской империи он есть.       Аахен выдохнул. Успокоился и немедленно закричал:       — Нулефер, какие боги? Что ты несёшь? Они давно покинули тебя, меня и всех остальных. Они вспомнили о людях лишь тогда, когда абадоны захотели стать им ровней. Ты не их наместница на земле, ты — глупая девчонка, у которой больно сильно развито воображение. И вся эта наша магия — неизученная людьми энергия. Ваши с Уиллом способности просто часть блуждающей по свету энергии. Как магия, отобранная у судимого душегуба, или у пленного воина, или у заклятого врага, которая не нашла себе пристанища и вошла в землю. Нулефер, я устал говорить. Не морочь мне, пожалуйста, больше голову.       Аахен повалился на стул. Много напряжения за последние дни — исчезновение клоуна Бабиры во тьме океана, ухмылки Видонома, и вдобавок она. Его подруга, с которой он готов был обойти весь свет в поисках разгадки Чёрного океана.       — И ты туда же, — мрачно ответила Нулефер. Её лицо было черно, руки сжались в кулаки, глаза наполнились кровью. — Решил отречься от меня, как мой родной отец. Принимаю твой выбор. Прощай, Аахен.       — Эй, постой!       Он вскочил и остановил Нулефер у самой двери.       — Я не отказываюсь от тебя. Ты всё ещё моя подруга. Ты… ну… дорога мне. И я нуждаюсь в тебе, как в главной вдохновительнице с Чёрным океаном. Я родился в семье Леокурта Тверея, в стране воинов, наёмников и убийц — я никогда не был моралистом. Я не собираюсь отказываться от своих желаний из-за выбранной тобой дороги.       Лицо Нулефер засветилось, её губы тронула маленькая, но счастливая улыбка.       — Значит, мы продолжим вместе искать пути преодоления Чёрного океана?       Аахен мотнул головой и отворил дверь хижины.       — Нет. Не вместе. Пока ты гуляла со своими освободителями, я искал новых союзников, у которых есть средства и знания на строительства корабля, необходимого для борьбы со штормами и чудовищами. Мне нужны были люди, которые смогут снять запрет на преодоление Чёрного океана. И я нашёл одного такого человека. Но, Нулефер, он не захочет открыто сотрудничать с преступницей Зенрута. Ему выгодны дружеские отношения с королевой Эмбер, и он не намерен их терять из-за какой-то девчонки. Так что Кровавое общество закрыло тебе Чёрный океан.       — Что это за человек? — У Нулефер затряслись руки.       По песку зашушукали шаги. Показалась тёмная тень, и через мгновение перед Нулефер и Аахеном возник прихрамывающий старик, по лицу короткого, а заодно по голове, длинной бороде, высушенным рукам позли мелкие букашки, муравьи и гусеницы. Нулефер узнала его тотчас — глава Магического Братства и главный политический противник Леокурта Тверея.       — Здравствуйте, фанеса Свалоу, — поморщился Ваксма Видоном. — Благодарю вас за абадон.