Отщепенцы и пробудившиеся

      В Тенкуни выпал густой снег. Уилл усердно очищал большой лопатой дорожки у Кариев, Аахен сметал белые пушистые хлопья со спящей яблони.       — Мучнистая роса. Обрезать, — он взял секатор и с ювелирной бережностью отрезал бледную ветвь.       — Как ты понимаешь, что ветка заражена? Я бы спутал мучнистую росу со снегом, — подивился Уилл, ловко взмахивая переполненной лопатой.       — Дерево шепчет мне, оно как ребёнок стонет: «Вот тут болит». Карии не умеют ухаживать за своим садом. Это ужас! Я представляю, как выглядит эта бедняжка-яблоня летом: ветки сухие, ломкие. Зачем посадили, если не заботятся? На что Куфире яблони? Я б ей руки оторвал, это издевательство над живым существом!       — А женщину лишить рук — это не издевательство? — засмеялся Уилл.       Дневная работа шла неспешным чередом. Уилл приводил в порядок двор после ночного снегопада, Аахен, приплывший день назад в Дирито, ужасался бедственным положением деревьев. Из дома доносился нежный голосок маленькой Тран: девочка во что-то играла со своей мамой; иногда смех Куфиры и её мощные возгласы тоже были слышны. Ночью прошла метель, но сейчас воцарилась волшебная тишина и невозможно было поверить, что несколько часов назад деревья пригибались к земле, стоная под сильный ветром, люди загоняли в дом собак и плотной кучей усаживались перед камином. Тишина и безмятежие готовы были проникнуть в душу Уилла. Ах, упасть бы в снег, слепить большой ком и кинуть его в Аахена — так он часто играл с Фредером и Тобианом. Вот бы началось сражение! Только и уноси ноги! Да разве Аахен ответит ему? Скрупулёзно ухаживая за яблоней, Аахен был напряжён и, как всегда, витал далеко в других землях, позабыв о внешнем мире и о живых людях. Прямо сейчас в Дирито созывался совет старейшин, на котором десять тенкунских избранников, капитан «Встречи» Опай Миркогал, офицерский состав корабля, Бабира Карий и разные учёные решали вопросы перед предстоящим путешествием. Пятого кислора «Встреча» отправляется в Чёрный океан. Аахена, само собой, никто не приглашал. Он и не надеялся на чудо, ведь на совет пригласили его родителей.       — Твои отец с мамой не захотят помочь тебе исполнить мечту? — спросил его Уилл.       — Они не хотят моей смерти. Но я попаду на корабль, чего бы мне ни стоило это. Я нашёл человечка, который согласился поменяться со мной местами, это молодой солдат, тоже маг растений. Мне безумно повезло! А родителям нужно смириться, они понимают, что если остановят меня, то сделают хуже. Я с ними обсудил уже все вопросы. Но какой отец, какая мать в своём уме на совете старейшин прокричат, чтобы сына вписали в список моряков-самоубийц? Пробирайся на корабль как хочешь, сказал мне отец, но мы твой путь лёгким не сделаем, — на лбу Аахена сильно пульсировала жилка.       Уилл редко сталкивался с Аахеном, однако это не помешало стать им добрыми приятелями. При встрече они обсуждали Чёрный океан и перечитывали переписанную Аахеном копию дневника Хакена, разговаривали о простых окружающих их делах, заводили даже беседу о Нулефер, которую полностью поглотило Кровавое общество. Уборка во дворе Кариев была ещё одним приятным времяпрепровождением. Оба юноши не гнались за азартом и страстью. Аахен без книги в руках, на свежем воздухе — это вообще считалось чудом. «И что в нём нашла Нулефер?» — изумлялся Уилл. Она без движения не может жить, он предпочитает стоять. Нулефер вся в войне с Зенрутом, Аахен, кажется, рождён, чтобы своим дыханием возносить головы растений и людей к свету. Уилл шутя поделился своими мыслями с Аахеном, тот только хмыкнул и посмотрел на Уилла тёмным взглядом, говоря: «Ошибаешься».       После поцелуя с Нулефер прошёл почти месяц, Аахен успел повидать Уилла всего три раза, и каждый раз он оглядывал его, точно сравнивая с собой. Внешне они — мальчик и мужчина. Аахен тощий, с неказистым, вытянутым, губастым лицо. Не скажешь, что двадцать один год ему. Уилл был гигантом перед ним, шире его в два раза и походил на древнего воина. Молодые прохожие женщины замечали разницу между ними, их влюблённые взгляды были обращены только на Уилла. Но так было внешне. Избавившись от рабства, Уилл чувствовал в себе небывалое ребячество, разделившее с беззаботной радостью его разум. Он смотрел на Аахена как на мужчину и восхищался его уверенностью в себе — Тверею не страшны были ни запреты Видонома и девяти старейшин, ни укоряющий глас родителей.       Аахен закончил подрезать яблоню. Положив на землю ножницы, он подарил ей поцелуй.       — Это живое существо тоже хочет любви. Тишина, спокойствие, медленность, в магии растений эти чувства являются основополагающими. Маг может быть по жизни сумасбродом, а людей ненавидеть, но с растениями он должен быть тихим, как с собственным дитя. Уилл, а что в вашей магии самое главное? Я хоть и читал целые тома про водную магию, но на себе никогда не испытаю ваши ощущения.       — Простота, — Уилл ответил, не задумываясь над ответом. — Вода это миллионы разных молекул и веществ, тысячи капель, пока начнёшь их соединять и размышлять над каждой, то и жизнь закончится. Водные маги чувствуют отдельные капли как один простой поток. Океан и тот сложен на глаз, но это лишь простой сосуд, кажущийся из-за своих размеров вечным. Нулефер в детстве никак не могла отделить воду от тайны, и у нее плохо получалось обучаться новым вещам. Она искала какую-то загадку, предназначение, отказываясь становиться единым с водой. — Уилл заманчиво взглянул на белые облака, летящие на восток. — Вот Черный океан и Абадония это тайна, да… Их бы увидеть, почувствовать. Аахен, будь у меня твои возможности, я бы тоже отправился с тобой в Черный океан.       Аахен скептически посмотрел на него.       — А ради чего? Ты свободным человеком стал, чтобы через два месяца отправиться умирать? Странные у тебя мечты, я считал, что освобождённые рабы мечтают проживать жизнь в пиру, в усладе, обзаводиться домом, семьями. А ты — плыть на поиски смерти… Обезьян никогда не видел, в разрушенных храмах не бывал?       Уилл пожал плечами.       — Я родился с магией вопреки законам природы, с детства я изучал её искусство. Нет ничего восхитительнее в мире, как погружение в сущность непознанного. В своих лучших днях я знакомился со своей силой и с магией в целом, уроки с учителем Урсулой я вспоминаю с большим удовольствием. Чёрный океан на самом деле не моя мечта, я хотел бы стать магом-офицером в королевской лейб-гвардии. Но не судьба. И кем быть? Портным, плотником, священником? То ли дело погрузиться в свою силу. Я без общения со своей магией не проживу хорошую жизнь.       — Я вижу тебя фермером. Вот убей, Уилл, меня, но я вижу тебя фермером. Свой дом на окраине, поле, усеянное пшеницей, пасущийся скот, и ты старательно хлопочешь в своём маленьком царстве, а по вечерам пишешь книгу по лучшему ведению водного боя. Ты, что ли, слишком заботливый для офицера.       Уилл покачал головой. Нет, Аахен не прав, какой же он заботливый, если бросил на растерзание судьбы Нулефер и Тобиана. Он прекрасно успел разглядеть их лица, когда встретился с друзьями в храме. Нулефер погружалась во тьму, не отказывалась обмакивать руки в крови, а он не смел отговаривать её от нападения на Казокваров, с которыми живут её сестра и племянница. Уиллу было даже не по себе от своего безразличия к Кровавому обществу. А Тобиан как никто другой нуждался в друге, но глупая гордость мешала ему принять помощь. «Хочешь, я останусь с тобой, подумаем вместе, что мы сможем сделать для фанина Мариона?» — предложил Уилл. Тобиан возмущённо взметнул головой и ответил: «А что ты сможешь? Отстань от меня, я сам разберусь». Уилл послушался и остался в Тенкуни.       — …и больно сомневающийся, — добавил спустя длительное время Аахен. — Ну хочешь ты увидеть Абадонию, так иди и попросись в команду, скажи, что ты боевой маг воды, возьмут с закрытыми глазами. Только не забудь доказать свои способности.       Уилл замахал руками.       — Что ты, я в бегах! Ваши старейшины меня сразу вернут Зенруту!       Аахен скривился.       — Раскрой о себе правду. Что скрывать своё уникальное происхождение? Ты не с рабским ошейником, бояться нечего, дай о себе знать, покажи себя миру, докажи, что маги, рождающиеся в других странах, это нормально. Ты и есть предвестник будущего меняющегося мира, доказательство, что покорение Чёрного океана — это тоже вопрос времени.       — Ты уверен, что мне поверят? Когда Нулефер доказала, что она маг, рождённый в Зенруте, сколько таких удивительных магов появилось… Я насчитал десять тенкунских магов, которые подделали себе документы и захотели выдать себя за необычного человека, родившегося в Зенруте. Огневик, зверовещатель, мыслечтец, воздуховик… Но все десять оказались мошенниками. Мне никто не поверит на слово, потребуют доказательства. А где их взять? Мои родители мертвы, я не смогу доказать, что меня родила самая обыкновенная зенрутская рабыня. И потом, Аахен, что я скажу, что из-за моих способностей герцог Огастус взял меня в телохранители своему племяннику? В Зенруте без меня гнетущая обстановка, я не хочу причинять неудобства Фредеру. Сейчас не лучшее время для признаний.       — Да-да, — вяло проговорил Аахен, — неуловимые освободители, армейские сборы, пойманный убийца принца… Мне б ваши заботы. Ради интереса спрошу, ты веришь, что Марион убил принца Тобиана? Неправдоподобно, что в убийстве он признался сразу после помилования.       — Не знаю, — быстро выпалил Уилл. — Но мне не нравится, что королева и герцог никак не оставят дух Тобиана в покое. Тобиан не любил политические игры, меньше всего он хотел, чтобы его именем воротили историю государства и решали человеческие судьбы.       «Тобиану не нужна слава, даже посмертная. Он хочет доказать своё существование, как мы все хотим доказать себе существование абадон», — подумал Уилл, убирая последний сугроб.       Дорожка была очищена как раз в тот момент, когда возле ворот появилась летающая карета Бабиры. Залетев во двор, Бабира снизил высоту, остановил карету и спрыгнул аккурат перед Аахеном. Уилл, взглянув на него, тотчас понял, что произошло что-то нехорошее. Бабира был мрачен, шарф неуклюже свисал с шеи.       — Экспедиция отменяется? — спросил Аахен, в его голосе Уилл расслышал нотки надежды.       — Куфира, жена моя, дома? — вместо приветствия сказал Бабира.       Уилл кивнул в сторону дома. В окошке дёрнулась занавеска, и через минуту Куфира вышла к ним, держа на руках ребёнка. На Куфире было тонкое домашнее платье, Тран была закутана в тёплое одеяло. Уиллу до сих пор не верилось, что магия Куфиры — снег, глаза этой женщины всегда излучали яростный обжигающий огонь.       — Аахен, Куфира, поздравляю вас, Ваксма Видоном даровал вам прощение. Вам разрешено отправиться в экспедицию! — торжественно воскликнул Бабира, однако радость прозвучала наиграно.       — Быть не может, — у Аахена остановилось дыхание. — А мои родители… они позволили ему?       — Твои родители выразили недоверие такой редкой милости от Видонома и тебя назвали молодым олухом, а остальное от них не зависело. Они — бывшие старейшины. Видоном отменил для тебя запрет, ты волен остаться дома, волен поплыть с ним. Разрешение твоих родителей — это уже ваша семейная забота, все споры решайте дома. Ну, старина Аахен, поздравляю. Только зря ты деньги отдал матросику-растеневику, видишь, всё решилось в твою пользу. Видоном напомнил других старейшинам о твоём вкладе и сказал, что грех оставить первооткрывателя в обиде.       — Дневник Юрсана Хакена нашла Нулефер, — напомнил Уилл.       — Да, — устало проговорил Бабира, — кажется, про неё Видоном тоже вспомнил. Кажется, что-то ляпнул сквозь зубы, что набор магов проводится до последнего дня, пусть хоть сама Нулефер Свалоу прибегает из Зенрута, люди должны отбираться по их силе, а не душевным качествам.       — Я начинаю собираться, — отозвался Аахен. — Стоит поужинать с семьёй на прощение. Только как бы мне снотворное не подмешали в еду.       Глаза Куфиры сверкали как яркие звёзды.       — Боги, спасибо, что услышали мои молитвы! Скоро я окажусь в центре Чёрного океана! Ах! Ах! — воскликнула она. — Моя жизнь прожита не зря! Так, Бабира, сбор вещей на тебе. Сегодня встречусь с родителями и отдам им Тран, оставшиеся дни я буду усиленно тренироваться. Тебе тоже надо проверить свои силы, в Чёрном океане некогда будет вспоминать приёмы.       — Ты понимаешь, что у тебя малы шансы вернуться назад, — сказал Бабира. — Ты оставишь Тран одну?       — Вначале был Чёрный океан! — грозно воскликнула Куфира. — Он стал частью моей жизнью, когда я не знала ещё даже тебя.       Бабира грустно улыбнулся, расправил руки к Тран, малышка весело загугукала и потянулась к папе. Бабира забрал у Куфиры дочку и произнёс тихо:       — Я отказываюсь от экспедиции. Я остаюсь на земле вместе с Тран.       Острым взглядом Куфира впилась в мужа.       — Ты всегда хотел пересечь Чёрный океан…       — Нет, этого хотела ты. Я просто помогал осуществить своей любимой женщине её мечту. Я хотел видеть твои искрящиеся глаза и красивую улыбку, за которую я тебя полюбил, Куфира. Это моё призвание — радовать людей, наполнять их сердца смехом. Да, Тран? — Бабира щёлкнул пальцами, и в глазах у всех потемнело, со следующим щелчком пальцев двор озарился зеленоватым светом, вдруг стал красным и потом приобрёл естественную окраску. Тран смеялась на руках у отца и ловила маленькие жёлтые шарики, летающие вокруг неё. — Свет-тьма, свет-тьма, люди-абадоны, боги-демоны… Я не буду разбираться в разногласиях небес, клоун Бабира остаётся с дочерью.       Бабира скрылся за дверью дома, напевая Тран смешные песенки. Аахен положил Куфире с сочувствием руку на плечо и кивнул, позже горячо обнял и пошёл с ней в беседку обсудить предстоящие сборы. У Уилла внутри всё сжималось. Он гордился за Бабиру, но даже маленькая девочка, зовущая из дома маму, не забирала у него зависть к участникам экспедиции. Аахену разрешили поплыть, Куфире разрешили, даже Нулефер сможет, если вдруг узнает о щедром подарке от старейшины. Это несправедливо, что он должен сидеть, скрываясь в чужом доме, когда от него отплывает загадка вселенной. Пойти бы прямо к капитану «Встречи» и напроситься в команду, только что сказать? Поймут, что он ещё подросток, и откажут, произнеся красиво, что истинные тенкунцы не жертвуют детьми.       В шкафу среди своей немногочисленной одежды — висели у него только пиджак да тройка рубашек — Уилл нашёл плащ и обернулся в него. Он ощутил песок в складках плаща, хоть и не прикасался кожей к нему, и пошёл на поиски Тивая Милгуса. Уилл знал, почему Милгус подарил ему плащ — чтобы найти. Милгус почувствует на расстоянии трёх миль особо заряженный песок. Водные, земные и песочные маги так находили на войне своих товарищей, ощущая их присутствие по оставленным струе воды или кучи песка и земли у однополчан под одеждой.       Сердце колотилось, когда Уилл прогуливался у гостиницы, где жили старейшины. Он боялся не встречи с Тиваем, не старейшин, а того, что вдруг его отправят обратно в Зенрут. В Тенкуни Уилл чувствовал прилив сил, Карии называли его храбрым юношей. Но и Урсула тоже считала его храбрым, и Нулефер когда-то. Он и был храбрым, покуда скрывался в Рыси от королевских агентов, покуда жил с Урсулой и Исали Фарар. Вспомнил об Огастусе, о дворце, и где эта храбрость? Уилл собирался уже уйти, Тивая он прождал полчаса, когда ему на плечо легла рука.       Он мигом схватил человека за локоть, развернулся и ногой удар в живот. Отскочив назад, он выставил перед собой кулаки.       — Я знал, что ты захочешь меня увидеть.       Тивай Милгус показал белоснежные зубы. На нём красовался чёрный нисподающий до сапог плащ, точь-в-точь как на Уилле, а шляпа с большими полями закрывала почти всё лицо. Тивай погладил ушибленный живот, с плаща посыпался песок.       — Мой панцирь. Смягчает удар.       — Бой перед приветствием у нас войдёт в традицию? — Уилл дал мысленный приказ воде, что поднималась на поверхность через канализацию, вернуться в подземелье.       — В этот раз напал ты. Хорошая реакция, но с ума сойдёшь, если продолжишь везде искать противников. Уилл, ты маму тоже бьёшь, когда она будит тебя по утрам?       — Нет, я сам просыпаюсь, — Уилл опустил глаза на землю и мгновенно их поднял. Песочник узнаёт людей по мельчайшему движению.       Тивай впитал в плащ рассыпавшийся песок, подошёл к Уиллу и хлопнул его по плечу.       — Я, наверное, усложняю жизнь и себе и другим. Вот обычный человек приобрёл бы два винамиатиса, сделал обмен кровью и говори, сколько хочешь. Уехал бы я в Намириан, как бы ты достучался до меня? Но я чертовски ненавижу эти винамиатисы и эти новоявленные телеграфы, на войне не поносишь с собой карманы, полные камней. Я устарел как человек. Но я всегда почувствую, за каким углом ждёт меня враг, а где сидит друг. Почувствовав песок, отданный тебе, я сказал: «Уилл имеет ко мне дело».       Уилл всмотрелся в лицо Тивая, отыскал под шляпой его глаза и сказал, смотря прямо в них:       — Я передумал. Я хочу отправиться в экспедицию. Как бы земля меня не держала при себе, океан зовёт. Ещё принимают в команду людей? Я сгожусь в бою.       — Пройдём-ка в кабак «Мачта». Твой вопрос не решается на улице под снегопадом, — лицо Тивая дрогнуло под маленькой улыбкой.       Кабак «Мачта» был через квартал. Сев за дальний стол у окна, Тивай заказал на двоих ветчину с устрицами и попросил себе полный кувшин воды. Когда закуски принесли, Тивай с невиданной жадностью набросился на кувшин воды и осушил его наполовину.       — Старые травмы, — объяснился он перед изумлённым Уиллом. — В раднарской пустыне я несколько дней провёл без воды, а слева, справа, спереди, сзади, у меня внутри под одеждой один кошмарный песок! Во рту теперь сухо всегда, никак не избавлюсь от этой иллюзии.       Уилл понимающее улыбнулся Тиваю:       — Я, когда ем суп, то так и хочу его не ложкой в рот положить, а магией. Да приходится соблюдать правила этикета. Все мы заложники своего дара.       — Не разбрасывайся словами. Сглазишь. Чёрный океан надолго рассорит тебя с водой, может, и мыться перестанешь. Один мой знакомый водник, воевавший с пиратами в океане, стал бояться заходить в пруд по пояс после того, когда другой водный маг пытался убить его на дне океане, где давление такое, что глаза вылезают из зарниц.       — Я попробую рискнуть, малерз Милгус, — Уилл с пристрастием заявил своё желание.       Тивай сверкнул глазами:       — А кто тебя возьмёт? В экспедицию записывают людей, которым исполнилось двадцать лет, или если малец такой уж сильный, что затмит взрослого. Но за такого мальца нужно кому-то слово замолвить. Я не могу взял тебя, ты незнакомый мне человек, я в твоём имени не уверен так же, Уилл, как и в твоём лице. Ты в своём облике ходишь? Я знать тебя не знаю.       — Но вы обещали мне! — озадаченно воскликнул Уилл. — Вы мне сказали, что возьмёте на корабль!       — Проверка то была, — ухмыльнулся Тивай. — Я хотел знать, что ты мне скажешь. Позвать тебя в экспедицию я не могу. Ты человек с улицы и можешь представлять опасность для моего подзащитного. Я телохранитель первейшего старейшины, мой долг за время экспедиции — оберегать Видонома. Уилл, вдруг ты нанят его политическим врагом?       Об этом он не подумал. Тивай Милгус был в глазах Уилла воином, величайшим магом, путешественником, искателем истины, но из головы совершенно вылетело, что Тивай охранял и охраняет по сей день влиятельных людей.       — Не обижайся, ты должен меня понять, — сказал Тивай. — Взялся, и деваться уже не могу. Жизнь подзащитного — это моя жизнь. Долг превыше всего. Да, Уилл? Ой, не надо мотать головой. Мы с тобой разговариваем на одном языке телохранителей.       Уилл тяжело выдохнул. Враньём не спасёшься, что-что, а скрыть, что его учили защищать людей, не получится. Судя по всему, от Тивая не утаился ему взгляд, помрачневший при словах «долг», «подзащитный». Ладно, он не будет скрывать, что был телохранителем, но остальное утаит.       — На «Встрече» восемьсот человек. Любой может быть врагом для Видонома, однако их отобрали для боя. Как я могу доказать вам свою преданность?       — Мне её невозможно доказать, — Тивай посмотрел на Уилла с враждебностью. — За время твоей службы на твоего подзащитного совершали покушения?       — Прямых атак при мне не было, но риск нападения можно ожидать в любой день.       — Во как, много у твоего подзащитного врагов… У моих ребят тоже были враги. Это, понятно кто, — шпионы, лазутчики, затаившиеся партизаны, вражеские солдаты, какой-нибудь недовольный местный крестьянин. Я был свято убеждён, что вот от этих врагов я защищаю своих генералов. Но раднарский князь, владыка всей раднарской пустыни сказал мне: «Не на тех смотришь, Тивай. Мой враг каждый день обедает со мной, принимает поцелуй от меня. Он мой сын. Я жилками чувствую, Тивай, что мой сын в сговоре с врагами, его изогнутый меч, который я подарил ему в день, когда он стал мужчиной, ждёт того, чтобы вонзиться мне в грудь. Но у меня пять сыновей, Тивай, и один из них предатель! Кто — я не знаю! Я не могу отречься от четверых любящих меня сыновей, чтобы распрощаться с предателем!» Я принял слова князя и стал следить за его пятью сыновьями. Уилл, чем закончилась эта история?       — Догадки князя подтвердились, и сын напал на него? А вы спасли его, — предположил Уилл.       — Ядовитую змею в постель князю принесла его единственная дочь.       Уилл пробрала дрожь, Он представил Фредера и тех, кто мог его убить. Кэувс, Тимер, Эйдин, Марион, полчища мятежников и освободителей. А что, если не они добрались до Фредера, а верный дворцовый слуга, или — ноги Уилла обмякли — герцог Огастус подливает в чашу Фредера яд?       