Вокзальный запах приятной свежестью щекотал нос. Фырчали поезда, бежали опаздывающие люди, настенные часы били полдень.
— Следующая станция — город Хаш! — кричал на перроне проводник.
— Сестра, скорее, поезд без нас уедет! Почему мы вышли на чужой станции? — Майк схватил Люси за рукав и потянул обратно в поезд.
Она сжала его ручонку и ласково улыбнулась:
— Мы немного прогуляемся по этому городу. В Хаш поедем завтра.
И Люси набрала полные лёгкие воздуха. Рысь, это она была! Чувствовался северный холодный воздух, за вокзалом виднелись верхушки елей и сосен, люди, спешившие на уезжающий поезд или только сошедшие с него, были в меру приятно одетые и с хорошим расположением духа. И всё такое светлое, яркое, живое. Оставшиеся зимовать птицы, и те кричали наперебой, пытаясь обогнать длинную цепь вагонов. На перроне стоял памятник символу и имени города — грациозная рысь. Памятник поставили в этом году, раньше Люси не видела его. Рысь сидела, сомкнув четыре лапы вместе, осматривая королевским взглядом приезжих. И кто придумал назвать королём зверей льва, когда вся царственность затаилось в медных рысьих глазах? Люси поправила Майку шарфик и застегнула на своей накидке верхнюю пуговицу.
— Пойдём, Майк, поищем извозчика, — сказала Люси, поднимая чемодан, в которым были сложены её вещи и вещи брата.
— А мы куда? — мальчик ничего не понимал.
— К моим друзьям, — Люси снова улыбнулась.
Люси всегда трезво и решительно подходила к своим планам, шагам, действию: она не имела права предаваться необдуманности, рискуя в случае провала заслужить господское наказания. Но, как только проводник, похрустывая ломтём хлеба, пробурчал, что поезд приходит в Рысь, что-то щёлкнуло. Люси не могла проехать мимо города, в котором она родилась. И мест, где взращивали её.
Добрый прохожий, возвращавшийся домой после отдыха у тётки, помог донести ей чемодан до извозчика и даже нашёл ей этого самого извозчика — крестьянина, добирающегося на худенькой лошадёнке к себе домой по дороге, затрагивающей и имение Свалоу. Люси поблагодарила его. А про себя подумала, видела ли она когда-нибудь раньше этого человека. Может и видела… Но он проходил мимо, не обращая внимания на тихую горничную, несущую за госпожой сумку. А тут Люси стала фанесой в бархатном чёрном платье, на её голове была тока с перьями. Крестьянин также не знал, кого он везёт. Насвистывал весёлую песенку, иногда прерываясь на вопрос к своей спутнице.
— Вы к Свалоу, фанеса, едете? Они ль родня вам или так, друзья-знакомые? Я что-то не слышал, чтобы к фанинам Свалоу родственники приезжали… Живут они открыто, любят гостей созывать на вечера, но вот не слышал, чтобы к ним родня заезжала. Поумирали что ль все у них? Хотя чёрт их поймёшь! Слыхал, младшая дочь Свалоу освободительницей стала, а старшая, б-ррр, замуж за какого-то Газосвара вышла.
— Я… жила здесь кое-какое время, — ответила Люси. — Думаю, надо проведать своих друзей.
— Так, значит, вы друзья, а я ж решил, родственница, — засмеялся мужик.
Люси повернула голову на чащобу леса. Что же будет дальше? Не хотелось, чтобы имение Свалоу воцарилось в памяти как последнее, что она увидит в этой жизнь. Но так и будет, если она не сумеет спасти отца, ради которого она и поехала в Санпаву. Без которого и не вспомнила бы про Рысь, где и разлучили её много лет назад с отцом… Люси решительно гнала от себя дурные мысли. План ей казался безупречным. Из каторжных клеток осуществить побег заключённым всегда мешала одна вещь — ошейник со следящим винамиатисом как у рабов. Когда она приняла из рук Идо Тенрика ключ в цветной подарочной коробочке, проблема решилась. Люси так видела освобождение отца: она заходит к нему в комнату для свиданий, ждёт, пока от двери уйдут охранники, снимает с него ошейник, достаёт зелье превращения, и они с отцом меняются местами. А дальше просто для отца. Он уходит в её платье и в её теле, встречается с друзьями Люси и Бонтина и быстро, как можно быстрее, покидает с Майком Зенрут! Для Люси сложнее. Дождаться, когда охранники отведут её в трактир — пока заключённый на поверхности, он имеет право посещать это злачное место, — смешаться в толпе других осуждённых бедолаг, превратиться в себя, снять ошейник и скорее покинуть клетку. Если не получится, её на следующий день опустят в шахту, откуда Люси уже ни в своём теле, ни в обличие отца не выберется.
Но Люси рассчитывала на свои силы. Ей и так много чего удалось! Друзья, храбрые и славные освободители, никогда и ни за что не примыкавшие к Тимеру и его бойне, согласились ей помочь. Нулефер и Идо дали ключ. Принц Фредер подарил зелья. Для Люси его подарок был неожиданностью. Фредер вручил ей две бутылочки и сказал, что хочет внести хоть какую-то лепту в её рискованное дело. Он долго разъяснял, как пользоваться зельем, говорил, чтобы Люси раньше времени не отпила ни миллиграмма, чтобы не нарушить эффект, говорил, чтобы она не ждала, пока растворится полностью волос, опущенный в жидкость. Хотя Люси и без его подсказок знала все эти тонкости. Бонтин давно рассказал. Она уже придумала, что ключ спрячет в своих волосах, под шпильку. Даже если охрана посмотрит на её нижнее бельё, никто не догадается притронуться до рыжих волос, собранных в тугой пучок. Зелье будет в пирожках. Целых две бутылочки пронести невозможно, как бы она не старалась, а одной или двух капель недостаточно для превращения. В маленьких капсулах, засунутых в пирожки, она спрячет капли волшебного зелья — в яблочных пирожках для себя, в капустных для отца. В камере она разломит пирожки и выльет содержимое в стаканы для воды. Безусловно, при входе в крепость у неё заберут несколько пирожков для проверки, вдруг там яд, или ключ, и поэтому со вкусной начинкой будут самые ароматные и красивые пирожки, а в прогоревших и невзрачных будет спасение для отца.
Люси так задумалась о своём, что не заметила: приехали. Крестьянин высадил её у ограды имения и пожелал славного дня. Да уж, славы желали и для Нулефер, и для Тобиана. Теперь и её через наступил. Люси шла по липовой аллее, ведя за собой Майка, и озиралась по сторонам. Ничего не изменилось! Имение Свалоу краше всех округе. Липы ровно стояли у дороги, за ними расстилались кусты сирени и шиповника. У самого дома росли рододендроны.
— Майк, поздоровайся, когда увидишь взрослых людей, — Люси напомнила брату о правилах приличия.
Их ждать долго не требовалось. Скоро выскочили садовник Питар, мальчишка Фэрт, конюх Юнес, его отец, и рыжая конопатая горничная Арра, подруга Люси.
— Люси! Люси! А мы не ждали тебя! Ох, повернись, дай на тебя посмотреть!
— А это кто за тобой? Неужто ребёнка родила?
— Так это её брат, сынок! Какое у тебя платье! Люси, ты надолго?
— Люси, как живётся на воле? А мы слышали, мы слышали, что ты стала свободной женщиной! Элеонора тебя продала, а тебя, хоп, и освободили! Ну поздравляем тебя! Хоть ты из нас в люди вышла! — воскликнула Арра.
— Да, я свободна, — кивнула Люси и обняла старых друзей.
