***
— Поступили, Бонтин, сведения о готовящемся нападении освободителей на склады с зерном в ближайшие дни. Этого нельзя допустить, мы и так потеряли треть урожая из-за нашествия саранчи. Бонтин, будьте осторожны, не попадитесь под горячую руку освободителей. Бонтин! Бонтин, вы меня слышите? — А? Извините, я задумался. Голос Джейкоба Бейли внезапно ворвался в затуманенные воспоминания Тобиана, уколол его и вернул из прожжённого вином и пивом кабака на каменную брусчатку особняка. Ровная, приятно потрескивающая дорога, никак насыпей и ям. И нет визга пьяных девок, только слышны уверенные и красивые речи мимо проходящих санпавских аристократов. Один из которых, губернатор Джейкоб Бейли, идёт с ним рядом. — Всё думаете о той девушке, разносчице еды? Шестица ж, Бонтин, прошла, — приятным, немного сочувствующим тоном сказал Бейли. — С вашим статусом вредно принимать каждую мелочь близко к сердце, это ваша работа. Впрочем, Бонтин, мне вас не понять. Ни дня не проходит, чтобы вы не влипли в очередное приключение. Научите меня так часто заводить врагов и попадать в неприятности. Тобиан оторвал взгляд с ряда молодых саженцев дуба и перевёл его на губернатора. Первое, что бросилось в глаза, — прилизанные, гладко постриженные пучком волосы, еле видная щетина, отглаженный воротничок пиджака, вычищенные, будто вчера купленные сапоги. Почему он только сегодня обратил внимание на вид Джейкоба Бейли и невольно вспомнил Джексона Мариона? Почему сегодня эта контрабандистка, случайно встреченная им в кабаке, снилась всю ночь и продолжает мелькать в глазах? — Таким уродился, фанин Бейли. Они остановились перед летающей каретой. Лакей открыл дверь и усадил губернатора Бейли, водитель положил руку на винамиатис. — Вон, смотри, это Бесфамильный. Я же говорю тебе, он с ними заодно. Два раба, принадлежащих кому-то из соседей Бейли или соседских гостей, украдкой посматривали на Тобиана. Опять, как шестицу назад, к горлу подскочил неприятный и мерзкий комок, а руки зачесались, как при падении в крапиву. Но Тобиан только отвесил двум рабам кивок, будто здороваясь, и уселся к губернатору. — Про вас говорят? — спросил Бейли. Сжатые до покраснения пальцы в кулаки отвечали за Тобиана. А он молчал. Проклинал свой первый день в Санпаве и глупого охранника, раскрывшего его имя. И себя. Всё начиналось идеально, от вокзала до мэрии, где его ждал губернатор, нужно было пройти всего лишь одну милю. Да вот направил его треклятый Неонилиас под копыта бежавшей лошади. А дальше поломанный чемодан, разбросанные вещи, склока с всадником, толпа зевак, угроза начать драку и сердобольный охранник, кричащий Бонтину Бесфамильному оставить чемодан и поторапливался к губернатору на приём. Его фамилия, которая на суде против Дриса была гордостью, знаменем для жителей Зенрута не жалеть своих поработителей и стрелять в них, отрезать конечности, убивать, если так уж хочется, стала приносить один лишь позор. «Бонтин Бесфамильный, да, тот самый Бонтин, который напал на сына Казоквара. Ну того конорского, внука генерала Казоквара… Да-да, на сына лучшего друга нашего герцога. Он здесь в Санпаве. Представляешь ты это себе?» «Нет, он не за нас. Он живёт в доме губернатора с его семьёй. Он, по-моему, на Зоркого сокола работает. Нет, маску краснолицих не носит, но он участвовал в захвате камерутского шпиона». С завистью, которой позавидует газетный тираж, по Санпаве из городка в городок через родственников, путешественников и бродячих актёров разносилась весть, что кумир обиженных рабов присягнул на верность королеве. Весть не была нигде записана, передавалась из уст в уста, но становилась будоражившим умы событием. «Предатель! Он простил свои унижения? И о наших забыл? Предатель! Королевская кровь!» Предатель. О, как мерзко было слышать такие слова от вчерашних друзей. Только вот, когда остывал гнев, Тобиан спрашивал себя, считается ли служением родине предательством? Задавался он этим вопросом каждый раз, когда его новым товарищам по Соколу в Санпаве или в другом любом городе Зенрута удавалось предотвратить взрыв, поймать шпиона, сепаратиста, противника монархии или сторонника Джексона Мариона, которых развелось как саранчи. Что ни выезд, то бунты, забастовки, нападения на полицейских, устроенные преданными людьми бывшего уже как два года губернатора. — Бонтин, мне донесли забавные слухи о вашем происхождении, — Джейкоб Бейли отряхивал белый носовой платочек от дорожной пыли. — Какие же? — безразлично смотря в окна, произнёс Тобиан, чувствуя, что сердце начинает медленно дрожать. — Люди всё спорят, сын ли я Огастусу? — Нет, это слух уже подтвердил принц Фредер, и слух надоел людям. До меня