Отщепенцы и пробудившиеся

      Экспедиция шла в затерянный город. Отряд из пятидесяти человек окружала сотня пустоглаз, их становилось больше: от каждой стаи присоединялись самцы, которые становились проводниками людей в Абадону. Идти пешком решил Аахен. Вечные люди должны установить связи с новыми стаями, дать знать им о себе, показать, что они не враги. «По крайней мере я им не враг», — говорил Аахен. В Абадону не явится ни один проходящий маг, пока люди, преодолевшие путь, равный двум дням, не попросят разрешения у пустоглазов, живущих в городе. С Аахеном шёл Онисей, шли Цубасара с сыном Уиллардом, с его сестрой Нулефер, шёл генерал Гуран с отрядом военных. Они останавливать у каждой встречной стаи, и Онисей представлял на своём зверином языке кумрафетам своего нового друга. Когда люди подошли к Абадоне, численность пустоглазов достигла тысячи.       Вот и город. За каменными глыбами, служившими мощными вратами для древних тенкунцев, простиралась широкая дорога, по сторонам которой стояли руины домов. Упорные корни пальм прорывали плитку и густой листвой окутывали бывшие пристанища людей. Из окон и дверей выглядывали пустоглазы и недоверчиво подходили к пришельцам. Онисей ревел, Цубасара рычала, и пустоглазы пропускали чужестранцев.       Маг Тулон Сарций заметил золотое, почерневшее от времени, украшение на пороге общественной бани. Он хотел взять украшение. Гуран заорал на него:       — Запрещаю даже засохший лист трогать без разрешения абадон! Возражения, Сарций? Попрошу Онисея выкинуть тебя за шиворот! Это их город, веди себя как послушный гость! Не то тебя вышвырнут за ворота, а я тебя на деревянном плоту выброшу в Чёрный океан. Каждый шаг здесь будет контролироваться мной и Твереем!       — Аахен, мне не по себе, — Нулефер взяла любимого за руку. — Мне становится тревожно.       — Они не причинят нам вреда, — Аахен сгрёб её в объятия. — Онисей объясняет им, что мы свои. Кхе-кхе.       — Знаю, знаю, но у меня нарастает тревога. У меня странное желание — драться. Мне не хочется, чтобы мы шли дальше.       — У меня такое же чувство, — сказал Уилл. — Люди меня раздражают, я тревожусь за город.       Аахен улыбнулся с предвкушением.       — Сейчас поглядим, сколько в вас абадонской души. Кхе-кхе, — снова закашлял он.       Здания отливались бронзой. Ростральные колонны, усеянные носами кораблей, вызывали ужас. В центре площади возвышался храм с круглой крышей. Когда люди подошли к храму, пустоглазы принялись рычать.       — Кто первый попытается войти? Бросим монетку, Тверей? — спросил Гуран.       — Я, и не задавайте лишних вопросов, генерал. Честь испытать абадон и Нулефер с Уиллом я беру на себя, — заявил Аахен гордо.       Аахен занёс ногу на ступеньку и тут же почувствовал крепкую хватку. Нулефер вцепилась ему в руку, глаза её бешено горели, рядом стоял Уилл с тиснутыми кулаками. Пустоглазы шумели. И тогда Аахен рванул вперёд. Но не успел он перескочить на пятую ступень, мощный удар попал ему в голову. Нулефер и Уилл навалились на Аахен всем телом и принялись избивать. Онисей зубами схватил за куртку и отбросил Аахена на несколько метров. Нулефер и Уилл рычали. Точно звери. Вот их истинный облик.       — Аахен! О, прости! — лицо Нулефер разгладилось, она кинулась ему на шею. — Прости, я не владела собой. Я не хотела тебя бить, я боролась с собой, но тело меня не слушалось!       Аахен погладил её по волосам.       — Ты абадона. Я абсолютно убеждён и рад этому. Расскажи поподробней, как так твоё тело пошло против твоей воли?       