Если бы можно ей было зацеловать их до смерти, она бы зацеловала. Чувствовалось, что вернулась в семью, к друзьям, в дом. Если существует родство между людьми на каком-то духовном, неосязаемом уровне, то Люси окунулась в него. И ушли прочь старое одиночество и тоска, давние, такие древние дни, когда родителей продали, а она никому была не нужна. Люси не винила никого в прошлых страданиях, особенно своих товарищей.
— Люси? — послышалось удивлённое эхо.
Из дома вышел Оделл Свалоу. Глаза у него были непроницаемы, холодны, лоб наморщен, скулы сжаты. Люси увидела неловкость на лицах друзей-рабов, когда появился хозяин. Однако Оделл недолго разглядывал Люси упрямым мрачным взглядом, он улыбнулся и спустился вниз с лестницы.
— Здравствуй, Люси. Я рад, что ты не забываешь нас. Ну, могу от чистого сердца поздравить тебя! Ты больше не рабыня, ты полноправный человек!
— Спасибо за ваши тёплые слова, фанин Свалоу, — сказала Люси. При слове «фанин» рабы повернулись на Люси, но она не показала виду, что это обращение как-то значит, что-то меняет. Фанин и фанин, Люси произнесла его с такой лёгкостью, будто всегда Оделла называла фанином.
— Свалоу? Это тот самый!.. — крикнул Майк со злом.
Люси прервала его и подтолкнула к Оделлу:
— Мой братец Майк.
— Рыжий, похож на вашего отца, — ласково сказал Оделл.
Люси ответила улыбкой.
— Заходи, Люси. Будешь гостьей у меня, — Оделл рукой показал ей на дверь особняка. — Питар, отнеси чемодан в гостиную!
Люси взяла Майка за руку и вошла в дом. Оделл сразу указал ей на гостиную комнату, отдавая одновременно домашним рабам приказ накрыть стол для гостей. Рабы зашуршали, зашумели, ставили тарелки с пирогами, кусочками торта, приносили конфеты, разливали вино. Люси стояла в сторонке, находясь будто в прошлом. Год назад она сама так бегала, когда кто-нибудь приезжал к Свалоу в гости. Но теперь всё изменилось. Горничная Арра, ответственная за стол, шикнула Люси:
— Садись на стул! Не стой как неживая.
И Люси села. Пока рабы готовили небольшой стол для двух взрослых и одного ребёнка, Оделл молчаливо сидел во главе стола.
— Фанеса Свалоу в гостях? — спросила Люси. — Я её сегодня не смогу увидать?
— Нет, — у Оделла сузились брови, — Ханна здесь не живёт. Мы развелись.
Ещё одно ошеломление! Сколько Люси себя помнила, супруги Свалоу никогда серьёзно не ругались, в изменах замечены не были. Но развелись так развелись, Люси не стала спрашивать, почему и кто виноват. Хоть и хотелось знать, но не её это дело. Жалко, что Ханну так и не увидит. Интересно, Ханна бы так же радушно звала её к столу?
Майк был хмур, он же слышал от сестры, что Оделл Свалоу был её хозяином, продавшим когда-то их маму и папу. Но ложка варенья, булка с джемом, овсяное печенье постепенно заставляли мальчика забывать, у кого он находится в гостях. Майк с аппетитом ел и иногда влезал с детскими вопросами в разговор взрослых. А Оделл и Люси разговаривали о всякой ерунде.
— Этот джем из инжира, — рассказывал Оделл. — Вчера мне привезли. Попробуй, Люси, и посоветуй, заказывать у Эндерсов ещё джема?
Видно было, что Оделлу неловко всерьёз начать настоящий разговор с Люси. То ли стеснялся, то ли боялся, то ли просто не знал, что спрашивать у бывшей своей рабыни, поэтому Оделл говорил о вкусностях и рассказывал про окотившуюся шестицу назад кошку. Ненароком он спросил:
— Ты приехала остаться в Рыси?
— Нет, я еду в Санпаву навестить нашего отца на каторге.
Оделл мгновенно сжал губы, сконфуженно промолчал и снова перевёл разговор про новорожденных котят. Люси решила, что отговариваться им больше нельзя.
— Фанин Свалоу, а как вы поживаете? Я, как стала свободным человеком, то потеряла с вашей семьёй связь. Как у вас жизнь идёт?
Оделл стиснул в руках ложку. Он ожидал, что Люси спросит его про семью, но вовсе не желал рассказывать про себя. Придётся, если позвал Люси в свой дом как гостью, ответить на такой простой вопрос.
— Худо всё стало. Нулефер. Моя дочь разрушила мою семью. Ханна так трепыхает над ней, не верит, что Нулефер, находясь в здравом рассудке и с полной свободой действий, сама перешла на сторону кровавых освободителей. Я пытался доказать ей обратное, что наша дочь стала чудовищем и мучителем, но Ханна всё ни в какую, за доброе имя Нулефер готова была мне в глаза вцепиться. И мы развелись. Не могу я по-прежнему называть своей дочерью человека, который несёт страдания миллионам людей, и неважно, заслужили их люди или нет. А Ханна не готова смотреть на моё отвращение к Нулефер. Вот, я сижу здесь, а Ханна бросила свой завод и отправилась спасать Нулефер. А так что ещё сказать? Дела идут у меня плохо. Когда Нулефер стала террористкой, то многие мои покупатели и партнёры отвернулись от меня. Люди не хотят связываться с носителем фамилии Свалоу, у многих рабовладельцев кто-нибудь да пострадал от освободителей. Тут недавно меня вообще обвинили в связи с освободителями! Месяц назад было у нас в Рыси неудачное покушение на одного промышленника, он выжил, хоть и лишился пальцев руки. Мы с ним с последнее время в большой ссоре состояли, поругались, что он мне продаёт некачественные вагонетки. Так он сказал, мол, я попросил Нулефер натравить на него освободителей. Я весь в долгах, боюсь, что может настать день, когда мне придётся продавать своё имущество… Но я в последнюю очередь, если уж опущусь на дно, начну распродавать своих людей. Думаю, надо просить помощи у Казокваров…
«Нет, не вмешивайте Казокваров! Они безжалостны! Лучше продайте всех рабов, разлучите семьи, но не нужно Казокваров! Оставьте Рысь для хороших людей!» — захотела закричать Люси, но вместо этого вежливо сказала:
— Да, Казоквары вам могут оказать помощь, они пользуются защитой у королевской семьи. Но не помешают вам Афовийские?
— К чёрту Афовийских, — выругался Оделл. — Им сейчас до меня и дел нет, забыли, как меня зовут. Война на пороге. Я сам это постоянно вижу по людям, бегущим из Санпавы в Рысь. Правительство скрывает правду о войне, но люди предчувствуют и спасают свои жизни. А куда им бежать, как не в ближайшую Рысь?
Санпава. Боги, и почему эта земля настолько проклятая? Даже её отца отправили работать в шахты Санпавы.
— Фанин Свалоу, а фанеса Свалоу… Какую она сейчас фамилию носит? — полюбопытствовала Люси.
— Ханна осталась той же Свалоу. Какую фамилию ей брать, если до нашего замужества у неё фамилии не было никогда? О, Люси, кстати, а как тебя теперь зовут?
— Люси Кэлиз.
— Кэлиз… — Оделл замолчал. Чтобы восполнить неудобную паузу, он крикнул рабу: — Налей мне ещё чая! — и перевёл взгляд на Люси. — Решила называться как мать и отец…
— Да, это их первая в жизни фамилия, хоть и ложная. Для меня она настоящая. Фанин Свалоу, люди в доме знают, что я получила свободу, что у меня появился братик. Это Элеонора им рассказала? Она приезжала?
— Нет, — мотнул головой Оделл. — Я сказал. А мне Элеонора сообщила. Элеонора сама не приезжала, ей не до Рыси. Я ждал дочку в гости, но она попросила, чтобы я сам приехал к ней. Элеонора-то в положении, ребёнка от Эвана ждёт. Надеюсь, что к кислору я выкрою себе свободные шестицы и навещу её.
