Отщепенцы и пробудившиеся

      — Ты убил принца Тобиана Афовийского?! — раздался глухой рёв.       — Помилуйте, что за новую игру вы придумали? — оскалился Джексон. — Забавненько, фанин новый следователь, я вас вижу впервые, не представитесь…       По голове прошёлся тяжёлый предмет. Не успел Джексон схватить воздух, за волосы схватили его и повалили на пол. Попытка подняться — и тут же удар ноги сшиб его. В глазах потемнело, правое ухо на мгновение перестало слышать, а потом в нём раздался звон. Арестантский ошейник, в котором находился чёрный винамиатис, пробудился почти до полного своего предела. Джексон только и мог видеть пол тёмного, еле освещаемого помещения, в которое его привели на допрос. Два охранника взяли его поникшее тело и бросили на стол, крепко связали запястья рук с пятками за спиной стул, и человек, объявленный следователем повис над лицом Джексона.       — Ты убил принца Тобиана?       Джексон сплюнул сгусток крови и высокомерно скривил зубы:       — Тёмная игра! Но я не собираюсь себя оговаривать. Что мне полагается за убийство члена королевской фамилии? Ах да, смертная казнь! Увольте, ребята, не на того напали!       Фонарь сильнее освятил помещение, в котором Джексон увидел грязь, плесень, обломки мебели, и в руках миниатюрного следователя со светло-каштановыми волосами, как показалось Джексону, появилась железная палка.       Один удар в живот. Джексон согнулся, мышцы связанных рук и ног затрещали. Не успел очнуться, удар повторился. Часов, отсчитывающих времени, не было, удары палкой не прекращались. Вскоре арестантская серая роба порвалась, обличив посиневший живот, а с лица, по которому иногда заезжала палка, текла кровь.       — Ты убил принца Тобиана. — Это уже не было вопросом.       Фонарь возник перед глазами, следователь взял со своего трёхногого стола бумаги и тыкнул в залипшие от крови глаза Джексона.       — Ты одним из первых узнал о побеге Тобиана. Ты выследил его и внимательно следил за Тобианом. Ты узнал накануне маршрут принца. Ты лично подменил в его самокате новый винамиатис на старый, которому оставалось минут двадцать жить, не более. Ты надеялся, что принц разобьётся. Ты хотел уничтожить всех членов Афовийской династии. Тобиан был первой жертвой, он оказался лёгкой добычей, когда сбежал в Санпаву, на родину своего отца. Вот твоя переписка с освободителями. Читай! Читай же! Ты описываешь каждый шаг своего преступления! Твои люди выследили Тобиана сразу, когда он приехал в Санпаву.       Джексон плохо различал буквы, но видел, что письма принадлежат не ему. Не тот почерк.       — Вы забываете, с кем имеете дело… — заговорил он слабым голосом. — Когда мой адвокат увидит следы от побоев… Когда я на суде расскажу… Вы не можете меня пытать. Не забывайте, что я за человек.       — Неужели? — следователь понизил голос. — А что определяет твою сущность?       Он приказал страже поднять стул на две ножки и покрутить. Охранники вертели стул с Джексоном от всей души, а следователь орудовал своей палкой.       — Я не убивал! Не убивал! — кричал Джексон. Он замечал, что следователь отнюдь не такой маленький и щуплый, каким показался ему в сперва, и его светлые волосы на самом деле чёрные как и Джексона. И довольная ухмылка точно как у него.       Внезапно Джексона перестали бить и отвязали от стула. Но свобода продлилась недолго, за руки нацепили железные наручники и вывели из помещения. Он видел лишь тёмные коридоры, едва улавливал голоса вдали.       — Смотри! И слушай! — сказал следователь, когда Джексона толкнули в маленькую комнатушку, которая напоминала уже не пыточную, а рабочий кабинет: белые обои, шкаф с бумагами, портрет королевы над столом, заставленный кипами бумаг.       Под потолком на стене было маленькое стеклянное окошко размером с кулак, Джексона пихнули к нему. Он заглянул и пошатнулся. Если бы не охранники, что держали его и стул, на котором он стоял, Джексон точно бы упал. Там, в соседнем кабинете за стеной, рядом с его адвокатом сидел он сам и говорил какую-то чепуху про похищенные из казны деньги. Джексон за стеной сидел в расслабленной самоуверенной позе, грыз яблочко, громко им хрустя и пускал непристойные и устаревшие шутки, поминутно возвращаясь к теме Санпавы.       Настоящий Джексон закричал и забарабанил по стене, но никто не шелохнулся. Только охранники выдернули стул из-под ног и вновь принялись бить. Сквозь удары Джексон слышал, как кто-то вошёл и приятным голосом произнёс:       — Твои крики не услышат, по углам кабинета расставлены звукопоглощающие винамиатисы.       Этот голос! Джексон не мог его не узнать… Герцог Огастус Афовийский.       Да, он самый! Только не боящийся запятнать чёрные гладкие туфли в лужице крови, что оставил Джексон. Огастус стоял возле двери и взирал на него искрящимися от счастья глазами.       — Не дурно, — хмыкнул Джексон.       — Согласись, — кивнул ему Огастус. — Не жди чуда. Твой двойник настоящий маг, а не манар с зельем превращения. Никто не узнает правды. Ты думал, что я не смогу обойти собственные законы?       — Не дурно, — повторил стоя Джексон, держась рукой за стену. Он не позволял себе валяться на полу, стоная от боли. — Но дороговатое развлечение. Для чего тебе этот цирк? Проще будет отравить меня в моей удобной камере и списать на естественную болезнь. Для чего?       Огастус помахал белой бумажкой.       — Двойник не изложит за тебя признания на бумаге, почерк другой.       — Но и его можно подделать.       — Верно. Можно, — Огастус подошёл к Джексону и аккуратным жестом легонько толкнул его в грудь. Попытка удалась, ослабленный пленник упал. — Однако я хочу, чтобы ты поучаствовал в собственном вынесении приговора. Согласись со мной, что это так прекрасно, когда человек сам подводит себя к эшафоту! Ты считаешь, что ты большой человек, и поэтому ты помрёшь великолепной, достойной для тебя смертью. И предсмертные дни будут наполнены триумфа и полного моего участия в твоей судьбе.       Стража подняла Джексона на ноги и поволокла обратно, в тёмный и мрачный подвал. Джексон в глубине души надеялся, что его оставят в светлом кабинете. Боль от пыток никогда не бывает приятной, но атмосфера белых стен, гладкой мебели и ощущения, что за стенами находятся люди, придаёт больше сил. «Они остановятся, будут мягче, не посмеют сломать стол, задеть цветок»… Уют — табу для человека. Уют сдерживает гнев и реакцию. Уют расслабляет. Грязь и близость с землёй, стены, что напоминают чертоги преисподней, возвращают человека в леса и болота мрака. В темноте просыпаются мрачные мысли, в темноте стираются границы. В темноте и в пустоте отчаявшийся человек не знает за какой предмет или тень спасительно зацепиться глазами.       