***
Он не понимал, сколько времени прошло: несколько минут, час, два, или полдня, но, судя по начинающимся призывам в туалет, держали его не так долго. Тобиан успел узнать любимые книги своей матери, поднося их к слабой струе света. Эмбер, помимо законов и тактики ведения боя, зачитывалась любовными романами. Сколько ещё его будут здесь держать, думал он, и куда отправят? Если о его новых неудачных приключениях узнает Огастус, а мама расскажет своему брату про его вчерашнюю молитву к мёртвым и сегодняшнюю беседу с живыми, то дядя найдёт презабавное местечко. Поместит его в соседнюю камеру с Марионом, только где она будет находится: через стенку, сверху или снизу? Застучали чьи-то сапоги. «Без боя не сдамся! — решил Тобиан. — Офицеры меня скрутят, с ними я не справлюсь, но хоть одному из них стукну по голове или откушу ухо». Дверь отворилась под скрипом ключа. Тобиан замахнулся толстым томом книги, и вдруг через смутный свет увидел хмурое бледное лицо Фредера, в руках у брата была бутылочка с зельем. Фредер сгрёб Тобиана в объятья, как если бы не видел сотню лет, а до этого у них никогда не было по его воле недомолвок, ссор, экспериментов над людьми и горьких язвительных признаний. — Уходи, как можно скорее, я приготовил для тебя летающий самокат, — тепло ощущалось в голосе Фредера, исчез его врождённый холод. — Мама распорядилась запереть тебя до первого кислора в подземелье дворца, наш прадед Джозеф построил под дворцом темницу для провинившихся слуг. Я выпью это зелье и стану Бонтином, я отвлеку стражу от тебя. А ты переоденешься в мою одежду и покинешь дворец в своём теле. Никто не догадается о нашем обмане. Мы близнецы. Мы одно лицо. Дыхание Фредера было неровным, он еле скрывал свой страх. Фредер пригубил уже зелье, в это мгновение Тобиан положил руку на бутылочку. — Я знал, однажды нам с тобой суждено будет поменяться местами. Принятие твоего имени станет последним моим отчаянным поступком. Но я думал, что стану тобой, чтобы спасти тебе жизнь. Мы близнецы, ты наследник, а я должен быть твоим слугой. Судьба насмехается над нами. Я хочу спасти твоего палача Мариона, назвавшись тобой. У меня есть план, мне нужно твоё лицо. Брат посмотрел на него с безропотным смирением. — Ты возненавидишь меня, если я позволю тебе стать мной, — Фредер хотел сказать ещё что-то, но выдать сумел из себя лишь эти слова. — У меня к тебе последняя просьба. Фред, каждый раз я что-то прошу у тебя… — вздохнул Тобиан. — Превратившись в Бонтина, постарайся покинуть дворец. Побудь эти дни с Люси, не иди на казнь. Передай ей, но от своего имени! Она должна знать, что это ты! Не обманывай её! Передай ей, брат, что я люблю её. У меня не хватает смелости сказать Люси насколько она важна для меня. Я люблю её. — Передам. Я сделаю всё, как ты просишь, но я не хочу тебя терять. Не хочу… Тобиан поднёс его руку с магическим снадобьем к лицу и держал, пока Фредер пил зелье. Переодевались братья бесшумно, слышалось биение двух кричащих сердец. Скорбная щемящая тоска заледенела в немых и медленных движениях. Близнецы менялись местами. — Ты болван, — сказал Фредер, поцеловав на прощание Тобиана в щёку. Братья бесшумно покинули библиотеку. Фредер побежал во двор к припрятанному самокату. Тобиан провожал его устало-смиренным взглядом. «Прощай, — сказал он про себя. — На сей раз у меня всё получится». Подправив воротник мундира, застегнув латунные пуговицы, Тобиан как ни в чём не бывало пошёл в покои Фредера. Караульные встречали его, стоя на вытяжку, камердинеры отворяли дверь, тотчас увидев принца. Принца Фредера. Он чувствовал себя словно в чужом теле: мундир был слишком свободным, штаны удерживали лишь туго завязанный ремень, волосы на лбу, казалось, закрывают глаза. По пути в покои брата он столкнулся с матерью. Королева Эмбер гуляла по дворцу в сопровождении фрейлины Лизанской, миловидной двадцатилетней девушки. — Мама, — Тобиан остановился, пропуская королеву, и наклонил голову. «Так всегда делает Фредер. Он приветствует нашу маму, даже когда в ссоре с ней. Он не показывает их размолвки при чужих. Я должен вести себя как Фредер». Спрятать глубоко в себя все эмоции, напустить в глаза мрачности, убрать с лица любовь и доброту — ничего сложного. Фрейлина Лизанская присела в реверансе и захотела пойти дальше. Но Эмбер остановилась. Глаза сощурились, на лбу возникла крохотная морщинка. — Фредер? Это ты? — Мама, вы не узнаёте родного сына? — промолвил хладнокровно Тобиан. Эмбер встряхнула головой. — Ох, извини, Фредер… Я просто устала. Ты такой напряжённый, взволнованный, на себя не похож. — А каким мне быть, мама, после того, как я освободил запертого в библиотеке Бонтина и дал ему уйти? Как я должен себя чувствовать перед завтрашней казнью Мариона? Лицо Эмбер вытянулось в изумлённо-обозлённый овал. Тобиан сделал вид, что не обращает на неё внимания, и разминулся с мамой. Сердце билось как барабан, ещё немного, и оно вырвется, не дождавшись казни. Образ Фредера давался труднее всех прошлых ликов Тобиана. В комнате брата, на его кровати он пролежал около часа, разглядывая серые шторы, тёмные обои, тусклый книжный шкаф, скрывающий половину пространства. На стене у Фредера висели перекрещённые мечи, как сильно они напоминали знамя Кровавого общества! Висели картины с великими битвами. На столе стояла их маленькая совместная карточка с Уиллом. Десять лет назад была сделан винамиатисом этом портрет, а Тобиан помнил её живо, в ярких красках. Фредер забрался на табурет и перекинул руки на их с Уиллом шеи, Тобиан рассердился: он хотел стоять посередине! На его упрёки Фред, засмеявшись, сказал: «Я хочу обнимать своих маленьких друзей». Уилл был рад, когда за его спиной Фред стал словно лев. Тобиан ворчал до самого последнего мига, пока слуга не нажал на винамиатис. Он хотел быть в середине! «Вот и занял я место брата, а