— От Эвана… Вы меня извините, но я не могу поздравить Элеонору с появлением малыша, — тихо сказала Люси, позабыв про вежливость. — Я огорчена, что Элеонора станет матерью будущего Казоквара.
— Да, я тоже, — Люси увидела сожаление в глазах Оделла. — Мне не верится, что моя кровь соединится с кровью Казокваров. Они точно прямые потомки дьяволов. И мой внук будет такой же… Не верится!
«Но почему ты разрешил дочери вступить в этот брак? — кричала внутри Люси. — Зачем ты отдал им свою единственную внучку Тину?» Она посмотрела на Майка, брат уплетал конфету. Вот что сделала добрая улыбка Оделла с её братишкой, который считал, что Свалоу тоже плохие люди. Тем временем рабы наливали в чашку Люси новый чай, вытерли с пола капли, случайно пролитые ею.
— Как ты живёшь? — спросил Оделл. Тоже перестал смущаться.
— Хорошо, — ответила Люси со спокойным выражением лица. — Мне помогло, что я умею ухаживать за детьми, поэтому с Майком я справляюсь. Иногда мы живём вдвоём, иногда с нами живёт мой хороший друг Бонтин Бесфамильный. Вы знаете его, он ранил Дриса Казоквара. Я подрабатываю в бакалейной лавке, а так мы довольствуемся в основном деньгами, которые Бонтин получил в качестве награды, что сдал моих родителей властям.
— Рад за тебя, — честно ответил Оделл.
Он не шелохнулся, когда Люси напомнила про родителей. Её разозлило это. «Ну скажи хоть что-нибудь! Вспомни, что я тоже была рабыней. Ну вспомни же!».
— Люси, ты поддерживаешь связь с Нулефер? — внезапно молвил Оделл. — Может быть, хоть раз общались?
Да. Она разговаривала с ней! Взяла от неё ключ и обещала вернуть. Но вслух Люси сказал другое:
— Нет, я не слышала про Нулефер ничего с тех пор, когда она вступила в Кровавое общество. Если кто-то из наших общих знакомых и видится с Нулефер, мне про это не рассказывают.
— Вот как, — протянул Оделл. — Неужели никто их не остановит?.. Сколько людей погибли зазря… Кам, друг твоего детства, умер по вине освободителей. Его случайно подорвали в имении Фетера. Я не знаю, кто будет следующим, может быть, даже я сам! Я отрёкся от Нулефер, ей нет смысла меня больше защищать и любить. Также нет желания защищать моих людей, которые не шибко жалуются на меня. Я хотел дать Каму свободу, когда он повзрослеет, он был ответственным и умным мальчуганом, но освободители по-своему освободили его. Сделали свободными от жизни.
«Мои родители тоже были умны. Но вы и пальцем не пошевелились, чтобы отблагодарить их за службу, за усердие, за преданность! Они бы вам собрали миллионы аулимов, миллиард, если бы вы только сказали! Отплатили каждым бимом за проеденную у вас еду, за ношенное платье, за сотню рабов, которые вы купили бы, чтобы занять место моих родителей! Они намекали вам, что хотят стать свободными, но вы не слушали! Вам нужны были преданные слуги, которых нельзя заменить, вы поэтому закрывали глаза на их мечту. Кам не был вам так предан, он умел и не боялся спорить и осуждать».
— Соболезную его родителям, — сказала Люси. — Я любила Кама, он был моим другом.
Оделл горько вздохнул.
— Люди уходят… Люси, ты когда уезжаешь в Санпаву? Сегодня вечером?
— Нет, завтра на утреннем поезде. Я должна была сегодня ехать, но я вышла на вокзале, захотела сильно посмотреть на родные края.
— Ты уже нашла место, где будешь ночевать?
— Ещё нет, я после вас в отправлюсь искать гостиницу на ночь.
Оделл улыбнулся.
— Люси, оставайся у меня. Переночуешь в комнате для гостей, вздумала болтаться по городу вечером с ребёнком и чемоданом.
Люси взглянула в зелёные глаза Оделла. Он говорил без каких-либо тёмных помыслов. Люси перевела взгляд на рабов, те радостно кивнули ей. За такой гостьей, как она, они не прочь поухаживать.
— В комнате для гостей… — с оттенком зависти сказала Люси. — А год назад у меня не было даже своей кровати, я спала на ковре у Элеоноры. Фанин Свалоу, вы так не радовались, когда видели меня. «Добрый день, Люси». Может, иногда ещё добавляли: «Как настроение?». Год назад я была незаметной мышью в этом большом муравейнике лиц, но сейчас я сижу с вами за одним столом, мой брат ест лучшие сладости Рыси, ваши рабы выполняют мои прихоти. Что же такое изменилось, фанин Свалоу? На моей шее нет больше ошейника. Так проблема в одной только шее? Фанин Свалоу, я не забыла, что вы отобрали у меня отца и мать. Вы сделали меня сиротой при живых родителях. К сожалению, я никогда этого не забуду. Я стала свободной, и всем сразу интересно, как я живу, но, когда была рабыней, я была вам безразлична. Я ходила по людям в поисках хлеба, кто как мог, так и кормил и давал спать мне. Если бы не Элеонора, жена и мать Казокваров, я бы погибла. Вы думали, что рабы позаботятся обо мне? Но им никто не приказывал этого делать, а без приказа у них хватает хлопот, каждый вынужден выживать сам и заботиться о своих родных. Так устроен любой человек. А сейчас вы закрываете глаза, что ваша дочь и внуки стали частью… дьяволов, как вы называете.
Оделл слушал Люси с непроницаемым лицом. Майк отвлёкся от угощений и широко раскрыл рот, вылупившись на сестру.
— Если вы думаете, что я злюсь на вас, фанин Свалоу, вы ошибаетесь. Давно прошла злость, я не вижу смысла жить старыми обидами и злиться. Тем более, мы ещё встретимся. Я чувствую, когда-нибудь я ещё приеду навестить своих товарищей, ваших рабов, фанин Свалоу, из-за них я вышла с поезда, не из-за вас. Нулефер… Если она объявится, я захочу встретиться с ней, Нулефер я уже давно простила. Я благодарна вам, Ханне, Элеоноре, сильно благодарна, честное слово, что жила у вас, вы сделали из меня человека. Мне, правда, жилось у вас очень хорошо, было даже весело иногда помогать вам готовится к празднику и встречать гостей, я любила играть с Тиной, она была для меня как младшая сестрёнка. Я вам благодарна, и мне не хочется уезжать из вашего дома, в котором прошла моя жизнь. Но оставаться здесь как почётная гостья, помня, как из этих комнат я выносила ночные горшки, я не намерена.
Люси встала и взяла Майка за руку.
— Пойдём. До свидания, фанин Свалоу. Спасибо за всё хорошее. Разрешите мне немного побыть с моими друзьями.
— Хорошо, — тяжёлым голосом произнёс Оделл.
Родной чужой дом. Люси испытывала странное состояние, не зная, довольна ли она, что заехала к Свалоу или нет. Гладкие белые обои с золотым тиснением, блестящие полы, узоры на вазах и цветы, растущие в этих вазах — всё было своим и узнаваемым до мелочей. Люси дёрнула ручку комнаты Элеоноры. Открыто. Зашла, и чуть было не позволила дать волю слезам. В этих светлых стенах пролетела её жизнь. Люси видела словно через отражение зеркала себя. Она стоит у окна и застёгивает корсет Элеоноре. Видела, как она расставляет цветы, слышала колыбельную, которую пели Тине. Нет… Не могло быть это её жизнью, не могло быть её частью! «Я начала жить девять месяцев назад», — пришло к Люси неутешительно осознание.