Его били железным ломом, потом принесли кнут и поставили две дыбы — простую и с подвесом. После каждой серии ударов его сажали за стул перед столом и ставили под носом перо с чернильницей.       — Пиши признание. Пиши признание. Ты убил принца Тобиана. Рассказывай, как ты заставил стаю бродячих собак увести Тобиана от самоката. Рассказывай, как ты менял винамиатис. И не ври нам. Все знают, что после ухода в отставку, ты перестал скрывать свою радость из-за смерти Тобиана. Ты не раз говорил людям, что Тобиан должен был рано или поздно погибнуть, а вслед за ним кронпринц, герцог и сама королева.       На второй день пытки повторились. Потом на третий. И на четвёртый. И на пятый… Его приводили в подземелье каждый день ранним утром, уводили в камеру вечером. Камера Джексона была не далеко от пыточной, примерно в пятидесяти шагах, заворачивая за угол. Без окна, без кровати и, конечно же, без фруктов на столе. Ими же объедался двойник. Хотя бы на часок в день Огастус, не гнушась грязи и крови, старался проведать Джексона. Он всегда стоял возле двери и молчаливо наблюдал, как охранник нажимает на рычаг, и дыба расходится на две части, едва не отрывая Джексону конечности. Самой распространённой пыткой был ошейник. После каждого дня к пленнику приходили целители и сращивали сломанные руки, ноги, заживляли раны и избавляли его от синяков.       — Так мы тебя от твоих древних медвежьих шрамов избавим, — смеялся следователь, которого звали Тимбер Рэдликс.       — Не выучил ты урока — не злить опасных зверей и людей, — соглашался с ним Огастус.       Но Джексон так и не давал им повода для гордости. «Я умру, но умру человеком», — шептал он каждый раз себе. Конечно, по утрам, когда его приводили почти здорового, храбриться было гораздо проще. Но под вечер Джексон простил: «Боги, позвольте мне умереть здесь». У него недоставало трёх зубов на левой верхней челюсти. Случайно перестарался охранник, за что получил большой выговор от Огастуса. На эшафоте никто не должен догадаться, что Мариона пытали… Потерянные зубы целители не восстанавливали.       Для преодоления боли Джексон создал свой маленький календарь, днём он отсчитывал примерное количество часов, сколько прошли с начала дня, по вечерам в уме вычислял прошедшие дни. Месяц, ну два, ну три, и наступит конец, когда-нибудь двойник перестанет изображать его… И ему придёт избавление от мук. Казнь. Джексон ждал даже не самой казни, а последних трёх дней, когда приговорённым для милости снимают ошейник.       Двойник стремительно менялся. К нему тоже почти каждый день приводили Джексона. Постепенно надменность двойника исчезала. Он охотнее сотрудничал со следователем, соглашаясь с обвинением. Однажды двойник (наверное, прошло шестицы две), заявил, что отказывается от услуг адвоката, старого друга Джексона фанина Мэддисона. На замену ему он взял другого защитника. Который иногда присутствовал при попытках признания вины настоящего Мариона.       Тимбер Рэдликс клал Джексону на стол перо и бумагу постоянно, когда заканчивал очередную экзекуцию и ждал признательных показаний. Джексон даже не дотрагивался до пера. «Не позволяй им себя сломать!» — эту заповедь он напоминал себе постоянно. На сырых стенах своей темницы он пытался её написать ногтем, пытался запечатать эту заповедь у себя на руке. Однако целители стёрли её. Джексон отдыхал только в своих снах, но они редко приходили к нему, редко удавалось заснуть. Ведь тело изнывало от боли, а в последнее время ночью могли ворваться охранники с дубинками и раскалёнными углями, и так же быстро вскоре уйти. По ночам, во снах к Джексону приходили непонятные создания, бледные сущности, которые издавали пронзительные звуки, похожие на мычание. Они кружились вокруг него, каждый раз неожиданно поднимали в небо, похожее на желток от яичницы, и так же неожиданно роняли. Просыпаясь, Джексон не находил времени обдумать свои сны, на всё ему оставалось от силы пол часа, затем к нему приходили.       Эйдина и Фонского казнили, но он был ещё жив. Однако Джексон не чувствовал, что он живёт. Порой он думал, может, уже всё? Он стоял на эшафоте рядом со своими товарищами, а нынешнее состояние лишь иллюзия реальности. Он давно в аду, отбывает наказание у Великих Супругов, что так изощрённо решили воздать ему по заслугам. Джексон не знал, какие у богов законы. Там, на земле то говорили, что боги милосердны, то рассказывали про их необузданную ярость. Но сущность богов каждый раз подчинялась мировидению правящих королей. У покойного Вильяса они были жестоки, у Эмбер справедливы и чуточку добрее.       Он чувствовал, что стареет. Смерть близка, а значит пора приближаться старости. Всегда раньше Джексон намеренно старил себя: отращивал бороду, говорил скрипучим голосом, передвигался медленно. Друзья смеялись, что молодой человек пытается быть похожим на какого-то старика из легенд про мудрость и житейский опыт. Но Джексону нравилось смотреться на их фоне старше, умнее. И вот возраст заходил. Однако где ум? Где опыт? Где те же друзья, соратники, знакомые, где приветствующие его жители Санпавы? Где ненавистные рабовладельцы и аристократы? Где тенкунские маги, что также решили воцариться над манарами?       Кашель, седина, не разгибаемая от боли спина, шатающиеся ноги, сдавленный голос — он старик! А старику всего тридцать семь.       Двойник раскалывался перед обвинениями Рэдликса. Нет, нет, не виновен, он не убивал Тобиан. И вот случайно проговорился, а потом ещё раз, и ещё раз. И вот уже двойник рассказывал об убийстве принца.       «А я не повторю его слова!» — твердил себе Джексон.       — Я не убивал мальчишку! — кричал он палачам, когда те вонзали под ногти иголки.       Рэдликс снова положил перед ним перо.       Джексон взял его.       — Я не убивал Тобиана. Вы от меня не дождётесь нужных слов, — сказал он, вращая в руке перо.       Это было ошибкой. Следователю он дал знак.       И в этот же вечер Джексону в камеру принесли сероземельники.       — Заряжай их! Или ты и ночью будешь висеть на дыбе.       Джексон кивнул. Дрожащими руками он подносил к своему телу камень и посылал остаток своей энергии ему. Только не обратно на дыбу, только не к Рэдликсу. Только бы поспать! Зверовещание — это не дар, это проклятье! Телесная магия, что не поглощается замками, заряжала винамиатис и в стенах, в которых был бессилен любой огневик, песчаный, водный маг, повелитель света и тьмы, целитель! Спать. Спать. Он засыпал под утро. Тотчас будили его ударами башмаков. И Джексон ждал, когда же будет смена мучителей, когда он сможет вздремнуть пять минуток, вися головой вниз. Во сне ему снилось одно — он спит.       