всё равно стою в тени», — Тобиан чуть не засмеялся. Эмбер обедала в столовой. Её кабинет пустовал. Тобиан, сказав караульному, что мать послала его за важными документами, зашёл в её владения и, обернувшись за плотно закрытую дверь, со стола взял королевскую печать с гербом Зенрута и запихнул в большую сумку, которую прихватил собой из комнаты Фредера. Открыл один из шкафов. На полке лежало больше сорока бутылочек с зельем превращения, как пустышки, ждущие человеческого волоса, так и принявшие образ Бонтина Бесфамильного. Если выпивать по бутылочке каждую шестицу, то с лицом Бонтина он смело проходит шесть месяцев. Тобиан собрал все бутылочки в большую сумку и повесил на плечо. Он приказал подать ему летающую карету. Когда начальник стражи узнал, что принц собирается уезжать, он поинтересовался, куда собирается Его Высочество. — Хочу навестить двоюродную сестру. Буду во дворце вечером, а, может быть, переночую у друзей. — Её Величество запретило покидать вам дворец! — капитан встал перед дверью кареты. — Её Величество приказала мне оставить брата в темнице — я ослушался. Проигнорирую и этот приказ. Телохранители мне не нужны, я обойдусь без них. Передайте маме и дяде, что я не приду на казнь Мариона. Пусть меня не ждут и не откладывают зрелище. Тобиан оттолкнул капитана и забрался в карету. Левой рукой он нажал на винамиатис — помнил, что брат левша. Его не успели остановить, карета взлетела ввысь вместе с принцем, едва не оторвав головы начальнику стражи и подоспевшим гвардейцам. Тобиан вздохнул облегчённо, когда вылетел из дворца Солнца. В карете винамиатис Фредера — её никто не призовёт обратно! Жалко, конечно, офицеров — им придётся несладко, что упустили кронпринца, а уж когда Эмбер узнает, что они позволили уйти самому Тобиану, то вообще головы падут. Но каждый, кто сегодня мог загородить ему путь, — враг Джексона Мариона. Тобиан летел к герцогиням Диане и Изике Афовийским. Со своими двоюродными сёстрами, дочерьми графини Мартенской, он виделся редко, и то на вечерах во дворце Солнца, когда на новогодние празднества приглашали весь аристократический свет Зенрута. Как за эти годы изменилась маленькие юркие девочки, младшие его на два и четыре года, Тобиан не представлял и не знал, как с ними разговаривать. Эмбер за этот год стала подбираться близко к Диане и Изике, но Фредер не особо хотел рассказывать, общается ли он с дочерями их дяди. Дочерями их трудно было назвать — Огастус не любил Диану и Изику, после развода с Гэйлин он перестал общаться с девочками. «У меня есть только сыновья — Фредер и Тобиан», — говорил дядя. Поговаривали, что Огастус вообще не хотел вступать ни в какой брак, но его положение требовало закрепление новых связей. Графиня Гэйлин была дочерью адмирала Альфра Мартенского, их семья владела обширными плодородными землями на юге Зенрута. Дочери Огастуса пришлись Эмбер весьма кстати, когда она стала терять Фредера. «Я передам права престолонаследия племяннице, если ты раскроешь тайну Тобиана и пойдёшь против моей воли», — угрозой разносились слова Эмбер. «Фредер согласен открыть мою тайну для спасения Мариона, — предложение брата беспокойно вертелось в мыслях Тобиана. — Марион будет жить, я восстану из мёртвых, кронпринцессой объявят Диану». Огастус в молодости отрёкся от престола за себя, а детям оставил право наследования в порядке очереди. Его дочери стояли на лестнице наследования сразу после Фреда. Парламент бы принял Диану в качестве наследницы. Она внучка адмирала, дочь графини, а не какой-то освобождённой рабыни Пенелопы. Решение Фредера было лучшим из всех возможных, без единой крови, с рубящей жестокой правдой, с откровением перед народом и признанием грехов — Тобиан всю жизнь считал себя лжецом, почти что предателем, разрешившим похоронить себя и предстать другим человеком. Рассказанная правда спасёт Мариона быстрее его невероятного запасного плана. Но что будет с Зенрутом? Фредер, его надежда, его луч света на пути к новому миру, старший брат-защитник, голос мудрости в гниющей семье, превращался в чужого человека. Незнакомые Диана и Изика вообще плылы в воображении мутным пятном. Диана и Изика встретили двоюродного брата вместе с мамой, графиней Гэйлин Мартенской. Сёстры были хорошенькими кареглазыми брюнетками, милыми девочками с ребячливыми лицами. Мама, бывшая фрейлина королевы Эмбер, сияла в пурпурном платье, чёрные волосы падали на плечи, веер плавно обмахивал их — и это в середине зимы. Дочери были одеты в нежно-розовый цвет. — Добро пожаловать к нам, Ваше Высочество! — торжественно произнесла графиня Гэйлин, немного обескураженная приездом принца Фредера. — Здравствуйте, Фредер, — присела в реверансе Диана. — Вы нас редко навещаете. — Мы скучали по вам, — на щеках Изики заиграли ямочки. — Голос крови напомнил мне о родственниках, — улыбнулся Тобиан. Сёстры и их мама повели его в зал. Тобиана встретили пышные убранства, яркие цветы, переплетающие тонкие голубые колонны, сотни светильников и широкое фортепиано. Мартенская жила в самом центре Конории и была её музыкальным сердцем. В её доме собирались музыканты и поэты, ставились спектакли, актёры которых ездили потом по всему миру. — Эклеров, бисквитов? — предложила графиня Мартенская. В зале было тихо, резвились только белые котята и пушистые щенята Дианы и Изики. — Не нужно, я пришёл поговорить о нашем будущем, — Тобиан сразу приступил к делу. — Диана и Изика дочери моего дяди, члены нашей королевской семьи, одни из наследников… — Её Величество сказала нам, что Диана и Изика после вас, Ваше Высочество, претендует на престол, — голос Мартенской задрожал. — Но мы вовсе не хотим отбирать ваше право, Диана и Изика просто дочери герцога Огастуса. — В нынешнее время я обязан задуматься о преемнике. Год назад было восстание, Кровавое общество набирает сил. Я пришёл не отчитывать вас, Диана