— Ты плачешь, Люси? — спросил Майк.
— Я? — удивилась она. Люси не чувствовала собственных слёз.
За особняком она отыскала высокие качели и села на них. Качелей было четыре штуки, Оделл смастерил их для Нулефер и её подружек, что будут приходить к дочери в гости. Но на качелях в основном катались маленькие рабы.
— Майк, иди, поиграй с теми ребятишками, — Люси хотела побыть на время одна, даже без Майка, и отправила играть его с перепачканными ребятишками лет семи-восьми.
Облака были так близки. С каждым раскачиванием Люси приближалась к ним, чувствуя, что окунается в белоснежный пар, из которого состояла небесная перина. Божественная лёгкость! Вот она свобода, вот надежда на спасение, вот истинный покой. Понятно, почему Тобиан стремится в облака, почему не желает опускаться на землю. И почему она избрала своим путём землю? Отец… Да, это жертва ради него. Ради Майка, ради утешения матери. Люси раскачивалась сильнее, взлетала выше, последний глоток воздуха… И это в имении Свалоу!
— Эй, Люси! А вот и ты!
Люси не заметила, как её окружили подружки. Роберта, курчавая повариха; ещё одна повариха, толстенькая девушка, носящая хозяйское имя Тинаида; смуглая Сэм с короткими волосами, родившаяся в семье шахтёра; Арра, работающая по дому, такая же рыжая, как Люси, только с кучей веснушек, буквально съевших её бледное тело.
— Люси! — девушки бросились в объятия к ней. — Ой, Люси, как мы скучали по тебе! Люси! Как ты изменилась! А это что? — Роберта задёргала рукав платья. — Никак бархат! Одежда явно не домотканая, дорогая?
— Нет, — призналась Люси, — я не покупаю дорогих себе вещей.
— Это тока? — присвистнула Сэм. — Тебе бы только лицо вуалью закрыть! Красота будет!
Люси засмеялась.
— Мне вуаль не идёт. Девочки, а, девочки, а что вы обо мне да обо мне? Вы как? Я ж приехала, чтобы с вами повидаться! Вы тоже изменилась! — Люси увидела сразу, что подружки стали взрослее и краше, груди у них за год выросли, лица огрубели. Она так и осталась маленькой девочкой, которой на вид дашь лет четырнадцать.
— Мы ух! — крикнула Роберта и покачала свои груди. — Я и Жак, мы того… Ну мы вместе! Тинаида тоже, родит через пять месяцев.
У толстой Тинаиды гордо заискрились глаза. Но Люси погрустнела, ещё один в мире появится человек, который родится и помрёт вещью. И почему все повторяют ошибки своих родителей, плодя новых рабов? И почему гордятся тем, что подарили не себе дитя, не себе! — а хозяину нового рабочего мерина или кобылу, для каждодневной вечной работы. Выращенные невольники вообще в двенадцать лет стремились познавать взрослую жизнь, хотя знали о последствиях, словно кровь их неизвестных вольных отцов руководила разумом и поступками.
— А ты, ты с ним живёшь? — на соседнюю качель влезла Арра. — Я слушала ваш с Оделлом разговор, когда обслуживала вас, — в разговоре с другими рабами Арра всегда называла своих хозяев по имени, не терпя слово «господин». — Ты живёшь с этим… как его… Бонтином?
Люси сильно зарделась.
— Вдвоём просто удобнее за квартиру платить. Девочки, о такой глупой теме вы заговорили, расскажите лучше о себе. Я вас год не видела!
Что тут началось. Девушки загалдели, затрещали, перебивая друг друга. Жизнь, конечно, у рабынь Свалоу не была наполнена невероятными историями, интересными приключениями. О своей однообразной работе говорить не хотелось, оставалось рассказывать про своих родных и про соседей. Да только про родственников посплетничать могли Тинаида и Сэм, Роберта и Арра были выращены и куплены Оделлом, когда им было по шесть лет.
— Сэм, Сэм! — вдруг закричали трое мальчишек, с которыми играл в сторонке Майк. — Мы есть хотим!
— Сэм, почему они тебя зовут? Поварихой тебя Оделл сделал? — спросила Люси.
— Да нет, — Сэм невесело махнула рукой. — Я им просто вместо няньки. Господин Оделл купил выращенных мальчиков для шахт, а в доме нашей семьи они должны жить. Вот, и нянчусь я, отцу с матушкой нет времени до чужих детей. С нами пятеро ребят живёт, эти трое, которых ты видишь, и ещё двое где-то бегают. У господина Оделла, как Нулефер стала освободительницей и как госпожа Ханна ушла, плохо с деньгами стало, — Сэм перешла на шёпот. — Пришлось вместо взрослых мужчин накупить детей по дешёвке. Герцог Огастус обманул господина Оделла. Он дал ему новые земли, приказал разведать местность, заняться сероземельником, заключить контракты на поставку сероземельника, а потом отобрал землю. Герцог обещал господину Оделлу, что даст новых рабов. И дал, но рабы его не годились для тяжёлых работ. Одних детей и калек дал, господину Оделлу поздно было от них отказываться, ему сначала пришлось подписать куплю-продажу, потом только разрешили увидеть людей. Люси, пока мы работали в шахте Огастуса, произошёл взрыв, в шахте не только сероземельник был, но и уголь оказался. Его газы взорвались, семьдесят человек погибло, мой папа едва ноги не лишился, маг-целитель все кости и ткани сращивал. Потом герцог дарованные земли отобрал, но своих покалеченных рабов оставил. Люди из Конории, приехавшие от герцога, сказали, что без шахты, рабов и денег господина Оделла оставила Нулефер.
— Люси, ты-то с Нулефер общалась? Знаешь, что там освободители думают? — с серьёзным лицом спросила Тинаида.
Куда без Нулефер? Люси даже была удивлена, что про неё спросили так поздно. Лица рабов умеют врать, ложь помогаем им выживать. Но сейчас вся гамма чувств появилась у подруг: взволнованны, напуганы, и уж потом, удивлены, что их госпожа стала освободителем.
— К сожалению, не знаю, — соврала Люси.
— Ты сама за них? — спросила Роберта. — Твои родители дружили с Каньете. Но вот их сын, Тимер, не нравится он нам.
Для Люси был задан трудный вопрос. Она пожала плечами, как тут ответить? Она ненавидит убийства и кровь, но свобода, но её отец. Скажи ей, отец или жизнь сотни людей, не задумываясь выбрала бы отца. Она пробовала уже стрелять.
— Я не одобряю действия Кровавого общества, — честно ответила Люси. — Если бы они сражались ради нас, то их можно было понять, но освободители, кажется, сами не понимают, что хотят. Королева Эмбер никогда их не устрашится, никогда… На диалог Кровавое общество не согласно. Я слышала благодарность от бывших рабов Грэди и Линде, которые освободили их. Людей, благодарных Тимеру, пока что не встречала.
Подруги призадумались, через минуту молчания Сэм выпалила:
— Я боюсь, что освободители могут напасть на господина Оделла! Его убьют, а нас, если мы и сбежим, то поймает полиция. Нашей хозяйкой станет госпожа Элеонора, господин Оделл записал всё своё имущество и нас всех на неё одну в своём завещании. Хоть вешайся, если господин Оделл умрёт.
— Почему? Элеонора никогда вам не причинит вреда! — смутилась Люси, обидевшись в душе, что так несправедливо Сэм относится к Элеоноре. — Она никогда не была жестока ко мне, и к вам не будет.
— За Элеонорой теперь Казоквары стоят, — за Сэм ответила Арра. — Элеонора нас защитит? Она не защитила даже свою сестру.