Однажды его чуть не задушили. Долго Джексон не мог восстановить дыхание, и тогда Рэдликс, испугавшись, что узник не доживёт до своей казни, разрешил вывести его в тюремный двор. Отдышаться и надышаться перед смертью.       Джексон сидел на голой земле, прислонившись к стене, и изучал серое безоблачное небо. На стенах чирикали птицы, но их речь Джексон не понимал. Последние два месяца ему не позволяли даже слышать крыс. Рэдликс разговорился с охранниками, и Джексон мог слегка расслабиться, оторвать взгляд от своего мучителя в сторону. Через двор шла колонна заключённых.       Даже Джексон, как бы он не отвык от людей, он их узнал. Его товарищи по цепям! Осужденные маги, которых заставляли заряжать винамиатисы. Джексон когда-то был одним из них. Когда шло следствие, он наравне с осужденными магами, в цепях и в кандалах, заряжал винамиатисы. Его вина как бы с самого начала его ареста считалась признанной, только оставалось вынесли справедливый приговор. И вот его товарищи, медленной шеренгой, скованные по двое шли, бросая беглые взгляды на Джексона. Наверное, спрашивали, почему он не с ними сегодня.       Джексон искал глазами только одного человека. Одного! Того, кто был с ним на восстании! А эти маги — мошенники, воры, убийцы — обычные граждане Зенрута, что никогда и нигде не воевали. Лишь когда-то получившие подданство Зенрутской короны и за свои грязные делишки севшие в тюрьму.       И он нашёл её. Она плелась, хромая, в конце строя. Худая, бледная как смерть, разлохмаченная, такая маленькая и лёгкая в своём сером платье по сравнению с бывалыми авантюристами и убийцами.       «Делия», — прошептал Джексон.       Она заметила его и отчаянно зашевелила скованными руками.       «Как ты?». Указательный палец вверх.       «Ужасно». Опущенная левая рука вниз.       «Здравствуй». Большой палец чешет нос.       Джексон тоже почесал нос.       «Ты не мог разговаривать со мной?» Закрытый правый глаз.       Они смотрели друг на друга, и Делия не знала никаких жестов, чтобы спросить, что происходит с Джексоном. А он пытался достучался до неё. Показывал на себя пальцем и мотал, мотал головой. «Не я! Не я! Винамиатисы с тобой заряжает мой двойник! Вот он я, настоящий!». Слабый язык жестов, он не мог передать всё то, что хотел рассказать на прощание Джексон Делии.       Те полгода, пока он сидел в заточение, он создавал винамиатисы. Совсем недавно к такому тяжкому делу стали привлекать осужденных магов. Наверное, когда-то их в Зенруте стало столько много, что и преступления они совершали ничуть не меньше манаров. Говорили, что когда-нибудь вообще отпадёт спрос на высокооплачиваемых магов из Тенкуни, их тяжёлую работу будут выполнять арестанты. И, правда, Зенрут вёл переговоры с Тенкуни, чтобы она отправляла к нему своих преступников. Джексон, Делия как обладатели телесной магии попали на производство. Он не мог забыть те ужасные условия, которые видел, и думал, что страшнее их быть ничего не может. Ошибался.       Зверовещателям, растеневикам, птицевещателям и остальным болтливым магам ничего угрожало. А вот летунья Делия, охромелая после нападения собак, ходила в тяжёлых оковах, в которых даже ногу невозможно поднять, и всё ради того, чтобы пташка не улетела… Проходящие также не расставались с цепями. Однажды один смог достать ключ и снять оковы, он полчаса перемещался по территории камеры, за которую вылететь ему не позволяли «замки». Пока наконец не пристрелили его. Маги, умеющие превращаться в других людей, ходили с клеймами. Лишь перемещатели и мыслечтецы были освобождены от работ. Первые могли и выстрел произвести из револьвера надзирателя, вторые рассказать заключённым план побега.       Джексон и Делия всегда работали в стороне друг от друга. Она в женской части, он в мужской. Они смотрели, улыбались и не знали, как поздороваться. Почему-то тогда, когда он попал на каторжные работы, хотя и не был ещё к ним приговорён, Джексон стал замечать, что карие глаза Делии очень красивы, что нос очень даже милый, а не длинный как у дятла. Вот только глаза не столь ярки и наивны. Они печальны и, вот же поворот! — налились небывалой серьёзностью. И это у Делии? Пташки, которая принимает жизнь, революции и войны за игру?       «Джексон, вот здорово, мы попросим магов помочь нам с восстанием! Джексон, а давай возьмём побольше мясников, таких, ну знаешь, уххх, душегубов. Они смело в бой пойдут и не будут жалеть манарскую армию Зенрута. Ухх, зададут они жару!». Девушка и сама не знала, что несла. Но верила своим речам, прикрывалась именем грозного брата, и ей верили маги Тенкуни, герои Анзорской войны. Теперь её глаза провалились, щёки бледны и нет в них детской мягкости.       Как он упорно работал, рисуя на маленьком клочке жесты рук и объясняя их значение. Как он проник к ней, и положил бумажку в потрескавшуюся и дрожащую руку. Первый товарищ по восстании и, наверное, последний. Ведь только они с Делией будут жить. Только они!       Но и ему уготована судьба Эйдина и Фонского.       Ночью Джексон смог увидеть другой сон. Ему снилась Делия. Крылатая пташка, которая во сне лежит с ним в одной кровати. На ней голубая ночнушка, лёгкая, тонкая и мягкая. Джексон снимает с Делии ночную рубашку, покрывает её живот, руки, белоснежную шею тысячами поцелуями. Почему-то кажется, что на груди у Пташки несколько карих родинок, до которых тоже его губы стремятся дотронуться. Он плавно опускается на Делию своим грузным телом, прижимается к ней и наслаждается. Она улыбается, смеётся, на щеках играет яркий румянец, совсем как у юных девушек. И движения Делии, робкие, неумелые… Муж не научил её искусству любви. А он научит.       Внезапно Джексон проснулся. В животе неприятно и стыдливо сосало. Ему тридцать семь, ей двадцать семь! Боги, почему он чувствует себя извращённым пятидесятилетним стариком, который полез на шестнадцатилетнюю девочку? Время, как молниеносно оно исчезает! Сокрушительно растворяется его жизнь. И не жил даже! Променял своих родных из Тенкуни и Грэди с Линдой на собак, предпочитал ярких и столь желанных женщин каким-то шлюхам в борделях, проиграл медведю, проиграл восстание, оказался на шаг позади Огастуса. Хороша смерть! Мог бы погибнуть как герой, стоя сзади Рауна Эйдина. Но придётся принять клеймо гнусного убийцы маленького мальчика. Давно ли он общался с дядей и тётей? И не вспомнить! Они, бездетные супруги, воспитывали его как родного сына, но Джексон забыл про их любовь, как забыл про друзей, про любимых женщин.       