Отщепенцы и пробудившиеся

      Фредеру нечасто удавалось выбираться за пределы дворца без сопровождения матери. Королева Эмбер имела привычку держать сына при себе, даже когда он не был нужен ей. Фредер, смотря сквозь каретное окно на чужую и далёкую от него жизнь людей, искренне радовался, что матери сейчас нет с ним, что она пока и не знает, где пропадает её сын. О том, что Фредер должен присутствовать на занятиях в академии, говорил его зелёный костюм и три гвардейца-телохранителя, которые сейчас предупреждали его о последствиях прогула, если начальство выяснит, что ни какая королева не вызывала Фредера во дворец Солнца. Уилла с ним не было, и оттого Фреду становилось легко на душе.       Вид на утренний город ограничивался размером окна. Происходящее — рассказами Тобиана, красочными описаниями из книг и яркими моментами со стекла. Посреди дороги стояла тележка с тёплыми напитками — чаем, кофе, горячим молоком, — и Фред удивлялся, почему тележка оснащена странной горелкой без намёка на винамиатис. Повсюду продавали ягоды и свежесобранные фрукты. Фредер думал, что у торговцев есть какое-нибудь ведро, в котором можно помыть фрукт, чтобы тут же его съесть. Он изумлялся, видя, как необмытое сочное яблоко покупатель быстро тянул в рот.       Карета не останавливалась. Где-то здесь, на рынке, может, бродит Тобиан и заигрывает с хорошенькими женщинами, ссорится по ерунде с недовольными извозчиками, а ещё здесь могут таиться освободители… Впрочем, теперь уже не завидуешь, что Тоб человек незаметный, не интересный никому, кроме своры рассвирепелых мальчишек.       Его слова, сказанные спустя несколько минут после казни Эйдина… Было ли это бредом уставшего мозга?       Фредер не находил ответа. И не знал, кто сможет найти его вместо него. «Тобиан», — только и шептали его слабые губы в последние дни.       Особняк Урсулы Фарар всегда представлялся Фреду таинственным, красочным местом. Почему-то он видел его в жёлтых красках, с большим садом и фонтаном со львами. Дом оказался действительно большим, но серым и невзрачным, без единого лишнего рисунка в дизайне.       — Здравствуйте, Ваше Высочество, — Урсула поприветствовала вышедшего из кареты принца. Чёрные волосы были крепко завязаны в пучок, подол коричневого делового платья чем-то напоминал мужские брюки.       — Здравствуйте, фанеса Фарар. Я не отниму у вас много времени. Надеюсь, наша встреча пройдёт в тайне? — тихо сказал Фредер.       — Да, Ваше Высочество, я никому не рассказывала о сегодняшнем вашем визите. Но, — она покосилась на телохранителей, — я не отвечаю за других. Вашу карету, летящую из академии к моему дому, кто-нибудь да видел в городе.       — Мне важно, чтобы я с вами мог нормально поговорить, чтобы к нам внезапно не порвались мамины или дядюшкины слуги. Узнают мои родственники потом о нашей встрече — не огорчусь.       Фредер приказал телохранителям оставаться снаружи и прошёл в дом Урсулы. У Фарар было всё прибрано, каждая вещь лежала на своих местах. Создавать впечатление уюта и чистоты — готовилась хозяйка к приёму важного гостя. Фред шёл за ней и думал вовсе не о чистоте. В которой комнате на втором этаже жил Тобиан, а в которой Уиллард? Изменилось ли там что-нибудь после ухода ребят? Где завтракал и обедал его брат? Наверняка не в столовой. Где он отдыхал? Как вообще жилось? К Фредеру подошла пушистая кошка песочного окраса и ласково потёрлась об его ноги, замурчав. Она замяукала и попросилась на руки. Фредер улыбнулся дружелюбному зверьку — Тобиан и Уилл ему рассказывали о гордой натуре урсулиной кошки, которая всегда на них фыркала и всем видом показывала, что она в доме хозяйка, а люди лишь прислуга для неё. Фред задумался, кошка тоже, как и люди, превращается в подлизу при виде наследного принца, или же он своим обаянием и энергией способен внушать ей полное доверие?       — Садитесь, — Урсула подвинула Фредеру кресло. — Для меня было неожиданностью ваше желание поговорить со мной.       — Фанеса Фарар, вы знаете, что меня к вам привело. Мы чужие люди, но одно нас объединяет. Даже не знаю, как начать…— Фредер замолчал, ища нужные слова. Стол Урсулы пустовал, за исключением чашечки чая и хрустящего печенья. Тоб и Уилл говорили, что на нём нет свободного места от бумаг и перьев. — У меня всё ещё стоят перед глазами Эйдин и Фонский. У вас такого нет?       — Я не была на казни и не смотрела её по стеклу, — сказала Урсула, скорбно поджав губы. — Это очень тяжело — наблюдать за смертью людей. Я никогда не хожу на публичные казни. Не моё. Тяжело. Хотя я думаю, что должна была там присутствовать, если способствовала отправлению этих людей на смерть. Возможно, проглотила бы всё, как сделала это на площади Славы в день восстания. Тогда же я позволила себе смотреть на умирающих в огне людей.       — Не вините себя в том, что не можете сделать. Ваше присутствие или отсутствие на трибуне для зрителей судьбу Эйдина и Фонского не изменило бы. Фанеса Фарар, вы рады, что смерти избежал ваш приятель Марион?       Вопрос Фредера прозвучал слишком неожиданно для него самого. Он не хотел лезть в душу Урсуле, но в то же время он пытался понять, что происходит с человеком, который держит другого на краю пропасти и в любой момент может его отпустить. Или спасти.       — Да. Больно было ожидать приговора, страшно. Я не хочу смерти Джексону, хоть его поймала я.       — Он, должно быть, радуется несказанно своей победе?       — Возможно, да. Джексон стал слишком странным, чтобы его можно было понимать. Он стал другим. Высокомерным по неузнаваемости. Королём, запертым в клетке.       — Мне говорили, что Джексон всё время высокомерен, — Фредер усмехнулся. — Я слышал, за два дня до вынесения приговора он написал жалобу, что якобы с ним жестоко обращаются в камере. Марион решил сочинять стихи и сочинил, что ему не приносят мятных конфет, тем самым у нет вдохновения для написания стихов, а это означает следующее — бесчеловечное обращение с заключённым. Теперь, перебравшись под домашний арест из тёмной камеры, Марион должен похлеще спектакли показывать.       Урсула покачала головой.       — Раньше, когда я навещала Джексона и пыталась с ним поговорить, у него на какое-то время падала маска. Хотя бы слова прощания перед моим уходом он произносил обычным, не напыщенным голосом. А сейчас нет, я навещала его два раза в арестантской квартире — он ни разу не сменил спесивости. Я говорю ему, что видела Живчика, — это его любимая собака, Ваше Высочество, — Джексон и глазом не повёл.       — Что ж, будем радоваться, что хоть кто-то может себе позволять такую прекрасную самоуверенность!       Далёкий звук пистолетного выстрела ударил как гром. Фредер вздрогнул.       — Не пугайтесь, Ваше Высочество, — Урсула поспешила к окну и закрыла ставни. — Это просто мой сосед, полковник в отставке, в своём дворе сделал тир и каждый день проверяет свои навыки. Это не то, что вы подумали. Не освободители.       — Я не боюсь, — солгал Фред, поглядывая на окно.       Урсула заметила ложь в его голосе и понимающе улыбнулась.       — Не нужно мне врать. Ваш страх естественен. Вы должны опасаться за свою жизнь. Ваше Высочество, освободители сейчас в городе. Я после зимнего восстания хорошо общаюсь со столичными военными и с Зоркими соколом, мне сказали, что в преддверии встречи Её Величества с Ваксмой Видономом освободители собираются устроить теракт в столице.       — Я знаю, — холодно заявил Фредер. — Но моего и вашего знания недостаточно для предотвращения бесчинств. Пока Зоркий сокол не найдёт их логово, люди не перестанут бояться. Хорошо, конечно, что нашли склад с боеприпасами в Конории, но где склад самих освободителей? Они могут жить где угодно, с магией Тенрика не составляет труда перенести освободителей из другого города или даже из другой страны в Конорию. Фанеса Фарар, я вот зачем к вам пришёл…       Как только подошёл момент сказать самое волнующее, слова растерялись, Фред смолк и обессилел. Даже одна мысль отдавалась болью.       — Тобиан… я его теряю… Я теряю их обоих — Тоба и Уилла. Тобиан сказал, что только смерть сделает его свободным. Я даже не знал, что ему ответить… Он верит своим словам… Уилл давно смирился со своей участью, и даже боги, кажется, не смогут его растормошить… Фанеса Фарар, вы воспитывали Тоба и Уилла пять лет. Они жили под вашей крышей, ели ваши еду, проводили совместные с вами вечера. Вы должны их знать как родная мать! Как можно спасти моего брата и моего друга?       Урсула сглотнула большой комок и виновато произнесла:       — Я не была и даже не пыталась стать им матерью. Я воспитывала Тоба и Уилла потому, что мне приказали и платили за выполнение моей работы.       — Но после неудачной попытки бегства шесть лет назад вы сами вызвались взять в свой дом Тобиана, чтобы спасти его и Уилла от наказания Огастуса.       — Это отголоски моего прошлого, проведённого в отряде освободителей Грэди и Линды Каньете… Ваше Высочество, мне постоянно приходится выбирать между двух зол. Я иду в сторону меньшего и задумываюсь, а может быть такое, что большее зло окажется большим добром? Я ушла из отряда, выбрав между ним и своей безопасностью. Моя жизнь и свобода — вот что изгнало меня из отряда. Это потом я начала активно доказывать, что не одобряю деятельность освободителей, и лично пошла к армии бунтовщиков. Но где, скажите, где общее между кротостью Линды и Грэди и войной их сына Тимера? Я люблю Уилла, и Тобиан мне дорог, но мне никогда не проникнуть в их разум. Это может сделать близкий человек, такой, как вы, Ваше Высочество.       — Я не подхожу, — пальцы Фреда напряглись. — Мы слишком разные, даже чужие. Тобиан мой брат-близнец, но из-за его буйного нрава, из-за его ложного облика я забываю часто, что мы в самом деле близнецы. Иногда я удивляюсь, когда перед собой вижу лицо не Бонтина, а Тобиана. Вот говорят, что между близнецами образуется невидимая связь, что если у одного заболит нога, то и второй почувствует боль. У нас такого никогда не было. Говорят, близнецы не хуже мыслечтецов могут видеть мысли и понимать о чём думает брат. У нас это было два раза в жизни — в имении Казокваров, когда я, наконец, пришёл за Тобом, и тогда, на восстании, когда мы поняли, что остались в живых. Проникнуть в душу Тобиана умел один человек — наш отец. Есть ли похожий человек у Уилла, я не знаю, моя надежда на вас. На казни мятежников мне не было так больно, как в академии, как во дворце Солнца, как в Загородном дворце, когда я смотрю, как медленно погибает мой лучший друг, будучи рабом.       Глаза Урсулы потемнели.       — Нулефер Свалоу. Она — важная частица в жизни Уилла.       — Если я попрошу вас её найти, — стальным голосом сказал Фредер, — вы сможете выполнить мою просьбу? У меня нет никаких идей, но вдруг Нулефер сможет повлиять на Уилла. Я согласен на любой, даже на самый жестокий способ. В его положении раба даже нечаянная смерть от руки подруги будет лучшим исходом.       — Если бы я имела возможность найти Свалоу, я бы не сделала это? Я бы не поймала её и не сдала бы Соколу? — возразила Урсула. — Ваше Высочество, я одинаково на дух не выношу любого из подручных Тимера. Какая у меня причина пройти мимо Нулефер? Она больше не моя ученица. Но, знаете, я поддерживаю тёплые чувства Уилла к Нулефер. Он не считает её своим врагом и, Ваше Высочество, кто знает, закончилась ли в имении Казокваров история дружбы двух магов — Уилла и Нулефер…       — Вы хотите сказать, что Нулефер не исчезла из жизни моего друга?       — Освободители в городе. Нулефер, возможно, гуляет по тем же улицам, по которым ходит Уилл.       — Нельзя ли мою карету направить на улицу Нулефер? Встретились бы случайно, побеседовали.       — Случайно вас свести можно, но я не ручаюсь, что Нулефер сможет вернуться в своё логово. С вами всегда королевская охрана, которая не будет слушать ваших приказов и сообщит незамедлительно Зоркому соколу о том, что они нашли члена Кровавого общества. Для Уилла это станет ударом.       — Сильным? — внезапно воскликнул Фредер.       — Да, Ваше Высочество. Уилл очень дорожит Нулефер и он не перенесёт потерю ещё одного близкого ему человека. Поимка Нулефер и последующая её казнь равносильны приговору самому Уиллу.       Урсула тревожно не сводила глаз с принца, Фред, подбоченясь, упёрся взглядом в стол.       — Но её должны поймать. Нулефер перешла дозволенные границы, наступит день, когда освободители захотят выступить прямо против меня и моей семьи. В этом случае Уилл станет их жертвой.       — Освободители в городе, — надежда и предостережение пронеслись в певчем голосе Урсулы.       — С какого расстояния сокол может рассмотреть добычу? — отозвался Фредер.       — Если ему обещать миллион аулимов, то высота не преграда.

***

      Фредер возвращался в академию. Прогулял дневные занятия и надеялся успеть на последние полчаса. Он ухмылялся над забавной картиной: неотразимый и правильный принц стучится в класс в четыре часа дня и извиняется за долгое отсутствие. Лучше вообще не появляться.       Фредер просил близнеца Тобиана заменить его на денёк в академии, чтобы и принц Фредер вроде как присутствовал бы в академии, и под видом Бонтина без охраны и лишних глаз, на своих двух ногах пойти к Фарар. Но брат, готовый в любой момент отдать жизнь за него, напрочь отказывался сидеть за партой и слушать лекции преподавателей. Ведь Тобиан не знал, куда на самом деле хочет отлучиться Фредер. Тот лишь намекнул, что на прошлом приёме во дворце ему безумно понравилась дочь графини Джоанской.       В этом заключалась суть Тобиана. Хоть в пекло огня полезет, но попробуй, заставь его сидеть смирно и слушать скучные для него вещи. А вот и Уилл — обеспокоенный исчезновением принца.       — Ты где был? — рассержено спросил Уилл.       — У Джоа… Я обязан отвечать? — за прошедший месяц Фред не поменял своё холодное отношение к нему. — Моя личная жизнь тебя не касается, а желания делиться ею с тобой у меня нет.       Фредер обошёл Уилла и отворил дверь своей комнаты. Он посмотрел на учебники, на тетради и пишущие принадлежности.       — Я иду в библиотеку, навёрстывать упущенное. Там твоей помощи не понадобится.       Уилл стоял в дверном проходе. Он собирался уходить, но всё же оставался, печально смотря на когда-то лучшего друга, собирающего учебные материалы. Фредер толком не рассматривал, какие тетради он брал в руки, он отчаянно делал вид, что Уилл сзади него — пустое место. Но зубы скрежетали, а внутренний голос просто кричал: «Остановись».       Взяв нужное, Фред вышел из комнаты и остановился перед Уиллом.       — Освободители в городе, — мрачно произнёс он.       — Знаю, — вздохнул Уилл.       — На обратном пути, после выполнения своих дел, я заехал в главный штаб Зоркого сокола уточнить кое-что. Могу тебя обрадовать — нашли тайное убежище освободителей. Мне не сказали когда, но в ближайшее время люди из Сокола собираются внезапно атаковать преступников.       У Уилла застучало сердце. Лицо Фредера было каменным, нетерпящим сомнения в сказанных словах.       — Им дам приказ никого не жалеть и не брать освободителей живыми. Они нападут ночью, когда все спят, и первым делом уничтожат боевую мощь отряда — Тенрика и Свалоу. С соколами будут блокирующие магию винамиатисы. Держу пари, операция пройдён удачно, ведь соколам сулит награда в миллион аулимов.