С Аррой Люси не могла спорить. Время меняет людей, Свалоу уже не те. Всё не то, даже подруги стали женщинами. Люси забралась на качели и раскачалась. Воздух ударил в лицо, платье задралось. Люси видела сказочные облака прямо перед глазами. Монстр, с длинными когтями загребал маленькие белые комочки пуха. «Конория сделала беспощадной даже Рысь», — прошептала Люси. Куда облака плывут? На север? В Камерут? Скоро там будет их с отцом и Майком дом, когда Зенрут сойдётся в кровавой войне с Камерутом. Там будет их новый очаг, остались считанные дни. Но если что-то пойдёт не так… Люси вспомнила свой первый пробный выстрел из ружья. Запах пороха всё же прекрасен. Она согласна на кровь.
Конория не сломала её. Конория дала ей силы.
***
Голые ветви персикового дерева били в окно, в форточку дул прохладный морской воздух, дети смеялись, бегая друг за дружкой. Внутри стоял запах свежемолотого кофе, чернил и хрустящей новой бумаги. От газетных вырезок, журнальных листов, покоившихся в стопке книг, шёл приятный запах краски.
— Вот, глянь, краснолицые вчерашней ночью в Санпаве повязали аж целую семью, малые дети сидят в родителями в темнице. Своих приятелей с молочными зубами убеждали стоять за Мариона до последнего, — журналист «Голоса», Нейл Байтер, положил перед Тобианом полицейские сводки.
— Не удивлён, — поморщился Тобиан. — Не убили, и то хорошо. В Санпаве каждая, чёрт побери, собака под наблюдением. Чего было ожидать, когда люди на стачки и протесты выходят едва ли не каждую шестицу. В них стреляют, а они только сильнее рвутся. Пока союзники Мариона поджигают дома в Санпаве, Кровавое общество может отдыхать. Для губернатора Бейли одна сейчас задача — не пустить недовольных в Конорию.
— Да и в Конории были возгласы. Вчера я сам проходил по площади Славы, вижу, толпа людей. Ума хватило остаться в стороне, слышу, кричат: «Дайте Мариону жизнь, иначе убьём вас, Афовийские!». Ну, краснолицые не заставили себя ждать, за десять минут повязали всех, — сказал журналист.
Нейл Байтер, пятидесятилетний мужчина с длинными чёрными волосами, через которые проглядывала седина, ногтем водил по полицейским выпискам. Он него пахло кофейной гущей, пальцы были чёрными от чернил. Иногда к журналисту заглядывал Тобиан, посидеть, поговорить, разузнать что-нибудь про новые статьи да кой-какие подробности из полицейской жизни. Нейл Байтер приходился двоюродным родственником нескольким служивым и знал больше, чем полагалось простому журналисту.
— Санпавчане начали добровольцами вступать в армию. Но не в нашу, а в камерутскую. Полки камерутчан-то в Санпаве стоят, не так далеко идти бесстрашным новоявленным воякам. Если королева объявила своим врагом нашего Мариона, мы станем её врагами, заявляют они. Бонтин, так что написать санпавчанам? Твой голос они обязательно услышат. Ты стал героем, освободив пятьсот людей.
Тобиан постучал ногой по столешнице.
— Я не герой, оставь это слово для других.
«Освободил пятьсот и не могу спасти жизнь одному».
— Напиши вот что. Бесфамильный Бонтин принимает любой выбор жителей Санпавы. Но просит одно — избежать бессмысленных жертв. Я против убийств. Если они хотят сражаться за Камерут, то пусть знают, что смердный запах крови для них не поменяется.
Нейл пристально посмотрел на Тобиана и через минуту кивнул. Да будет по-твоему. Он застрочил пером по белой бумаге, буквы быстро и аккуратно ложились замертво на лист. Тобиан знал, что его слова не напечатает никакая зенрутская газета, особенно «Голос», который зачитывается по утрам Эмбер и столичным придворным. Нейл Байтер использовал работу в «Голосе» как маскировку, он прикрывался своим положением журналиста и собирал материал, что мог потребоваться мирным освободителям, узнавал заранее о планах полицейских и предупреждал членов какой-нибудь сходки до начала облавы. Нейл содержал «Зарю», что была запрещена, и там печатал свой истинный голос. Тобиан, будучи ещё рабом Казоквара, в поисках союзников наткнулся на след Нейла и вошёл с ним в дружбу. Тобиан нуждался в вестях о стране и за её пределами. Нейлу и освободителям нужен был человек, связывающий их со дворцом.
— Как Эмбер не понимает, что никто не верит в виновность Мариона? — задал Нейл риторический вопрос. — До его признания в убийстве принца санпавчане сидели ещё смирно, не кусаясь. В провинции стоят чужие войска, со дня на день грядёт война за Санпаву, Кровавое общество всё ещё живо, приближается годовщина зимнего восстания! Нет, и в такое время казнить Мариона!
— Перейдя дорогу Афовийским, Марион воздвиг перед ними пропасть. Когда они его убьют, тогда земля вновь утрамбует бездну. Так считают они.
«Не они. Он», — думал на самом деле Тобиан. Мать была не причём, Огастус избрал её своим орудием для свершения правосудия, Фредер и вовсе бился за освобождение Мариона. Но Огастус решил коротко — смерть. И предстать перед ним, значит, пойти против королевства. Мать всё и отказывалась от разговора с Тобианом. Она своим молчанием говорила — и семья не на твоей с Марионом стороне.
Тобиан взял в руки газетные выпуски. Ах, натиск санпавского недовольства заставлял даже прожжённых и верных королеве союзников писать про короткие бунты в Санпаве. То днём люди напали на кортежи чиновников, то ночью пытались проникнуть в тюрьмы и освобождать любых осуждённых, репетируя бегство Мариона. Камерутской армии они передавали свои деньги, сдавали, как в ломбард, украшения и золото, записывались солдатами. «Люси, ты где-то там». Вот понадобилось именно в это неспокойное время Люси навестить отца! Тобиан отговаривал её, но Люси была упрямицей не лучше него. Надоело ждать, не может больше получать она от отца лживо радостные письма. «Ты каждый день разговариваешь со своим мёртвым отцом, а я хочу хоть раз увидеть своего, живого!» — Люси ударила его по больному.
«Это не та Люси!» — кричал Тобиан. Её выстрел в окно стоял в ушах так громко, как не звучала даже зимняя конорская пальба. Он думал броситься за ней в Санпаву, но Люси остановила его. «Со мной ребёнок, Майк. Тобиан, я не сглуплю. Я просто хочу встретиться с отцом. Я вернусь к тебе, Тобиан».
«Нет, я должен был поехать вместе с Люси», — он чувствовал неладное.
— Бонтин, как побочный член Афовийских, ты что-нибудь можешь сделать для смягчения наказания Мариону? — Нейл отвлёк Тобиана от мыслей. — Я нутром чую, что Мариона казнят. Только Санпава… Эта самая крупная ошибка в истории со времён падения Неонилиаса.
— Нейл, я пытаюсь призвать Афовийских к рассудку. Но они скорее послушаются случайного человека с улицы нежели меня. Я сам тревожусь за Санпаву, её судьба мне не безразлична.
«Ложь! — воскликнул себе Тобиан. — Джексон Марион теперь часть меня, мой погубитель, мой приговор. Я не могу позволить отобрать у него жизнь. Я не стану причиной его смерти!».
Нейл опёрся на стол, мотнул для начала головой. Нейл любил свои длинные волосы, они придавали ему особый шарм. Женщины на улице принимали журналиста за аристократа, а он улыбался хитрой улыбкой — его сердце принадлежит другой навеки. Девушке-освободительнице, умершей вместе с Грэди и Линдой Каньете в темницах Конории.