Нет, он примет поражение. Но не скажет трёх проклятых слов: «Я убил Тобиана!». Не скажет.       Утром за ним снова пришли. Джексон не имел сил, чтобы встать на ноги, его несли четыре человека. Огастус был на месте, как и Тимбер Рэдликс. Джексона усадили на стол, завязали глаза, и он сразу же ощутил, что с него сняли ботинки и ноги закрепили в какое-то странное устройство.       — Ты убил Тобиана? — проговорил сдержанно Огастус.       — Нет! Нет же я говорю! — взвыл Джексон.       Невыносимая боль обрушилась на большой палец правой ноги. Его сжали в тисках и внезапно щёлкнули. Джексон кричал, задыхаясь и обливаясь в поту. И неожиданно осознал: его лишили пальца!       — Ты убил Тобиана? — заново спросил Огастус.       — Нет… нет… не я… пожалуйста, не надо! — взмолился Джексон. — Я не возьму вину, не сознаюсь… на эшафоте я покажу людям, что вы делали со мной… Нет!       Тиски сжимали большой палец левой ноги. Слышно было как кто-то — Тимбер Рэдликс или сам Огастус — нажали на рычаг. Мгновение перед страшным ожиданием. Пульсирующая боль.       — Ты убил Тобиана? — повторился голос.       — Нет… я не делал этого…       Аппарат окутал указательные пальцы. Сразу оба.       — Ты убил Тобиана?       — Не надо! Прекратите, пожалуйста! — закричал Джексон. — Я не убивал… Это… был я… Я убил принца Тобиана! Я убил принца Тобиана…       С глаз сняли повязку и освободили от верёвок руки. Дрожа, Джексон подвинулся к свету, к фонарю и залепетал:       — Я убил… Это был я… Я убил Тобиана…       — А теперь запиши, как ты совершил убийство, — протянул Огастус перо и бумагу.       Трясущаяся рука Джексона подробно описывала каждый шаг, любое действие, которое только требовалось написать. А губы шёпотом повторяли выученный рассказ убийства принца.       — Отлично! — Рэдликс похлопал узника по плечу. — Ты вовремя. Завтра состоится суд над твоим двойником, мы найдём тебе место в стенах суда, где ты сможешь выслушать свой приговор.       И тут Джексон понял — наконец-то мучения были закончены. Он выдохнул спокойно и почти счастливо. Не думал о своей гордости, за которую так долго сражался, не думал, что с ним сделают скоро на эшафоте. Это не главное! Главное — его оставят в покое. Спустя полгода невыносимых мучений в темноте!       Позже Джексон узнал: после первой пытки прошёл всего месяц.

***

      Они вдыхали аромат алой розы, что стояла в вазе и наполняла воздух благородным, нежным запахом. Они видели шкафы с сотнями книг, в которых была записана вся история человечества. Они видели над своей головой тяжёлую люстру, свисавшую на огромном канате вниз.       — Мама, как это понимать? — спросил Фредер. — Что вы придумали на этот раз?       — Я не знаю! У него спроси, — Эмбер, не поднимаясь со своего стула, пальцем тыкнула на Огастуса.       А тот улыбался, рассматривая красочную толпу: племянников и Урсулу Фарар, влетевших в кабинет королевы именно в тот момент, когда сестра позвала к себе его.       — Огастус! — голос Эмбер прозвучал громом. — Ты придумал обвинить Мариона в убийстве моего сына? Ты? Я ничего не понимаю! Почему я сейчас из уст моих слуг узнаю, что Мариона судили и за убийство Тобиана, и к смерти успели его приговорить? Мне доносили только о расследовании казнокрадства. Ты, значит, запретил мне правду рассказывать? Огастус, ты пошёл против меня и моей воли. Огастус! Тебя самого велено бы казнить.       Один против всех. Огастус стоял близ окна, ловя на себе ненавидящие взгляды. Тобиан готов был броситься на него, лишь Фредер сдерживал брата. А Урсула… Если присмотреться, то можно увидеть маленькую слезинку. Огастус не собирался поддаваться под них перед жалостью или страхом.       — Эмбер, — он разговаривал с сестрой. — Ты могла бы понять, я не дам тебе освободить Мариона. Я через себя и тебя перешагну, но Марион примет свою участь в таком виде, который положен этому лживому мерзавцу.       Возле щеки пролетел кулак. Фредер держал Тобиана как мог, но брат вырывался.       — Меня Марион убил? Меня?! Это я, мой сгнивший в могиле труп, отправляет его на казнь? Мариона я убью? Скажи, что так! Я его убью! Из-за меня умрёт человек!       — Тоб, держись… — прошептал Фредер и получил удар по лицу.       Раскрасневшийся и разгорячённый, взлохмаченный, в рубашке, в которой не были застёгнуты пуговицы, с лицом Бонтина Тобиан меньше всего походил на принца. Он только и выжидал, когда Фредер ослабит внимания, и он сможет отпихнуть его и наброситься на Огастуса. Подвернись под руку тяжёлый предмет, запустил бы немедленно. Убийство Тобиана. Убийство Тобиана… Это будет его убийство, и палачом окажется он. Если и убивать человека, в кои-то веки, то прямо сейчас! И того, кто хочет сделать его убийцей — своего дядю.       — Моя смерть вам была необходима для выдворения камерутчан. Мы на большее не договаривались. Всё же решилось — я погиб по собственной глупости, когда разогнался и влетел в стену. Не впутывай, Огастус, меня в свои проблемы. Я много крови выпил у тебя, но не настолько, чтобы… Вместо того, чтобы убить меня за мои злодеяния к вам, ты нашёл для меня убийцу.       — Тебя не спрашивали, Тобиан, помолчи, — Эмбер сдвинула брови. — Огастус, каким образом Марион у тебя взял на себя вину? Боюсь даже предположить, что вместо него был двойник. Как же ты его казнишь, тоже через двойника? Не думаешь, что у Мариона на эшафоте хватит времени прокричать, что не он был в суде?       — Что отчаявшиеся люди не кричат, когда сражаются за последнее своё спасение, — хмыкнул Огастус. — Настоящий Джексон Марион меньше всего похож на человека, который будет бороться за свою жизнь. Уж я постарался. Я выбил из него последнюю крупицы гордости.       — Нет… Почему вы так жестоки?! — Урсула вскрикнула и поднесла ослабленную руку ко рту.       — Эшафот придуман не для того, чтобы мерзавцы читали на нём прекрасные речи и восторгали толпу. Марион пойдёт на смерть таким, как положено — жалким и несчастным. Он умеет разговаривать со зверьём, так пусть будет ниже любой серой крысы.       Огастус не говорил, как жестоко пытал своего пленника. Он ни слова не сказал про пытки, но королева, племянники и Урсула понимали, что хотел донести герцог. Яркие глаза Огастуса упивались кровью, на лице застыло блаженное и страстное удовлетворение.       — Ты мог его отравить, смешав яд с водой! — не укрощала Эмбер громкий голос. — Но ты впутал моего сына!       Тобиан дёрнулся. Он никак не ожидал услышать, чтобы мать назвала его своим сыном. Он впился в её лицо, чтобы понять, что она подразумевала под этими словами. Но Эмбер и не смотрела в его сторону.       — Что теперь будет с Санпавой? Мы на пороге войны, Санпава не отказывается принимать нашу власть. Я помиловала Мариона не для того, чтобы через месяц или другой снова идти на казнь. Ты намерен потерять жителей Санпавы? Намерен отдать Санпаву Камеруту ещё до начала войны? Так давай я подпишу указ, по которому весь Зенрут станет принадлежать Камеруту. Это будет наилучшим решением в нашей непростой ситуации! И Камерут счастлив, и ты исполнишь свою мечту и казнишь Мариона.       — Ничего с Санпавой не будет. Народные волнения и протесты всегда происходят, надо только жёстче их давить. После победы над Камерутом люди забудут, что когда-то нас ненавидели. Тёмному народу всегда легко отыскать врагов и героев. Твоя милая беседа с Видономом победу нам уже принесла.       Эмбер пристально смотрела на Огастуса. В них отчётливо горело недоверие, словно и не брат стоит перед ней, а посланник Камерута.       — Придумывай как хочешь, ищи Мариону новых жертв. Но оставь в покое память о моём сыне. Я не хочу брать на себя такую кровь… Только не моя семья и не мои дети.       — Если бы я захотел повернуть назад, то не смог бы, — Огастус хитро прищурил глаза. — Двойник сознался в вине, как он возьмёт свои слова назад? Эмбер, всё кончено. Ты пошла против меня, и вынуждена теперь расплачиваться за свою глупость. Можешь заставить моего двойника и следователей теми же пытками сознаться в подлоге, в таком случае я тоже выступлю против тебя и обвиню, что родная мать шесть лет назад спланировала смерть своего сына, — он покосился в сторону Тобиана. — Племянничек то всегда у нас на виду. Мне же, предателю и изменщику, нечего будет терять. Но ты, Эмбер, можешь поступить куда гуманнее и помиловать в который раз Мариона. Но только представь себе мать, что прощает убийцу сына! Посягателя на жизнь ещё одного её наследника! Только представь! Честно скажу, приложив руку на сердце, я взял за основу убийство Тобиана потому, что за убийство близкого родственника правящего монарха предусмотрена только казнь. Всё. Никаких лишних путей. И не думай обойти меня со стороны, Мариона играет не какой-то актёришка с зельем, чья магия иссякает через шесть дней, а настоящий маг, который и год, и два, и три продержится в его образе.       И он улыбнулся снова.       — Дядя, это было зря… — тихо произнёс Фредер.       И вдруг вскричал:       — Вы используете моего брата!       Непривычно было слышать, что Фредер повышает голос. Даже для Тобиана. Однако Фредер не упускал свою невозмутимость, заслонил спиной брата и спокойно сказал:       — Я равнодушно отношусь к Мариону, но способ, который вы выбрали для его устранения, недопустим. Мы договорились, тайна ложной смерти Тобиана будет похоронена в памяти Афовийских. Сейчас вы переступаете через всю нашу семью.       — Для этого урода не существует семейных уз! Как и для змеи — моей мамаши! — разъярился Тобиан, отталкивая Фредера.       Брат опять схватил его и заломил ему руки за спиной.       — Тоб, замолчи. Довольно с тебя выступлений. Почему-то мне не находят вымышленных убийц, а у тебя их сотня прибавиться, если не замолчишь. Дядя, — Фред перевёл глаза на Огастуса. — Вы сейчас лишитесь последних союзников. А Зенрут лишиться веры в Афовийских. Мы останемся без поддержки, без армии, без Санпавы. Меня не устраивает такой финал. Пока вы тут с мамой будете разбираться между собой, я заявляю, что вы станете и моим врагом, если заденете моего брата. Вы слышите? Понимаете, кого я выберу? Мариона вы не убьёте.       Фредер почувствовал, как кто-то обходит его и становится перед ним и Огастусом. Он увидел спину Урсулы и чёрные, распущенные её волосы, что гурьбой падали вниз.       Несколько секунд Урсула внимательно смотрела в лицо Огастуса, потом развернулась и присела на одно колено перед Эмбер.       — Пожалуйста, Ваше Величество, избавьте Джексона от страшного наказания. Он заслуживает смерти, он отступник, изменник. Но не такой смерти!       — А какой? — засмеялся Огастус. — В планах Мариона была казнь принца Фредера. Я всего лишь поменял близнецов местами при предъявлении ему обвинения. Всего-то заменил одного мальчишку другим. Какая в сущности ерунда.       Урсула встала и шагнула к Огастуса.       — Он не заслужил пыток. Это называется правосудием заставить человека взять чужие грехи и оклеветать себя?       Огастус тоже сделал шаг вперёд.       — Не злите ещё вы меня, фанеса Фарар. Я нахожусь в крайне неприятном чувстве. Вы не сказали ни мне, ни Зоркому соколу, что знаете о свиданиях Уилла со Свалоу.       — Я выжидала удобного момента для нападения. Я показывала Нулефер Свалоу, что его нечего бояться. Нулефер должна была потерять бдительность.       — Но ваша засада чертовски ужасно провалилась.       — Я сожалею! — громко заявила Урсула.       — Фарар, вы отменно показали себя на восстании против армии мятежников. Но тут вы проиграли детям. Я начинаю сомневаться в ваших выдающихся способностях.       — Ваше право. Если вы сомневаетесь в моей верности вам, то подумайте о нескольких человек в отряде, за которых я отвечала. Они погибли. Я бы стала специально подставлять людей? Я не разбрасываюсь людьми.       Последние слова были сказано зря. У Огастуса вздрогнула бровь, и он изменился в лице. Но тут внезапно Фредер загородил Урсулу и, не позволил дяде даже слова обронить к Фарар, закричал:       — Успокойся. Урсула сделала всё, чтобы поймать освободительницу. И я даже рад, что так получилось. Мой друг стал свободен, и он больше никогда не вернётся. Тебя это беспокоит? Да? Конечно же, по вине Урсулы ты потерял любимую игрушку и мальчика для битья, — Фред не замечал, как перешёл к Огастусу на «ты». — Пора бы ей за такую подлость приговор для казни придумать. Уже начал сочинять? Если бы ты не был так жесток с ним, Уилл никогда бы не сбежал с освободительницей. Он, а не Урсула схватил бы её. И первым о пленённой или убитой Свалоу сообщил бы тебе.       — Когда Мариона казнят?! — заговорил Тобиан, всё никак не сбавляя крик на обычный голос.       — Ну, преступников обычно казнят шестицы через две или три, — охотно ответил Огастус, — но я для Мариона сделал исключение. Он встретит смерть первого кислора, в годовщину восстания.       Фредер развернулся и жестом позвал за собой Урсулу и Тобиана.       — Хватит с меня. Я ухожу.       Выйдя из кабинета королевы, Фредер приказал слугам подать летающую карету к ступеням дворца, которую те уже успели завести в экипажный домик.       — Ты куда? — спросил у него Тобиан.       — В Пинийскую крепость. Фанеса Фарар, вы поедете со мной.       Его за руку схватил Тобиан.       — Я с тобой.       Но Фредер мотнул головой.       — Нет, возвращайся домой. Тебя ждёт Люси. Вы нужны друг другу. Тоб… Бон, судьба Мариона не должна касаться Бонтина. Это уже только мои заботы, как и почему Марион убил моего брата Тобиана. Бонтин не должен вмешиваться. Мне очень жаль.       Фредеру горько было говорить. За красивыми речами он прямо доносил, что слово Тобиана в их семье не стоит и ломаного бима. И своей семьёй как бы он не старался, а назвать Бонтина всё ещё не может, хоть тот и двоюродный его брат. Всё же он не Афовийский. Бесфамильный. Бессловный. Бесправный. Которого можно убить. Можно воскресить. Можно найти для него спасителя. И убийцу. Можно вложить в руки невидимый нож и молчаливым кивком головы заставить пойти убивать. Ни ему, ни Тобиану не жалко Мариона, понимал Фредер, кто из них задумывался об этом мятежнике, когда его судили с Эйдином? Кто бы из них вспомнил о Марионе, если бы он умер в тот день… Но сейчас картина вырисовывалась пугающая. И если Фредер не чувствовал ничего к Мариону, то он видел, как плотно сомкнуты кулаки Тобиана, как дрожал его руки, жаждущие боя. Ни разу его брат не переступил чужой жизни! Пощадил Дриса, не убил мятежников во дворце Кэувса, оставил не смертельные раны стражникам Бэйли. И вот теперь он ощущает себя палачом у воительницы.       Фредер положил руку на щёку Тобиана.       — После тюрьмы я сразу заеду к тебе, я всё расскажу. От тебя ничего не будет скрываться. Марион… он теперь не безразличен тебе.       — Пойдёмте, Ваше Высочество, — сказала Урсула.       — Вы прекрасно спелись вместе, — усмехнулся со злостью Тобиан.       Он не знал ничего о плане Фреда и Урсулы освободить Уилларда. Фред всё не находил времени встретиться с братом один на один и всё рассказать.       — Обещаю, я расскажу о причинах моей дружбы с Урсулой. Просто верь мне. Верь мне…       Фредер не садился в карету, пока не убедился, что Тобиан полетел в сторону своего дома. Охрану он отказался брать с собой, объяснившись, что с ним Урсула Фарар, которая если захочет, то сможет уничтожить целую улицу мятежников. «И позволит скрыться своим друзьям», — про себя добавил Фредер. Интересно, о чём она думает? Урсула ничего про себя не рассказывала, она делала вид, что внимательно следит за дорогой — она же сидела за винамиатисом, — добавляла лишь несколько многозначных предложений по Тобиану и Джексону. Фредер сравнивал Урсулу с собой. Она поймала Джексона, она привела к правосудию, и она же страстно желает ему спасения. А как он упорно не хотел слышать о Тобиане, погибающем у Казоквара, как сильно он показывал Уилларду своё презрение! И всё ради чего? Чтобы потом бежать и спасать их.       Пинийская крепость была выкрашено в белоснежную краску. Днём по её стенам гуляли лучи солнца, вечером, как сейчас, крепость светилась под отблеском фонарей. Она состояла из нескольких корпусов. Женщины и мужчины, взрослые узники и несовершеннолетние, подследственные и осужденные, новички и рецидивисты, гражданские и военные, ждущие освобождения и приговорённые к смерти. Прекрасно! Только одна Конория могла похвастаться милосердным отношениям к заключениям, Фредер не понаслышке знал, что в других городах частенько женщин сажают с мужчинами, пятнадцатилетних воров к разбойникам, которым уже нечего терять. Правда, в конорской тюрьме тоже существуют свои подвалы и застенки.       На входе охрана хотела досмотреть Фредера и Урсулу. Да, стражники узнали своего наследного принца и героиню восстания, но они обязаны были проверять всех. У Фредера не было времени ждать проверок. Он отмахивался, получая в ответ недоумённые взгляды.       — Если вы не верите, что я не принц Фредер Афовийский, а его двойник, который в здании всех вас порежет, то прошу идти с жалобами к тем, кто довёл страну до всеобщего неверия. А мне дайте пройти.       Им удалось протиснуться сквозь стражу. Дверь в камеру была приоткрыта. Когда Фредер и Урсула вошли, то они увидели Тимбера Рэдликса, что-то шепчущего человеку, похожего на Мариона. Рядом с ними сидел новый адвокат и писарь, который старательно записывал слова осужденного. Цепей на Марионе не было, ошейник сняли, но выглядел он ужасно. Поникший, похудевший, сгорбленный, с опущенным вниз взглядом, он коротко отвечал: «да», «да», «нет»       — Джеки, — произнесла Урсула и подбежала к Мариону.       Он обернулся и впалыми глазами посмотрел на Урсулу. Их глаза встретились и долго впивались друг в друга. Урсула отшатнулась.       — Не он. Я не узнаю в нём Джексона.       Марион криво улыбнулся.       — Всё то время, пока ты навещала меня в арестантской квартире, перед тобой был я.       Фредер только бегло осмотрел двойника и прямиком направился к Рэдликсу. В чёрном широком пиджаке Рэдликс казался маленьким незаметным человечком. Но как только он снял пиджак, первое впечатление Фредера тут же развенчалось: Рэдликс обладал поистине львиным телом. Он не удивился, что фанеса Фарар, а за ней и принц Фредер опознали двойника, следователя в смущение привёл, пожалуй, лишь внезапное появление этих двоих в камере Мариона.       — Сколько вам заплатили за бал-маскарад? — Фредер стоял перед Рэдликсом вплотную.       — Это был приказ. Я его подобающе исполнил, — невозмутимо ответил Рэдликс.       — Вот вам мой приказ — отведи меня и Урсулу Фарар к настоящему Мариону. И уберите с моих глаз это убожество, — требовательным тоном сказал Фредер, показывая рукой на двойника. Двойник на оскорбление принца только скорчил гримасу.       — Я не могу, Ваше Высочество, — так же стойко, но выдавая в своём голосе вызов, сказал Рэдликс. — Я подчиняюсь Его высочеству герцогу Огастусу. Ваши приказы пока что не обладают силой для меня.       Фредер закивал:       — С вашими ручищами только и говорить о силе… Тимбер Рэдликс… О вас слагают песнях и о ваших методах допросов. Из всех следователей королевства именно вас поставили над мятежниками. То-то они и престарелых родных матерей умудрялись обвинять в государственной измене.       — Джо Уэлкер, Дон Вран, Крис Кинрафик, вы их едва не погубили! — громко вскрикнула Урсула и приковала к себе внимание всех, кто находился в камере. — Вам было известно, что им светит казнь, но вы продолжали выбивать из них показания. Свою смерть они встречали инвалидами. Когда я приходила к ним с едой и медикаментами, мои прежние товарищи отказывались даже говорить, даже в мыслях своих произносить ваше имя!       