дошло, что вас не считают за Бонтина. Поговаривают, что я дал своему человеку зелье с внешностью бывшего раба Казоквара и использую его в своих интересах. Настоящий Бонтин… не стал бы сотрудничать со мной. — Действительно забавно, — Тобиан хмыкнул и погрузился в думы. — Забавно устроен человек, ему постоянно нужен пример для подражания, и когда я перестал им быть, то стали сочинять сказки, что Бонтин всё ещё хороший, кто-то другой разгоняет бунтарей Мариона. Он смотрел в окно кареты, за железными стенками было безлюдно, свободно. «Красиво», — говорил Тобиан. Хаш, впрочем, как и все крупные города Санпавы, имел свою особенность — разбросанность по территории, широкие петлистые улицы и лесные тропы. Богатый квартал граничил с бедным, путь до дома родственника иногда проходит через сеть запутанных ниточек дорог, на которых муравейником осели бродяги, расплодившиеся за два года. На горизонте были видны голые земли, военные зенрутские базы. Их становилось всё больше и больше. Кто говорил, что подготовка к войне останется тайной? Об этом молчали, не заикались, как жители Санпавы, подданные Зенрута, так и иностранные соседи, но все чувствовали — долго Зенрут и Камерут не продержаться в мире. Повсюду ходили зенрутские солдаты, облачённые в зелёно-красные пальто и фуражки. Однако стоит проехать к границам с Камерутом, там, на санпавской земле будут разгуливают камерутские солдаты в чёрным шинелях. Чёрт, думал Тобиан, а как всё-таки ужасно быть на стороне Эмбер и Огастуса. Случилось то, чего он не мог ожидать от себя за год заточения у Казокваров — он поддержал мать. Какой бы ненависти не питал к войне, знал, что Зенрут не может принять маску нейтралитета. Он должен вооружаться и идти в атаку, пока Камерут первым не исполосует Санпаву острыми, как бритва, сражениями. Мнение Тобиана принял и Фред. Ошибалась тогда Эмбер, когда полагала, что любимец-сын отречётся от неё, узнав о подготовке к войне. Фредер принял это известие стойко, сказал короткое «понимаю» и добавил с яркой надеждой в глазах: «А есть малейшая возможность предотвратить войну?». Карета Тобиана и Джейкоба проехала мимо сидящих на ящике из-под селёдки камерутских солдат. Они резались в карты с человеком, разговаривающем на зенрутском наречии. Ставка — маленький исхудалый мальчик с ошейником на шее, который отчаянно всхлипывал и скулил, приговаривая: «Мама, мама». Камерутчанин что-то недовольно шептал, смотря на карты, и мальчик смолкал, даже не дышал. Камерутчанин улыбался, отыскивал нужную карту и кидал на бочку, служащую столом, верную масть. И снова стон, хрип из тела ребёнка, тяжёлый вздох. Да, можно избежать войны. Словно этого мальчика — отдать Камеруту Санпаву и не пролить крови. — Из-за саранчи мы потеряли много урожая, — протирал Бейли висящие очки на шее. — Зерно подорожает. Правительству придётся поднимать налоги. — Куда больше? Или вы хотите, чтобы остальные пять провинций Зенрута следом за Санпавой начали восставать? — Бонтин, вы должны понимать, казне нужны деньги для предстоящей… кампании, — немного теряясь ответил Бейли. — Я не собираюсь, да и вовсе не хочу идти на поводу у этих недовольных сборищ. У нас с ними один разговор — расстреливать или спускать магов. Спрос в винамиатисе растёт, а добыча сероземельника его не покрывает. Уже не знаем откуда доставать людей для работы в шахтах — привозят нам каторжан, скупаются массово рабы, дошли до того, что в приютах выращенные младенцы имеют запись в документах: «санпавская шахта». На собрании санпавского совета я предложил ужесточить наказание должникам, которые не могут расплатиться за долги. Сумма их задолженности по моему проекту будет покрываться их работой в шахте, или, как вариант для рабовладельцев, — они будут сгонять своих людей на работы. — Неплохая идея, — кивнул Тобиан, мысленно произнеся про себя: «Спокойствие. Смотри в окно». — Если ваш план оправдает себя, возможно, в других провинциях также начнут увеличивать число обязательных рабочих, наверное, королеве придётся подправить кое-какие законы. Челюсть болела из-под натиска силы, которым Тобиан останавливал себя от лишних слов. Джейкоб Бейли не был его матерью и даже дядей, ему нельзя, хоть как хотелось, высказать прямо в глаза всё, что думаешь. Сохраняй дистанцию, поддерживай деловые отношения, это не родственник, которому можно нахамить. За окном менялись картины. Маленькие оборванцы уже подбегали за милостынью к напудренным барышням и крепко окутанным в сюртуки мужчинам. Уж не родителей этих детей Бейли планирует послать на шахты, считай, лишив оборванцев отцов и даже матерей — и на шахтах было равноправие полов в Зенруте. Шли пятеро человек в рабочих рубахах