может стать новой наследницей, если со мной что-нибудь случится или я не оправдаю желаний Её Величества. — Я не готова стать наследницей! — Диана взмахнула руками и румянец залил её лицо. — Тётя очень мила со мной, она часто навещает нас с мамой и сестрой, но я не могу принять такую большую ответственность. «От тебя нужно только, чтобы ты дала клятву, что отменишь рабство, а управлять тобой за спиной будем мы с Фредером». Диане Тобиан этих слов, конечно же, не сказал. — Мой брат Тобиан, идущий после меня, умер. Бонтина не беру в счёт, у него невольничьи корни. Из наследников остались вы с Изикой. — Вот пусть королевой будет Изика! — Диана поджала губы. — Не хочу! — воспротивилась Изика. — Не хочу! — Порядок наследия определяет старшинство. Диана старше Изики на два года. — Хотите вина? Красное теанское! — вдруг Гэйлин Мартенская поднялась с кресла и заслонила своей розовой фигуркой дочерей. — Не откажусь, — сказал Тобиан. «Я напугал девочек», — он усмехнулся про себя. Ему стоило быть галантным, согласиться на угощения Мартенской, поиграть с забавными котятами и щенками, визжащими под шкафом. Слуги принесли искристый напиток. Теанское вино делали из сортов винограда, растущих в Ларской провинции, на землях адмирала Альфра Мартенского. Знаменитое прославленное вино не понравилось Тобиану. Чересчур сладкое, после него хочется побежать к кувшину с водой и залпом осушить его. — Диана, когда ты станешь кронпринцессой, ты будешь самой завидной невестой, — Тобиан вернулся к затихшему разговору. — Женихи со всей Конории, Зенрута, из других стран захотят быть твоими. Мужчины будут принадлежать тебе. Румянец розоватым оттенком заиграл на нежных щеках Дианы. — Я уже помолвлена, скоро выхожу замуж. — За кого? — удивился Тобиан. Диане было шестнадцать лет, ей рано играть свадьбу. — За маркиза Пака Луанского, старшего сына моего отчима. — Отчима? — графиня Мартенская никогда не была замужем, насколько знал Тобиан. — Мама выходит замуж вместе со мной. — Маркиз Луанский сделал мне предложение, — Мартенская расплылась в улыбке. — А его сын захотел взять мою славную дочурку себе в жёны. — Счастья вам… любви, — смущённо проговорил Тобиан, опешив от неожиданности. — Что может быть прекраснее соединения любящих сердец? Мартенская взмахнула веером. — Любовью в наших браках не пахнет. Аристократов связывают деньги, а любовь оставьте для бедняков. Маркиз Луанский десять лет губернатор Конорской провинции. Пак — мудрый не по годам молодой человек, ему двадцать пять, а все аукционы, на которых продают рабов, находятся под его присмотром. — Мама, я тоже хочу замуж! — воскликнула Изика. — Когда вы мне жениха найдёте? — Тебе ещё рано, голубка, — Мартенская поцеловала младшую дочь в щёку. — Но я уже введу разговоры с советником Вуланским, у него есть сын, старший тебя на шесть лет. Приторное вино в Тобиана больше не лезло. Он не спрашивал сестёр и их маму про престолонаследие и не поздравлял со скорыми свадьбами. Изика и Гэйлин допили бокалы со сладким вином и уселись за фортепиано в четыре руки. Они пели, музицировали. Диана взяла за руки Тобиана и закружилась с ним в вальсе. Шёпотом на ухо девушка попросила, чтобы он уговорил герцога Огастуса повести её к свадебному алтарю. Или пусть он, Фредер, сам поведёт её, как старший заботливый брат. Тобиан думал, как побыстрее ему сбежать. Он плохо находил красивые слова для поддержания беседы, сдавливал в горле брань. Говорить правильно и красноречиво не слишком-то хорошо получалось, когда его учителями все шесть лет были не великие деятели науки и искусства, а рабы и городские изгои. Диана не может быть королевой! Она не отменит рабство, не пойдёт на пути изменения Зенрута. Она не станет даже марионеточной куклой в руках Фредера. Ею завладели Эмбер и Огастус, сделали из легкомысленной девочки запасной вариант. Мать-певица, дед-адмирал, отчим-губернатор, муж-рабовладелец — живут в достатке благодаря Эмбер. Наперекор своей королеве они не пойдут. Покуда Эмбер и Огастус живы, Диана будет охотно выполнять их требования, а после смерти тётушки и отца передаст власть в руки родных и усядется обратно за фортепиано. Запасной, удобный, послушный наследник! Диану Эмбер уж точно не упустит, как Фредера. Соловьиное пение Гэйлин разливалось по дому. Тобиан как бы мимоходом спросил у Дианы, знает ли она, почему развелись её родители. Диана отвернула голову и перестала танцевать: — Из-за папиной жестокости… к рабам. — Пак Луанский, не боишься, что он тоже будет жесток? Он отвечает за невольничьи аукционы, на которых разделяют целые семьи. — Нет. Пак же не бьёт рабов, не пробуждает ошейник. Он просто продаёт их. Это другое, — по голосу Дианы было слышно, что она обижена несправедливым сравнением отца с женихом. Потом, опять будто невзначай, Тобиан заикнулся про сына Огастуса, Бонтина, пригласит ли Диана своего единокровного брата на торжество? — Как захотите вы, Фредер, — раздосадовано Диана пожала плечами. — Если мой отец не рассердится… Я не знакома с Бонтином… он будет лишним… С чего бы Огастусу отбирать гостей на свадьбу дочери, которую никогда не любил? Тобиан хмыкнул. И вдруг закралось подозрение. Диана была несовершеннолетней, выдать замуж её могли лишь с согласия обоих родителей. Быть может, к её свадьбе приложил руку герцог Огастус? Стал бы он тратить своё время, ездить в храм и уверять священника, что Диана готова стать взрослой женщиной и перейти из его мнимой опеки под плечо мужа. Эмбер и Огастус готовили нового наследника. До ссоры с Фредером во время Зимнего восстания Эмбер тоже не интересовалась племянницами, она была крайне обижена на их мать, которая осмелилась растугнуть брак с самим герцогом Огастус, обвинив его в безжалостности и садизме. Эмбер слышать не хотела про Диану и Изику, даже когда справила смерть Тобиана. «А если бы Фредер умер?» — поймал