Нулефер не знала, как объяснить. О, как она хотела, чтобы Аахен вошёл в храм. Но так хотел её разум, а тело бурлило. Она чувствовала, как колышется в жилках кровь, как закипает её магия и тело готовится к бою. Своё состояние Нулефер могла сравнить с марионеткой в кукольном театре, над которой некто таинственный и более могучий совершает действия, заставляя её двигаться. «Вот что испытывала Цубасара, когда Кекира требовал пропустить её в храм в обмен на жизнь детей», — горько поняла Нулефер. Быть заложником собственного тела — страшнее рабства нет.       — Раз никто из нас не сможет войти в храм, — сказал Аахен и закашлял, вытирая кровь с запухшей губы. — Кхе-кхе-кхе… Нулефер, Уиллард, потрудитесь запомнить всё за нас.       — Сестра, ты думаешь о том же, что и я? — спросил Уилл.       — Да! Это просто храм, меня тянет во дворец Агасфера. Там центр магии.       Аллея во дворец Агасфера была усеяна рядами пальм, что блестели на солнце как само золото, из которого была слеплена крыша дворца. Нулефер и Уилл, держась за руки, останавливались мимо статуй богов, немыми стражниками дворца, и преклоняли колени. Им не хотелось кланяться, но разве они могли совладать со своей природой? Уилл задумывался, а кланялся ли он вообще статуям богам в зенрутских храмах? На колени его заставлял опускаться только Огастус. И боги, заточённые в этих абадонских статуях.       Брат и сестра зашли в распахнутые ворота. Во дворце возвеличилась грозная огромная золотая статуя самого Агасфера, задумчиво склонившего голову над свитком. Из золота было сделан почти весь дворец. На плитке золотые крапинки, на стенах и колоннах из мрамора позолоченные статуи, бюсты, барельефы и картины, расписанные белым золотом. У императора Неонилиаса не было столько драгоценностей как у простого городского наместника.       Как тьма в глаза ударили чёрные горгулья, закрывающие вход в зал. Кое-как протиснувшись, Нулефер и Уилл вошли вовнутрь. И тут они поняли, что золотое убранство было лишь иллюзией величия дворца. Книжное хранилище, достигшее восьми этажей, которому нет конца и края — вот власть Агасфера.       — Житие Юрсана Хакена, — Уилл увидел на пёстром столике книжку. — Цоблерай передал память о своём друге потомкам. Житие, хм, Хакен святой разве? Что он сделал, что заслужил такую честь?       — Подарил надежду, что мир за пределами острова не погиб.       Нулефер и Уилл обходили ряд за рядом, поднимались на верхние этажи. Книги, свитки, пергаменты, древние руны, расписанные предметы утвари, высушенная человеческая кожа с таинственными прижизненными знаками — агасферовского богатства было много. Но ничего непонятно. Языки письма были чужими, неясными, неправильными. Нулефер нашла свиток с буквами, похожими на зенрутские, но в книге какая-то белиберда, а не слова. И сверху вниз и справа налево, и даже по диагонали она пробовала прочитать — побери Агасфер, не читается.       — Сестра, это же древняя теадозская письменность! — Уилл старательно вглядывался в свиток. — Профессор Виттель учил меня, Фреда и Тоба теадозскому языку.       — Что написано? — воодушевилась Нулефер.       — Не пойму. Язык теадозский, я узнаю их буквы, но так теадозы никогда не писали. У них угловатые знаки означают согласные буквы, мягкие закруглённые это гласные. А тут сперва идут согласные буквы, в конце все гласные.       — Может быть, это ребус? Нужно нам правильно расставить буквы?       — Нет… В это слово вообще влез раднарский иероглиф в форме птицы. А в этом слове тенкунская буква. Агасфер как будто брал наобум разные буквы и иероглифы и составлял слова. Найти бы ключ от шифра.       — Его может не быть, — загадочно ответила Нулефер. — Агасфер обладал памятью многочисленных людей. Он воссоздавал в голове любой язык и любую букву. Ему не зачем было оставлять ключ от шифра у нас перед глазами.       — Что может быть зашифровано в его дворце? — задумался Уилл. — Секрет как снять заклятие с абадон? Агасфер мог найти ответ, но ему, абадоне, не хватило времени, чтобы побороть проклятие. Он переложил свои труды на потомках, надеялся на нас.       — Не думаю, — возразила Нулефер. — Если абадон прокляли боги, то только боги могут избавить их от проклятия. Нам, людям, не под силу наколдовать так, чтобы боги струсили и сняли проклятие с абадон. Но у Агасфера засекречено не место захоронения клада… Нет, не богатства… Магия. Он нашёл — или пытался найти — ответы, что такое наша магия. Агасфер узнал, что есть магия. Почему существуют четыре стихии? Как они могли разделиться на восемнадцать видов? Что ещё могут люди? Агасфер написал свои сочинения всеми возможными языками мира, взяв с каждого по капельке. Он пытался понять наш мир. Ещё когда он был человеком, то много путешествовал… Агасфер получил знания всех народов мира, видел все природные явления. Здесь Агасфер записал тайны мира, тайны магии и тайны человека. Дворец Агасфера охраняется абадонами также яростно, как святыни храмов, потому что…       Нулефер прикусила палец.       — Его знания стали Агасферу новыми богами. Он разгадал природу магию, так он смог лишить магии всю планету. Что ещё знал Агасфер? Сила, заточённая в его книгах, может пошатнуть власть наших богов над человечеством.       — Боги всегда были выше людей, — Уилл посмотрел на человеческую кожу и передёрнулся. — Их не задвинуть в сторону. А вот себя уничтожить — пожалуйста. Агасфер доказал дьявольскую сущность. Эти знания должны быть скрыты от человеческих глаз ради нашего блага.       — Но их не уничтожили! Магия охраняет каждую песчинку в этом дворце! Агасфер сеял не только зло. В его книгах есть и надежда на спасение. Вот почему дворец защищается магией. У нас есть надежда стать лучше.       Нулефер и Уилл вышли из дворца глубокой ночью. Слова Цоблерая подтвердились, перед выходом сестра и брат вынуждены были расставить книгами на свои места. Хотя так хотелось взять с собой хоть крохотный свиток или хотя бы положить его на видное место, ведь в следующий раз снова придётся подниматься на восьмой этаж и лезть за ним вглубь шкафов! Магия воды не работала во дворце, как и всякая другая магия. Даже «замки» боги изобрели раньше. Люди уже спали, расположившись на древних плитах. Цубасара и Онисей тоже дремали, свернувшись клубочком на земле. Аахен ждал свою девушку и её брата, не смыкая глаз.       — Вы что-нибудь узнали? — сразу закричал он.       — Узнали, — кивнула Нулефер. — Узнали, что проживи мы ещё тысячу лет, то не разгадаем записи человекодемона Агасфера.       Вернувшись обратно к берегу, где был разбит лагерь людей, Аахен занялся поиском пути, как можно покинуть Абадонию. На лодке он сплавал к Чёрному океану с Нулефер и Уиллом и с другими абадонами. Довольно быстро установил, если окружить «Встречу» хотя бы восемью абадонами возле борта, то создаться защитный купол, через который не перелезут чудовища и не попадёт молния. Плавание на лодке подтвердило гипотезу Аахена. Конечно, можно было взять и одного пустоглаза с собой, всем людям сжаться вокруг него, но какого-нибудь бедолагу с краю змей мог бы и схватить — подопытные зайцы Аахена, как у Юрсана Хакена, не все дожили до окончания эксперимента.       Сила Уилла и Нулефер действовала только на метр.       — Человеческого в вас больше абадоновского, — в эту минуту говорил Аахен.       Когда же потерявшие над собой контроль Уилл и Нулефер не подпускали его в храмам или дворцу, Аахен, кашляя, твердил иное:       — Вы истинные абадоны.       