Что он слышит? Фредер не мог поверить. Он знал, что Урсула виделась несколько раз с Марионом, но чтобы она навещала других бунтовщиков, которых когда-то успела предать, при чём дважды — покинув отряд освободителей Линды и Грэди и обрушив свою силу на площади Славы. Урсула не переставала поражать Фредера. Кто скрывается за сей личностью? Хотелось ему спросить. Раньше он увидел двух Урсул — горячую карьеристку и безвольную, слабую перед Огастусом учительницу Уилла. Удивительно, сколько личностей может быть скрыто в человеке. Вот сейчас, в её глазах пылает огонь ненависти к Рэдликсу. Он никогда не видел, чтобы Урсула настолько сильно злилась.       — Дайте ключ от камеры Джексона Мариона, — приказал Фредер.       — Нет, Ваше Высочество, — ответил Рэдликс и чуть позже добавил. — Только с разрешения вашего дяди или вашей матери.       — Не заставляйте меня применять силу.       — Не сможете, магия Фарар ограничивается моими замками.       — Так я не про магию веду речь, — покачал головой Фредер. — Что вы зациклены физической на силе? Я без колодок на руках, стою перед вами, не лежу на дыбе, и вы поэтому думаете, что я начну драку? Нет, всё будет не так.       Фредер подошёл к писарю, по-прежнему не замечая двойника Мариона, и произнёс:       — Дай нам ключ. Я должен через пять минут увидеть Джексона Мариона.       Кронпринц стоял прямо перед писарем и смотрел на него с высоты своего роста. Тот смутился, обратил свой непонимающий взор на начальника. Рэдликс оскалил зубы. Писарь замотал головой и пробурчал невнятное: «Я не могу». Фредер не делал и шагу назад, с ровной спиной, не показывая спокойным лицом гнев или недовольство, он снова повторил:       — Джексон Марион.       У Фредера голос был тихим, но имел талант звучать очень мощно, когда это требовалось. Рэдликс рыкнул писарю: «Сидеть». Фредер дёрнул его за руку, делая вид, что поднимает и ведёт к двери. Такого жеста хватило, чтобы бедолага, разрываемый между двух огней, поднялся и поплёлся к выходу, ведя за собой Урсулу и принца.       Заточение Мариона располагалось в подвале тюрьмы. Чем ниже они спускались, тем сильнее ощущали зловоние, а со всех щелей дуло холодом. Джексон находился в самом конце. Когда испуганный писарь открыл дверь, и Урсула с Фредом вошли во внутрь, то вздрогнули они оба. Человек, называемый Джексоном Марионом, лежал на старом матрасе и стонал. Руки и ноги дёргались в конвульсиях, а тусклые глаза были широко открыты. На лице у Джексона было всего несколько царапин, истерзанное тело закрывали плотные слои одежды.       — Джексон! Джексон! — крикнула Урсула и бросилась к нему.       Джексон судорожно замахала рукой и пробормотал:       — Уходи… уходи…       Он не хотел встречаться глазами с Урсулой. Но это случилось. И как только Урсула увидела его мёртвый взгляд, то ветром выскочила из камеры. Она тяжело дышала и ничего не могла говорить. Фредер смотрел через приоткрытую дверь на Джексона и понимал, что пришёл он зря. Он не мог придумать ничего, что можно было сказать этому человеку, потерявшему любимую гордыню и волю к жизни. К тому же Джексон был слишком слаб для откровенных разговоров.       — Фанеса Фарар, — за спиной раздался голос Рэдликса, — вот какой замечательный человек усыпил вас снотворным, смешанным со смертельным ядом.       Тимбер Рэдликс, оказывается, умел не только руками и ногами мучить людей. Следователь гордо ухмылялся.       Фредера никак не оставляла в покое железная дверь, за которой томился Марион. Нашёл кого жалеть! Если б победа была за повстанцами, то в этой камере сидел бы он, такой же одичавший и сломленный. Кровь за кровь — давняя мудрость и безошибочная. Но боги, почему жизнь Мариона слилась с жизнью его семьи? Почему взяла за самое живое, которое, правда, уже как шесть лет считалось мёртвым? Он не палач Мариону и не судья, но под чёрным потолком, возле жутких орудий для признания Фредер ярко видел, кто же на самом деле распоряжается чей-то судьбой, кто конкретно берёт бумагу и перо и пишет, твёрдым почерком выводя короткое слово: «Казнить!». Когда-нибудь через много лет это бремя он примет в свои руки, а пока просто притворяется, что он никто. Хотя стоя сейчас перед Марионом, немного меняет печальное течение закатной реки узника.       Если даже ему не спокойно и больно, что же в таком случае творится в сердце Тобиана?       — Ваше Высочество, вы можете спасти его, если покараете истинного убийцу вашего брата, — сказал Рэдликс.       Убийца Тобиана. Убийца. Вершитель жизни Тобиана… Фредер сжал кулаки. Есть выход! Наконец уничтожить старую тайну и оживить брата и его почти мёртвого убийцу!       Тобиан Афовийский жив!       «Но моё право на престолонаследие…»

***

      Вечерние туманные улицы навевали особенную тоску. Среди тысяч людей Идо чувствовал себя как никогда одиноким. Он обладал всеми достоинствами, чтобы приковывать к себе внимание: подтянутый, красивый, с восхитительной бородкой, к тому же его голова постоянно мелькает на всех печатных изданиях. Но Идо имел удивительную способность быть невидимкой. Его хмурость, его отчуждённость, его незатейливый вид, его серое лицо, он проходил мимо сотен людей в сером картузе, серой рубашке и серых штанах и его никто не замечал. Тимер избрал его на роль разведчика не только потому, что Идо был проходящим. Главная причина заключалась в том, что Идо Тенрик был никем. Он появлялся внезапно и также внезапно исчезал. Он проходил тенью мимо людей, подслушивая их разговор, и слышал в след если только: «Шляются всякие». А за стеной, за углом Идо был незаметнее воздуха.       Собрать сведения о будущих жертвах, узнать об их увлечениях, о местах, что они посещают, о людях, с которыми они чаще всего видятся, в какое время суток непременно бывают дома, как они смогут защитить себя, в чём их слабости — обычное дело для Идо.       Он шёл за ней на расстоянии и, казалось, ветер проносится через невидимое его тело.       Он — сердце. Он — душа. Он — главный механизм Кровавого общества. Он его сила и власть, его могущество и неуязвимость, его незаметность, зрелищность. Его источник жизни.       Что такое Кровавое общество без него, без Идо Тенрика? Да ничто. Сборище мужчин с ружьями. Только он спасает жизнь каждого его члена, только он переносит всех к цели и забирает в убежище тотчас приходит опасность, убеждал себя Идо. Он любил свою гордыню, свою уникальность, он считал себя избранным. Один из немногих, кто покоряет абсолютно всё пространство. Разве что кроме Чёрного океана…       Он и есть Крылатое общество.       Ах да, Крылатого уже нет. Есть только Кровавое.       