Он, преданный телохранитель, упустил этот яд. Только послан яд не Фредеру! Тобиан был забыт им, встрепенулся от накатившего озарения Уилл. Когда-то он клялся оберегать от беды двоих братьев, про младшего близнеца с годами он забывал наравне с остальными зенрутчанами.       — В общем, ты разделяешь мои мысли, — произнёс Тивай. — Ты слабо похож на мальчишку, которому нужны приключения в океане. Ты прячешься от бдящих оруженосцев — в противном случае попросил бы охрану гостиницы пропустить тебя ко мне. Опасаешься быть досмотренным?       — Нет, — сердито заявил Уилл. — Не люблю просто полицейских.       — Во как! Тем более! Ты можешь быть преступником, а такие люди не должны стоять возле моего подзащитного. Что ты натворил? Признайся. Отнял конфетку у ребёнка?       Уилл качнул головой.       — В Тенкуни я не совершал ничего противоправного. Моё преступление состоит в том, что я защищал дорогого человека, и теперь я скрываюсь в вашей стране от Зенрута.       — Во как, — прищурился Тивай. — Стало быть ты опасный государственный преступник? Мелкий зенрутский воришка не боится тенкунских оруженосцев, никто его не экстрадирует на родину в острог. Больно мелок он для нас. Уилл, Зенрут нам подарил этот военный корабль, Видоном или кто другой узнает, что под боком прячется зенрутский преступник, и с первым проходящим отдаст тебя вашему правосудию. Стой-ка! Ты же маг воды! Ты Нулефер Свалоу? — воскликнул Тивай. — Как же просто было догадаться, что эта девушка, потерявшая всякую надежду увидеть Абадонию, которую она оживила из забытья, превратится в непохожего на неё мальчика и хитростью попробует пролезть на корабль.       И Тивай засмеялся.       — Я не Нулефер Свалоу.       Смех стал громче, привлёк внимание посетителей кабака.       — А кто?       «Ну ты и паскуда», — произнёс Уилл. Тивай не сдавался. Он хоть проигрывал одно сражение? Из всех семи войн, в которых принимал участие Тивай Милгус, он выходил победителем. Он получал от стран и их генералов и царей награды и почести. В Тенкуни ему подарили номинальное звание подполковника. И это бой Тивай не собирается проигрывать. «Я уйду, и Тивай вздохнёт спокойно. Я расскажу, кто я, Тивай зааплодирует». Сидя за одним столом с героем анзорской войны, Уилл не хотел уходить. Он устал подсчитывать потери, из которых состояла его жизнь, и прогибаться под сильных людей. Чёрный океан — путь вновь обрести себя, того воина, каким делала его Урсула, которым видела его Нулефер, которым он мечтал быть. «Я расскажу ему о себе, — Уилл принял решение. — Но моя магическая тайна пока что побудет тайной. Тивай посчитает, что я вру».       И Уилл заговорил. Тивай с первым словом остановил его и потребовал выйти на улицу. Лишние уши посетителей кабака ни к чему. С неба кропило мягким снегом. Уиллу не приходилось выдумывать что-то новое про себя, легенда про него была создана ещё Огастусом для придворных людей. Он родился в Зенруте от тенкунской женщины, отправившейся в манаровскую страну на заработки. Мать умерла в родовых муках, он попал в приют за неимением каких-либо родственников в Зенруте иль в Тенкуни. А там подоспел герцог Огастус, искавший для своих племянников столь же маленького мага-телохранителя, ведь наилучшую преданность прививают с молочными зубами. Уилл рассказал, что Огастус надел на него рабский ошейник, чтобы забрать у Уилла право на личную жизнь, чтобы никто не стал ему дороже принцев. Рассказал, что магии его обучал сперва Яхив Фарар, потом его племянница Урсула. Рассказал, что через двенадцать лет осмелился поднять руку и воду против хозяев и бежал в Тенкуни.       Тивай цокал языком.       — Не пойму я Огастуса. Зачем же телохранителя превращать в раба? Ты от меня больше ничего не утаиваешь? Преданность должна исходить от сердца. Даже такой вояка как я, который на следующую войну обзаведётся новым подзащитным, преданнее раба.       — Герцогу Огастусу нравится подчинять. Он и бастарда своего держал в рабах.       — Ты думаешь, я поверю, что преданность рождают кулаками? И ты, верный раб, бросил своего принца?       — Фредер разрешил мне уйти… Тивай, вы плохо знаете людей, — Уилл заговорил громче. — Герцог Огастус скорее потеряет друзей, чем свою власть. Я вот тоже не могу понять вашего Видонома. Зачем он отправляется в Чёрный океан, где может погибнуть? Не проще Видоному отдать свои распоряжения насчёт абадон своим офицерам? Генерал Гуран организует изучение образа жизни абадон, установит с ними контакт, поймёт, какими уловками их можно заманить в Тенкуни. Если не выйдет по-хорошему, военный состав «Встречи» без помощи Видонома отловит три десятка абадон и доставит их в Тенкуни, — Уилл уловил обескураженный взгляд Тивая. Что ж, не будет он умалчивать, что знает настоящую сущность экспедиции. К Тиваю и к его старейшине у него тоже вопросы есть. — Я не понимаю, что движет Видономом, и почему вы, телохранитель, миритесь с возможной опасностью для вашего подзащитного? Видоном к восьмидесяти годам исполнил свою мечту, за которую грызся всю жизнь, — он стал первейшим старейшиной. В восемьдесят лет люди широкими глазами видят смерть и бояться умирать, особенно, если им есть что терять. У Видонома это власть, всё его государство, его семья. Примерный муж, отец шестерых детей, дед, прадед, да что тащит его на вонючий остров? Он не знает, что сердце его остановится от потрясения, когда морское чудовище раскроет перед ним свою пасть?       Тивай с круглыми глазами смотрел на Уилла. Он не ожидал, что мальчишка заговорит на его дерзком языке.       — Иногда хочется быть первым, — с отдалённой грустью произнёс Тивай. — Первым в своей стране, первым в океане, первым завоевателем, первым человеком в ином мире. Первым господином в своей жизни. Видоном не может знать, сколько ему осталось жить. Он задумывается не о том, а доживёт ли он свой срок? Тридцати лет в его запасе нет. Хочется успеть обхватить руками каждую намеченную цель. Вот будет умирать Видоном в скором времени в кругу своей семьи, он убедиться, что его цель исполнена? Абадония существует, абадоны покорены, Тенкуни празднует победу? А его вспомнят, он почувствует себя причастным к исторической победе? Вторых никто не помнит. Предаются вечности первые.       Уиллу показалось, что Тивай говорит не словами Видонома, а своими.       — Почему Видоном сделал своим телохранителем вас? Тивай, вы великий воин, но океан не по вашей части. Для преодоления океана подходят люди, умеющие работать с водой, снегом, воздухом, огонь тоже нужен, чтобы сжигать морских врагов. Ваш запас песка смоется первой волной, с глубины океана вы вряд ли успеете за короткий срок набрать нового песка. Вы то зачем нужны Видоному? Да и вам почему-то сдался этот океан.       Тивай небыстрым движением снял шляпу и сжал в руках. Уилл увидел, что шрам Тивая тянулся по голове, и даже длинные смоляные волосы не могли прикрыть его.       — Я обещал защищать Видонома от людей и абадон. Перед стихией мои обязанности отпадают. Уилл, я говорил тебе — я хочу испытать тебя. Я знаю, чёрт тебя побери, что я слаб в океане, и поэтому иду в него. Я больше всего беззащитен перед водой, ничтожен перед неизвестными тварями. И я хочу сразиться с ними, узнать, на что я способен, где заканчиваются мои границы. Я побеждал прекраснейших магов, уничтожал искусное человеческое оружие, брал верх над пустыней, но я не пробовал свои силы лишь с чуждой мне природой. Я хочу стать сильнее своего существования.       — Если проиграете?       — Надеюсь, у меня хватит времени упасть ниц перед природой и покаяться.       Тивай со всей силой скомкал шляпу. «Борьба, он не мыслит жизнь без борьбы, ему всё равно, что идёт прямиком на поражение, — поразился Уилл. — Нет… я вижу, кажется, перед собой Тобиана». В груди заныло, его друг был таким же, если не хуже. Взгляд Тобиана всегда смотрел за людей, за поверхностные склоки, он доказывал своё существование бросаясь с кулаками на кого попало, дерясь на мечах с мятежниками, ища негодование и ненависть у королевы-матери. Тобиан говорил, что не умеет сдаваться, но он никогда не объяснял, а где тот враг, которого он должен одолеть? Как же наивно было считать, что врагом Тобиана выступали его родители, отдавшие его в рабство Казокварам, Зенрут в лице загнивших государственников, аристократов и чёрного обиженного народа. Тобиан не мог спокойно жить, пока мастерски бросал вызов себе.       — Уилл, когда поймёшь, что океан победил меня, не мешай мне умереть. Не спасай тех, кто не хочет быть спасённым, — эхом в ушах разнеслись слова Тивая.       Уилл подскочил, когда Тивай ударил его по плечу.       — Ты слышишь меня? Я объясняю, как вести себя в Чёрном океане. Пошли, представлю тебя капитану Миркогалу.       Из Уилла вырвался радостный короткий возглас.       — Но-но, я не совсем ещё верю в твои бредни. Ты что-то ещё скрываешь от меня. Расскажи сейчас всё, Уиллард, тебе лучше не видеть меня злым.       — Ну, я и вправду общаюсь с освободителями, — Уилл знал, что надо сберечь кусочек правды, чтобы рассказать, когда попросят. — Нулефер Свалоу моя подруга. Забавно, нас познакомила Урсула Фарар, преданная дворцу. Магия сделала нас с Нулефер очень близкими людьми, я её спас перед тем как стал врагом для Афовийским и Зенрута.       Тивай только хмыкнул себе под нос.       — Тебе двадцать лет, постарей на чуток перед капитаном.       Опай Миркогал находился в гостинице, к счастью для Уилла. Если бы им пришлось идти в порт на «Встречу», Тивай непременно сумел бы расколоть его и выудить манаровское происхождение. Капитан разбирал чертежи и карту морских путей Линского моря, когда Уилл и Тивай вошли к нему. Он был в белой морской тужурке, густые волосы развевались из-за ветра, дующего через открытого окна.       — Опай, принимай нового бойца, — сказал с порога Тивая. — Его зовут Уиллардом.       Миркогал одобрительно кивнул.       — Кто он по магии?       — Водник, и очень хороший в бою. Я видел, как он сражается, начинающий солдат позавидует ему.       Миркогал улыбнулся Уиллу и опять кивнул Тиваю.       — Покажи мне способности Уилларда, я посмотрю, на что он горазд. Если он продержится с тобой в бою минуту, то годится.       — Опай, кое-что шепну, — Тивай тихо молвил.       Подойдя к капитану, Тивай что-то зашептал ему на ухо. С его словами Миркогал согласился — кивнул и направился к двери, Тивай последовал за своим капитаном. Уилл на двадцать минут остался один. Он был занят разглядыванием бутылки с корабликом, когда в двери показался Тивай и коротким взмахом позвал Уилла за собой.       Его привели во двор соседнего дома. Двор был большим тренировочным полем, стояли мишени для стрельбы, в углу у пятиметрового каменного забора покоились штыки, бочки. С предвкушённым Тиваем и спокойным Миркогалом было трое человек в морской матроской форме.       — Я не буду твоим соперником, они сразятся с тобой, — сказал Тивай. — Уилл, специально для тебя бочки заполнили водой. Начинайте.       И тут сорвался с места первый матрос. Вскинул руки и метнул в Уилла порыв воздуха. Удар прошёлся по лицу, острый поток бритвой разрезал щёку, шею и плечо. Уилл махнул рукой и притянул к себе водный щит. Вовремя — воздуховик не успел разорвать преграду. Уилл щёлкнул пальцем, почуяв нарастающий жар, то был огневик и его адское пекло. «Тивай хочет видеть не защиту, а нападение», — пронеслось в голове. И Уилл взвеял ввысь оставшиеся бочки. Руки протянул к себе, но это была обманка. Вода рухнула прямо на противников. Воздуховик защитился воздушным порывом, огневик сделал щит, а последний противник отшвырнул от Уилла его же бочку. Штык повис над ним и полетел точно в сердце Уилла. «Перемещатель», — вспыхнуло в сознании.       Уилл перехватил летающую бочку, штык пронзил её. Вода бросилась на перемещателя. Не забыл про огневика и воздуховика, ухватив водой летающие штыки, Уилл метнул их на тех двоих. Огневик перебежал направо, только и была видна огненная пасть дьявола, воздуховик подскочил и лишь ускорил поток огня. Уилл держал водный щит одной рукой, и мигом припал к земле, дав огню проскочить над ним.       Перевернулся, рукой взялся за штык и кинул в огневика. Глаз смотрел в сторону перемещателя, тот умудрился встать в крохотную лужу. Да, то что нужно, маленькая лужица сделалась мимолётной атакой, вонзившейся в лицо. Ан нет, огневик испарил воду. И штык со спины приколотил сапог Уилла к земле. Внезапно яростная мощь оторвала его от сапога и земли, Уилла перевернули вверх тормашками. Тут-то воздуховик прогадал. Уилл тонко подметил, покуда растеклась вода и одного жеста ему хватило, чтобы собрать её и кинуть в воздуховика, стоящего на земле. При падении он не ушибся, ловко сгруппировался и упал, перевернувшись. Времени доверять судьбу в руки одной воды не было, подняв камень, Уилл бросил его в шею огневику, а струи воды бились с перемещателем и воздуховиком за спиной Уилла.       Камень расшиб лоб, и Уилл с кулаками накинулся на огневика. Жар пробил его, только тонкая водная оболочка спасала от ожогов, но и она высыхала. И вот опять ветром Уилла отбросило в сторону, где стояли Тивай и Миркогал, защищённые песком от случайного удара. Уилл ударился головой об стену, во рту оказался солёный вкус крови. «Чёрт! Вы не хотите по-хорошему. Тивай вам насмерть приказал сражаться?» Кровь с головы полилась на глаза, Уилл был ранен. Но он нащупал штыки и камни, остатки от бочек, и вода полетела со всем мусором на противников.       Маги шли на него. Уилл вскочил на ноги, и вдруг ощутил холодный нож на шее.       — Ты про меня забыл, — сказал Тивай.       Уилл занёс ногу, чтобы пнуть его в живот, но Тивай лихо скрутил его за руки.       — Уймись. Ты прошёл испытание. Ребята, отбой!       Но тело Уилла не желало останавливаться. Он ударил Тивая по щеке кулаком, отпрыгнул и окружил себя водой. Тивай поднял руки вверх, и его сдающееся движение дало сознанию Уилла команду — успокойся.       — Ты оказался хорошим бойцом! — сопящего колотящегося Уилла Тивай прижал к себе. — Опай, твоё мнение?       — Берём, — сказал капитан. — Уиллард, отдышись, приди в себя, выпей тёплого чая и приходи ко мне, я выпишу тебе билет магического наёмника, с который ты уже сегодня поднимешься на борт «Встречи». Уиллард, фамилия твоя какая?       — Уиллард… — Уилл впал в ступор. — Кэлиз. Уиллард Кэлиз. Я родом из Зенрута, — поскорее добавил он, чтобы капитан не усомнился в нём из-за твёрдого зенрутского акцента, выделяющего звонкие буквы из слов.       Он оторвался от груди Тивая и пожал протянутую Миркогалом руку. Белоснежная перчатка побагровела от крови Уилла, Миркогал снял её и по-простому засунул в карман.       — Тивай, освободишься, забеги ко мне. Я поручу тебе проверить с целителем медикаменты, — белый ослепительный капитан мигнул прищуренными тонкими глазами чёрному человеку. — Ты свои раны лечить не будешь, знаю, но других людей я хочу сохранить для земли.       Когда Миркогал и тенкунские бойцы покинули тренировочный двор, Тивай обернулся на Уилла, вытиравшего с лица, шеи и изодранных рук кровь куском от своей рубашки.       — Ты забыл, противников у тебя было четверо. Тебе нельзя мне было доверять. Мало ли я наобещал стоять зрителем! Не доверяй честным обещаниям, нас убивает не тот, кто поклялся нас убить. Убийца властен над нашей душой. В Чёрном океане ты изрубишь всех чудовищ, а на берегу тебя задушит матрос, с которым ты не поделился вином.       Уилл ещё хрипло дышал.       — Тивай, вы довольны мною?       Тивай положил руки ему на плечи, серые, а казалось, чёрные глаза пронзительно вперлись в Уилла.       — В океане ты выстоишь. Но ты не воин, чудовище сожрёт тебя, а ты покоришься. Твой хозяин, вообрази его сейчас перед собой.       Ужасающий холодок пробрал Уилла, он поджал зубы. Где-то раздался голос Огастуса с отголоском хрипоты, застучала чёрная трость.       — Чудовища живут не в океане. Ты победишь тысячу змей, но тебя сразит плеть, от которой ты не увернёшься. Ищешь древнюю цивилизацию? Ты почувствуешь лишь сладкий привкус во рту, когда сойдёшь на землю, а затем захочешь прополоснуть рот от странной горечи. Тебе не хватит Чёрного океана. Ты возобновишь искания неизученного, опасного, смертельного. Твой страх живёт в тебе, ты будешь бежать от него, пока не подхватишь чесотку, пока не сгинешь от какой-нибудь заморской болячки. Победи человека, который завладел тобой.

***

      Оставалось двенадцать дней, Ханна немедленно покинула Тенкуни с проходящим магом Твереев.       — Я поживу у тебя, пока не отыщу Нулефер, — сказала она, приехав к Элеоноре. — Мне надо где-то остановиться.       Дочь и её новая семья разрешили ей пожить у них, неодобрительно пошептав у неё за спиной. И Оделл, и Казоквары с Элеонорой — все называли её безумной и могли только жалеть, смотря, как мать по всему миру неустанно ищет свою дочь. Но Ханна знала, через двенадцать дней Нулефер будет здесь, в этом самом доме, не осознавая, что мама ждёт её, чтобы спасти от гибели.       Во время ужина Ханна сказала Элеоноре:       — Я разузнала, что освободители явятся первого кислора в Конорию.       — И где ты будешь их искать? Столица большая, освободителей можно ждать в любой точке, — Элеонора сморщила нос.       — Не знаю, но я не уеду из Конории без Нулефер, — Ханна играла роль неведающей женщины. — Может, мне повезёт, я успею приехать на место, пока освободители не исчезнут.       — Спорим, что они помешают казни Мариона! — вставил слово Эван.       — Фиу, нет, — оборвал её Нормут. — Они не смертники, не появятся возле эшафота посреди вооружённой охраны из магов. Да и есть им дело до Мариона? Кто-нибудь из освободителей постарался спасти символа революции Эйдина? Тимер в жизни не пойдёт спасать Мариона, который не спас его родителей. Так что, жена, делай другую ставку. Я предлагаю людный парк или же снова это будет чей-то частный дом, полный людей.       — Возможно, они просто выстрелят в упор какому-нибудь конорскому рабовладельцу, — Элеонора жадно оторвала от цыплёнка большой кусок. — Не сочиняйте зря.       Ханна молчала. «Нора, наивная моя, не подозреваешь ты, что скоро заберут у тебя мужа, лишат тебя нового дома. Хоть не погубили бы тебя». Ханна долго ломалась от безысходности, обдумывая план. Больше всего она мечтала отнять у Кровавого общества Нулефер, но старшую дочь, внучку и не родившегося ещё внука не могла принести в жертву. Почему Нулефер зашла так далеко, изнывала Ханна, до Убиения пятидесяти лебедей она имела жалкий, даже смехотворный шанс просто-напросто сдать Нулефер в руки правосудия, а там умалить судей и королеву, смягчить их сердца, засадить дочь в тюремную камеру. Это стало бы избавлениям для Нулефер от будущего ада освободителей, может быть, в одиночестве, спустя годы она осознает свои ошибки и примет искупление. Убиение пятидесяти отобрало у Нулефер прощение.       Что же делать, не знала Ханна. Был бы хоть Оделл на её стороне, вдвоём бы скрутили дочь, отвели в Рысь и заперли на крепкие замки. По своей воле Нулефер не станет слушать её, может, и вонзит нож в грудь. Не вздрогнула перед старшей сестрой, пожелала на миг убить её. Кто скажет, как Нулефер отнесётся к матери-рабовладелице? Но иного пути Ханна не видела. Да, только так, выйти вперёд к Нулефер, попытать удачу и словами призвать её к истине. Не получится — занести нож над ней, обездвижить, спрятать, защищать и скрывать от освободителей и зорких соколов.       Но как бы с жильцами этого дома? Кровавое общество направлено на Казокваров, на их уничтожение. «Спасите старшую дочь», — взмолился тогда Аахен Тверей. Ханна думала, может, намекнуть Казокварам, что на них готовится нападение? Нет, вспыхнула она, Нормут немедленно известит полицию, и её девочка пропадёт! Уговорить их уйти из дома не представлялось возможным. Ханна не могла знать точное время, наступит ли новая мясорубка в ночь с калеба на кислор, выпадет она на ясный день кислора, или же произойдёт с первого на второе число. Аахен не дал точного времени. Да и смысл у освободителей пропадёт врываться в пустой дом, если хозяева будут бродить по главным лицам Конории. Как ни прискорбно было Ханне принять этот выбор, она решилась пожертвовать Казокварами. Только бы Элеонору уговорить на пару дней покинуть дом и, если можно, Ромилу, Азадер и Алекрипа взять с собой!       Элеонора поправилась, шёл шестой месяц беременности. Она жаловалась на сонливость и усталость. Её бессознательно тянуло к вышиванию и вязанию. Материнство наградило Элеонору небывалой мягкостью, привило любовь к женским хозяйственным заботам. Разложив возле своего стола цветную пряжу, сев в удобное кресло-качалку, она говорила с душевной теплотой:       — Вот, мама, вяжу новый чепчик для малыша. Потом надо кофточкой заняться, как бы успеть к сроку. Ещё юбочка нужна, штанишки, я же не знаю, кто родится. Готовлюсь к любому подарочку.       — Пора мальчику появиться, — улыбнулась Ханна. — В нашей семье одни девочки, твой отец несказанно обрадуется внуку.       — Мой ребёнок принадлежит другой семье, — Элеонора сжала губы и вздохнула. — Мальчик унаследует фамилию Казокваров, а девочка… она не всегда будет Казокваром. Мама, с дочерью мне поспокойнее будет.       — Элеонора, — Ханна через силу игнорировала её тоску. «Она несчастлива в этой семье», — понимала мать. — Первого кислора казнят Джексона Мариона, ты придёшь посмотреть на его казнь?       — Я не хочу наслаждаться убийством. Мне хватило выходки Нулефер.       — А траурная церемония? Скоро годовщина мятежа, тысячи человек погибло, тебе стоит помянуть их. Я бы хотела, чтобы ты первого кислора отвела Тину в храм, она должна приучаться посещать памятные события.       — Не знаю, папа перед кислором приезжает. Он сможет сводить Тину в храм, у меня нет желания покидать дом. О, мама, чепчик готов! Кажется, немного велик для младенческой головки? Мама, помоги перевязать его.       Ханна умилялась нежности Элеоноры, сама проглатывая горькую грусть. Нора находила утешение в этом ребёнке, но его рождение ждала не так страстно, как Тинаиду, не было той пылкой горячки. Она стала другой, её заглотили Казоквары. Нормут, Фалита и их дети не стеснялись Ханны, с первых дней она проникла в сердцевину насилия и слёз. Крики, стоны, плач, удары тяжёлых предметов, звон ошейника слышались каждый день ото всех углов. Они заставляли Ханну сжимать себя руками, вспоминания с сожалением об утерянном собственном доме, где дети со смехом бегали по этажам, рабыни, не дожидаясь приказа, сами хотели услужить, мужчины с улыбкой встречали своих хозяев.       Элеонору не расстраивали чьи-то побои, мольбы.       — Пойдём, мама, не смотри. Заслужила, её проблема, — говорила она, когда по пути к её комнате Нормут за какую-то мелочь пробуждал ошейник на маленькой девочке.       За Элеонорой преданно шёл Живчик. Он никогда не покидал свою хозяйку, стал её надёжным спутником, лучшим другом. Живчик ел у ног Элеоноры, когда та принимала завтрак или ужин со своей семьёй, спал у их с Эваном кровати, дожидался молча её у горячей ванны. Пёс с хмурым злым взглядом вызывал у Ханны страх, при Джексоне Живчик, казалось, был милее, но вот рабы предпочитали накладывать еду безжалостному бойцовскому псу, мыть его после прогулки, чем хоть минуту постоять возле Нормута и Фалиты. Самих Казокваров охватывало какое-то беспокойство, когда Элеонора с привычным молчанием подзывала Живчика, он ложился перед ней, принимал почёсывания и не отводил жёлтых угрожающих глаз с Казокваров. Живчик всё же был не казаркой Джеей. Ханна замечала, что Нормут так и хочет ударить его своей тростью, но если бы он это сделал, то Элеонора вцепилась бы в него и выцарапала последний глаз. Чудовищного пса она любила как родное дитя.       — Ты только не пугайся Тины, я стараюсь влиять на неё. У неё такой возраст, маленькая, несмышлёная. Мама, всё пройдёт. Пройдёт… она исправится, — Элеонора словно боялась подпускать Ханну к Тине. — Всё пройдёт, — вздыхала она.       «Что пройдёт?» — не понимала Ханна. Но до следующего дня. До следующего утра, когда Тина с Алекрипом и Азадер бегали на перегонки и толкали замешкавшихся рабов. Женщина с тазами свалилась с лестницы, не заметив подножки Азадер. Тина смеялась, наивно и весело вместе с друзьями.       — Пройдёт, она перерастёт… Мама, ты следи, чтобы Тина не нашла чёрный винамиатис, — никогда Ханна не читала в гордых глазах Элеоноры такую безысходность.       Чем больше Ханна жила в доме Казокваров, тем меньше она жалела, что кого-то не спасёт. Главное, Элеонору с Тиной и детьми вовремя выпроводить из дома… С первого дня Ханна начала наблюдение. Особняк Нормута и вся его территория была блестяще защищена от врагов. Владение охраняли винамиатисы-замки, в доме они эдак были на каждом этаже. А вдруг что, понадобится срочно целитель или другой маг, пока будешь все замки убирать, глядишь, и поздно будет. В кармане у Нормута, Фалиты и Эвана был винамиатис, связывающий их голоса с полицией, в отдельной комнате хранился склад с оружием. Владение денно и нощно сторожили нанятые Казокваром маги. Попасть в дом освободителям было невозможно, не говоря уже про убийство!       Ханна следила. Она вновь прикинулась боязливой трусливой женщиной и выпытала у Казокваров все места с тайниками «замков». Прогуливаясь по двору, сделала вид, что греет руки и дует на них, и смотрела на камни. В доме любовалась изящными картинами, за которыми могли тоже скрываться винамиатисы. Дети забавлялись в играх, Эван размышлял над карточными приёмами жульничества, Фалита и Нормут занимались делами шахт, Элеонора вязала, беседуя с Живчиком, а Ханна наблюдала. Она приметила, что чаще, чем с другими рабами, сталкивается с горничной Эллой. Как заведённая, женщина должна была мыть все полы, все окна, выметать весь сор, не имея возможности присесть. Строптивой натуры, говорили Казоквары про неё. Но Элла при Ханне не буйствовала, приказы хозяев выполняла покорно, да только оказывалась у тайников с камнями почаще других горничных. «Это мои страхи, это всё они», — Ханна хотела себя оправдать, но от Эллы не могла отвести глаз. Она подсчитывала, сколько раз на дню Элла могла взяться за мытьё полов в другой комнате, а комнату с винамиатисом отдать подруге.       И вот на четвёртый день исчезли два камушка. Один в саду, другой на кухне в доме. На их месте оказались подделки, тоже камни, тоже цвета ржавчины, но это было простое железо с какими-то дополнительными веществами. И в этих двух местах была Элла. На кухню она бегала за жареной цесаркой для Фалиты, а в саду побывала ночью. Ханна спала с открытым окнами, чтобы проникало больше звука, было холодно — плевать, она куталась в одеяло. Её окна выходили на сад, и в три часа ночи она увидела, как Элла поправляет ветви дерева, в кормушке которого лежал винамиатис. На следующий день при обходе дома Ханна не нашла ещё двух камней, один исчез с чердака, второй с кухни. Но Элла не подавала волнения. Когда Ханна зашла на кухню к рабам будто за хлебом для ворон, поселившихся на чердаке — она их стала кормить с первого дня появления у Казокваров — Элла в обычной спешке доедала скудный ужин. На вечер винамиатис исчез из столовой, а ведь посуду раскладывала Элла! На шестой день камень пропал с ограждения, с одного из четырёх её углов, Ханна вспомнила, что Нормут отправил Эллу за своё имение сжечь мусор.       «Крысы заводятся среди своих!» — осенило Ханну. Чёрт, какой наивной была она, какие же наивные эти Казоквары — сами воспитали озлобленных на них людей, которые сольются с врагом при первой же возможности. Элле было тридцать лет, но ростом она доходила Ханне по грудь. Лицо твёрдое, грубое, на голове короткий ёжик чёрных волос. Нелюдимая, себе на уме. Нормут пробудил на ней ошейник, когда Элла расплескала грязную воду на его сапоги, она терпела с мужественностью, не издав и стона. Её взгляд смотрел в ноги Ханны и говорил одно — «я убью тебя, Казоквар». Ханна хотела с ней заговорить, но боялась этого сделать один на один, вдруг спугнёт. Выбрав время, когда с Эллой полы мыли другие девушки, она, как бы проходя мимо, спросила:       — Элла, ты трудишься без отдыха, вымоталась вся. Когда господа тебе выходной дадут?       — Почто я знаю? — нахмурилась Элла. — Выходной у шахтных рабов есть всегда, чтобы не померли, а мы время от времени им довольствуемся. Я вот посмотрю косо на хозяев и лишаюсь выходного сразу на две шестицы. А вам почто любопытно?       «Сноровистая, да», — поняла Ханна. — По тебе на шахте или в соседнем имении, наверное, родители соскучились.       — Родители… — сморщилась Элла. — Мамочка после десятых родов, должно быть, умерла, а отца мне искать по всей стране. Им любой старше меня на пятнадцать лет окажется. Кто ж обрюхатил на заводе мою маму? Откуда я знаю? Выращенная я, мать — рабыня, отец — да кто угодно. Зря только скрывает он своё увлечение, в Зенруте, гляжу, разврат с заводской шлюхой не пристыжается.       — Любимый мужчина у тебя есть? — спросила Ханна. Конечно же скажет «нет», но надо разузнать, как она мыслит.       — Нет, — подтвердила её предсказание Элла. — Я уродина, сами видите, на меня не смотрят мужчины. И я выращенная. Госпожа Ханна, вы разве не знаете, что обычные рабы побаиваются с такими, как я, в отношения вступать? Сглазим мы их в постели или чего хуже, болезнь навлечём. Мы, выращенные, даже не люди.       — Давно без отдыха работаешь? — Ханна решила показать своё сочувствие.       — Все пять лет, как купил меня господин Нормут, — Элла смочила в ведре швабру и с ещё большей ненавистью, разросшейся в тёмных глазах, стала тереть пол.       — Зачем он купил тебя, такую строптивую?       — А вот понравилось, что я плохие слова сказала ему в кабаке. Я раньше в кабаке подавала еду и выпивку. Нагрубила я ему, не помню за что, господин Нормут и купил меня, чтобы проучить.       — Вежливо разговаривать с господами ты плохо научилась, — хмыкнула Ханна.       — Да я раньше совсем другая была, госпожа Ханна! С кулаками бросалась на Нормута и Фалиту, а теперь могу лишь хмуро смотреть на них. Поживите с нами побольше и вы не станете перечить им. Госпожа Элеонора уже приняла свою судьбу.       — Все подчиняются, Элла? А? — Элла молчала, продолжая теперь пол с такой силой, что швабра скрипела от боли. — Фрида? — Ханна спросила ответ у другой девушки.       — Те умирают. Риоло умер, Шаса умер… — понуро ответила Фрида. — Жив Бонтин, но он особенный! Он под опекой герцога, хоть и враг его.       — А Бонтин навещает вас? Помогает кому-то? — Ханну не интересовал бывший раб Казоквара, но разговор надо было продолжать, не убирая с лица сочувствия и дружественность.       — Нет, заходил сперва на земли Казоквара, — сказала Фрида, — а потом перестал. Мы слышали, он освободил пятьсот рабов и преступников, и они бежали в Санпаву. Наверное, там его призвание. Он освобождает ещё не сломленных, а мы потерянные.       — И вы увидите свободу, — сквозь зубы процедила Элла.       «Как это? Казоквар никогда не вознаградит вас за труд вольной», — собралась спросить Ханна. Но тут в коридоре появились Элеонора с Живчиком, и разговор оборвался. Элла старательно затёрла полы.       — Казоквары не любят, когда гости разговаривают с их рабами, — поровнявшись, сказала Элеонора. — Ты сделаешь только хуже им своими докучными беседами.       — Забываюсь, Нора… — через силу выговорила Ханна, смотря украдкой на Эллу. К рабыне подошёл Живчик обнюхать её. Уродливая морда пса внушала ужас, но не настолько огромный, чтобы, когда он поднял голову и посмотрел на Эллу, рабыня, свыкшаяся жить с чудовищами в лице Казокваров, завизжала, попятилась назад и упала в ведро с водой.       — Уберите его! Уберите! Молю! — кричала она до тех пор, пока Элеонора не взяла Живчика на шкирку и не покинула с ним коридор.       Ханна решила не отпускать Эллу без внимания и ночью. Когда все легли спать, из укромного угла она стала караулить людскую. Но Элла не показывалась. Набрав во все лёгкие воздуха, Ханна даже подкралась и заглянула в щель. Элла спала у самой стены крепким сном. Послышались тихие шаги. Они были в другой части дома и шли от входной двери, но для Ханны это был сигнал. Да, бродить по дому может и какой-нибудь Казоквар, страдающий бессонницей, или рабыня, выполняющая блажь Фалиты или ночное искушение Нормута. Но Ханна пошла на шаги.       По коридору кралась ключница Осса, старая сморщенная женщина. Она ведала ключами, знала все припасы Казокваров и пользовалась даже слабым уважением со стороны хозяев. Осса была одной из счастливчиков, кто редко познавал ошейник, но злое изрытое пятнами лицо не принимало такое счастье. Осса осторожно открыла ключами дверь, ведущую в подвал, и спустилась. В подвале она проторчала где-то полчаса, мышью выскочила и скрылась в своей отдельной коморке.       