и штанах, они выкрикивали имя Джексона Мариона. На земле валялись листовки с лицом любимца толпы, того же Мариона. Тут как тут появились полицейские, скрутили кричащих, нанесли пару предупредительных ударов в живот и закинули в чёрную повозку, не забыв отдать честь пролетавшей карете Бейли. Как удивительно устроен человек, вновь задумался Тобиан. Пока было всё хорошо в Санпаве — благодарили Мариона, который так старательно сооружал вокруг себя культ любви, что не смог уйти из сердец людей и после добровольного ухода губернатора с поста. Но стоило начаться неурожаю по вине саранчи, лесным пожарам по вине учениям камерутчан или запланированным поджогам освободителей, жестоким программам, выдуманных Джейкобом Бейли, и виновник один — королева. Какого быть ополчением чужой ненависти и презрения? Скверно, нашёл ответ Тобиан. Скверно, дурно и невыносимо быть заложником обстоятельств, но потом, к счастью, привыкаешь к постоянным обвинениям. Разве может королева знать о проблемах каждого зенрутчанина и, хм, пришедшего к ним камерутчанина? Пренебречь желаниями сотен аристократов, чтобы потом оказаться убитой на глазах у людей? С чего, интересно, начинала его мать? Он ведь тоже думал, что будет бороться с остатками Крылатого общества, не позволит начаться второму, более крупному мятежу, а ещё будет помогать беззащитным рабам. Оказалось, сажает за тюремные решётки девушек, ещё не успевших лишиться девственной чистоты, и водит дружбу с рабовладельцами Санпавы. Сколько душ в поместьях Бейли? Сотня, двести, триста… У заточённого в клетку Мариона, против которого он борется, ни одной. Тобиан и Бейли подъехали к зданию мэрии. Выйдя из кареты, Тобиан устремил взгляд на маленькие, насаженные друг на друга красочно-колоритные домики. Словно детские разноцветные кубики выглядели здания в Хаше — красный длинный этаж снизу, на нём синий, маленький, похожий на каморку квадрат, а выше — последний этаж, зелёный, старающийся принять форму круга. Такими же разношёрстными кучками ходили люди: военные, крестьяне, чумазые рабочие и государственные служащие. Казалось, нет деления на классы и занятия, вся Санпава пропиталась общим духом единения, несмотря на цвета домов, цвет одежды и положение. А воздух чистый, не загаженный людьми и заводами. Тобиан мог просто стоять и вдыхать санпавский воздух, не думая ни о чём, кроме миража свободы, которое он ощущал на широких санпавских улицах. В конце петлистой улицы стоял родовой особняк Конела Наторийского. Тобиан, проходя или проезжая мимо него, всегда замедлялся, любовался, смотрел, как слуги заботятся об отцовском доме, который для Эмбер был любимым местом отдыха. Королева берегла его и наказывала Фредеру не забывать дом покойного отца, ведь это история его семьи и колыбель отца. Но Фредер не проявлял пылкости к особняку отца и роду Наторийских, вымершему от южной смерти. Только Фредер и Эмбер помнили о доме Конела. Но зайти в этот дом Тобиан не имел права. Возле мэрии стояли фургоны, запряжённые лошадями. А в них — около пятисот худых людей с ошейниками на шее. На ком висит серая рванина, на ком надеты приятные тёплые пиджаки, да ещё с галстуком. Рабы, купленные у их хозяев санпавскими властями; рабы, обвинённые судом в поднятии руки на свободного человека; различные преступники, быть может, не просто какие-нибудь воры, а хладнокровные убийцы. Всех их объединял ошейник и отчаянная злоба, смешанная с поражением в глазах. А ещё скованные руки и ноги в тяжёлые кандалы, ошейник-то не гарантия защиты свободного человека от нападения раба. — Новая партия людей на добычу сероземельника, — лаконично изрёк Бейли. — Бонтин, я по винамиатису доложу о прибытии партии, ваша задача проверить, чтобы всё было готово к её привозу. Тобиан поморщился. Однако старался виду не подавать. — Почему я? Дайте мне посложнее работу. — Нет пока её. Не могу же я вас приставить к краснолицым, которые проверяют сведения, полученные от наших агентов о вылазке освободителей. Оставил бы вас отдыхать, но Его Высочество Огастус разозлится, если узнает, что вы предоставлены сами себе. Упоминание о любимом дядюшке заставило Тобиану оскалить зубы. Что не осталось незамеченным. Но Бейли намеренно сделал вид, что ничего не видит и не слышит. Да, уморительная игра, губернатор «не замечает» напряжение в семье своего подчинённого и одновременно начальства, Тобиан закрывает глаза на… да на все бесчинства, что творятся здесь. Расставшись с Бейли, он вскочил на самокат и поехал на шахту. По пути снова попались кричащие «свободу Мариону!» люди. Их дешёвая, порой сшитая дома жёнами одежда, порой неопрятный вид выдавал рабочих и крестьян, проживающих на заводе и поле