***

      В начале была колючая рыжая борода папы, которой он щекотал Люси, потом скромная улыбка мамы и её строгий, но не сердитый голос: «Доброе утро, вставай». Это были первые, туманные воспоминания Люси. Куда лучше она помнила вечерние потёмки, моток пряжи и быстрые пальцы матери, врывающегося в дом отца с большим мешком на голове: «Я страшный волк, я съем Люси!».       Но всё так и осталось в прошлом. Один раз ей разрешили встретиться с мамой, от отца не приходили даже письма. Она и младший брат — такова была их маленькая семья. Люси знала, как заботиться о маленьком Майке, имела уже опыт с детьми, она не нуждалась в деньгах — всю награду за Фьюи и Джину ей отдал Тобиан, но часто в сумраке ночи, выглядывая в окно и видя перед собой каменные бездушные постройки, на неё наваливалось одиночество.       «Возвращайся в Рысь, к своим».       Настырные слова ускользающего Тобиана.       Нет. Люси не могла. Боялась. Не хотела. Жутко стыдилась превращаться снова в маленькую деревянную куклу, которую бы все жалели и заботились по мере своих сил. Как изменилось всё вокруг — беспорядочный ураган разорвал опять её с родителями, разрушил семью Свалоу, погрузил в страх Зенрут, а она всё так же оставалась в глазах людей беззащитным котёнком, заслуживающим сострадания.       «Ты чужая в Конории».       «Зато не буду слабачкой», — повторяла себе Люси. Она стремилась быть полезной, стоять на своих ногах и не падать с них, когда становилось плохо. Люси заняла в лавке место сбежавшего Бонтина, чувствуя, что деньги его постоянно напоминают ей о своём бессилии, и, чем могла, продолжала оказывать помощь для выкупа рабов, хотя теперь на подозрении и возможном аресте краснолицыми соколами был каждый, кто пытался даже выкупить у соседа любовницу или своего внебрачного ребёнка.       И всё равно…       «Твой дом в Рыси».       Тот, кто отказался от своей семьи, требовал просить ей помощи у Свалоу. Тот, кто не имел имени и лица, рассказывал ей про дом. Тот, кто боролся, приказывал ей бежать.       Люси ждала его. Она уже знала, почему Тобиан скрылся от неё, но отчаянно не понимала, почему после самоуверенного освобождения пятисот человек Тобиан не желает возвращаться в их общий с Майком дом. Люси ждала, а потом заказала карету туда, где позволено находиться Бонтину, — в Загородный дворец. Бесстрашно распрямив спину, заявила начальнику караула, что её зовут Люси Кэлиз и она пришла повидать Бонтина Бесфамильного. Во дворец её пропустили, но Тобиан так и не вышел к ней.       — Пять яблок и пять яблок сколько будет? — завизжал тоненький голос Майка.       Люси с братом относили еду домой одному из завсегдатаю лавки, который был слишком богат, чтобы закупаться сам, но слишком беден, чтобы приобрести рабов или держать вольную прислугу. На Майке уже была одета тоненькая курточка, Люси накинула на плечи чёрную шаль — они готовились к айринским дождям.       — Майки, у тебя на одной руке пять пальчиков, по каждому яблочку, на другой руке тоже пять пальчиков, всего десять, вот и яблок, как пальцев, у нас десять, — Люси улыбнулась и посмотрела на бегущего за ней Майка, который нёс коробку ароматных конфет. У него была большая охота взять конфеты и засунуть в рот, но Майк мужался и выполнял поручения сестры, чем безумно радовал её.       — А с лимонами также? Их тоже десять?       — Да, и лимонов тоже десять. Лимоны и яблоки ведь похожи, они одинаково считаются, но…       -… по-разному хрустят во рту! — в один голос с Люси засмеялся Майк.       Дорожка упёрлась в проезжую частью. Люси переложила в левую руку пакеты с фруктами и взяла Майка за плечо. Нужно было свернуть за угол, и через два дома их ждал покупатель, но Люси каждый раз почти на подсознательном уровне ожидала нападение и старалась прижать к себе брата. Они повернули и ощутили, как что-то тяжёлое, быстрое, сбивает их с ног.       Выпали из рук фрукты, коробки конфет, Люси закрыла собой Майка и зажмурилась.       — Убью, тварь! — закричал взбешённый мужской голос.       Раздался собачий лай.       — Живчик?       Люси открыла глаза и не поверила им. Рядом с ней стоял белый пёс. Облезлый, худой, он скалился и рычал, злобно смотря на Люси и всех людей вокруг.       — Живчик, это я! Сюда-сюда, мой мальчик, — Люси поднялась на ноги, вытянула вперёд руку, будто приготовила вкусняшку, и шёпотом позвала пса.       Живчик рычал, лихорадочно обнюхивая воздух. И снова голос:       — Стой, тварь!       Бежал мужчина с ружьём. Живчик, не теряясь, бросился прочь. Люси завидела преследователя пса, дождалась, пока он подбежит к ней, и подставила подножку. Мужчина перевернулся через голову и выпустил ружьё.       — Куда вы несётесь? Не видите, что я здесь стою! Больно вообще-то, — Люси приняла обиженный вид и потёрла ушибленную ногу.       Мужчина поднялся, буркнул недовольно извинения и удручённо посмотрел вслед исчезающему псу.       — Вот тварь. Увижу его ещё раз, застрелю.       — Что он вам сделал? За что вы его так?       Мужчина словно оскорблённо взглянул на Люси.       — Этот пёс сейчас покусал мою жену возле нашего дома. Подбежал, когда она подозвала — жена у меня всех бездомных тварей норовит погладить и покормить, никак не отучить, — повернулся недолго, дал себя за ухом погладить, а потом хвать за руку! Еле подоспел, прибежал, иначе бы убило её это чудовище. Жена вся в крови! Застрелю. Увижу — застрелю.       Ругаясь и оборачиваясь назад, мужчина поплёлся обратно домой. Люси, не отпуская Майка, только вдохнула и принялась собирать разбросанные товары. Стало не по себе, казалось, что она ошиблась, обозналась. Тот злой и бешеный пёс не мог быть Живчиком, которого любила тягать за хвост Тина. Но как можно не узнать Живчика, если он стоял прямо возле неё? Белый, с изуродованной шрамами мордой…       — Плохая собачка, — фыркнул Майк, протягивая сестре яблоки.       Люси встрепенулась.       — Нет, он не всегда таким был. Живчик — прекрасный пёс, но…       — Он кусает людей просто так.       С братишкой было не поспорить. Люси взяла его за руку и отправилась к покупателю.       Товар, полученные аулимы, улочки тесных домишек, сующиеся под ноги дети и бродячие собаки, возвращение в лавку, передача прибыли хозяину. Люси удивлялась себе, почему ей не свыкнуться с тем, что Живчик такой и есть — пёс, спасённый с собачьих боёв однажды и вернувшийся в родную стихию сейчас. Пора перестать быть наивной и верить в сказки со счастливым концом. Одна уже не сбылась — тому подтверждение томящиеся в неволе отец и мать, подруга, что присоединилась к волкам. В чём были правы все, так в том, что пора перестать быть доверчивой и принять холодные устои Конории. Или же вернуться обратно в северную, но тёплую Рысь.       