Кровь и разруха. «На тебе держится общество». Освобождение несчастных от бичей хозяев. «Я невидимка». Месть за покалеченные души. «Но я сердце, которое никто не замечает, пока оно не застучит слишком сильно». Падение в пропасть. «Общество, Тимер, не утаскивайте меня за собой, я хочу, чтобы люди имели возможность жить».       — Здравствуй, Элеонора, — произнёс Идо.       Он шёл сзади неё. И вот он спереди. А она даже не заметила, только уродливый пёс громко залаял, когда почувствовал знакомый запах. Она стоит перед ним, в осеннем платье цвета золота, с плетённой корзинкой на плече, держит за руку малютку и вопросительно смотрит на него зелёными, как лето, глазами.       Он заговорил первым:       — Ты такая грациозная, статная, как графиня или даже герцогиня. Но мерзкий пёс подобран не по статусу. Он портит тебе всю картину истинной аристократии.       Элеонора злобно улыбнулась:       — Если графы позволяют себе ходить в бордели к потрёпанным шлюхам, почему я не могу позволить себе гулять с непривлекательной собакой?       Живчик оскалил зубы. Он ощутил злость и напряжённость хозяйки. А ещё её страх. Это нормально, за Идо могут прятаться освободители, их ножи будут острее всех зубов Живчика.       — Что тебе нужно? — Элеонора обошла Идо. — Я с ребёнком… Давай разберёмся без неё.       — Боишься, — Идо мягко улыбнулся Элеоноре. — Здравствуй, Тинаида, — он уже смотрел на маленькую девочку, робко прячущуюся за мамой. — В наших последних встречах, Элеонора, ты вела себя иначе. — Снова обращается к ней.       Она качнула головой. Гневная ухмылка не сходила с лица.       — Я боюсь только за свою дочь. Идо, если ты решил использовать её против меня, то твой план удался. Если у тебя ко мне другие требования, ты глубоко ошибаешься. Я уже знаю, что без своих друзей ты никто. Идо, ты — никто.       Права. Трижды права! Не смог помешать Тимеру устроить бойню пятидесяти человек. Никто не смог. Не смог. Он протянул руку, чтобы погладить Живчика. Пёс зарычал сильнее, от укуса его сдерживал тугой поводок.       — Но твоя собака не считает меня пустым местом.       — Ненавидит, хотя ты был одним из друзей его прежнего хозяина.       — Просто соратником, не другом.       Тина зажалась за спину Элеоноры, большие глаза широко и испуганно смотрели на Идо. Она помнила его, вернее, короткое появление его тела, когда он забирал Нулефер. «И почему при встрече с Элеонорой меня окружают то мёртвые генералы, то беглые рабы и малолетние истязательницы. то свирепые псы?»       Элеонора задавала себе другие вопросы. О них Идо мог только догадываться, в слух он же услышал:       — Что тебе от меня нужно? Я склонна считать, что тебя отправили приманкой, чтобы заболтать меня и, когда я потеряю бдительность, то убить. Или есть более милосердный вариант — ты явился простым посыльным от моей сестры, она что-то хочет мне сказать.       Идо отрицательно вздёрнул голову.       — Нет, не угадала. Я здесь просто так… Захотелось увидеть лицо, устал любоваться твоей спиной.       Элеонора, трепетно гладя Тину по голове и придерживая сердитого Живчика, хитро проговорила:       — Будь ты другим человеком, то я бы подумала, что ты собираешься меня сам покончить за старые счёты. Но у тебя нет с собой оружия, тебе невозможно пронести с собой охотничий нож или револьвер.       — Может, я храню с собой острую заточку.       Элеонору это насмешило. Она отпустила Тину, но держала злую собаку, и подошла к Идо. Не дрогнула рука, когда она залезла к нему в карманы, расстегнула ситцевую рубашку и проверила внутри, дотрагиваясь до холодной кожи Идо.       — Заточки нет. Говори, что ты хочешь от меня? Я не могу ждать, ребёнок просится домой, и он тебя боится.       Идо не отвечал. Он повторил действия Элеоноры, но только с ней. Дотронулся до гладкой шеи, опустил руку к нежной груди, прошёлся по карманам, складкам платья, и заглянул в корзинку.       — Вот, спица для вязания. Она очень остра. У меня теперь есть оружие.       Живчик разразился лаем, но Идо ловко подошёл к Элеоноре с другой от него стороны и аккуратно вложил спицу ей в руки.       — Оружие, оно твоё. Давай, ты же хочешь от меня избавиться. Или предпочитаешь грубую и жестокую силу? Я готов испытать клыки твоего охранника.       Идо знал, как мгновенно избавить Элеонору от спеси, как создать недоумение на её прекрасном лице. Она сжимала спицу и смотрела на него беспомощно, жалостливо. Вот что такое незнание! Невидимые призраки умеют обманывать людей.       — Что ты хочешь от меня? — спросила Элеонора.       — Теперь ты готова меня слушать. Элеонора, наступают тяжёлые времени, хуже, чем были раньше. Уезжай. Или научись владеть спицей, а после овладей ножом, острым до невозможности, подойдёт и сабля.       Элеонора прискорбно прошептала:       — Тяжелее ничего не станет. С исчезновением моей сестрицы жизнь покатилась в бездну.       Идо поймал её печаль, заметил в Тине дрожь, увидел равнодушие в глазах Живчика.       — Но у Нулефер, которая, по-твоему, живёт во тьме, всё прекрасно. Она поклоняется нашей общей семье — Обществу. И наслаждается грёзами о Чёрном океане. С недавних пор к ней присоединился её приятель Уилл, они неразлучны, когда им удаётся пересечься. Элеонора, ты должна меня слышать. Сегодня такая дата — пятнадцатое айрин! В этот день мы с тобой встретились. Это особенный день. Ты должна принять мои советы.       — Пятнадцатое айрин… Я забыла о нашей годовщине, для меня сегодня годовщина не менее важного события. Год назад, пятнадцатого айрин, я приехала с Нулефер и с Джексоном Марионом в Конорию. С меня началась эта история.       — Неправда. Ты пешка.       — Ты заблуждаешься. Я разрушила штаб отряда освободителей в Рыси. Вдруг, не встреться я на пути Каньете, они были бы живы, а Тимер не стал чудовищем. Я зародила в сестре семя зла, когда согретая моей ласкою она сдала Фьюи и Джину. Я поехала с Нулефер в Конорию и привела в западню. Я разбудила в ней зверя, позволив Казоквару поймать несчастных людей и издеваться над ними. Я позволила нехорошим людям испортить моего ребёнка, Тина… я боюсь, что когда-нибудь в ней будет больше казокварского, чем моего. Год назад я совершила непозволительную ошибку, когда приехала в Конорию.       — Это мелочи. Проблемы одной семьи. Ты же не руководила восстанием, не стояла за бунтами Мариона в Санпаве.       — Моя семья для меня всё, выше какого-то Зенрута. У меня была одна семья, и я её любила, теперь у меня новая семья, её я ненавижу.       Элеонора разжала кулак, в котором лежала спица, посмотрела на неё, и стремительно сжала ограничитель. Острый конец спицы был направлен на Идо. Рука поднята, голос прозвучал зловеще:       — Я начала, я и уничтожу.