весь день. Они шли и кричали, ведомые вперёд тайными лидерами, за которыми и охотился Тобиан. Ещё в день восстания, когда стало известно о поимке Мариона, его союзники из чиновников, предпринимателей, соседей-камерутчан начали тайно и усердно настраивать людей за Джексона, напоминая о его былых заслугах. Одних схватили, но другая часть друзей Мариона активно работала в подполье. И отыскать его соратников было проблематично. Кого ненавидел Марион, кого мечтал уничтожить? Рабовладельцев, камертучан-захватчиков. По некоторым данным, с ними он вошёл в союз. «Мерзко. Подло. Это называется предать себя!» — закричал сначала Тобиан. Но в течение многих дней и шестиц, осмысливая, пришёл к выводу, что ни он, ни его семья, не знают об истинных принципах Мариона. И потому не могут утверждать, предал ли Джексон собственные убеждения. Вот он ненавидит собственную семью, но любит брата, в котором течёт кровь Афовийских. Ненавидит самой страшной яростью часть зенрутчан за убитых Риоло и Ленри, ушедшего на тот свет по собственной воли Шасу, но за вторую часть готов положить жизнь. И не только свою, но и тех, кого хочет защитить. Бесспорно, думал Тобиан, проносясь через густые заросли терновника, он предатель. Санпавчане дорожат Марионом, но он считает бывшего их губернатора нарушителем спокойствия, соответственно — предаёт их. Это был осознанный выбор стать слугой королевства, чтобы не допустить раскол, к которому стремится загнанный в угол зверь — Джексон Марион. Бесспорно, его называли предателем в семье. Когда мать и дядя узнали, что он и Уилл сотрудничали с Идо Тенриком, главным товарищем Тимера Каньете, Тобиан на какой-то миг сотрясся от гнева и желчи, которые возникли на лицах его родных. Если бы не снятый ошейник с Уилла, Огастус непременно бы убил телохранителя своего племянника. Но ошейника не было, а был только бунтующий Тобиан под рукой, с которым одна управа — рано или поздно отравить. Либо послать наёмника за его головой. Эмбер во дворце не доверяла отчётам Тобиана, касающимся Санпавы. Жители провинции не доверяли словам бывшего раба. Но Тобиан доверял себе.***
За густым грабовым лесом простиралась плоская равнина. Лет пятнадцать назад, когда Тобиан ещё мальчишкой, приезжал в Санпаву с отцом, матерью и братом, на этом месте цвело обширное душистое поле зверобоя. Оно сверкало и переливалось под лучами летнего солнца, а сейчас — фабричные трубы, рабочие и рабы, постоянный металлический лязг и вагонетки с землёй, телеги с добытым углём. У захудалой постройки толпились с сотню людей, получая тарелки с какой-то странной смесью, похожей на кашу. «И за эту дрянную похлёбку отдавать двадцать бимов?» — поморщился Тобиан, смотря, как раб или осужденный передаёт в руки человеку, стоящему возле чана, монеты. Но Тобиан не осуждал людей. По праздничному виду людей он понимал, что у них выходной и эта похлёбка, пожалуй, единственная доступная роскошь, которую они могут купить на свои заработанные деньги, выполняя работу сверх установленной нормы. Ну и стакан пива там, в хижине, под названием трактир. Тобиан спешил. Но получасом пожертвовать было не смертельно. Он хотел зайти в трактир, обычно там ютился его недавний знакомый Фьюи в свой заслуженный выходной, который выпадал ему раз в две шестицы. Больше осужденным рабам не давалось. Жалкое зрелище предстало перед его глазами, когда вошёл в трактир. Как и всегда, Фьюи сидел у окна, не отрывая взгляд от опустошённого стакана. Он не слышал голоса Тобиана, не сразу почувствовал его удары по плечу. Был слишком пьян и немощен. Кости так и выпирали из худой спины, а ноги, наверное, лишь с помощью богов умудрялись держать изнеможённое тело. Фьюи был черен, как сама ночь, покрыт землёй, углём, видимо, ему было не до мытья. — А, ты, Бонтин, — и он закашлял. Наверное, кашель продолжался минут пять, а потом Фьюи подвинул пустой стакан Тобиану и произнёс: — Закончились деньги. Ты бы не мог мне налить? Тобиан мотнул головой и, смотря на пьяного истощённого Фьюи, зачем-то подумал: «Дрис в таком же состоянии? Хотя… Ну кто допустит смерти свободного человека, сына Нормута Казоквара». — Кошелёк с собой. Фанин! — позвал Тобиан управляющего трактиром. — Горячего супа и крепкого чая. Фьюи фыркнул. В чае не насытишься, в отличие от вина. — Давно не виделись, Бонтин. Вижу тебя, как солнце, то есть почти никогда. Слушай, ты можешь мне найти врачей, с твоим-то положением… — Фьюи замялся, поймав на себе проживающий злостью взгляд Тобиана, думал извиниться, но только закашлял и случайно плюнул на стол серый комок слюны. — Тебя разве не лечат? — удивился Тобиан. — Сейчас нам ценен каждый человек, даже раб. — Это лечение? — присвистнул