Живёшь в Конории, хочешь зваться человеком — поверь в безжалостных богов войны, закрой душу ото всех, спрячься за стеной своего дома или же атакуй, не жалея никого. Так хотела бы жить Люси, но она думала о том, где питается Живчик и где он спит. Где вообще можно найти его, этого озлобленного, но ещё не потерянного друга.       Они с Майком относили следующий заказ. Петляли через лабиринт тёмных улочек и нахмуренных лиц. Все мысли были о Живчике, и тут… Участилось дыхание, едва не выронила из рук сумку. Эта развязная беспечная походка, быстрые шаги, взгляд, устремлённый словно в другой мир.       — Бонтин! Бонтин! — закричала Люси и побежала к нему, бросив на дороге Майка.       Названный Бонтином человек попытался бежать, но был быстро схвачен Люси. Она смотрела на его поправившееся со времён рабство лицо, однако до сих пор бледное, изучала его стыдливый взгляд.       — Я тебя ждала! Почему ты не пришёл, когда вернулся в Конорию? — Люси закричала со всей силы.       — А что агент Зоркого сокола забыл у бывшей рабыни? — Тобиан пожал плечами.       Люси качнула головой.       — Если ты думаешь, что я виню тебя и злюсь за твой выбор, ты ошибаешься. Твоё пребывание в Зорком соколе не считается злом, ты защищал Зенрут как мог. После того, что ты сделал, когда случилось восстание в Санпаве, Бонтин, разве я буду тебя упрекать?! Почему ты даже не написал мне, что вернулся домой?       Тобиан робко, печально, глазами ища способ, как увильнуть, пробормотал еле слышно:       — Давай отойдём в укромное место. Сама знаешь, что мыслечтецов много в городе из-за присутствия освободителей.       Они нашли скамейку в дальней подворотне, где изредка ходили люди. Тобиан сел и пустыми глазами уставился на землю. Майк тут же потянул его за рукав.       — Бонтин, мы тебя давно не видели. Я считать учусь! До пятнадцати могу. Показать? Раз. Два. Три. Четыре…       — Так, а что между трёх и четырёх идёт? — улыбнулся Тобиан.       Мальчик смутился, закусил губу и задумался.       — Шучу! — рассмеялся Тобиан. — Ты на верном пути.       — Я хотела бы знать правду… — Люси присела к нему. Её слова прозвучали очень настойчиво, но без ноток сиюминутного выполнения приказа.       — Дела были, — торопливо ответил Тобиан. — Бейли требовал, чтобы меня немедленно заковали и судили в Санпаве, но сама понимаешь, Бонтин больше шести дней не просидит в камере. В общем, меня отправили в Конорию, я стоял на ковре перед Афовийскими, как всегда мы крупно поругались, перебросились проклятьями и угрозами, что на сей раз меня отправят на каменоломни с новым ошейником подчинения. И с новым именем и лицом. Мне грозили, что за меня расплачиваться будут Фредер и Уилл. Всё как всегда. Потом, когда моя семья поутихла, мне разрешили вернуться в Санпаву. Ну, я недолго думая, вернулся, нашёл некоторым невольников, которых я освободил, уладил им возникшие трудности, помо пересечь границу. В Конорию решил возвращаться не с пустыми руками. Закрыли же недавно газету «Жизнь», что стала критиковать Эмбер, я нашёл неопубликованные статьи и напечатал их. Тут казнь повстанцев на носу, шестицу от неё прихожу в себя. Как-то так, пока есть возможность ходить по земле свободным и незапертым в темницу в ожидании каторги или эшафота — хожу.       — Бонтин, я плохо разбираюсь в ваших недомолвках, но вижу, что Афовийские не могут тебя убить или подвергнуть законному наказанию. Твоя правда… — Люси огляделась на Майка, что прислушивался к разговору старших. — Она может навредить им.       — Ну да, — Тобиан глубоко вздохнул. — Пока живой, я могу выдать карты врагам, если попытаются меня ликвидировать, то Фредер не станет молчать. Моя тайна связала крепко обе стороны конфликта. Афовийские не рискнут свести со мной счёты, а я не хочу предавать династию и брата.       Он резко вскинул голову. Не отводя глаз, изучал чистый небосвод, на котором плавало два-три маленьких облачка, даже Майк поднял голову, думая, что Бонтин нашёл на небе что-то очень интересное.       — Люси, почему я избегаю тебя? У них есть один способ остановить меня. Я не испугаюсь угроз по отношению к себе, но… как тебе объяснить… Люси, ты бы от всего отказалась, если из-за твоих действий причинили бы вред твоему младшему брату?       — Хочешь сказать, что ты считаешь меня своей сестрой?       Тобиан пошатнулся, словно его обожгли, нелепо закачал головой и вздохнул:       — Сложно… Сложно объяснить, — его глаза были обращены к небу, хотя косо и бегло переводились на Люси. — Я вот думаю, когда это закончится. Всё рушится, всё умирает. Ты знаешь ведь про размолвку Фредера и Уилла? — Люси кивнула. — Я когда-то верил, что мы трое всегда будем неразделимы, несмотря на любые трудности. Всё уже не то, даже я перестал чувствовать себя вечным идиотом.       Люси улыбнулась, сдерживая слабый смешок, и вдруг поднялась со скамьи и следом потянула за руку Тобиана.       — Да, ты забыл про свою легкомысленность, но она тебе шла. Может, вспомним на один хотя бы день старого Бонтина, который, кстати говоря, меня жутко раздражал? Я бы хотела попросить себя об одной маленькой услуге — помочь мне с рисованием портрета собаки.       Тобиан сдвинул брови.       — Это что за новое увлечение у тебя?       — Я хочу найти Живчика.       Пока у Люси разбиралась с делами лавки, она подробно рассказала Тобиану о неожиданной встрече. Не скрывала и не стыдилась, что не винит освирепевшего Живчика в нападениях на людей. Она бы сама обошла весь город, но разве отыщешь в Конории собаку.       — А морда у пёсика была в крови! — прерывал сестру Майк. — Страшный! Злой!       — Не злее, чем может стать человек, — говорила Люси.       Тобиан только чесал макушку, не понимая затею подруги.       — Бон, не все же созданы для войны с Афовийскими.       Они освободились вечером. На Тобиана нахлынули приятные воспоминания, когда он вошёл в квартиру, в которой прожил несколько месяцев с Люси и её братом. Ничего не изменилось. Вечерние комнаты были освящены лёгкой белой лампой, везде стояла чистота. Люси не делала переустановок в его вещах, оставленных в спешке, всё лежало на своих местах. На стене висели жёлтые листья, на подоконнике цвели ещё поздние яркие цветы.       План Люси был прост. Она собиралась развесить объявления о пропаже пса, обещав за Живчика награду в пятьсот аулимов. Она посмеивалась над Тобианом, тот долго спрашивал, что будут делать они потом, пытался прикинуть, как в деле им могут помочь тенкунские маги.       — Если наш Бонтин начал усложнять задачу, то мир точно катится к чертям, — засмеялась Люси. — Мы тоже будем искать Живчика, но объявления нам не помешают. Вот, держи карандаши. Нам с тобой надо за ночь нарисовать сто объявлений.       — Я тоже буду вам помогать! — закричал Майк и взял самый большой карандаш.       Они принялись за работу. Тобиан корпел и трудился изо всех сил, но стоило Люси посмотреть на его рисунки, она ладошкой прикрыла рот.       — У тебя кошка. Мы ищем собаку.       — Я виноват, что плохо рисую? — нахмурился Тобиан, смотря на рисунок пса с тоненькой мордочкой и шрамами, которые напоминали длинные усы. — На мои каракули учитель в школе всегда говорил: «Сжечь их вместе с художником!»       — Когда ты ещё жил во дворце твоим рисованием не занимались?       — Занимались, но больше внимания уделяли Фреду. А он левша, и я, когда поспевал за ним, путал руки, так что у меня ничего не получалось.       Зато у Майка выходил прекрасный Живчик. Выслушав наказ сестры, он даже старался показать Живчика как можно добрее и смягчить шрамы на морде.       Над объявлениями Люси и Тобиан трудились всю ночь. Наконец, рисунки были готовы. Люси на каждом листе приписала красивым почерком: «Пропал пёс. Окрас белый, без единого лишнего пятна. Голова и тело в шрамах — давным-давно он пострадал от рук безжалостных людей. Поэтому он нелюдимый и пугливый, признаёт лишь друзей. Кто знает, где обитает пёс, сообщите нам!» Просмотрев все объявления, Люси покачала улыбчиво головой:       — Всё-таки у тебя нарисована кошка, — и исправила карандашом шедевры друга.       Вторым шагом предстояло расклеить объявления по городу. Майк тут же попросился, чтобы Тобиан взял его с собой, сестра не покажет самых интересных мест. Люси и представить себе не могла, где Тобиан станет развешивать объявления, водя за собой её брата.       — Не понимаю, чему ты возмущаешься, — смеялся Тобиан. — По-твоему, озлобленный пёс будет сидеть под воротами Дворца Солнца? С его внешностью только и прятаться за борделями и за ресторанами, где сидят картёжники. Мы поспрашивали про Живчика у местных карманников, они видели. Но это было месяц назад, Живчика нужно искать в других районах. Люси, не смотри на меня так злобно, сама же поручила мне развесить объявления.       Но хмурость Люси была только для образа строгой сестры, она и сама обошла злачные места города в надежде найти там Живчика, рискуя натолкнуться не на тех людей. После расклеивания объявлений, заручившись поддержкой Тобиана, искать пса было намного спокойнее.       На пятый день поисков к ним пришли. Люди сказали, что видели похожего на Живчика пса на Туманной улице. Он крутится в стае бродячих собак каждый раз, когда местный мясник выбрасывает им отходы.       Засев в засаде, Люси, Тобиан и Майк, что ходил на всех поисках за сестрой и её другом по пятам, принялись ждать. Как специально, на Туманной улице стоял серый мокрый туман.       — Мы охотники, — важно произнёс Майк.       — Да, — шепнул Тобиан.       Люси цыкнула им замолчать и затаилась. Свора собак всех мастей крутилась возле дома мясника. Белые, чёрные, рыжие, пятнистые — да вот не было Живчика среди них! Они лаяли, пытались грызться между собой, пока не появился мясник с ведром старого испорченного мяса. Отозвав стаю в сторону, он разбросал еду и скрылся. Намечался провал, но тут из-за угла раздался лай. Это был Живчик. Рыча, тяжело ступая, он оттолкнул своих собратьев и принялся за еду. Стоило какой-нибудь мелкой и глупой шавке тявкнуть, он хватал её больно за хвост.       В Конории с давних времён существовали проблемы с бродячими собаками. Полиция их отлавливала, расстреливала, травила, но собак не становилось меньше. Их предавали путешественники и уличные актёры, приехавшие в столицу на временные короткие заработки, их бросали наигравшиеся дети под молчаливым одобрением родителей, хозяева заставляли своих рабов избавляться от любимцев, которых те завели против воли господ и тайно прятали в тёмному углу сарая. И уже никто не мог сказать, знала ли собака когда-то дом. Они плодились и плодились, стаи росли и всё сильнее видели в человеке врага, а то и добычу.       — Мальчики, я пошла, — шёпотом сказала Люси и покралась к Живчику. — Тобиан, стой на страже, я не знаю, чего ожидать от него.       — Держи его, Люси! — вдруг Тобиан закричал ей в ухо и побежал.       Он выскочил из засады, распугав свору. Держа верёвку с тугим ошейником, стал перед Живчиком и крикнул ещё сильнее:       — Я тебя схвачу. Не уйдёшь!       Живчик отпрыгнул назад, не ожидав нападения от человека. Зарычал, оскалил зубы, двинулся в наступление, но и Тобиан шёл к нему навстречу, размахивая верёвкой и обдумывая, как лучше накинуть петлю псу на шею.       — Сидеть, сидеть. Сейчас, Люси, я поймаю его!       Живчик не долго храбрился. Поняв, что ему не удастся испугать Тобиана, он заскулил и попятился назад.       — Идиот, — позволила Люси выругаться себе.       Она оттолкнула Тобиана и остановилась перед Живчиком. Присела на одно колено, вытянула вперёд руку с приготовленным кусочком мяса и, как учил её отец, засвистела. Люси пыталась не шевелиться, даже не дышать. Она имитировала свой голос на голос Джексона и даже приговаривала его ласковые прозвища:       — Малыш, дитя, Живчик, сюда-сюда. Ко мне, дитя, Живчик, фью-фью.       Пёс крутился на месте, смотря то на Люси и её мясо, то на раскрасневшегося, застывшего с верёвкой Тобиана. Лапа дрогнула, сделала шаг вперёд к Люси.       — Ловите Живчика! — завизжал Майк, подражая старшему другу.       Пёс со всей быстротой развернулся и дал дёру.       Бродячие собаки спокойно доедали остатки без своего главного конкурента. Люси бросила им мясо, что предназначалось для Живчика. Ей на плечи легла рука Тобиана, робкая, судя по неожиданной медлительности бывшего принца.       — Извини, я не знал, что его можно было просто подозвать к себе…       Люси не отводила с Тобиана пронзительных глаз и молчала. Майк стоял в сторонке смущённым, тоже чувствуя вину. Тобиан переминался с ноги на ногу и снова произнёс:       — Ну прости, я поймаю тебе Живчика.       — Опять будешь ловить? Верёвкой? Бонтин, ты… — она задержала дыхание и голосисто засмеялась: — Ты неисправим! Ты невозможен в общении, это знают даже собаки, только я постоянно забываю!       Люси достала из сумки, висящей на плече у Тобиана, галеты, приготовленные для голодного Живчика, положила пять штук ему в руки, а две дала Майку и пошла к собакам. Тобиан не понимал, что веселит Люси — Живчик-то убежал и, скорее всего, на Туманную улицу больше не явится. Молча, он последовал за подругой, встал в центр пушистой толпы хвостатых и заметил — благодаря Живчику времени думать о Кровавом обществе и заговорах Афовийских у него в эти дни не нашлось.