— Бонтин, за тобой отныне пойдёт толпа. Ты герой. Жаль, что битва за народ сменяется битвой перед судьями. Тут ты в промахе. Я, к слову, поражаюсь, почему ты спокойно ходишь по улицам, когда выпустил пятьсот человек и ранил нескольких солдат. Каким бы ты ни был близким родственником Афовийским, любой здравый смысл говорит, что тебя должны заковать в кандалы. Что удерживает тебя на воле безнаказанным?
— Моя жизнь — это наказание. Нейл, Афовийские — превосходные мастера выбирать кару. Они не могут избавиться от меня, я последний герой, в которого верят люди. Всё-таки я ещё могут удержать зенрутчан от кровопролития.
— Хм, но сам ты едва не допустил кровь. Бонтин, на чьей ты стороне? Ты постоянно призываешь против рабства и рабовладельцев, нищеты и воров, ты ненавидишь, кажется, сам Зенрут, но борешься за него, как за себя. И ты ни разу не призывал к свержению Афовийских. На чьей ты стороне? Ты месяц покорно подчинялся Зоркому соколу и потом же атаковал его за спиной. Где доказательство, что на месте соколят не окажется кто-нибудь из нас? — Нейл заново взял в руки ручку. — Так мне написать, что Бонтин Бесфамильный будет способствовать спасению Мариона?
Вопрос был опять риторическим, но Тобиан счёл нужным ответить на него.
— Я на стороне людей. Без них Зенрута просто бы не существовало. Страна как искусство, она представляет ценность, пока она кому-то нужна. Умершие страны и картины, что скрыла земля, объединяет забвение, заключённое в отсутствии человека. Нашего взгляда достаточно, чтобы холст стал святыней, а кусок чёрной земли центром мироздания. Что до Афовийских, я не предам Фредера, который пусть мне и не полный брат, но… ближе всех живущих в мире.
В глазах Нейла пробежался огонёк. Он записал на бумаге последние слова Тобиана. Можно не сомневаться — санпавчане услышат личные мысли Бонтина, которые он, быть может, и не хотел им раскрывать.
— Бонтин, — сказал Нейл, — у тебя есть союзники? Я говорю не о друзьях, а о союзниках, которые могут встать рядом с тобой. Ты, кажется мне, очень одинок. Героя, конечно, послушают люди, но без соратников твоим планам не суждено осуществиться. Один человек ничтожен перед сплочённой зенрутской машиной.
Тобиан мотнул головой.
— Нет, соратниками не завёлся. И друзей-то у меня нет. Сплошь да рядом одни рабы, а свободных сильных людей я растерял. — «Первые друзья ушли, когда умер Тобиан, вторые пропали с исчезновением Исали, друзья Бонтина тоже не вечны». — Нейл! Напиши просто, без лишних слов и красивых эпитетов: надежда для Мариона жива.
На том Тобиан и Нейл попрощались. Журналист заверил его, что не подставит жизнь и свободу Тобиана под удар. Само собой, сообщения Бонтина он не напечатает в газете, они дойдут до ушей друзей Мариона, а те разнесут весть Бонтина по людям. Тобиану было безразлично, говори, что хочешь. Да, Нейл чертовски прав, его не арестуют и не отправлять в цепях на каторгу. Огастус медленно будет выбивать из него последние кусочки блеклой ненастоящей жизни.
Он шёл по Кленовой улице, расталкивая локтями сонных прохожих. Казалось, вдалеке смотрят на него глаза соколов. Тобиану не привыкать к чужому вниманию. Он бы ни за что не отправился в подпольный журнал «Заря» к освободителю Нейлу Байтеру, журналисту законного «Голоса», но и Нейл был тоже соколиным узником. Зная, что за ним следят — его уже держали в тёмных застенках, — Нейл не сдавался и играл для публики. Он писал мощные, хлёсткие статьи, приказ на которые получал от Зенрута, в них он обманывался сложностью и преданностью, и, когда чуял, что сокол отворачивает взгляд, мышью доносил свои и чужие слова до народа. Взгляды о рабстве Байтер не скрывал: он хочет, чтобы люди были свободны. Если ему удавалось выиграть крупную сумму денег в карты, он на аукционе покупал и освобождал первого попавшегося раба. Но отношение к короне и к королеве — на словах он был закоренелым сторонников Афовийских, поддерживающий их любое слово. На людях Бонтин Бесфамильный и Нейл Байтер только и спорили, что о политике Эмбер. Нейла на свободе держало покровительство родни, к тюрьме и каторге приближала неутраченная любовь по убитой невесте.
Кленовая улица занимала две мили. Квартира Тобиана находилась в начале улице, на западе, но который раз он замечал, что идёт в противоположный конец улицы — на восток, где улица заканчивалась Пинийской крепостью. Там Тобиан останавливался, взирал на высокие мрачные стены, острые шпили, на караульные башни, оглядывал солдат на входе, пытался предпринять шаг, дабы зайти к Мариону и хотя бы взглянуть на лицо человека, которому скоро поможет умереть. Но отворачивался и брёл домой. Дорога обратно становилась удивительно долгой.
Иногда его останавливали прохожие, узнавали и выкрикивали благодарственные слова. Герой! Освободитель! «Я стану таким, когда освобожу от эшафота Мариона», — говорил себе Тобиан.
— Здравствуйте, фанин Бесфамильный! — прохожий снял перед ним помятую дырявую шляпу.
Слава, она была суждена Мариону, едко заметил Тобиан. Но прошёл какой-то год, и вчерашний раб со лживым лицом стал почитаем, а герой, освободитель, вождь миллиона людей ждал своего конца, трясясь в конвульсиях от ошейника рабства. Более издевательской иронии Тобиан придумать и не мог. «Я краду чужие судьбы, — усмехнулся Тобиан. — Моей собственной никогда не существовало. Мама назвала моё появление на свет ошибкой. И лишь отец…» Тобиана прервали подкатывающие к глазам слёзы. Он смахнул их прежде, чем кто-нибудь их увидит. Нет, воспоминания об отце принадлежат только ему, никому нельзя даже смотреть на робкую тень Конела, что кружит вокруг него!
«Отец, как бы ты поступил на моём месте? Вот забавно, когда ты встретишься с Марионом и скажешь ему: «Фанин, а Тобиан-то жив. Да-да, в приговоре, что вынесли тебе, даже преступления не содержалось». Отец… что я мелю, загробного мира не существует, как и тебя. Вот бы так исчез Марион, сгинул в небытии, да не моими руками».
У ворот старой кельи Тобиан увидел бредущую Урсулу. Она шла к нему навстречу, смотря под ноги, не замечая ничего перед глазами.
— Здравствуй, — сказал Тобиан, столкнувшись с ней впритык.
— А… приятного дня, — встрепенулась Урсула.
Руки её крепко прижимали к груди небольшой свёрток, изящная фигура скрывалась в чёрном плаще, великоватом Урсуле.
— Очередная передачка для Мариона? — догадался Тобиан. — Ты стала часто навещать Мариона. Мда, до обвинения в убийстве принца старый одноклассник не шибко волновал тебя.
— Это не его смерть. Джексон не должен так закончить жизнь, — губы Урсулы слабо зашевелились.
«Правильно. Это моя смерть. Вслух ты, конечно, это не скажешь».
Тобиан повнимательнее посмотрел на Урсулу. Ещё недавно она была для многих мужчин и даже для него идеалом женственности — прекрасная, утончённая и сильная. Плащ, похожий точно на мужской, убивал знакомую Тобиану Урсулу.
— Разворачивайся обратно. Я краем уха услышал, что сегодня у Мариона вновь выясняют обстоятельства гибели Тобиана. Тебя не пустят к нему.
— Приду завтра, — лаконично ответила Урсула.