Фьюи. — Дадут таблетку, сироп, проверят лёгкие и скажут начальству не перегружать меня работой. А попробуй ты посиди, поотдыхай, ни бима не получишь. В этот единственный выходной хоть подыхай с голоду. Раздался лай собак. Кто-то из осужденных снаружи влез в перепалку с охранником, и те начали применять силу. — Что с моими детьми? Расскажи о них, — тихо проговорил Фьюи, когда услышал лай и крики. — Они живут в Конории. Люси наотрез отказывается покидать столицу и возвращаться в родные земли, как я её просил. Мой друг Уиллард сказал мне, что Люси справляется, хорошо живёт, за Майком смотрит. — А ты не общаешься с ней? — удивился на сей раз Фьюи. — Нет. Не хочу, — Тобиан взглянул на своё переломлённое отражение в стакане и слабо, еле заметно усмехнулся: — Я же такой честный, терпеть не могу расстраивать юных фанес. Вы представьте, каким голосом со мной, помощником губернатора, будет разговаривать ваша дочь. Совсем недавно я, кажется, был с ней на одной стороне. Люси думает, что я весь из себя правильный и смелый совершаю в Санпаве что-то благородное, а я остатки Крылатого общества ищу и палки в колёса Кровавому обществу ставлю. — Да, я слышал о Бонтине, устроившим расправу над конорским рабовладельцем. Печально видеть тебя, Бонтин, у себя за спиной. Фьюи подали суп, который он съел в один присест. Давно бы пора запомнить, когда голодаешь, есть нужно медленно, не набрасываться сразу на тарелку, ведь еда закончится, а тело ещё не почувствует насыщения и будет хотеть есть ещё и ещё. Это простой, но чертовски сложный урок Тобиан выучил от Риоло. Он говорил об этом Фьюи, но отец Люси, видимо, прослушал сквозь пальцы. А может, помнит, но не может исполнить. Тобиан и сам сколько раз опустошал свою похлёбку до того, как вспоминал о правильности питания. — Неуместно мне читать вам нотации, особенно сейчас, но почему, Фьюи, вы не сбежали, когда избавились с женой от ошейника? Граница Зенрута с другими странами рядом. Фьюи усмехнулся. — Поддались уговорам освободителей, что после восстания начнётся новая другая жизнь. Решили рискнуть. «Она у вас началась», — ответил про себя Тобиан, вслух же крикнул подать Фьюи вторую тарелку супа. — Слушай, — Фьюи прислонился близко к уху Тобиана. — Ты не можешь, используя свои связи, снять с меня это дерьмо? — он потряс ошейник. — Нет, меня иначе отошлют обратно. Может, когда-нибудь достану… -… к этому времени я умру, — Фьюи с языка сорвал мысли Тобиана.***
Проверка условий для новой партий рабочих рук заняла у Тобиана всего час. В его обязанности входило лишь посмотреть исключена ли возможность побега, снятия ошейника, нападения со стороны осуждённых к каторжным работам убийц. Также Тобиан смотрел, чтобы содержание рабов и осуждённых было раздельным, чтобы они не попали случайно в нормальные дома, в которых проживают свободные шахтёры. Работа отняла час времени. И дала лишь пищу для ума на целые дни. «Когда я поставил в один ряд мятежников и своих товарищей?» Вопрос, что резко и безоговорочно вторгался в сознание Тобиана, заставляя его трепыхаться над своим поведением. Тобиан ехал обратно, когда заметил странных, одетых в длинные чёрные пальто людей с опустившимися головами. «Что-то не так, — он спрятался за домом, — это освободители или кто-то из сторонником Мариона идёт на тайную сходку единомышленников? Они не выглядят обычными протестующими. Весьма подозрительны». Оставив самокат, Тобиана пошёл за людьми. Но не прошёл и двух миль, как заметил, что по соседним улицам шагают схоже одетые люди. Причём что-то шепчут себе в руку, уж не винамиатис там? А если он, то откуда дорогостоящий камень в руках рабочих с залатанными пальто? Вдруг со всей силы зазвучал винамиатис в его кармане. Забежав за угол, Тобиан зашептал: — Тише говорите. Тише. Что случилось? Я сейчас сильно занят. — На площади у мэрии толпа людей, — донёсся тихий голос Бейли, напряжённый до такой степени, что чувствовался едва ли не каждый нерв. — Примерно десять тысяч человек. Они начали небольшими группами по двое, по трое собираться сразу, как ты уехал, требовали, сам знаешь что — помилования Мариона. Я приказал солдатам открыть предупредительный огонь, а в ответ бунтовщики вытащили свои ружья и револьверы и пошли в атаку. Короче, я приказал стрелять на поражение и направил команду к близ лежащим армейским батальонам прислать для разборки магов. — Всё понятно! — Тобиан поднял громкость своего голоса и тут же снова заговорил тихо. — Слушайте меня внимательно, я подозреваю, что люди идут с восточного района, сам видел, как они двигаются в сторону мэрии по Старческой и Бродяжьей улицам. Если восставшие побегут, спасая свою жизнь, то именно этому пути