***

      Взвыла собака. Элеонора прислушалась к протяжному вою и закрыла глаза. Её больше не приводили в ужас грозные псы Казоквара, только изрядно раздражали, когда Нормут отпускал своих гигантов с цепи побегать по имению и размять лапы. Впрочем, Элеонора и не могла найти в мире ничего, что бы не раздражало её в последнее время. Голова кружилась, тошнило с утра, а тут ещё Тинаида пропала…       Тяжело встав с кровати, позвав горничную, чтобы она застегнула корсет, Элеонора направилась в сад, где гуляли дети Казоквара. Крутая винтовая лестница, — и угораздило её выбрать комнату во всём доме рядом с этим скрюченным чудовищем! — Ромила, пробежавшая с мячом, путь Элеоноре давался нелегко. Она прошла мимо столовой, в которой сидел полуослепший Нормут и читал, морщась, газету.       — Здравствуйте, Нора! — помахал он рукой.       — Доброго дня, — Элеонора ответила, насилу улыбнувшись. — Тина с вашими детьми?       — Да, да, не беспокойтесь. Малютка так привязалась к моим ребятам, что жалко их разлучать.       Добрые, наполненные любовью отцовские речи. Нормут был изумителен, когда предавался отдыху. Элеонора всматривалась в его опухшее лицо, покрытое красными пятнами, которое расслабилось в улыбке от чудной картины в виде своих детей. И только отсутствие левого глаза возвращало её в те дни. Целители излечили шрамы на спине и лице, но не вернули потерянный глаз. И почему-то не избавили Нормута от хромоты и сутулости, которая внезапно и без веских на то причин возникла у него после нападения Нулефер.       — Эвана не видели?       — Ой, — засвистел Нормут, — его не ждите, уехал к друзьям ставки на бега ставить! Элеонора, не желаете составить мне компанию в обеде?       — Нет, спасибо.       Элеонора шла за Тиной. Долго, два часа её ребёнок находился далеко от глаз матери с Алекрипом и Азадер. Её сердце изнывало от тревоги, хотелось бежать, схватить дочь в охапку, закрыться в комнате и закрыть Тине уши… Снова выбежала Ромила и едва не сбила с ног.       — Извините, тётя Элеонора, я случайно! Разиня эта меня толкнула!       В пяти метрах рабыня подметала пол, каким-то непостижимым образом она стала виновницей быстрого бега Ромилы. Элеонора стиснула зубы.       Сад. Лабиринты пожелтевших вишен, мозаичное небо из ярких разноцветных листьев над головой. На тропинке лежит детский калейдоскоп. Элеонора подняла его и невольно заглянула — рисунок сложился в зелёный прекрасный круг, с алой звездой внутри. Потрясла — голубые лепестки астры.       Слышен смех. Калейдоскопом у скамейки веселятся дети. Красная курточка Тины бежит за лимонным платьем Азадер, их пытается догнать янтарный пиджачок Алекрипа. Тина изловчилась, подпрыгнула и дотянулась до Азадер.       — Я победила!       Азадер протянула ей что-то в маленькой ладошке, и Тина поскакала к скамейке. Это что? Элеонора перестала дышать… За скамейкой сидел маленький мальчик в рваной холстине. Тина подбежала к нему и раскрыла ладошку. Мальчик разразился слезами. Тина держала в руке чёрный винамиатис.       — Тина! Что ты делаешь? А ну прекрати! — Элеонора завизжала, быстрым шагом подошла к дочери и ударила её по руке, из которой выпал камень.       — Играем в догонялки, — нахмурив губки, с обидой ответила Тина. — Мама, у нас такая игра, кто догонит убегающего, тот пробуждает ошейник.       — Кто придумал это дьявольское развлечение? — Элеонора свирепо развернулась к Азадер и Алекрипу.       — Я, мама.       Элеонора застыла и боялась поворачиваться назад к дочери. Нежная ручонка взяла её за юбку, и ласковый голос произнёс:       — Мама, почему тебе не нравятся мои игры? Азадер и Алекрип всегда играют в такие игры, я хочу быть как они.       Элеонора присела и обхватила худые плечики Тины двумя руками.       — Ты раньше… сколько раз ты брала в руки этот камушек и… свою силу направляла на него?       Тина закатила глаза.       — Четыре, пять… Пять раз, мама!       — Когда…       — Не помню. Карна заставляла меня кашу есть, а её не люблю, говорю, что не буду, а она: «ешьте, ешьте». Я, как тётя Фалита, взяла камушек у Ромилы и пробудила его. Потом, мама, мы с Азадер, Алекрипом и дядей Нормутом пошли в беседку, там Севин стучал молотком громко. Я говорю: «Ты нам мешаешь» и попросила камушек. Потом…       — Достаточно, Тина… Почему ты так делаешь?       — Так ведь все делают, мама, — озадаченно протянула Тина. — Дядя Нормут, тётя Фалита, Ромила, Азадер… даже дядя Эван!       Элеонора с раскрытым ртом смотрела на дочь. Маленькая прекрасная феечка! Истинная наивность, честность и послушание! О, как она помнила страшные ночи, когда Тина кричала не своим голосом и боялась отпускать мать. Ей чудилась Нулефер, которая придёт сейчас и убьёт их всех. Тина то предавалась истерикам, то замолкала и изредка произносила, заикаясь, короткие словечки. «Мама, мамочка, не отдавай меня Нулефер! Она убьёт меня! Она побьёт меня и пробудит ошейник! Мама, спаси меня от Нулефер!»       Элеонора думала, что время излечило дочь, доверила девочку Фалите и Нормуту, поскольку считала, что у них больший опыт в лечение детского горя, и понимала теперь, что никогда так сильно не ошибалась.       Да, об этом, о последствиях двусмысленно её предупреждал Нормут! И она не прислушалась.       Отчаянно хотелось убраться, врываться на свежий свободный воздух. Схватив Тину, Элеонора понеслась в дом, к себе в комнату. Пусть дочь сидит взаперти, вдали от них. Но кто за ней присмотрит?.. Не Казоквары, она не вынесет больше их возле своей малютки. С няней или с какой-нибудь смышлёной девочкой-поломойщицей? А что если у Тины под подушкой припрятан винамиатис Азадер или Алекрипа, или Ромила зайдёт к ней в комнату поиграть. С собой брать не выход, мать не в состоянии научить дочь, если сама попалась в ловушку.       Элеонора оставила Тину в комнате и наказала молча играть и не выходить. В столовой всё ещё сидел Нормут. На сей раз он перечитывал права на получение наследства. Отец и матушка скончались. Нормут и Эван стали единственными и законными владельцами шахт. И Элеонора окончательно и бесповоротно вошла в их долю.       — На вас нет лица, — бегло заметил Нормут.       — Что вы сотворили с моим ребёнком? В кого вы его превращаете?! — Элеонора стукнула рукой по стене.       Казоквар отвлёкся от документов, подвинулся на стуле и ласковым, ровным голосом, которым он так часто любит разговаривать с рабами, сказал:       — Элеонора, я ничего противоправного не совершаю. Всё в рамках нашего соглашения. Я обещал, что буду заботиться о вашей дочурке, как о собственном ребёнке, так я не выхожу дальше поставленных рамок. Я обеспечил Тину таким же воспитанием, что и моих детей.       