на страшной мысли себя он. Кого бы Эмбер сделала новым наследником? Вспомнила о племянницах? Или ему бы, брату-близнецу, пришлось принять новое имя — Фредера Афовийского? Дом Мартенской Тобиан покинул с чувством потерянного времени. Но на душе было необычайно спокойно и радостно. Не придётся подставлять Фредера, не придётся отнимать у брата его долг. Что ж, Фредер пока что наследник и он не позволит так просто забрать у себя право, данное ему при рождении. А судьба Мариона ложится на плечи Тобиана. Так и должно быть, он избавит невинного человека без вмешательства третьих невиновных людей. Его собственная тайна жизни и смерти уйдёт в забвении. Как и должно быть. Тобиан летел на карете по городу и смеялся над двумя пропавшими в пустую часами его жизни. Город был великолепен! Мокрый снег комьями падал со свинцового неба, прилипал к рукаву мундира, когда он высунул руку в окно. Ветер застыл, подув какую-то минуту. И замер, стихли ветви деревьев, а людской шум разыгрался. Поднялось веселье — ветра нет! Снег блестел на красных крышах. Тобиан летел чуть выше их и наблюдал с высоты пестрящее людское существо, растекающееся по улицам и проспектам большой Конории. Снежные комья хрустели в руках детей, грязь хлюпала под ногами прохожих, снежинки разлетались от встряхивающихся собак. На крышах царила неземная белизна, лишь следы птиц выделялись в царстве снежной глади. «Как я давно не валялся в снегу!» — ужаснулся Тобиан. Остановил карету у плоской крыши, покрытой ярко-зелёной черепицей, и прыгнул вниз. Он ударился коленями. Пустяк! Тобиан зарылся в снегу. «Последнее моё ребячество», — вздохнул он полной грудью. Снег попал на мундир, и Тобиан ощутил его колючесть отцовским медальоном. Достал деревянную дощечку, поцеловал и поднял над собой. — Отец, только взгляни, как близки от меня небеса! Солнце нет, но завтра непременно мы с Марионом встретим его светлые спасительные лучи! Не отряхиваясь от снега, Тобиан на карете спустился вниз. Через дорогу он увидел ювелирный магазин. Забежав, он быстро оглядел витрину и остановился взглядом на ожерелье из голубых маленьких камушков. — Его, пожалуйста, — Тобиан положил перед продавцом купюры, взятые у Фредера. Рассчитается уже завтра перед братом, вернёт ему все одолженные деньги. Выходя из магазина, Тобиан осторожно держал в левой руке коробочку с хрупким сокровищем, не забывая ни на миг, что он Фредер, он левша. — Фред! Вот это встреча! — раздались мужские голоса с левой стороны. У его кареты стояли два молодых человека, одетые в такие же зелёные мундиры. Курсанты подбежали к нему и протянули руки. «Отец, спаси», — со страхом взмолился Тобиан. Неуверенно он пожал руки юношам, стоял перед ними и не знал, что сказать. Да как хоть их зовут?! Фредер не знакомил его со своими друзьями, одно лишнее слово, и он в лучшем случае выставит брата перед однокурсниками дураком. А то и заподозрят они неладное! — Долго будешь прогуливать академию? — спросил курсант с густыми тёмными волосами. — Я проходил вчера мимо кабинета генерала Шербека — меня на занятиях отправили за капитаном Гигитом — и слышал, как Шербек полковнику Реншу или полковнику Гарднеру — не разобрал — на тебя ругался. Ты пропускаешь занятие за занятием, тебя держат, потому что не хотят, чтобы ты в двухсотлетней истории академии стал первым кронпринцем, исключённым за прогулы. — Мой двоюродный брат Бонтин заболел, — Тобиан вспомнил отмазку, про которую ему рассказал Фредер. — Поправится — я вернусь на учёбу. «Сколько же Фред занятий пропустил, гуляя со своей Урсулой? — содрогнулся он. — Если его исключат за свидания с Урсулой, то он превзойдёт меня и Мариона». — Бонтин тяжело переносит болезнь? — поинтересовался этот же курсант. — Простудился сильно, скоро выздоровеет, — ляпнул Тобиан. — Ты говорил, что у Бонтина проблемы с сердцем! — воскликнул друг Фредера. К ужасу Тобиана, он тут же рассмеялся. — Завираешься, Фред! Ты поосторожнее, скажешь такое генералу Шербеку, он мигом раскусит, что ты убегаешь к Кэтлин. Симон, — он посмотрел на своего товарища, — объясни своей сестре, что из-за неё у Фреда намечается вылет. Подставит она его. Симон. Симоном звали второго курсанта, высокого юношу с каштановыми волосами. «Симон он». — Тобиан намотал его имя на ус, дабы не забыть. С Фредом в классе учился лишь один Симон — граф Симон Джоанский. Симон. Ворох его сознания улетел в прошлое. Симон. Это имя носил Фьюи. Отец Люси. «Люси, как она? Марион… тебе я нужнее». — Кэтлин просила тебя зайти к нам, — сказал Симон. — Ты забыл у неё шляпу. Я говорю, отдам я сам Фреду шляпу. Но Кэтлин упрямо спорит: «Я хочу лично отдать её Фреду, ты, растяпа Симон, потеряешь её или уронишь и запачкаешь». «Рассказывай, рассказывай мне, как Фредер встречается с Кэтлин Джоанской. Я знаю, кого он любит и с кем он спит. Твоя Кэтлин выгораживает его, он взял её в долю за хорошие подарки». — Ты сегодня приедешь к Кэтлин? Она обрадуется, если увидит тебя. Соскучилась за ту шестицу. — Не смогу. Бонтин болен, это не ложь. Поспрашивайте меня о нём в другой раз, когда я сам буду в здравом уме. Прощайте! И не прогуливайте, вам тоже достанется. — Так мы… в честь траурной годовщины восстания нас отпустили после полудня, — пробурчал растерянно Симон. — Генерал Шербек издал указ на той шестице. Тобиан поскорее скрылся в карете. Приятная услада, которую он чувствовал, лежа на снежной крыше, сменилась горьким привкусом холодного ветра. Как ничтожно мало он знал о своём брате-двойнике. Тобиану неведомы лица его друзей, а Фредер блестяще разбирается в его врагах. Он посвящает брата в сокровенные тайны и делится мечтами, Фредер не считает должным рассказать о своей любви. Кто ему Урсула Фарар? Кто такая графиня Кэтлин Джоанская, чьё имя не сходит с губ брата? Хорошая актриса, согласная служить своему принцу, иль любовница? Нет, Кэтлин ещё одна