проследуют также их организаторы. — Хорошо, выведайте, что можете, и возвращайтесь ко мне. Вам опасно находиться без охраны. Винамиатис погас. Тобиан взлетел над крышами и увидел, как быстротечно маленькие компании тёмных личностей образуют целые круги, сборища, как уверенно они идут к мэрии. Вот только знают о приказе Бейли призвать на помощь военных магов? Джейкобу Бейли передала Эмбер ответственность за решение применить силу в случае чего. Королева положилась за компетентность губернатора и сказала смотреть по ситуации, но по возможности — не жалеть никого, подавить зародыш сражения ещё в корне, до того, когда семя перерастёт в конорское зимнее восстание. Тобиан смотрел на ручейки незаметных бунтарей, а когда понял, что пробыл в воздухе слишком долго и может стать заметным, полетел к мэрии. Площадь поразила его. Там, где вчера матери гуляли со своими детьми, сегодня лежали трупы людей. Тобиан словно попал в прошлое. Эти отголоски выстрелов, безумные крики, мелькающие перед глазами сабли. Только он находился не во дворце, а с края сражения. — Бонтин, Бонтин, быстрее уходите! — его за руку схватил какой-то солдат и потащил в укрытие. Что такое? Опять безумное желание пуститься воевать? Вот рядом солдат с оружием. Забрать у него шашку и револьвер, пристрелить, окунуться в пик схватки и рубить, мстить, отстаивать свободу и право за благополучную жизнь. — Когда меня покинет жажда бездумно сражаться?! — воскликнул Тобиан, взглянув на трупы. Как мало солдат, как много окровавленных тел мятежников! Конечно, это вам не зимнее восстание, на котором были элитные отряды Эйдина и Шенроха, а ещё тенкунские ребята. Тут студенты и их отцы, недовольные трудяги, слушавшие Мариона. Марион. Марион. Марион. Его лишь имя можно разобрать сквозь шум выстрелов. «Удивляюсь твоим шагам, Джексон», — с некоторой завистью подумал Тобиан, убегая в мэрию. Спору не было, люди, кричащие за Мариона, были призваны самим Марионом. Вернее, его доверенными лицами. Когда бывшего губернатора схватили возле конорского ресторана, на следующий день начались проверки в Санпаве. Помимо добрых дел, вроде построенного моста и покормленной уличной кошки, выяснились следующие забавы фанина Мариона. Ежемесячно Джексон опустошал казну Санпавы на тысячи аулимов. Но жил при этом скромно, да и в Тенкуни родственникам ничего украденного не присылал. Куда же девались похищенные деньги? Зимой следствие пришло в застой. Проверялись версии с растратой денег на восстание, освободителей, смотрели каждого приятеля Мариона, но всё равно деньги были не найдены. «Так слаженно просчитывать одновременно с победой в восстании и своё поражение. Нет, Джексон, я восхищаюсь тобой», — влетел в мэрию Тобиан. Его давно ждал Бейли. Пока Тобиан отчитывался перед губернатором, его потребовала королева. Связывающий голоса винамиатис и стекло для возможности видеть собеседника принести к Тобиану на балкон, где он с губернатором наблюдал за подходящей к концу битве. Раненые и убитые кучами росли на площади. — Здравствуйте, Ваше Величество, — обычным голосом произнёс Тобиан. — Я живой. — «Будто её волнует моя жизнь». — Бунт подавляется. Всё идёт под нашим контролем. Волна как от взрыва. Здание покачнулось, винамиатис вылетел из рук и разбился. Подскочил страх, показалось, что мятежники вторглись во дворец. Но солдаты успокоили — это прибыл воздуховик. Тобиан вздохнул спокойно. Не-е, это не Зимнее, так хорошо продуманное восстание, которое всё равно не смогло одержать победу. Волноваться не о чём, ну лишь о погибших людях. Можно и расслабиться. — Рабы надёжно заперты? Внезапно услышал он. Рабы. Совершенно они вылетели из головы с этой заварухой. Об отправке их на шахту речь тоже перестала идти, пока страсти не улягутся, их затащили в подвал и закрыли. Советники переговаривались о надёжности замков на цепях рабов, Тобиан уловил затихающий побеждённый дух восстания за окном. Он клялся защищать одних — рабов, и позволял погибать другим — рабочим. Он мечтал в сказочных грёзах объединить когда-нибудь свободных и подневольных, рождённых от матерей и выращенных людей под одним знаменем, но своей борьбой против мятежников лишь показал разделённость двух никогда не понимающих друг друга звеньев. Тобиан не раз в Санпаве слышал возмущения и рокот людей в сторону привольно живущих рабов, живущих даже с миллионом роскошных благ, таких как красивые выходные платья у любимых горничных и портсигары у дворецких, а у них только лоханка супа и орава маленьких детей на шее, что работают с ними — с родителями — с утра до ночи и смотрят с завистью, как дети рабов забавляются с хозяйскими игрушками. Не на каждом же шагу встретишь