Жгло. Трещало. Орало. Каждая деталь сокрушительным ударом отдавалась внутри. «Почему я не остановила себя раньше?». Идя к своей карете, Элеонора миновала испуганных и чумазых большеглазых детей рабов. «Почему они выпучились на меня? Неужто и меня считают Казокваром не только по фамилии, но и по духу?» Сказать: «Не бойтесь, я вас не трону», но не ей якшаться с этими детьми. С большими вёдрами шли босоногие женщины и несли воду в конюшню, в которой не было необходимых для водоснабжения винамиатисов, и расступались, чтобы случайно не пролить на госпожу каплю. Справа Элеонора видела, как хромают, слева, как недовольная чем-то Фалита таскает девушку за волосы. Элеонора закрывала глаза. Всё не так страшно по сравнению с тем, когда больной и избитый Нормут, перетирая в себе унижение, мстил каждому своему невольнику, если до него доходили слухи, что раб вдали от хозяев посмеивается над израненным Нормутом. Казоквар самолично ослеплял его на такой же левый глаз, а после продавал втридешева, чтобы не держать при себе калек.       Элеонора села за руль с винамиатисом, отказалась от кареты и кучера. В Конорию, в каменные лабиринты, в многолюдную толпу, на свежий воздух. На несколько часов в мир, где нет тисков и не раздаётся плач. Остановив у кафе повозку, Элеонора прошлась немного пешком до первого перекрёстка и повернула назад. На стенах зданий висели объявления. Продажа дома, мебели, дата нового невольничьего аукциона, услуги свахи, в стороне повешены лица Нулефер Свалоу, Тимера Каньете, Карла Жадиса, несравненного Идо Тенрика и ещё двадцати освободителей. Элеонора проводила рукой по каждому объявлению о поимке. «Где вы можете скрываться?»       Взгляд зацепился за белый листок бумаги. Прекрасно знакомый почерк! Элеонора знала его наизусть. Люси Кэлиз. Из всех возможных фамилий её бывшая камеристка выбрала ту, что сочинили беглые родители. Оригинально. Элеонора вчиталась — разыскивался Живчик. Тот самый мерзкий пёс, что пугал её и радовал малышку Тину. «Может, я видела его?» — она закусила губу. После замужества она редко гуляла по городу, а если получалось выйти на несколько минут из кареты, то Элеонора не считала должным разглядывать бродячих собак.       Улицы были слишком плотны людьми, но сейчас Элеонора радовалась, что приходиться протискиваться сквозь них. К ней пришло успокоение, когда она увидела, что лучший столик в любимом кафе занят, и она может сесть лишь на открытом воздухе, возле дороги. Хоть бы иллюзорно, но оказаться человеком среди людей. Без напоминаний о том, что она Казоквар, а её сестра член Кровавого общества. Элеонора презирала Нулефер, но не испытывала к ней ненависти, как сделал это их отец. Ненависть и беспокойный скрежет — не сочеталось, сталкивалось в бою, и почему-то побеждало второе. Элеонора гнала от себя любые мысли, что именно она подтолкнула Нулефер к двери Каньете и Тенрика, но они постоянно приходили.       «Сестра, ты оказалась не вовремя».       И вдруг предчувствие.       «Не вовремя оказалась я».       Шептания людей за заднем столиком об освободителях в городе, упоминания мага-манара Нулефер Свалоу. Знали бы посетители ресторана, что сестрица зенрутского террора сидит возле них и жуёт круассан, запивая чаем. «Да, не вовремя… — Элеонора оторвалась от долгого рассматривая своих гладких ногтей. — Я создавала твою судьбу. Кто надоумил тебя предать Люси и заложил первое чёрное семя у тебя в глазу? Кто повёз тебя в Конорию навстречу неизвестному? Кто свёл тебя с Каньете, с Тенриком?..»       Нулефер не было. Не было и семьи Свалоу. Родители развелись и жили отдельно. Элеонора приглашала маму пожить на некоторое время с ней, чтобы раскрыть ей глаза на истинную тёмную суть Нулефер. Отказ. Свалоу и Казоквары… Разные, непохожие, непонимающие, однако одна кровь и клятва, данная перед богами.       Почему-то именно сегодня в любимом кафе Элеоноры сидело так много семейных пар, словно посмеивались над ней и над её союзом с Казокварами. Прибыль, известность, громкое имя, фамилия — за такие дары можно пожертвовать было собой. Но Элеонора не думала, что придётся терять Тину. Хладнокровная наследница… весь лёд, из которого была она сделана, не мог совладать с жаром Казокваров.       Элеонора закрыла глаза и прислушалась к звукам улицы. Ржание лошадей, шум весёлых друзей, песни и пляски уличных музыкантов. Всё как обычно. А вот и нет, она почему-то различает надменные голоса свободных людей и вялые запутанные речи невольников. Она слышит заискивание и страх, негодование и трепет, отличает наглый обман и ложь во спасение среди людей с ошейниками на шее. Элеонора не хотела раскрывать глаза, ведь поблизости шли подневольные дети, и по их походке, по отстранённости или доверию она поймёт, которой из них выращен на заводе.       Научил премудростям Нормут Казоквар.       Каменная фанеса, как называла иногда себя с гордостью Элеонора, готова была бежать. Боги, церковь и государство давали ей возможность на спасение — развод. Но что потом? Щёки загорались, пальцы сжимались в крепкие кулаки. Это ведь конец. Боги дают одно право на ошибку, один развод с возможностью заключить повторный брак, а дальше живи всю жизнь одна, если не умеешь терпеть и принимать свой выбор. Если она разведётся и с Эваном, то что станет с Тиной, что будет с ней? А их общая с Казокварами кровь? обмен-то произошёл.       Элеонора готова была провести свою жизнь в жестокости, но не в столь масштабной, как оказалось. Она держалась, если могла, на расстоянии от Нормута, но в доме хватало Фалиты, Ромилы, двух малюток, чтобы лицезреть разрушение чужих судеб и нести гибель в свою семью. Она чувствовала, что превращается в свою мать, охваченную страхом. Но если Ханну пугали непонятные Норе призраки прошлого, то для Элеоноры проклятьем стала её семья. После продажи Люси она нуждалась в новой камеристке, к тому же Тина подрастала, и к ней тоже было бы неплохо прикрепить маленькую рабыню, но с казокварскими невольниками Элеонора не могла и минуты находиться, не испытывая лихорадочного желания сбежать из дома. От аукционов её колотило, в каждой молоденькой невольнице ей чудилось лицо Тины и бывшего мужа Гая Винреда, который «взращивал» людей. Не превратит ли она сестру своей дочери в её же рабу?       А раньше она не задумывалась об этом. И мечтала стать частью рода Казокваров.       «Сколько времени? Я сижу, наверное, уже два часа. Час потратила на дорогу сюда, час потребуется обратно… Ах, Тина! Я оставила тебя одну!»       Элеонора стала подниматься из-за столика. Определённо, думала она, мир катиться к чертям, самоуничтожается, близится его конец. Мир покинула неуправляемая Нулефер, Ханна и Оделл расторгли крепкий, как скала, союз, и она уже не каменная Свалоу, а скользкая фанеса Казоквар. Взгляд обратился на стоявшую мирно карету, не угнали ли, и тут Элеонора увидела его.       Пожалуй, лишь встреча с Идо Тенриком вызвала бы такой прилив чувств, безумную ностальгию и дрожь. Не верилось, хоть падай на колени и кричи: «Мне снится это!». Разве что вместо ненависти нахлынувшая радость.       Белый пёс медленно шёл по дороге и жадно принюхивался, ища еду.       — Живчик! — закричала Элеонора и бросилась навстречу ему.       