В доме Казокваров Ханне внушало ужас абсолютно всё: от покалеченных безжизненных рабов до любимого пса её дочери. И каждое странное движение было поводом для подозрения. Казоквары спали, что понесло тогда старую бабку в подвал? Ханна бы не успокоилась, не загляни она туда.       Днём исчез второй винамиатис с ограды. Элла встречалась с почтальоном и относила почту. Поздоровавшись с Оссой, она взялась за швабру. «Да они каждый день здороваются за углом дома и обмениваются приветственными поцелуями! Я просто слепая!» Вечером Ханна выкрала ключ от подвала у Нормута, вторая пара всех ключей всегда была в его кабинете. Ночью сильно колотилось сердце, Ханну преследовали живые кошмары в виде белых теней, да ещё ей было не по себе из-за бывшего мужа, Оделл должен приехать этим утром. Встреча с ним не слаще тимеровского нападения.       В три часа ночи Осса покинула подвал. Подождав немного, когда всё утихнет, Ханна спустилась. Она зажгла подручную лампу и пошла. А куда? И не знала, просто шла, где был коридор. Подвал-то занимал размеры всего дома! Первый отсек служил погребом для вина. Везде валялись чашки, кое-где пролито было вино. Казоквары не заглядывали в подвал, всё нужное приносили рабы, и поэтому грязь была объяснима. Если хозяин не посмотрит, то не накажет, то можно не убирать. Дальше шёл просто мусор. Старые ненужные кресла, диваны, платья, которые надо выбросить да жалко. Испорченные плети, умершие винамиатисы, как напоминание, что души покалеченных созданий навеки заперты в стены и землю этого дома. Ханна, кажется, подходила к последней двери. Ключ долго вставлялся в замочную скважину, однако подошёл, хоть и пришлось попотеть. Открыв дверь и посвятив лампой, она застыла в дрожи.       Крохотное помещеньице. А в нём свеже заточенные ножи, новые револьверы, заряды. Динамит.       — О Святые Создатели, пощадите, — в жилах Ханны заледенела кровь.       Оделл приехал к полудню. Элеонора, завидев экипаж, бросилась опрометью навстречу, прильнула к отцу на шею, едва он вышел из кареты.       — Здравствуй, папа, я ожидала тебя увидеть в середине кислора.       — Я же обещал, что найду для дочери время в конце этого месяца, — улыбнулся он. — Какой большой живот! Так, а где Тина? Дедушка соскучился!       Ханна, стоя сзади Казокваров, сжимала за своей спиной кулаки. Её бесило, что Оделл отказался быть таким заботливым отцом для Нулефер, а ещё она злилась, что придётся искать способ выдворить ещё одного человека из дома к первому кислору. Со слежкой за Эллой она совсем позабыла, что Элеонора, Тина и дети Казоквары должны покинуть дом и абсолютно не знала, что же придумать, чтобы они захотели уехать.       Элеонора представляла отцу мужа и его родственников. С Эваном Оделл обменялся тёплыми рукопожатиями — он, как и Ханна, не присутствовал на их бракосочетании, свадьба прошла очень тихо, в спешке, через несколько дней после предательской бойни Нулефер.       — Ты не изменилась, Ханна, — покончив с рукопожатиями, Оделл взглянул на неё.       Что значили его слова, она не поняла. Неужели на лице написано, что она не прощает ему отречение от Нулефер?       — Возможно, тебя сбивает с толку запах моих духов. Я ещё не поменяла коллекцию, — хихикнула Ханна.       — Да. Надеюсь, ты осталась верна только своему аромату.       — Папа, Тина прибежала. Обними её! — Элеонора пыталась сгладить напряжение, зависшее между матерью и отцом.       Появление внучки для Ханны стало спасением. Оделл поднял её на руки и долго кружил, Ханна незаметно смогла уйти в дом. Но как бы ей не хотелось спрятаться в своей комнате, притвориться больной, пожаловать на разразившуюся мигрень, она прекрасно осознавала, что от Элеоноры и Оделла надолго отходить нельзя, нужно использовать любой шанс, чтобы занять их на первое кислора.       Не прошло и часа, немногочисленные сумки Оделла были отнесены к нему в комнату, дорожное пальто повешено в шкаф — о, благодарила Ханна богов и Элеонору, догадалась дочь, дала ему отдельную комнату, а не подселила на ту же кровать к ней! Дети гурьбой играли с подарками Оделла, он привёз игрушек для каждого Казоквара. Ханна только после разорванных коробок вспомнила, что из-за Нулефер она не привезла гостинца даже для Тинаиды. Она стояла у двери, улавливая через стену постукивание швабрами по полу. Если б могла, то выбежала бы из комнаты и вновь стала бы проверять винамиатисы! Элеонора, Оделл и Казоквары расположись дружной компанией в полукруге на креслах. Живчик лежал на собственной тахте и грыз сдувшийся мяч.       — Тина, по барабану бьют наконечником палочки. Да, вот так. Слышишь, звук стал мощнее, — Оделл сидел рядом с внучкой на полу. Возле него на кресле сидела Элеонора.       — Эй, дай мне барабан, у меня получится лучше! — захныкал Алекрип.       — Уйди, или я тебя палкой ударю! Я могу! — Тина грозно закрыла своё сокровище.       Алекрип отскочил испуганно:       — Не нужен мне твой барабан! Папа в новом месяце в Тенкуни поедет, он мне волшебный барабан привезёт!       — Детки! — Нормут озарился широкой улыбкой. — Люблю я деток! Мои сыновья, мои дочери — моя отрада!       Он посадил на колени брыкающегося Алекрипа и поцеловал в лоб.       — Каждый мой ребёнок — это один сверкающий рубин в моей короне. Как бы я жил без них? Они такие невинные и милые. Я мучаю, калечу, убиваю, а деток я люблю. Наверное, со стороны я как курица-наседка со своими детками, как ласковая кошка. Моя жизнь, мои дети — без них я никто, мешок старых опилок. Вот угадайте, кого я ненавижу больше всего?       — Рабов и освободителей? — спросил Оделл. Видно, что Элеонора рассказывала ему про нравы главного Казоквара.       — Не угадали! Я терпеть не могу матерей кукушек и распутных отцов, которые бросают этих маленьких очаровательных человечков.       — Но ваши рабыни не раз рожали от вас детей, и где они? Я вижу только троих ваших ребят.       Нормут покраснел в гневе. «Ну, Оделл, и сморозил ты глупость, — Ханна захотела закрыть глаза от стыда. — День не пройдёт, как вы станете с Нормутом врагами. Хорошо, мне не придётся вставать на твою защиту как преданной жене».       — Вот и продаю их тут же! — Нормут старательно принял весёлый вид. — Своих детей я никогда не сделаю своими рабами. Это по части Афовийских измываться над родственниками.       — И по части моей младшей дочери, — под нос пробормотал Оделл.       «Он приехал насмехаться над нами!» — вспыхнула Ханна.       — Папа, мама слышит, не издевайся над ней, — Элеонора ткнула его коленом по спине.       — Точно! Я забыл, что я тиран в своей семье, — Оделл посмотрел на Ханну, как бы говоря: «Ну же, покажи, что ты просто несчастная женщина, сошедшая с ума из-за дочери».       Ханна решила молчать.       — Давайте не ругаться, — заговорил Эван, сидевший на одном широком кресле с Элеонорой. — Ваши пересуды только подпортят нам настроения. Вы развелись, разве это не счастье, не свобода?       — Дурак! — вскричал Нормут. — Свобода это власть! Ты кто? Человек? Ты мизинца пока что моего не стоишь! А станешь ровней, почувствуешь и власть, и свободу, и наслаждение жизнью.       — Я-то не наслаждаюсь жизнью? — оскорбился Эван. — Поинтереснее тебя её проживаю. А свобода мне больно сдалась, кто о ней думает все дни напролёт?       — Нулефер хочет свободы, — шмыгнул носом Оделл.       И тут же пять пар взрослых глаз уставились на Ханну. Её словно намеренно испытывали, поставив цель вывести из себя. «Я забыла, что имею дело с Казокварами и моим мужем», — усмехнулась она.       — Я тоже раньше часто думала о свободе, — Ханна на сей раз отмахнулась от молчания. — Я была убеждена, что свобода это главная ценность в человеческой жизни. Мне было в ту пору семнадцать лет. Чем ближе старость, тем меньше я задумываюсь о свободе. Свобода. Сильное слово. Но к шестидесяти годам основой моих нужд стали полный стол, уют в доме, гармония в семье. Покой. Свободу желают молодые, неопытные, сама природа приказала им быть в неутолимом беге. Только я замечаю, что время пусть и запоздало, но заменяет приоритет свободы чем-то другим. Почему так происходит? Я не знаю. И не дам ответ, что такое свобода. Равенство для всех или возможность выбора для одного? Для меня свобода проста — чтобы никто не мешал мне искать дочь. Наверное, свобода каждого человека упирается в собственную смелость и чуточку везения.       Ханна почти не думала, что говорила. Слова лезли впереди мысли. Она замолчала и посмотрела на Оделла: сидит, задумчиво изучая её, думает, что ответить. Что ж, собиралась молчать и быть незаметной, но придётся посоревноваться с ним в красноречии.       — Мама, отец… — произнесла Элеонора. «Она будет на его стороне», — Ханна была готова.       — Мама, отец, как смотрите, чтобы через два дня отправится на рыбалку? Папа, в здешнем проливе братьев Муров водится прекрасный тунец! Ты говорил мне по винамиатису, что мечтаешь наловить тунца в восточных водах. Можно даже вам выйти в открытое Линское море. Хоть и зима, но рыба клюёт как заводная, оденетесь потеплее и выйдите на рыбную охоту. Я вам найду судно и капитана. По ночам в Линском море рыба ловит похлеще, чем днём! Отдохнёте по-королевски! Тину тоже можете взять с собой, я бы поехала на рыбалку, я её очень люблю, но куда мне?.. О ребёнке думать надо.       Через два дня… Это же тридцатое кислора! «Нора, ты моя гениальная!» — Ханна чуть не подпрыгнула. Да, вот решение, а она ломала голову!       — Хорошая затея, Нора! Вы с папой заядлые рыбаки, да, сходите в открытое море на рыбалку. И Тине понравится. Фалита, а вы не против, если и ваши ребятишки отдохнули бы в море?       — Я хочу на рыбалку! — завизжала Ромила, отвлёкшись от солёного крекера.       — Мама, ты не поняла, мне тяжело будет в море с моим животом. Я на этом мягком кресле чувствую, как меня штормит. Я хочу, чтобы порыбачили только вы вдвоём. Ты и папа. И Тина.       Оделл с силой сжал детский паровозик, что лежал возле него. Вагон треснул, Оделл отбросил в сторону игрушку и поднялся на ноги.       — Исключено. Нора, не пытайся нас вместе свести. Мы с Ханной больше не семья. Я спокойно могу провести шестицы с ней в этом доме, зная, что я приехал к тебе, а не к ней. Но в море, как помолвленные жених и невеста, я не выйду. У меня большая охота порыбачить, но я пойду на рыбу только с тобой. Исключено.       — Если мы на рыбалке проведём время вчетвером?.. — вздохнула Элеонора. — Мама поедет со мной, она посидит в одной части шхуны, и полюбуется морскими птицами, рыбами, я поучу её закидывать удочку, а ты в другой части будешь? Мне не хватает вас… — Элеонора потёрла глаза.       