И они пошли по Кленовой улице вместе. «Так Урсула до моего дома дойдёт, — заключил Тобиан. — Я и не знаю, куда Люси запрятала сладости к чаю. Ну, не найду, так съедим угощение для Мариона. Что уж, раз обворовывать Мариона, так обворовывать, помимо жизни его позаимствую и печенье».
— Бонтин, я каждый день ловлю тебя у стен крепости, — заговорила Урсула. — Ты не смирился с будущей казнью Мариона и с тем, что использовали тебя. Ужасно, когда не можешь спасти человека, который стал частью тебя.
— А ты посоветуй мне, что сделать, — угрюмо ответил Тобиан. — Выломать двери я не могу. Залезть на верёвке в окно тоже план так себе. Подкуп не поможет. Урсула, стены крепости сломает лишь сила, превосходящая возможности простого человека. Ты, к примеру, затопишь город и вынесешь на свободу Мариона. Да только говорю я небылицу.
Урсула на удивление кивнула.
— Да. Один тенкунский маг не способен сломить город. Моих сил недостаточно, чтобы снести водой каменное здание.
— И манаровский дар убеждения не силён… Королева отказывается со мной разговаривать.
— Эмбер не состоялась как королева. Пешка спустя двадцать лет правления, — голос Урсулы посерчал. — Она билась, одна понимала, что Марион нужен Санпаве и всей этой стране. Огастус лишний раз доказал, что он голова. Но мозгов в этой голове я не вижу, Джексон… Он необходим Зенруту! В преддверии войны он спасёт Санпаву от развала!
— Это Санпава вынуждает тебя приходить к Мариону?
— Нет. Джексон был моим другом. Друзей никому не хочется терять.
— На площади Славы ты по-иному отнеслась к своему другу, — припомнил Тобиан. — Год назад ты передала Мариона в руки наказующему правосудие и ждала, когда он примет судьбу Эйдина наравне с ним. Урсула, что поменялось в тебе за год? Меня вот с Марионом свёл общий человек — убитый принц Тобиан.
Сейчас он почувствовал, что так привычно разговаривает о Тобиане в третьем лице, будто и должно быть так. «В самом деле жизнь Тобиана была моей?» — задумчиво осёкся он.
— Я выполняла свой долг и спасала страну.
— Долг… Закончила академию Гумарда с офицерскими погонами и считаешь, что ты служишь короне? Когда натравила на Уилла отряд военных — тоже назвала долгом? Уилл бы не справился, погиб бы твой ученик, которого ты обучала с шести лет. Это долг? Терпеть не могу слово «долг»! Ибо сам должен Мариону.
— Я спасала Уилла. Дала ему возможность обрести свободу, — Урсула положила руку на плечо Тобиану.
— Да ну? — не поверил Тобиан. — И каким днём обман доверия считается спасением? Уилла спасла твоя оплошность. Мужество для сражения ему предала любовь к Нулефер.
— Мы ждали этого от Уилла. Я и Фредер, — сказала Урсула, смотря Тобиану в глазу. — Оступилась я намеренно, давая ему возможность сбежать. Твой брат сказал мне мудрую вещь: ради близкого человека Уилл попытается перебороть себя. Я из всех его друзей отобрала самого близкого — Нулефер. Бонтин, ты не знал правды, Фредер просил не рассказывать её тебе, его это долг, он так выразился.
Руки Тобиана сжались в кулаки. Везде обман! Чёрт, Уилл, он его лучший друг! И эти двое молчали? Чёрт с Урсулой, которая заботилась о них с Уиллом, выполняя только приказ Огастуса, но Фредер! Кто был его семьёй, кому он доверял всецело? Фредер! Не сойти с пьедестала своей идеальности, чтобы посвятить бывшего брата в план спасения бывшего раба?
— Фредер наверняка сказал тебе, что он ждёт лучшего момента, когда я буду готов выслушать правду об Уилле.
— Нет, Фредер не так сказал. Он ждал момента, когда ты будешь наименее подготовлен. Я не стала молчать. Мне несколько тяжело понять ход мыслей принца Фредера. Он ставит себя на место других людей, но, кажется, Фредер не способен олицетворять себя с кем-то другим. У него великая любовь к людям, но сердце скованно из жестокости.
Притиснувшись к соседним домишкам, стоял дом Тобиана. «Люси тоже здесь живёт», — произнёс он, поднимаясь к себе на этаж. Урсула шла за ним, распаковывая свёрток. Прекрасно она понимала, что в доме Тобиана гостинцу для Джексона не жить.
Под дверью стоял Фредер в курсантском зелёном мундире.
— Ты… что забыл у меня? — Тобиан чуть не выронил из рук ключ.
— Дожидаюсь хозяина с ключом, — ухмыльнулся брат. — О, Урсула, здравствуйте… — глаза округлились. — Вас судьба ко мне занесла! Ну, я безусловно рад, что вы здесь. Наше дело, которого мы не закончили вчерашней ночью, продолжим сейчас, как только я поговорю с Бонтином.
Урсула покрылась багряной краской.
— Э, ночью? — изумился Тобиан. — Ты вчера, когда я заехал к тебе на пару слов, сказал, что ночью собираешься сбежать через чёрный вход из своей академии, чтобы повидать графиню Джоанскую? Фредер, Урсула… я чего-то не пойму… Она старуха для тебя! Так, и где твоя охрана?
Фредер расплылся в улыбке.
— Сбежал. Учёл твои советы как сбегать из-под охраны. Брат, времени мало у меня, и стало ещё меньше, когда я увидел Урсулу. Откроешь мне дверь? Пропустишь в дом?
Тобиан беспрекословно открыл дверь. Фредер зашёл первым. Косо и хмуро оборачиваясь на брата, Тобиан пошёл к столу, забрал у Урсулы свёрток с едой. Фредер коротким жестом сказал, что он не подойдёт к столу. Как-нибудь в следующий раз попьём чай, читалось в ровной спине наследника, облокотившегося на стену.
Тобиан, вспомнив молчание Фредера насчёт Уилла, покосился на него со злостью.
— Итак, готов выслушать новости. Кто на этой раз стал моим убийцей? Урсула недавно порадовала меня приятной вестью. От тебя, Фред, не жду приглашения сыграть в крикет.
Фредер взирал на него беспристрастным застывшим лицом. Боги, как же взгляд брата напоминал маму! Если пелена холода в крови Афовийский, может, хорошо, что он стал Бонтином? В хронической бледности больше тепла, чем в живом, молодом лице светлокудрого Фредера.
— Где Люси и Майк? — спросил Фредер.
— Люси в Санпаву поехала навестить своего отца. Брат, не томи меня. Пожалуйста, я устал ждать плохого.
— Люси не вернётся, — грусть показалась в голосе Фредера. — Она поехала в Санпаву не на свидание с отцом. Малышка Люси захотела освободить отца с заточения и убежать с ним из Зенрута. У Люси зелье превращение, как у тебя, она хочет поменяться с отцом местами. Он покинет каторгу в её теле, Люси сбежит потом, слившись с трактирными шлюхами. Но у неё не получится. Её жизни грозит опасность.
Тобиана прошибло потом. Пробный выстрел в окно. Люсины горькие слёзы. Её поездка, вернее, чуть ли не бегство в Санпаву. Просьба: «Останься, Тобиан, дома, прошу, я… я недолго… я вернусь…»
— Какого хрена ты мне сейчас это заявляешь?! Фред! О, Боги! Чёрт, когда я им начал молиться, мать вашу! Фред, её ещё перед каторгой схватят, закуют в цепи и бросят в шахту к отцу! Люси не переживёт! Фред, ищи мне проходящего, что стоишь? Мы должны перехватить Люси, пока она не вошла на каторгу!
— Я знал про затею Люси за шестицы до её отъезда.