Живчик завидел её и принял атакующую позу, готовый, правда, чуть что сбежать. Элеонора остановилась. Она не знала, что делать, как двигаться и что говорить. Собака не поймёт её слов, она же не обладает даром зверовещателя. Да если бы и владела магией Джексона Мариона, не разбежались ли бы звери от её речей?       — Живчик, постой… Ты не узнаёшь меня?       Пёс рычал, он отступал назад, но за ним оказалась толстая стена. Элеонора присела на корточки, не думая о новом платье, и стала красться к Живчику. Было неудобно, она пересела на колени.       — Живчик, узнаёшь меня? Я мама Тины.       Живчик оскалил пасть, ноги согнулись, готовясь к прыжку. Но Элеонора оказалась проворнее. В один миг она оказалась перед Живчиком и обняла его. Кто бы мог подумать и поверить, что она будет прижимать к себе грязного пса, подцепившего блох, нелюдимого и настолько уродливого, что страшно смотреть на него. Элеонора едва сдерживала слёзы, ей казалось, что она нашла давно потерянного друга, родственника. Диким собакам нельзя смотреть в глаза, знала Элеонора, но она рассматривала чёрные зрачки Живчика и ещё больше выступавшие шрамы.       — Не рычи, не рычи, я тебе не враг.       Элеонора поднялась и поманила за собой пса пальцем.       — Живчик, идём за ним.       Тот колебался, но сделал шаг вперёд. Элеонора чувствовала, что за ней идёт охотник, ждущий момента для прыжка на спину. Но не поворачивалась, звала Живчика за собой до самой повозки и молча открыла ему дверь.       В карете Живчик был встревожен и хотел выбраться на волю, однако не пытался напасть на сидящую впереди Элеонору. А Элеонора только и мечтала поскорее попасть домой и отмыть, накормить пса. Если она стала частью Казокваров, приняв в себе их кровь и дух, то бешеный пёс прекрасно приживётся в царстве тьмы. Зверь, спутавший добро и зло, враг человечества, родственник преступника, если считать Живчика «приёмным сыном» Джексона.       Подарить ему любовь, позволить принять чистый облик, возможно, избавить от зла и отчаяния к миру!       Рабы, увидев, как их госпожа выходит из кареты со страшным зверем, шарахнулись, попрятались за колонны и деревья. Элеонора только крикнула горничную и приказала приготовить ванну. Она сама мыла Живчика, обтирала его чёрные от сажи лапы и целовала в грубую макушку. Живчик скалился, пробовал наброситься на неё, Элеонора не боялась атаки и была готова подставить горло под острые клыки.       — Мама, это Живчик! — закричала от восторга Тина, когда Элеонора привела накормленного и помытого пса в свою комнату и позволила забраться на кровать.       — Мама, а дядя Эван, дядя Нормут, тётя Фалита разрешат Живчику остаться с нами жить? Его ведь многие не любят, — Тина спросила испуганно.       — Им придётся смириться, — улыбнулась Элеонора, расчёсывая спутанную шерсть, — Я, как-никак, тоже хозяйка на этой земле.       Живчик нехотя давался в руки Элеоноре и Тине. Но огрызался он меньше, чем когда его только привели в дом. Страх сходил на нет, и вспомнился голод, двух мисок с супом и мясом оказалось ему мало. Живчик поглядывал на печенье Тины, которое лежало в вазочке на окне. Подождав так пару минут, он залаял, настойчиво потребовав печенье.       — Хорошо, угощу, но не ёрзай, — пригрозила Элеонора и взяла печенье.       Но Живчик и не думал покорно дожидаться, пока еду положат перед ним. Он подпрыгнуть и чуть не откусил ей палец. Элеонора взвизгнула, и Живчик почувствовал вину. Залаял и прыгнул на неё, чтобы облизать лицо. Оба покатились с кровати. Элеонора отмахивалась от сошедшего с ума от радости пса и от его слюней.       — Мама, а почему Живчик тычет носом тебе в живот? — спросила любопытная Тина.       Разом исчезла радость и беззаботность. Элеонора отпихнула от себя настырного пса и молча, с гордой спиной поднялась на ноги. Она мило улыбнулась, посмотрела в глаза дочери, и, сдерживая напускную улыбку, проговорила:       — Наверное, чувствует. У животных, особенно у собак, сильнее развито чутьё. Тина, я беременна.       Элеонора поцеловала в щёку дочку, которая сияла от счастья и визжала, путаясь в своих же словах:       — А кто будет, братик или сестричка? Можно потрогать животик? Его папа дядя Эван? Мама, мы напишем о моём братике или сестричке бабушке и дедушкой? Я хочу, чтобы были близнецы!       Пока Тина облепляла её сотнями вопросами и счастливыми возгласами, Элеонора села за стол и написала коротенькую записку:       «Ваш пёс в надёжных руках. Он будет жить со мной в любви и заботе. Пишет вам его новый друг».       Потом позвала дворецкого и потребовала принести ей винамиатис, запечатывающий свет на бумаге. Карточку со счастливым, причёсанным и накормленным Живчиком она положила в конверт. Элеонора отвечала Тине на все вопросы, на которые только могла знать ответ. До чего же любопытны дети! Тина уже думает, во что она будет играть, когда мама родит ребёнка, Элеонора же размышляла, правильно ли сделала, что рассказала свою тайну дочери. Значит, Тенрик заслуживал её мести, но Эван достоин стать отцом?       — Вот, — Элеонора позвала юношу, купленного Нормутом три дня назад и ничего ещё не знавшего о своих хозяевах, кроме слухов.— Отнеси этот конверт фанесе Люси Кэлиз по адресу, указанному в объявлении. Скажи, что Живчик в надёжных руках, если девушка попросит назвать имя человека, который нашёл собаку, передай, что он предпочёл остаться неизвестным и в вознаграждении он не нуждается.       Раб кивнул и покинул комнату, Элеонора вышла за ним. Она слышала, что прилетела карета Эвана. Разговор предстоял короткий, простой. Эван был побит. Он крался наверх в свою комнату, видимо, опасался встретиться с Нормутом или Фалитой, но при виде Элеоноры он заискрился как ребёнок, бросился на колени и завопил:       — Жена, мне нужны деньги! Я всё проиграл, меня убьют, одолжи две с половиной тысячи аулимов в долг! — мольба так и скакала по его бледному избитому лицу. — Меня убьют!       — Нет, не дам ни бима, — твёрдо произнесла Элеонора, не опуская головы, чтобы взглянуть на мужа.       — Меня убьют, я много задолжал!       — Меня это уже не беспокоит. Я жду от тебя ребёнка, одним Казокваром в мире меньше, одним больше… Я ничего не потеряю.       На лбу Эвана долго играли складки, он проникал в суть каждого слова Элеоноры.       — Ну тебя, так и знал, что откажешь, — Эван плачевно заскулил. — Деньги мне нужны позарез, продам своего раба Стейси. Хороший малый, жалко расставаться… но этим вечером я должен отдать долг.       Элеонора обошла мужа и пошла к Тине и Живчику. Ребёнок в животе ещё не умел толкаться, но она его прекрасно чувствовала — маленького, беззащитного, родного. Казоквара-младшего. И не утешало, что его отцом был приблудный Эван, даже этой посредственности передался жестокий след своего рода.       Молодой раб с конвертом уже убежал, гнаться за ним было бессмысленно. Почерк-то! Элеонора поняла: надо было попросить кого-нибудь написать за неё письмо. Люси узнает её почерк.