жертва его брата, влюблённая дурочка, сходящая с ума по прекрасному принцу, она принимает его ложь, играет в его игру ради нескольких минут уединения вместе. Жди, Кэтлин, принца Фредера, следующей ночью он сбежит из дворца и найдёт утешение в объятиях Урсулы Фарар. Впрочем, зря он забивает голову чужими любовными страданиями. В ином мире всё равно, кого ты любил при жизни. Мариону оставалось меньше суток. Тобиан оставил карету на соседней улице и всмотрелся в окна дома. Показался тонкий силуэт Люси, мелькнул ланью и закрыл форточку. Тобиан прятался за чужой каретой, ноги подрагивали и просились войти в дом. Нельзя, говорил Тобиан собственному телу. Вот хлопнула дверь. Люси, закутанная в чёрную шаль, вышла с Майком и пошла в сторону городского рынка. Сердце в груди Тобиана бешено колотилось, когда Люси проходила мимо его укрытия. Если бы она только заметила его торчащие ноги! Если бы заглянула за карету! Он бы сдался, рухнул на твёрдую землю и предал бы Мариона и себя. Дождавшись, когда Люси совсем скроется, Тобиан проник в их дом. Его кровать была аккуратно застлана, в вазочке на тумбочке у него стояли зелёные комнатные цветы. Вкусно пахло овсяным супом и блинами с вареньем. Тобиан пробрался в комнату Люси, он шёл на цыпочках, словно в доме кто-то есть. Он не замечал раньше, как у Люси скромно: маленькая кроватка Майка у окна, большая её кровать в тёмном углу, деревянный столик с зеркалом, крохотный шкафчик с одеждой. И вызывающая наглая роскошь на стене! Две картины: на первой натюрморт с цветами, на второй какое-то семейство на природе, явно ненастоящие люди, книжные персонажи из любимых Люси сказок. «Мы ведь могли позволить себе дворец», — горько подумал Тобиан. Денег, вырученных за Фьюи и Джину, хватило бы им на привольную жизнь, но Тобиан неосознанно боялся, что в любой момент у него всё отнимут. Наверное, Люси тоже не рассталась со страхом, что её жизнь и её вещи принадлежат каким-то хозяевам, будь то Свалоу или иллюзорные призраки несвободы. — Я стану свободным. Люси, я обрету истинную свободу, — Тобиан положил ей на кровать голубое ожерелье и написал маленькую записочку: «От твоего друга. Не забывай меня». У записки он оставил конверт с деньгами, надпись на нём гласила: «Для Фредера.» Поколебавшись, Тобиан снял с шеи отцовский медальон и засунул его в конверт. «Возвращаю украденное», — приписал он. Он открыл нижнюю полку своего шкафа, на красном пледе лежал ошейник рабства. Тобиан с дрожью в руках взял его в руку, вдруг кольнуло как при пробуждении. Просто показалось, вспомнились те дни ада, когда он был скотом. Но даже для Казокваров Бонтин не был пустым местом, он подвергал их ужасу и обрекал на бессонницу — как же сломать этого непокорного раба? Тобиан положил ошейник в сумку к королевской печати и зельям превращения. Забежав к хозяину квартиры, Тобиан вручил ему сумму за жильё — на год вперёд. В конорских закоулках без труда он нашёл пустынный двор и голую кирпичную стену. Метнул руку в сумку, бутылочка с зельем взлетела и с дребезгом разбилась о стену. Зелье окропило кирпич, крохотные жёлтые капли упали на белый снег. И ещё одна бутылочка! Тобиан вскричал в диком рёве. Звяканье стекла, всплеск зелье, обезумевший возглас прилившего счастья соединились в одну песню. Каждый осколок стекла, каждая впечатанная в снег капля стирали грань между Бонтином и Тобианом. Вот так надо было бороться со своим рабством! — Сильнее звени! — кричал Тобиан. — Сильнее! Опрятный мундир был мокрым от снега, Тобиан густо покраснел от хлынувшей в голову крови, волосы вздыбились. — И последняя! — испустил он вопль и, подпрыгнув, ударил об стену несчастную бутылочку с зельем. Оставшиеся бутылочки Тобиан переложил в нагрудный карман. Воздух впитал запах зелья превращения, от снега отходила лёгкая желтковая дымка. Пусть Эмбер немного потеряла от того, что он уничтожил тридцать зелий с Бонтином и десяток простых, безликих. Она всегда успеет связаться с бледнолицым магом, которым живёт замкнуто в неизвестном ему тенкунском городке. Не плыть же ему в Тенкуни к хозяину своего лица, чтобы потолковать с ним по-мужски. Зато он повеселился на славу. Юва яростно несла чёрные воды навстречу проливу братьев Муров. Она никогда не леденела, течение было стремительным, жестоким, от реки исходил пронизывающий тело холод. Тобиан достал из сумки ошейник рабства. Пальцы разжались с магической лёгкостью. Ошейник пал в чёрную бездну. Воды поглотили рабство Тобиана. — Я свободен, — сказал он, любуясь бурлящими безжалостными волнами.***
Джексон ждал ночи, последней ночи в своей жизни. Ему надоели целители, заживляющие шрамы, которые можно было ещё убрать. Осточертели охранники, заглядывающие в камеру каждые восемь минут, он устал от тюремного смотрителя, оговаривающего с ним одежду — Джексон решил, что на нём будет простой двубортный пиджак, серый фрак и белая рубашка на пуговицах. — Вот так простой! — съязвил смотритель. — Ты не на свадьбу собрался! — но в последней воле приговорённого не отказал. Как правило, осужденные мужчины шли на эшафот с голой грудью, но чтобы внимательный зритель не заметил полосы шрамов у Джексона, решено было продержать его в одежде до нанесения клейма, рубашку не снимать, а лишь расстегнуть пуговицы. Середина зимы, холодно — так объяснили людям надетый на него костюм. К Джексону не пускали священника, не давали ему покаяться перед посредником божьим — негоже святому отцу лицезреть шрамы и беспалые ноги. А он жаждал встречи со священником, хотя при жизни редко заходил в храм на проповеди. Покаяться бы в страшном грехе — признать свою тщетную, погубившую его гордыню! Когда объявили приговор, Джексона перевели в одиночную камеру для смертников. Винамиатис больше не нуждался в магии Джексона, камни заряжали без него. А ему дали бумаги, чтобы он писал письма, и принесли несколько