Любопытные взоры Казокваров вновь были вытаращены на Ханну. Неплохо быть заморской зверюшкой в зверинце, чувствовала она. До сегодняшнего дня Нормут и его величественные речи занимали всю семью, и на тебе! Какая-то пожилая женщина, приехавшая пол месяца назад в дом, стала главным экспонатом.       — Нет. Я не хочу потерять возможность встретиться с Нулефер. Конории предстоит в ближайшее время пережить их покушение. Я не знаю место, не знаю день, но я не хочу быть в море, без возможности прибежать по адресу и встретиться с моей дочери.       — Да вы не успеете, фанеса Свалоу, — вдруг сказала Ромила. — Освободители нападают очень тихо, о них узнают, когда они исчезают.       «Дитя изрекает только мудрость, — Ханна опустила веки. — Ромила, упроси, пожалуйста, маму и папу отпустить тебя на рыбалку. Примени всё свое детское обаяние. Нормут выполнит любую твою просьбу, надави только».       — Я не променяю свою дочь на рыб, — резко сказала Ханна.       — Нора, возьмём Ромилу, возьмём Эвана, от мамы отстань, — Оделл нахмурился.       — Нет! — Элеонора внезапно сорвалась на крик. Её голос напугал Живчика, и пёс предостерегающе зарычал. — Эван не любит рыбалку, он останется дома. Я не буду его откачивать на волнах.       Эван пробормотал что-то нескладно и прислонил сонливую голову к плечу Элеоноры.       — Мама, — настойчиво она сказала. — Мне важна эта рыбалка, я прошу у тебя всего два дня. Два дня побудь с Тиной и с отцом. С нами. Я теряю тебя. Два дня посвяти рыбалке, моему любимому увлечению. Я возьму Живчика, возьму Ромилу, так уж и быть, они будут стоять между тобой и отцом. Выйди в море на пару дней, или ты мать Нулефер, но не моя мама?       Ханна бы позволила прямо сейчас убить себя, лишь не видеть этот преданный несчастный взгляд Элеоноры. Конечно, Нора была той шантажисткой, у неё же училась, собственная мать была примером, как выдавливать из глаз пустые слёзы, белеть и прикрываться больной головой или разбитым сердцем. Но в груди у Ханны щемило, как если бы слова Элеоноры были самыми искренними. Да вытерпела бы она общество Оделла! Вытерпела бы и морскую качку, и дурацких рыб! В другой только день, первого кислора она должна спасать Нулефер! Губы у Ханны задрожали, сейчас вылезет наружу слабое млеяние, догадалась она. Нет, она станет жестокой и избавится от лишней заботы о себе.       — Я остаюсь в этом доме. В этой комнате. Я буду ждать вестей про мою Нулефер. Доходчиво объяснила?       Эван разразился смехом.       — Умираю, ой! Фанеса Свалоу, если освободители нападут на нас, вы так и будете сидеть на этом кресле и ждать смерти от них?       Она обернула голову на хохочущего зятя.       — Всё верно. Я дождусь смерти от руки моей дочери. Дети наша жизнь, сказал Нормут. Я добавлю: они и наша погибель.       Элеонора встала с кресла, позвала за собой Тину и Живчика, подошла к Ханне и поцеловала в щёку. Руки её были холодными, а на лбу воссели две маленькие капли пота.       — Мама, сходи в храм тридцатого калеба. Очистись накануне нового месяца перед пятнадцатью богами.

***

      Нулефер любила гулять по развалинам города Рута, ставшим основным штабом Кровавого общества. Череда длинных колонн уходила за горизонт, где соприкасалась с белёсыми мутноватыми облаками. Воздух пропитал мороз, и крыши словно трещали под его натиском. Мраморное напольное покрытие домов тоже скрипело под медленными шагами, когда Нулефер заглядывала в двери и улыбалась милым жильцам — притаившимся в забытом городе барсукам. В преддверии каждого наступления Нулефер боялась, вдруг что-то пойдёт не так. Сейчас ошибки не должно быть, если они не справятся, то Казоквары определят им мучительную смерть. Нулефер старалась не думать о плохом. Тимер учил их иному! Верь в себя, творца судьбы. Верь в брата-освободителя своего, ибо едины вы верой в победу. Верь в Тимера, помазанника небес. Верь Создателям, поцеловавшим тебя избранием своим.       «Верь. Верь», — повторяла Нулефер. Десятки побед освободителей превратили её веру в знание, она точно знала, что они уничтожат Казокваров, иначе не бывает. И всё же она боялась, надоедливо крутились в голове плачевные сценарии. То её придушит Элеонора, то Карл отрубит голову Тине, то Тимер нарушит своё слово и прикажет ей стать палачом для сестры. Также ясно она видела Нормута Казоквара, расстреливающего её братьев.       «Я ваша избранница, — говорила Нулефер, низко преклоняя голову перед статуями Великими Супругами, стоявшими на входе в храм, в котором жили освободители. — Меня не возьмут простые людишки».       Перевалило за полдень, в их доме полным ходом шли приготовления. Освободители прорабатывали план, упражнялись в рукопашной. Никсон и Гринк спарринговали, используя грязные приёмчики — подножки, задушивание, молотый перец в глаза, сильно били друг друга деревянным ножом, до синяков. Брэттли точил настоящие карманные ножи. Дэн, брат-близнец Брэттли, гладил нагретым утюгом тонкие рубашки и штаны, в которых пристоит совершить перемещение в дом Казокваров. Огонь горел перед алтарём Создателей в старом котле для жертвоприношений. Джим жарил в этом котле оленя. Идо проверял свои способности, он совершал одно перемещение за другим в разные точки Зенрута.       — Знайте, завтра утром освободители напомнят о себе Зенруту после забытья, — сказал Карл, пишущий стихи, сидящий на высоко поднятом проёме для окна.       — Боги нам в помощь! — раздалось в храме.       Среди освободителей не было ни одного неверующего. Ведь длань богов опускалась на их головы каждый раз, когда они выходили из битвы победителями, а троих наградила особым даром. Идо была гением перемещения, Нулефер родилась, чтобы изменить устои природы, Тимер стал живым богом для смертных. Про товарищей, которые погибли ещё на зарождении общества при неудачном захвате поезда, Карл шепнул как-то Нулефер, что боги избавили лучшие семена от гнилых.       — Нулефер, потренируемся? — встретил её Гринк, мужчина с острой бородкой и большими жёлтыми глазами. — Хочу убедиться, что ты не ослабела.       — Нападай! — Нулефер изъявила желание драться. Надо размять кости.       Грин, вооружённый деревянным ножом, побежал на неё. Она не двигалась, дождалась, когда он будет совсем близко и его рука с ножом взметнётся над головой, и подставила быструю подножку. Тут же Грин споткнулся от неё, полетел вниз, Нулефер стремительно взмахнула рукой, даже не смотря на него. Из ведра для мойки пола выстрелила вода, схватила Гринка и выбросила его из храма в большой сугроб.       — Бери воду из котла, горяченькую, — усмехнулся Идо, стоявший в проходе. Гринк пролетел над его головой и больновато задел ногой. Идо потирал ушибленное место.       — Твои шутки неуместны, — с недовольством сказал Карл. — Ты после улицы Лебедей стал чересчур шутливым.       — Перед боем принято шутить. Я вот не вижу смысла строчить стишки для каких-то девок.       — Идо, Карл, а ну перестаньте! — Нулефер встала перед ними. После улицы Лебедей отношения Идо и Карла стали скользкими. Карл говорил, что их проходящий маг струсил и почти что предал Кровавое общество. В тот день Идо, по его словам, ныл и размазывал слёзы по полу, умоляя Тимера остановить убийства.       Карл, задетый оскорбительным словом «стишки», спрыгнул с подоконника, чтобы показать на кулаках Идо, что он думает о нём. Нулефер раздвинула между ними двумя руки.       — Осталось несколько часов, не устраивайте потасовки! Что Тимер о вас подумает, когда увидит своих лучших бойцов с разбитыми носами? Тимер вообще связывался ночью с нами? Меня пугает, что они с Рэем пропали, не связываются пятый день.       — Нет, Тимер и Рэй не подают сигнала, — сказал Карл.       — Может быть, их разоблачили? — невесело предположил Джим.       — Нет, Тимер и Рэй прокричали бы нам по винамиатису, что их взяли! — возмутился Карл сомнению напарника. — Уж не потеряли ли они винамиатисы… Нет, Тимер не допустит такой ошибки. Тимер занят, вот и всё.       — Если Тимер и Рэй сегодня не появятся, мы переносим атаку? — Никсон, стоявший на улице, через толстый слой стены подал голос.       — Тимер появится, — упрямо процедил Карл. — Он не потерпит, чтобы атака перенеслась. Ты понимаешь, в чём смысл, Никсон, Казокваров, отродье рабовладения, мы должны уничтожить в годовщину восстания.       — Тимер весь в работе, как и Рэй, — сказал Идо. — У них минуты нет, чтобы поесть. Я перемещался к Казокварам и видел, Казоквары гоняют их как собак.       — И когда ты перемещался? — Карл изогнул брови.       — Вчера днём переместился в подвал, замки Тимером уже сняты.       — Так. У тебя был день, вечер, ночь, чтобы доложить это мне, но ты заговорил только сейчас?       — Я был занят.       — Какие у тебя могут быть дела, невидимка? — с недоверием спросил Карл.       Идо вытащил из кармана ключ и бросил его через голову Нулефер к ногам Карла.       — Выполнял приказ Тимера — взял у Геровальда второй ключ от ошейника. Нам же понадобится второй ключ, когда мы старый подарим казокварским рабам.       Магическими ключами освободителей снабщал Геровальд. По приказу короля военные сделали тайный заказ у ключных мастеров Зенрута на магические ключи для Камерута. В запасе у Геровальда было больше двадцати ключей, но Тимер пожелал, чтобы у освободителей лично на руках был один ключ. Нулефер не очень-то нравилась эта задумка. Если бы у каждого из двадцати четырёх освободителей было по ключу, они бы могли просто ходить по городам Зенрута и отпускать рабов на волю. Но с приказами Тимера никто не спорил.       — Надменный план, — Идо сорвал её слова с губ. — У Казоквара двести домашних рабов, пока они откроют ошейники друг от друга, соколы будут на месте. Нутром чувствую, кто-нибудь в спешке обронил ключ, что не найдёшь его.       — Тенрик, ты что-то совсем перестаёшь понимать замыслы Тимера, — Карл зло щёлкнул глазами. — Сильные снимут ошейник, слабые задавят друг друга в борьбе за ключ. Недостойные падут, такова воля наших богов. Бонтин Бесфамильный освободил пятьсот людей, если этот ключ не справится с кучкой домашней прислуги, это будет означать, что рабы Казокваров родились уже существами, обречёнными на гибель.       — Но можно было дать им по пять ключей, мы бы не обиднели! — воскликнул Идо. — Ты, трактовщик планов Тимера, объясни, почему я должен в заданное время начать перемещать рабов в Камерут, когда половина из них будет с ошейниками? Когда мы покинем владение Казокваров, то часть рабов ещё будет возиться с ошейником. Как им самостоятельно добираться до Камерута? Что будет с шахтными рабами, мы ведь не попрёмся в шахты освобождать рабов и там. При следующем удобном случае посоветуй Тимеру переименовать нас из освободителей в уничтожителей.       — Если хочешь гладить по головке несчастных рабов, то иди и гладь! — кулак Карла врезался в колонну, пыль взметнулась и осела на выцветший орнамент мифических ворон. — Ну же, снимай ошейники с трёх миллионов. Рабовладельцы за три года наплодят и наштампуют на заводе новые миллионы, Зенрут не постыдится объявить какому-нибудь мелкому государству войну с захватом новых людей. Корень рабства не в рабах, а существовании рабовладельцев, их-то мы должны вырезать, даже если придётся стереть половину свободного населения Зенрута.       — У тебя получается прекрасно переводить тему, — вздохнул Идо. — Ты, признаю, выдающийся словоблуд. Я веду речь о ключах. Мы уничтожим Казокваров, это непременно случится, но из семи тысяч рабов Казоквара право стать свободными получат лишь двести, и то, если я успею до приказа Тимера переправить их в Камерут. Если у нас было хотя бы пять ключей, я смог бы отдать их шахтным рабам, и все стали бы свободными! Пять ключей, и больше людей станет свободными! Нулефер, сколько времени займёт у рабов утром освободить друг друга и перебить надсмотрщиком?       — При идеальном варианте пара часов, — сказала Нулефер.       — Её не спрашивали! — закричал Карл. — Идо, она тут единственная, кто понимает в этом меньше тебя! Мы не благотворители, а освободители!       — Идо предлагает здравое решение, — Нулефер включилась в спор. — Семь тысяч казокварских рабов, убив надсмотрщиков, пойдут к Герионам и Лютнисам. Вообрази мастшабы. В годовщину восстания в Конории начнётся новое, хоть и меньшее в размерах.       Идо пристально смотрел на Нулефер, в его хмуром взгляде она не видела ничего одобряющего её озарение учинить восстание рабов. Карл тоже возразил:       — Зенрутская армия перебила армию Эйдину и тенкунских наёмников, с рабами расправится как с сосунками. В годовщину Зимнего восстания нам необходима победа, и мы получим её, если нашей целью станет смерть рода казокварского, рода рабовладельческого.       — Род казокварский продолжит жить, — вставил своё слово Дэн, закончивший гладить одежду. — Элеонора ждёт ребёнка от Эвана. Мы же оставим жизнь Элеоноре, как обещал Тимер, он своим словам не изменяет.       — Ребёнка этой шлюхи я Казокваром не считаю, как и того каторжного кастрата Дриса.       — Она не шлюха! — внезапно закричал Идо.       У Карла проявился злой смешок.       — Не думал, что ты можешь быть таким ничтожным. Ты самый великий маг современности, но какой же ты мелкотравчатый человек. Идо, благодаря тебе у меня родилась только что идея о поэме про льва, который так хотел стать царём зверей, но оставался невидимкой из-за своей трусости.       Идо плотно стиснул губы и промолчал.       — Не хочу прерывать вашу горячую дискуссию, — из архивного помещения показалась бритая голова Эрика. — Тимер с нами связался.       В разрушенной храмовой библиотеке ещё можно было найти древние таблички и манускрипты, на которых сохранились выцветающие буквы и рисунки умерших воинов и мифических чудовищ. Небрежно все свитки и рукописи валялись в углу. Там они оказались после того, как освободители притащили стол, на полках разместили свои документы и устроили кабинет. На столе с подогнутой ножкой лежал винамиатис.       — Тимер, вы там с Рэем живы? — подошёл к камню Карл.       — Живы, живы, — из винамиатиса послышался женский голос. — У нас времени не было с вами связаться, Казоквары не позволяют своим рабам и полчаса отдыхать.       — Даже ночью не мог отлучиться в уголок? — спросил Никсон. — На завтра назначена атаку, а мы только сейчас слышим твой голос!       — Я последние дни как после шахтных работ валюсь замертво спать, — зарычал Тимер. — Если бы мог с вами поговорить, то непременно бы это сделал. Помою первый этаж, мне велят второй вымыть, вымою второй — гонят на третий. Вчера с сопляками сидел, хотя я ни чуть не нянька. У Казокваров кто не работает, тот либо стоит прикованный к столбу на морозу, либо остывает, готовясь к погребению. Недавно мамаша Нулефер как пиявка пристала ко мне и давай спрашивать: «Элла, как тебе живётся? Что-то не отдыхаешь ты!» — Тимер пискляво спародировал Ханну. — Я только сейчас, пока Казоквары завтракают, получил возможность в курятнике спрятаться и вами поговорить.       — Как Рэй? — спросила Нулефер, вспомнив о своём товарище, самом старшем и их отряде, поседевшем на пол головы.       — Казоквары Рэя всё время при себе держат, тоже редко удаётся уйти. Так, — Тимер снизил голос, — хватит разбрасываться временем, слушайте меня все. План остаётся тот же, в десять часов или около того я по винамиатису подаю вам сигнал. Идо перемещает вас в подвал, и вы ждёте моего следующего сигнала. Когда охранники будут убиты, я зову вас, вы с оружием врываетесь в дом. Казоквары будут в столовой наслаждаться завтраком, но если кто-то останется в своей спальне, то им заниматесь вы. Идо, не забудь ключ. Нулефер, в твоём распоряжении вся вода в доме, в том числе и та, которая течёт в трубах. Всё остаётся без изменений, этот день станет последней для Казокваров, только… — после небольшой паузы Тимер произнёс я сожалением: — Мы не сможем убить Ромилу. Девчонка с Элеонорой и Оделом уехала сегодня на рыбалку в море. Я хотел подмешать ей слабительного в еду, но не удалось. Вместо шестерых Казокваров мы убьём только пятерых.       — Кто на рыбалку зимой выходит? — подозрительно спросил Никсон.       — Мои сестра и отец. Они заядлые рыбаки, — ответила Нулефер, ощутив гордость за родных.       — Да, Нулефер, — Тимер услышал её, — о своей семье можешь не волноваться. Нам повезло, Элеонора с отцом и дочерью уехали на рыбалку. Твою маму мы закроем в безопасной комнате. Она останется жива. Вот только Ромила ушла… Ладно, прикончим её в другой раз, когда появится такая возможность. До завтра, братья! Да благославят нас боги!       — Да благословят нас боги! — повторили освободители.       Винамиатис замолчал. У Нулефер отлегло от сердца. Хвала всем богам, Элеонора и папа не пострадают, не увидят своими глазами гибель новых родственников. Малютке Тине не придётся в который раз наблюдать за зверством и расправой тётушки Нулефер. Отец не считает её своей дочерью, старшую сестру она и сама чуть не убила, и всё же, ослеплённая ненавистью к Казокварам, она не могла возненавидеть отца и Элеонору. Но вот мама… Мама дошла даже до Твереев в поисках своей дочери, её должно ждать глубокое разочарование. Старания её матери должны окупиться по-другому, мама должна принять её путь и отпустить, но теперь и мама возненавидит её. Возможно ли продолжать любить, если увидишь безжалостную резню и услышишь вопли, прожигающие сердце? Аахен принял её долг, однако его представления об освободителях были далеки от реальности, Аахен же никогда не держал нож в руках, не чувствовал солёную кровь на своём лице, не слышал последнего вздоха: «Сжалься».       — Карл, Идо, оставляем внутренние распри и готовимся, — сказала Нулефер. — Либо мы избавим землю от Казокваров, либо они избавят мир от нас.       — Предлагаю восслать молитвы богам, — произнёс Карл. — Тимер озарил нас своим появлением, это знак для начала молитвы. Нулефер, будь ещё настойчивее, чем раньше, и благодарнее. Казоквары — наш последний предвоенный бой.       Нулефер кивнула Карлу, но поёжилась. Приближающая война была для неё чужой, где она не воин и не полководец, где она даже не зритель. Она была рождена в Зенруте и была наделена магической силой отнюдь не для войны против Зенрута, а для избавления соотечествеников от давнего иго. Казалось отступничеством принятие стороны Геровальда и Иги, согревало лишь то, что камерутский и иширутский короли давали убежище спасённым ею рабам. Но каждый раз так не хотелось ей навещать камерутских офицеров и слушать, стоя за спиной Тимера, их новый заказ. Да много чего не хотелось, с чем приходилось мириться! Аахен три дня назад связывался с ней по винамиатису и радостно сообщил, что Уилл записался в команду «Встречи», а Ваксма Видоном снял с него самого ограничения на поездку в Чёрный океан. Прикупленное им местечко в теле мага-растеневика оставалось не занятым. Перемещайся, Нулефер, в Тенкуни, оборачивайся растеневиком и плыви навстречу своим абадонам! Разрушились все преграды, отделяющие её от Чёрного океана. Но была клятва, был долг. Была вера.       Нулефер и освободители проследовали в соседний храм, служивший им местом для молитв. Всё же, они не могли молиться в своём так называемом доме, хоть там и остались статуи богов, которые могли бы принять их просьбы. Перед расколотым троном возвеличивалось изваяние пятнадцати богов. Супруги-Создатели стояли с молчаливыми каменными лицами, по задумке скульптора их широкие глаза были устремлены в звёздный купол, который рухнул под бременем времени, и боги смотрели на дымчатое затянутое облаками небо. Небесная супруга держала на руках Морона, улыбающего во сне, рядом с Матерью стояли Таниса и Айрин. Под плечо Отцу нежно прильнула Ино, Хас держался возле правой его руки. У ног родителей уселись Ни­кини­ас и Фа­ния, Лореамо и Герматена. Позади Отца и Матери стояли Страл, Кислор и Калеб, а старушка Андорина с неизмеримой любовью обнимала братьев.       Нулефер подошла к монументу, товарищи сзади неё преклонили колени богам.       — Создатели, услышьте наши слова! — закричала Нулефер.       В Кровавом обществе к богам за всех своих братьев-освободителей обращалась она. Тимер сделал её мостом между людьми и богами. Только он и Нулефер были избраны, были наделены особой миссией, стали оруженосцами высших сил на столь далёкой от идеала земле, среди слабых одинаковых людей, пестрящих мошками перед глазами Создателей.       — Великие Отец и Мать, Братья и Сёстры, услышьте мой голос! — гремучее эхо разнесло её слова ветром. — Ибо воззываю я к вам, призванная быть вашим глазом и ухом для земных моих братьев по духу и проводником для несчастных мирян. Услышьте наши с Тимером просьбы, дайте знак освободителям земным! Благословили вы нас на жизнь и на удачу, благословите на силы и храбрость в неминуемый час сражения! Страл, хранитель сущего, укажи нам путь, как указываешь ты его ежечасно нашей планете, несущейся в космической тьме. О Кислор, ибо меч твой стал нашим мечом! Калеб, покрой нашу дорогу лёгким полотном! Айрин, дай нам знаний осознать свои поступки! Хас, рассуди, если мы ошибёмся! Морон, заступись перед Родителями за души убиенных наших жертв! Боги, мы просим благословения и получаем его от вас, мы просим сил и становимся сильнее! Вы — путеводная звезда, вы — наше конечное пристанище. Свобода, что приносим мы людям, — для вас. Души, что мы отнимаем у жизни, — да узрят они вашу праведность и гнев. Мы, отряд освободителей, Кровавое общество уходящей эпохи, слуги и братья вашего сына Тимера, да надеемся на ваше заступничество перед битвой!       Нулефер сжала изо всех сил кулаки, заключительные слова давались ей всегда тяжело.       — Андорина, первая Дочь, ступившая на землю, удержи нас от своей любви, оставь нас скупыми на пощаду к врагам. Создатели, наша победа для вас!       — Создатели, для вас! — вторили ей освободители.