подобие Казоквара. Тобиан видел противоположную картину, и она, как и тела убитых Ленри и Риоло, забитые едва ли не до смерти Фьюи и Джина, умирающие прямо во время работ в шахте беременные женщины снилась ровно каждую пятую ночь. Восстание затихало. Служащие настраивали связь с королевой. — Мне нужно отлучиться, — предупредил Тобиан губернатора и вышел из кабинета. Он шёл медленно, развалистой походкой, закрывая рукой карман, в который положил стащенные со стола Бейли бумагу и печать. Смотрел на двери кабинетов и помещений, искал незакрытую. Нашёл — пустующая комната. Быстро забежал, нашёл на столе чернильницу с пером и накарябал текст, а после скрепил его знаком самого губернатора. И побежал. Не останавливаясь, проскочил несколько лестничных пролётов, спустился на первый этаж, завернул за угол, влетел в маленький кабинет. До чего же всё стало напоминать тот день. Нет, не Зимнее восстание. Намного раньше, когда он намеревался сбежать из страны с обессиленным Уиллом у него на самокате после дядюшкиной расправы. Кабинет охранялся тремя охранниками. Они загородил дверь Тобиану, но он протянул им бумагу и коротко сказал: — Я от фанина Бейли. Двое остались снаружи, третий повёл Тобиана через коридор который следовал за дверью. Там, ещё в одном большом помещении за письменным столом одна женщина и строчила что-то пером. — Губернатор фанин Бейли просит ключи для рабских ошейник, — показал Тобиану снова бумагу. Женщина посмотрела документ, приблизив очки глазам и сомнительно спросила: — В такой час? Это из-за восстания? Рабов хотят освободить? — Да и нет, — кивнул Тобиан. — Бейли распорядился проверить надёжность охраны рабов и преступников и, кроме того, рабский ошейник — хороший способ остановить бунтовщиков. Женщина встала, подошла к сейфу и достала ключи. Перед тем, как Тобиан попрощался с ней, она крикнула: — Не жалейте их. Я не хочу, чтобы остались живые. В сознании Тобиана билось одно — будут неотвратимые последствия. Но всё же надо. Стоит попробовать. Или же он похоронил себя, воюя против побеждённого Джексона Мариона? Следующим шагом была оружейная. С печатью Бейли Тобиану открывали все двери и выполняли его указания. А что? Губернатор доверил свою судьбу в руки этому мальчишке. Тобиан взял четыре шестизарядных револьвера и патроны, заряжал их уже по пути. Вот и клетки с рабами. В самом подземелье мэрии, под столовой, в которую так чато он любил захаживать с Бейли. Правильно рассчитал прицел — попал в живот одному охраннику. Ещё выстрелы — пробил ногу второму и третьему. «Чёрт, как глупо! — кричал Тобиан. — Надо в голову стрелять!». Однако выше живота его рука не могла направить пушку. Он стрелял, закрыв глаза, забрал у раненого охранника ключ от цепей и кинул его с ключом от ошейника рабам. — Я не успею с вас цепи снять, сами давайте! Как только освободитесь, то помогите мне! Повторять не буду. От этого зависит ваша жизнь. Поворачиваете налево, через семь кабинетов поворот направо. Маленькая дверь, и там задний двор. Через Бельевую улицу и проспект адмирала Ратхана бегите в северные трущобы, там постарайтесь выбраться за город к мирным освободителям, если вы вовремя успеете, конечно, добраться. Можете найти камерутских военных, они вам тоже помогут, не сдадут нашим властям. Камеруты выгодные беглые рабы, которых можно обратить в своих солдат. И не думайте учинить своё восстание! Несколько лет назад похожее дорого обошлось и рабам, и Каньете! И пока освобождённые рабы разбирались с охранниками — старыми, которых так и не убил Тобиан, и новыми, что прибежали на шум выстрелов — Тобиан, убедившись, что выход ему открыт, бросился бежать. Ключей от ошейников было десять, людей — пятьсот, Тобиан не знал, успеют ли они освободиться или погибнут под натиском охраны. Оглядываясь назад, он видел, как освобождённые люди — рабы, преступники, достигали раненых охранников, которым он по глупости сохранил жизнь, и добивали до конца. Тобиан столкнулся взглядом с одним человеком — свободным, но отправленным на шахту за убийство жены и дочери. Мешали спать потому что. Тобиан не стал разбираться, плохо или хорошо отпускать этого человека. Что важнее, его наказание или вот эти триста-четыреста других людей, совершивших одно преступление в этой жизни — родились не в том теле. Он умыл от крови своё лицо и снял запачканный пиджак. На улице, когда Тобиан явился в кабинет губернатора, подавляли последние очаги сопротивления. Последних смельчаков, которые не хотели складывать оружие и с оторванными ногами продолжали бросать камни в солдат. Возле Бейли стояли вещатели со стёклами, и губернатор рассказывал об успешном отражении атаки бунтовщиков в Санпаве. Тобиан