книг. Благословенное одиночество! Благословенное. Тимбер Рэдликс не врывался по ночам, его не растягивали на дыбе, с него не требовали признаний, и герцог Огастус будто забыл о его существовании. В полдень заходили офицеры и отводили Джексона на получасовую прогулку. Порой он забивался в угол камеры и кричал: «Не надо!». Казалось, он недостаточно сознался и его будут пытать снова. А порой чудилось, что перед ним смиловались и вот-вот отпустят на свободу. Джексон поднимался с жёсткой кровати и, хромая, бросался в объятья охранников. Но его выводили в тесный тюремный двор, где стены поднимались до самых небес. На край стен садились птицы, чаще всего это были серые городские ворóны, и насмешливо каркали и взметали над головой Джексона. — Я могу попрощаться с моими тётей и дядей? — спросил Джексон главного охранника, того самого, который помогал Рэдликсу ломать его волю. Джексона охраняли его же палачи и мучители, дабы он никому не проболтался. — От твоего имени с ними попрощается твой двойник, — холодно сказал охранник. — Не зачем твоим родственникам знать правду. — Но им никто же не поверит! — взмолился Джексон. — Лишние свидетели нам ни к чему, и ты не хочешь же, чтобы твои родственники увидели тебя в таком состоянии? — усмехнулся охранник. Дядя и тётя находились в Зенруте уже год, с самого начала, когда узнали, что Джексон схвачен на восстании. До помилования Эмбер и пыток Огастуса он откладывал свидания, просил их вернуться в Тенкуни. Нестерпимо было смотреть на старческие изнемождённые лица, страдающие по любимому племяннику — единственному сыну! «Только бы я знал, что нам не дадут больше увидеться!» — корил себя Джексон. Наверняка они не узнали бы его. Двойник был молод, хоть и умело подстраивал свою внешность под его стареющее лицо. Джексон ощущал себя глубоким стариком, он постарел, добился чего хотел — только мудрым не стал. — Пожалуйста, — Джексон упал перед охранником, — пусть двойник попросит перед моими родственниками прощения, пусть передаст, что я считаю их своими родителями. Попросите, чтобы мой дядя нашёл пса моего, Живчика… Дядя — зверовещатель, как и я. Пусть он найдёт Живчика! «Я не должен так умирать, — говорил Джексон. — Я бросил Живчика на произвол судьбы… Я предал всех, кто любил меня». К нему приходила Урсула. Охранники разрешили ей, посвящённой в тайну, навестить своего друга. Урсула гладила Джексона по впалой щеке и слёзы её кричали: «Прости! Прости!». Джексон обнимал тёплую руку и молчал. Нескоро губы его разжались в виде тихого «прощаю» и сомкнулись на руке Урсулы. «Мы что-нибудь придумаем», — уверяла его Урсула. Поначалу её слова звучали грозно, на следующих встречах затихали, превращаясь в шёпот. Прижимая руку Урсулы, Джексон окунался в блаженное спокойствие. Но чего-то недоставало. Он не ждал встреч с Урсулой, её лик лишь возвращал его в прошлые, в далёкие безоблачные годы, когда и он был простым мальчишкой, и она считала себя тенкункой. «Делия, Делия», — по ночам во сне Джексон произносил имя летуньи. Сны свои он быстро забывал в тюремной камере, о его лихорадочном бреде рассказывали охранники. — Можно мне повидаться с Делией Швин? — спросил он утром перед приближающейся смертью. Охранник пожал плечами и удалился к начальству. Через час пришёл и кивнул — разрешили. Делию вскоре привели. Делия доковыляла до него, бренча тяжёлыми кандалами, и повисла на шее. Он прижался носом к её телу, волосам — Делия была грязной, потной от работ, ей давали мыться один раз в шестицу. Но за тюремным смрадом Джексон ощущал нежный запах женской красоты и невинности. Глаза Делии заслоняли синяки бессонницы, шея, щёки были покрыты следами от собачьих клыков. Рваными кусками шрамы переходили на руки и ноги. Она запустила ладони ему под рубашку и стала гладить изувеченную спину Джексона. Два искалеченных тела стояли одной фигурой. Они хотели остаться наедине и слиться, но не решались просить охранника удалиться. — Я не буду бояться смерти, — Джексон целовал затвердевшее лицо Делии. — Не буду. Страшно сейчас, пока ждёшь. А там не буду, я быстро уйду к Создателям. Делия, ты не плачь, кто я такой, чтобы по мне лили слёзы? Забудь обо мне, как сможешь. У нас ведь даже не любовь… — Я люблю тебя. Люблю! — Делия начала оплакивать Джексона при нём. Им дали полчаса, время подошло к концу. Делия не хотела отпускать его, охранник схватил её за руки. Она отбрыкивалась, впилась в шею Джексона и кричала: — Я уйду с ним! Джексон сам оттолкнул от себя Делию. — Забудь обо мне, — промолвил он. «А я буду умирать с твоим именем в сердце. Я тебя не забуду». И он стал ждать ночи. Обрушился вечер. Джексон приступил к куриному супу, когда у его камеры послышались голоса. «Кто опять вспомнил обо мне, побери вас всех Агасфер!». С нахмуренными злыми взглядами вошли охранники. У Джексона перехватило дыхание. «Они не дадут мне спокойно умереть! Прожить ночь в одиночестве!» — К тебе посетитель. Вставай и пошевеливайся. — Нет! — Джексон замахал руками. — Вы врёте! Я никуда не пойду. Оставьте меня в покое! — Его Высочество пожелал обсудить с тобой ряд вопросов в помещении для посетителей. Ему противно стоять в твоём гадюшнике. Джексону заломили руки и повели. Наивно было надеяться, что Огастус отпустит его, удостоит последнего взгляда со своей высокой трибуны у подмосток. Дурак! Простак! Ноги не двигались, его едва ли не несли. Перед входом в комнату для посетителей Джексона опустили, и два охранника подправили одежду. — Не раскисай, — шепнул охранник. Комната для посетителей была узкой. Высокие решётчатые окна пропускали тусклый свет, дверь обита железом, на потолке керосиновая лампа, и она качалась от едва уловимого ветра, исходящего от распахнутой железной двери. — Принц Фредер? — не поверил Джексон, когда на своих ногах приковылял в камеру. Он подумал бы, что ослеп и оглох, но висящая лампа качнулась