Тобиан сжал мокрые дрожащие кулаки.
— Повтори… Фред, ты говоришь очередную ложь… Ты лгал мне про Уилла, теперь принялся играться с Люси.
Фредер положил руку на щеку Тобиана.
— Я не лгу. Люси намерена освободить Фьюи, отца своего. Я лично дал ей зелье превращения. Она пронесёт магическое зелье в пирожках, там её отец выпьет свою порцию, станет Люси и покинет шахту. Люси займёт его место и попытается сбежать.
— На Фьюи ошейник! — Тобиан отпихнул его руку.
— У Люси ключ. Она на днях связалась с Нулефер Свалоу. Я помог. Это было не сложно, Свалоу поддерживает дружбу с бывшим тенкунским старейшиной Твереем, а у меня с ним есть одна знакомая, которые могут обеспечить винамиатисы коридором для связи.
— Зачем ты это сделал? — Тобиан смотрел в глаза Фредера, что были голубыми, как ясное небо. — Люси — святая! Какое зло она сотворила, чтобы ты наказал её? Или ты решил послать и ей испытания? Принцу, который дальше дворца и академии не бывает, так просто играть с людьми как с пешками!
— Я тебя возвращаю к жизни, брат, — жёсткой улыбкой ответил Фредер. — У тебя есть время оказаться в Санпаве до Люси. Я предоставлю тебе проходящего. Ты переместишься в Санпаву и займёшься Люси.
— А если я останусь на месте? — вскричал Тобиан не своим голосом.
— Нет, брат, ты довольно предсказуемый человек. Ты отрастишь себе крылья и долетишь до Люси, но спасёшь её, пока не поздно. Брат, я хочу, чтобы ты жил.
Урсула слушала своего принца, затаив дыхание. Тобиан отошёл от Фредера, рука сама занеслась у него. Но он пресёк удар. «Нет, Фредер моя семья, его я не потеряю. Пусть хоть ещё сто раз он мне солжёт».
— Брат, ты слышал о предательской подлости? Ты меня предаёшь.
— Я люблю тебя, — ответил спокойно Фредер.
Лицо Тобиана перекосилось, руки вздёрнулись к потолку.
— Ах, брат, расскажу тебе я старинную легенду! В давние времена, когда не существовало ещё городов и стран, когда люди жили в больших племенах, было в мире два крупных народа — человеческое племя и змеиное племя. Люди жили на севере, змеи заселяли юг. Жили они обособившись друг от друга и встречались раз в сто лет, когда приходил праздник восхвалять пятнадцать богов. Но вот пришла на землю жара, иссохли реки, умерли травы и леса, много людей и змей погибло и потеряло дом. Годы шли, а люди и змеи искали новый дом. И вот кочуют люди с севера, а змеи ползут с юга и видят перед собой огромное цветущее поле. Поле было, наверное, больше Конории. Отступает жара, бегут реки через поле, а земля требует хозяина. И встречаются люди и змеи. Говорит вождь человеческий: «Убирайтесь, змеи, то будет наша земля!» — «Нет, нашим жёнам и нашим детям тоже нужен дом!» — отвечает вождь змеиный. И сражались они долго, люди и змеи, и каждое их сражение заканчивалось дуэлью вождя человеческого и вождя змеиного. Наконец, обессилели вождь человеческий и вождь змеиный. Вождь змеиный и говорит, вылизывая раны: «Человек, половину нашего племени мы потеряли от засухи, оставшаяся половина погибла в сражениях, давай сохраним выживший народ да будем жить в мире. Та часть поля, что растирается на юге, останется змеям, а северную часть займёте вы, люди». Согласился вождь человеческий, поцеловал в знак мира вождя змеиного в голову. И вот на следующий день встретились люди и змеи отпраздновать мир. Змеи собрали для людей сочные плоды, приготовили вино люди, наловили для змей быков, оленей и диких кабанов. «Угощайся, вождь змеиный, — протягивает вождь человеческий связанного кабана. — Вкусная еда!» — «Да, — отмечает вождь змеиный, поглощая жирного кабанчика. — Отменная пища! Восхитительная!» А вождь человеческий гладит правой рукой вождя змеиного по голове, поддерживает кабана для него и отрубает левой рукой хвост. Змеи помладше тоже заняты едой, и юные человеческие воины поют им сладкие песни и рубят стальными топорами хвосты. Фредер, — Тобиан прервал рассказ. — Что означает поступок вождя человеческого? Как думаешь?
Фредер тихим голосом выдавил:
— Предательство?
— Не совсем так, человек и змей не были друзьями, чтобы человека обвинять в предательстве, — лукаво произнёс Тобиан. — Убийственное утешение. Вождь человеческий утешал змея и тем же мгновением отнимал у него жизнь. Ты помогаешь мне. Но это не так. Брат, ты убиваешь меня. Вы все отбираете часть моей жизни. Говори, где твой проходящий.
Тобиан полез в шкаф за сундучком, где хранились деньги, попутно от переоделся из тёплой одежды в летнюю рубаху и рабочие простые штаны, которые подчиняются магии проходящего.
— Я не слышал такой легенды… — смутился Фредер.
— Ты никогда не любил мифологию и не интересовался ею.
— А ты не упоминал в своих мольбах богов. Истории про первых людей и времена наших Создателей вызывали у тебя один смех. Житие…
Фредер подошёл к письменному столу и взял Житие в руки. Он открыл книгу по закладке, смятая бумажка лежала на сказе об Андорине, на том моменте, когда богиня любви покинула землю и возвратилась к Отцу и Матери.
— Брат, что у тебя на уме? Объясни мне, неразумному.
***
Воркование городского белого голубя встречало прибывший на перрон поезд. Выходя из вагона, Люси видела лучи запоздавшего зимнего солнца, прорывавшего на горизонте через перистые густые облака. Голубь тоже устремлял свой взгляд к солнцу, воркуя ему быструю, нетерпящую замедления песенку. Поздно, но к девяти часам жизнь пробуждалась, и светила самыми яркими красками.
О, разноцветные хаотичные дома Санпавы! Купола зелёных, красных, фиолетовых крыш окружали кольцом серое здание вокзала. Лихорадочно у Люси заиграла мысль — кружиться! Стоило вступить на землю, она на одной ноге перекружилась, не отнимая головы от неба. Пёстрые крыши слово неслись за ней. В нос проникал вокзальный запах поездов, запудренных пассажирок и провожатых, зевающих торговцев булочек. «Санпава, Хаш, здравствуйте! Я недолго погощу у вас», — Люси прислушивалась к голосам города и провинции.
— Санпава не будет принадлежать Камеруту. Мои предки просто так жизнь отдавали на Иширутской войне?
— Да ты в Камеруте гражданином себя почувствуешь, с выращенными животными не будешь кусок хлеба делить.
— Марион не допустил бы увеличения цены на хлеб. При нём налоги только уменьшались.
— Марион должен жить. Я пойду за ним хоть в могилу! Без Мариона Санпава погибнет, он её надежда. Её король.
— Я готов завтра перекрыть железную дорогу. Ты со мной?
— Марион дал моей семье земельный участок и дом на нём. Бейли и Эмбер отобрали его. Мой ответ один — за Мариона готов умирать.
Свободные люди спешили к своим поездам. Рабы оттирали от клея стены. Местами были видны клочки сорванных объявлений:
«Жизнь Джексону Мариону! Санпава рядом с Отцом!»
«Отец, жди меня. Я тоже тебя не брошу. Если придётся, то моя жизнь станет твоей». Совсем как при Зимнем восстании, Люси ловила мятежный недовольный воздух, он заставлял её сердце сильнее колотиться. Солнце освобождалось из-под гнёта облаков, голубь взметнулся ввысь, крича ей одной:
«Санпава с тобой».