прислонился к стенке, не сообщая о своём присутствии, будто бы отлучился на несколько минут не освобождать рабов, а к фонтанчику испить водицы. Он стоял и просто ждал, пока на него сами обратят внимание — губернатор, военные или Эмбер на том конце винамиатисе захочется поговорить с сыном. Но Бонтин Бесфамильный никому не был нужен. В это мгновение по одному из винамиатисов разнеслось о нападении на темницу, в которой содержались рабы. Тобиан лукаво улыбнулся. Следующими словами назвали его имя. Винамиатис кричал не в полную силу: он лежал в шкафу, и потому стекло могло передать разве что невнятное бормотание. Но для всех присутствующих правда раскрылась. Бейли в замешательстве замолчал, этого и ждал Тобиан. Быстро, пока не успели загасить стёкла, он оттолкнул Бейли и встал перед стеклом. В руке находился направленный на вещателя револьвер. Пустой, но кто же знает правду? Сойдёт, чтобы на некоторое время подчинить себе вещателя. — Зенрутчане! Только что я, Бонтин Бесфамильный, освободил пятьсот людей. Это ваши невольные братья и сёстры, которые с рождения были пленены оковами нашей славной страны. Я всегда был верен своим взглядам и никогда не сходил с тропы, объединяющей меня с другими людьми из Зенрута. Я дал людям свободу. Я избавил их от убийственных работ в санпавской шахте. Давайте же скрестим руки за них, а кто встретит освобождённых товарищей, то пусть укажет им правильную дорогу. Не только к убежищу, но и к очищению души от мрака, в который втянул их Зенрут. Моё сердце с моими товарищами по духу и по мысли. Братья, сёстры, я не оставлял вас. Неспешно Тобиан покинул кабинет. Он ощущал сладчайший яд, распространяющийся по его телу. До чего ж приятный, успокаивающий, матерински нежно обнимающий его яд. Он шел, и казалось, чувствует запах увядающих в кабинете цветов, аромат крови с улицы. Да, он привык добиваться побед кровью. Наверное, это роднит его с Марионом. Искалеченный Дрис, поверженные во дворце Куэвса освободитель и слуга премьер министра… Если эта его судьба, значит необходимо принять её? Эх, Тобиан закатил глаза вверх, ему самое то вступить в отряд к Тимеру и Нулефер… Он зашёл к секретарю и с помощью револьвера и потребовал связать его с королевой. Мать, по всей вероятности, только что приходила в себя от переданной ей вести о поступке Бонтина. Или может ещё не знала ничего. Тобиан не хотел думать, что знает и не знает сейчас Эмбер. Дождался голос матери и сказал уверенно, обыденно: — Ваше Величество, я к вам с отчётом. Бунт у ворот мэрии подавлен. По моим оценкам триста погибших. Я прошу вас подумать насчёт смертельного приговора Мариону, его люди не остановятся в бунтах. Санпава может перестать быть нашей до начала войны. Подумайте, пожалуйста, о моих словах. Тобиан усыпил винамиатис, не высказав то, что хотел в данную минуту. А именно: «Не убивайте Мариона, сохраните жизнь санпавчанам от будущих схваток». Любопытно, каким способом мама и дядя захотят ему отомстить? Пошлют наёмника? Ну, тогда это самый верный путь потерять Фредера, брат не поверит в его смерть от руки пьяного прохожего или обрушившийся по вине горе-строителей мост под ногами. К тому же убийство — мягкий, надо сказать, способ наказать его. Нет, мама и дядя не убьют его. Можно дальше наслаждаться жизнью. А вот и подоспевший вооружённый отряд за ним. Честь для бывшего раба!***
Стояла тишина. Абсолютная тишина. Та, когда не слышно мух, шума деревьев или лая собак. Ночная, умиротворяющая тишина. И её оглушал рёв следователя: — Ты стоял за сегодняшним восстанием? Кто организатор? Шесть часов не прекращался жёсткий допрос. Джексон, потирая воспалённые от наручников запястья рук, демонстрационно зевал, говоря, как я устал от вас, вы мне скучны и неинтересны. — Откуда я знаю? Господа, как вы любите всё усложнять. Людьми руководили порывы чистых пламенных сердец и не более того. Позвольте мне пойти спать. А сам чувствовал что пьянеет, как от хмеля, возбуждается, как от женщины. О да, получилось! Не зря он тратил столько времени на братство с людьми, которых должен считать врагами, — рабовладельцы, камерутские полузахватчики, иширутские послы, грязные предприниматели. Скрывал связь с ними от общественности, но давал понять непременно: победит в восстании генерала Эйдина — оставит их и дальше у власти и закроет глаза за все грехи; проиграет — и они потеряют хорошего партнёра и человека, знающего и понимающего Санпаву как самого себя. Жизнь — это непос, где красный бьёт зелёного и ждёт помощи от синего, который только на словах считается его врагом и соперником. Но у них одна цель — не упасть с игровой доски в коробку. Что, Ваше Величество, казнить или помиловать?