и направила свет на лицо кронпринца. — Оставьте нас, — приказал Фредер, смотря на него исподлобья. — Ваше Высочество, — сказал охранник, — мы не можем оставить нас наедине с приговорённым к смерти убийцей вашего брата. Это опасно для вас. — То, о чём мы будет вести речь, относится к государственной тайне и к вопросам моей семьи, — продолжил невозмутимо Фредер. — Прошу вас удалиться. Или мне позвать Рэдликса? Или сразу отправить известие герцогу Огастусу, что мне запрещают пообщаться с Марионом? Дядя вернулся из Санпавы, и он устал. — Мы будем за дверью, — второй охранник сжал губы. — Подслушанный разговор будет на вашей совести. Ваш начальник Рэдликс исполнит любой дядин приказ. Я не ручаюсь, что пальцев на ногах у вас останется больше, чем у Мариона. Охранники хотели было заковать Джексона цепями, но Фредер настоял на немедленном удалении из камеры. — Вы так решительны, Ваше Высочество. Явились убить меня? — насмешливо сказал Джексон, когда они остались одни. — Если бы хотел стать палачом, то припрятал бы у себя на теле перочинный нож, а так я его выложил вместе с револьвером, когда меня досматривали. А вы отходите от пыток, прорезается голосок, — Фредер присел стул. — Меня днём навещал один прекрасный человек и он наделил меня силой, — Джексон сказал правду. «Делия, я держусь благодаря тебе». — Как с вами обращаются? Хорошо кормят? — В последние дни балуют, дают побольше мясного, — Джексон не врал. — Перед глазами тысячи зенрутчан я должен выглядеть прилично. — Миллионами, — поправил его Фредер. — Тысяча человек только на площади Славы будет стоять, остальной Зенрут устремится в стекло. Тенкуни, Камерут, Иширут тоже взглянут на вашу кончину. Фанин Марион, вам снятся кошмары или ваши сны спокойные, смиренные? Джексон поморщился и повернулся на стуле лицом к Фредеру. Принц сидел в напряжённой позе с расставленными по бокам руками. Его забота пугала хуже жестокости Рэдликса. Но у Джексона не было иного выхода, как отвечать принцу. — Мне снятся удивительные сны, — выпалил Джексон и вмиг его грудь узнала, что такое облегчение. Слова так и полезли из него. — До приговора я видел кошмары. А как узнал я свою участь, то сны наполнились красками и светом. Я гуляю по красивым садам, на деревьях растут дивные и вкусные плоды. Представьте, во сне я чувствую их сладкий спелый вкус! Кажется, я в садах Создателей! Но нет — идут мои дядя и тётя, идут друзья. Ни одного покойника! Все, кто жив, радуются и смеются в садах. Родственники, Урсула, мои школьные друзья, товарищи по Санпаве… Собака моя! — А мне вот снятся нехорошие сны… — грустно помотал головой принц. — Вас перестали пытать? — Да, — Джексон подпёр рукой спину, которая начала ныть, когда вспомнились пытки. — После приговора меня оставили в покое. Но этот надзор, досмотр так выматывают. — Ещё я вас беспокою, — усмехнулся Фредер. — Вы прислонитесь спиной к стулу, или к стене. Я дам вам свой стул, вы прилягте. Я постою. После кнута болит месяцами. Я подложу вам свой мундир под самые болезненные точки. — Ваше Высочество, я как-нибудь справлюсь… Меня целители почти залатали. — Целители не лечат душу, — скривился Фредер. — Ваши руки, они стали дрожать после ошейника? — Нет, это просто… — «Он тоже меня пытает. Он добивает словами. Дурак, мне показалось, что принц на моей стороне». — Я заглушал ошейник, пил много воды. — Кто вам такое сказал? — Фредер аж разозлился. — Вода не помогает, когда пробуждают ошейник. Влажная повязка снимет жар, а если его нет, то пить воду бесполезно. От ошейника боль проходит, если замрёшь как труп, но это невозможно сделать — тело сходит с ума в конвульсиях. — Откуда вы знаете, Ваше Высочество?.. — Джексон почесал шею. Ошейник сняли с него шесть дней назад, но по-прежнему казалось, что металл сковывает его. — Мой друг — раб. Мой двоюродный брат — раб. Неужели я у них не спрашивал про рабский ошейник? — Фредер усмехнулся, а его зрачки вздрогнули. Фредер уставился в его потухшее лицо голубыми ясными глазами. Они сверкали и впивались в Джексона. Измученный взор застыл на морщинистом лбу Джексона, спустился к носу, повис на бледных губах. — Я всегда хотел быть магом как вы, — низким голосом сказал Фредер, и в нём Джексон ярко ощутил плач несбыточной мечты. — Зверовещателем, тоже понимать язык зверей? — уточнил он. — Нет, летуном. Подняться в небо подобно птице и подставить лицо свободе. Голос принца отдал беспросветной тоской и на мгновение у Джексона, сломленного узника, возникла жалость к наследнику трона. «Делия, летунья, пташка, посмотрите на неё, Ваше Высочество. Гляньте её птичью свободу!» За тюремной решёткой все равны, и маги, и манары, свобода покидает своих детей. — Истинная свобода идёт изнутри, — сказал Джексон. — Только когда её обретёте, то сможете разорвать цепи. Только тогда птица покинет клетку. У него внутри была пустота. Чёрная дыра обернулась болью и вторглась в рассудок, забрала память, любовь, оставила одно горькое сожаление об утраченных днях и людях. Смотря в узкое потолочное окно, Джексон завидовал птицам и даже мухам, которые пролетали над его плечом. Он протягивал руки и едва не кричал: «Возьмите меня с собой». Но тут же отворачивался — за кандалами рук и ног на очереди только оковы воительницы. Фредер пугающей хваткой вглядывался в его проваленное лицо, и Джексону становилось не по себе. Пронзительные голубые глаза всосались в его серые, помутневшие, и будто искали ответ, ту самую свободу. — Почему вы смотрите на меня так? — спросил Джексон. — Хочу изучить человека, которого обвиняют в убийстве моего брата. — Я не убивал принца Тобиана! — Джексон сощурил глаза, дабы скрыть подступающие слёзы. — Клянусь, Ваше Высочество, я не убивал… — Знаю. Всё знаю. На суде был ваш двойник, а вы под пытками просто написали письменные показания. Знаю, вы не убивали Тобиана. — Я не причастен к его смерти! — не унимался Джексон. — Вы видели, что не я сломал его самокат! — Не вы. Голова Джексона кружилась. — Ваша мать убила Тобиана. Она обвиняла кого только можно, и Камерут и освободителей. А кара за убийство Тобиана постигла меня! Ваша мать убила Тобиана! — Тобиан жив. Его никто не убивал. Джексон вжался в стул. — Что вы говорите? — Тобиан жив. Вы с ним хорошо знакомы, знаете его под именем Бонтин. Бонтин Бесфамильный, Исали Фарар, племянник Урсулы Фарар, — всё это тени одного человека. Ну что, каково быть наказанным за преступление, которого нет? Мне любопытно очень у вас спросить: обиднее умереть за чужое преступление — ну, если поверить, что злодей-убийца остался ненаказанным и вину переложил на вас, — или же умереть за фантом преступления? У Джексона перед глазами мелькали цветными пятна — розовые и красные, мутно-зелёные и чёрные. Первые признаки полуобморочного состояния. Тобиан жив. Жив. А он ждёт конца! — Битва в Кане вам о чём-нибудь говорит? Губернатору Санпавы известно об освободителе, учинившего погром в комитете по рабам, затем сбежавшего в Рысину провинцию и там подравшегося с солдатами? — Да! Да! Я вспоминаю! Я вспоминаю! — взвыл Джексон. — Мне сообщили лишь детали и приказали держать в строгой тайне! — С солдатами дрался Тобиан. Второй мальчик, который был с ним, — Уиллард, мой раб-телохранитель. Вот бы вы, губернатор Санпавы, оказались рядом с ними и остановили битву, не было бы ничего этого… Тобиан не возненавидел бы Афовийских, вы бы не вступились перед Огастусом за Уилла… Вас бы не казнили. А Тобиан остался бы простым Исали Фарар. — Почему вы не спасли своего брата? — закричал Джексон, поражаясь отстранённости принца. — Он стал рабом! Фредер приложил палец к его губам. — Тише. Не поднимайте шум. Я был трусом и трусом продолжаю жить. Фанин Марион, в этой камере только один храбрец — вы. Вы стали отцом и королём для санпавчан, они хотят за вас умереть. Не корите, что оговорили себя на пытках, кто бы удержался после таких мучений? Вы создали из маленьких деревушек собственное преданное государство, наделили его жителей кровом, едой и работой. И верой, которая превосходит веру в богов. Санпавчанам несладко ныне, только вы понимаете их дух, хотя сами вы — маг. Посоветуйте, как сохранить санпавчан на стороне Зенрута? — Убрать камерутчан, — Джексон потёр раскрасневшийся нос. — Это возможно только с помощью войны. Война разразится в Санпаве на днях, и погибнут санпавчане. И они проклянут Зенрут. — Подарите им нового отца. Такого, что порицает рабство, — я показывал санпавчанам, что все люди равны. Я давал рабочие места им, когда освобождал прикованных к заводам и полям рабов. — Не найти нам человека, подобного вам. Фанин Марион, как поведёт себя Санпава на войне? — После моей казни начнётся бунт. Люди перейдут с оружием на сторону Камерута. На войне они подтянут за собой сомневающихся ранее братьев и друзей. Санпава будет верна Зенруту до первой изнасилованной зенрутскими солдатами девушки, до первого застреленного по ошибке ребёнка. Ваше Высочество, Камерут не будет сжигать санпавские дома, он обратит население в своих союзников. Раз война неизбежна, так позаботьтесь о санпавчанах. — Позаботитесь вы. Принц поднялся со стула. Руки Фредера сомкнулись, и пальцы захрустели. — Фанин Марион, вставайте, вам пора уходить. Я пришёл к вам не болтать или издеваться. Простите, что затронул для вас болезненную тему пыток — я изучал ваше поведение. Вы свободны, Джексон Марион. Джексона пробрал досадный смех. — Куда я уйду, Ваше Высочество? Крепость охраняют. На окнах решётки. Мне не уйти. Фредер кивнул. — Верно, Джексон Марион не покинет свою камеру. За чертоги крепости уйдёт принц Фредер. Фредер нагнулся и из высоких сапог достал две бутылочки. Одна была с водой, вторая с телесной жидкостью. Фредер сорвал чёрный волос с головы Джексона и опустил в прозрачную бутылочку. — Меня досматривали не так тщательно, как полагается по уставу. Я же принц. Раздевайтесь, фанин Марион. Джексон беззвучно вскрикнул. И пошатнулся. Но Фредер подхватил его. Влажные руки принца вцепились в его рубашку и стянули. Джексон предстал перед принцем с исхудавшим животом, инстинктивно он прижался к стене и сжал руки на груди. Любое человеческое прикосновение вызывало в его мозгу свист кнутов и плетей, глухие звуки палок и цепей. Кости со здорового живота выпирали и показывали — насколько больно будет им принять горящее железо клейма. Фредер расстёгивал свой мундир. — Пейте зелье, вы свободны. — Упасите боги! Нас засекут! — отшатнулся Джексон. — Узнают обман, если вы заорёте ещё сильнее. В камере для посетителей следящих винамиатисов нет, я даже проверил, пока ждал вашего прихода. — Но меня отыщут… Я далеко не уйду. Я должен быть казнён завтра на площади Славы. — Джексон Марион будет казнён. Зелье держится три дня после смерти. Пейте, или я волью в вашу глотку его силой. Фредер сделал глубокий глоток из бутылочки, в которой только что растворился чёрный волос. — Я не достоин вашей жертвы… Вы — наследник престола, Ваше Высочество… Кто взойдёт на престол? — Джексон издавал неразборчивое мычание. — Принц Фредер будет королем. Умрёт тот, кто должен умереть. Ну же, пейте. Джексон врос в пол. — Тобиан? Вы?.. Принц влил в рот оглушённого Джексона зелье. Снял обувь, спустил штаны и накинул на него курсантский мундир. Еле живыми, заледеневшими руками Джексон одел себя сам. Принц твёрдым мужским криком позвал охрану. От топота офицерских шагов заныли отпечатанные на теле раны, и Джексон явно почувствовал, как раскалённое клеймо впивается в его живот за минуты до острого лезвия по горлу. — Охрана! Выпустите меня! — закричал он. Джексон, ослеплённый жаждой спасения, последним глотком воздуха, выпорхнул из камеры, дыша как загнанная бегом собака. — Прощайте. Вы свободны. И я тоже, — зазвучало вдали его голосом.