Прах воинов, погибших в схватке с Чёрным океаном, развеяли по ветру. Там их место, в постоянных сражениях, в родной неумолимой стихии. Опая Миркогала тоже предали ветру и водам. Он давно составил завещание, чтобы его не хоронили в земле. Все погибшие воссоединились вместе, когда грозный шторм унёс их частицы к богам. Последнюю песню памяти им пел тенкунский священник, обнимая пустоглазов, которые отправились с ним посмотреть на человеческие похороны.       На острове установился своеобразный симбиоз между людьми и пустоглазами. Животные получали от пришельцев вкусную еду, игрушки, забавы, лечение, учёные наблюдали за ними. Как выяснилось, зверовещатели могут спокойно разговаривать с пустоглазами. И первым делом они обнаружили, что в мышление пустоглазов нет ничего абадонского. Звери не знали, что такое книги, что такое храмы, статуи. Они жили простым животным разумом, хотя чётко запоминали сказанное товарищем. Не прошло и шестицы, прибрежные стаи и стаи, живущие в городе, знали, что Нулефер и Уилл — дети Цубасары, Аахен — друг Онисея. Мыслечтецы не могли читать мысли пустоглазов, когда с мыслями абадон справлялись на «ура». Превращателям тяжелее давался животный образ.       Не все вечные люди быстро привыкли к другому воздуху. Аахен временами вообще задыхался. Ему могло не хватать кислорода, он краснел, отчаянно хватался за воздух. Аахен не отходил от целителя, да тот разводил руками — что может сделать? Аахена спасёт лишь родной тенкунский воздух.       Как можно скорее учёные хотели подружиться с пустоглазами. Старейшины дали «Встрече» короткий срок — месяц. Потом она должна вернуться с абадонами в Тенкуни. Хоть бы двадцать уговорить поехать с ними, но в первый день люди не получили от кумрафетов ясного ответа, кто же согласен покинуть родную землю. С заходом солнца абадоны стали пустоглазами, ответа на вопрос можно было услышать, лишь снова превращая их страхом за свою жизнь в людей. «Кого же брать? — Аахен ломал голову. — Одна Цубасара не устроит Видонома. Как же получить от них разрешение? Или же обманом затащить на корабль, а после извиняться и биться лбом о землю? Были бы все абадоны покладистыми как Цубасара», — закашлял Аахен.       Обретя сына, Цубасара сияла, только как мог сиять пустоглаз. Она плела причёски из коротких волос Уилла, мурлыкала и рычала, приносила сыну вкуснейших, по её мнению, жуков. И сопровождала везде, до дрожи боясь потерять. С Нулефер Цубасара была не столь открытой. Дочь не признавала в ней мать, и пустоглазка это чувствовала.       — Я постараюсь стать тебе близким человеком, — Нулефер гладила серую гриву Цубасары. — Но матерью не смогу называть. Прости, если сможешь. У меня уже есть мама, которую ты мне выбрала. Ты отправила меня в надёжные руки. Я благодарна тебе за жизнь. Просто будем с тобой близкими людьми.       И Нулефер прижималась к большой голове Цубасары. Горько, что эта любящая женщина не станет ей матерью. У неё есть семья. Было даже противно, что она не сможет полюбить Цубасару так же сильно как Ханну. Уилл тоже не был её братом по крови. Но она всегда любила её. Всегда относилась как брату. Люди твердили, что она влюблена. Нет, она чувствовала всем сердцем Уилл — её брат. Ближе и роднее Элеоноры. Цубасара… Стать роднее Ханны не могла.       «Где же моя мама?» — Нулефер терзала себя в страхе. До неё дошли новости с континента, что Ханна убила магов и скрылась с проходящим в неизвестном направлении. Про отца Нулефер ничего не знала. Спросить бы у Аахена, пусть поинтересуется про Оделла у своих родителей, но как это сделать, если они под прицелом Гурана и всего мира? Быстро весть про абадон дошла до мира. И происхождение Нулефер тоже стало известно всем. Девочка и мальчика, рождённые абадонкой… Кто такая девочка — понятно. Нулефер Свалоу. С мальчиком было сложнее. Уилл не хотел ничего про себя говорить, не хотел показываться на стёклах. Его заставил Гуран, силой приведя к стеклу.       — Я расскажу вам о себе, — умолял Уилл. — Но дайте время. Я вернусь на землю и тогда всё расскажу. Пока я в Абадонии, можно некоторое время помолчать! Пожалуйста!       — Я не хочу создавать проблем Фредеру и Тобиану, — прошептал он Нулефер.       — Ты до конца жизни будешь выгораживать эту семейку? — вспыхнула его сестра. — Расскажи сейчас, что ты был рабом! Ты теперь знаменит! Ударь по больному месту Афовийским!       — Нет, я буду молчать. Вернусь в Тенкуни, свяжусь с Фредером, и он скажет, как мне лучше рассказать про своё происхождение.       — Не забудь пожениться на своём Фредере! Понимает ли гордая Цубасара каким тюфяком вырос её сын?! Когда абадон заставят стать корабельными мартышками, тоже будешь просить совета у Фредера? Я не знаю, что такое неволя, рабство — на своей шкуре не испытывала, но я знакома с бесчувственностью, которую воспитывают в людях со словами: «Забудь. Не думай о них. Забудь. Заслужили. Ты выше их. Забудь». Ты хочешь, чтобы люди также относились к абадонам? Мы с тобой часть этого народа, мы не должны бросать его.       Не должны. Абадоны нужны Тенкуни для плавания через Чёрный океан. Но они не соглашаются. Этот вопрос не давал покоя и ей, и Уиллу, и тем более Аахену. Битва с Онисеем сильно напугала воинов. Никто не вздумал причинять вред абадонам, а тем более не думал изнасиловать женщину. Лишь две связи между людьми и абадонами произошли на острове. В тот первый день Аахен сам предложил мужчинам и женщинам заняться любовью. Кто родится после такой связи? Человек или зверь? Две женщины абадонки согласились и забеременели в тот день.       — Нулефер, я хочу от тебя ребёнка, — сказал как-то Аахен, когда они остались вдвоём. — Мне не даёт покоя вопрос, будет ли наш ребёнок магом? Твоя мама Ханна — манар. У тебя должен родиться манар, хоть даже он будет зачат в Тенкуни или Абадонии. Но твоя другая мать Цубасара — маг, и ты тоже маг. Я хочу знать, магия передастся по закону крови или магия не связана с кровью. Хоть сейчас станем родителями! Пять лет и так придётся ждать, когда у нашего ребёнка наступит срок пробуждения магии!       Нулефер вздрогнула.       — Ты переходишь все границы. Мне семнадцать, Аахен! Я две шестицы назад узнала, кто я такая! Я нашла брата, нашла мать, потеряла свою родную маму в Зенруте! Что будет с абадонами, а? Закуют ли меня в цепи, когда мы вернёмся в Тенкуни? Удачно ли мы выплывем с абадонами, побери тебя Агасфер?! Я даже треть этажа с книгами не рассмотрела во дворце! Даже по арене с одеждой вдоволь не погуляла! Какие дети, Аахен? Подожди хотя бы лет пять, через пять лет поговорим о наших детях. Детей уже хочешь! Быстрый какой! У тебя полон остров абадон, на них ставь свои эксперименты, маньяк! Меня и наших детей не трогай! Натравлю на тебя Цубасару, поймёшь!       На следующий день Аахен о детях не заикался. Они с проходящими явились в запретный город. Тайна будущих детей Нулефер у Аахена быстро выветрилась на тайну глаз абадон. Что он увидит, когда абадоны позволят посмотреть в их глаза? Онисей уже разрешил посмотреть на воспоминания предков, но не хватило ему минуты — наступила полночь, кумрафет превратился в пустоглаза. Аахен пытался засунуть палец ему в глаза, да получил хороших затрещин. Он дотрагивался потом до глаз маленьких детёнышей, его ударяло словно электричеством. Нулефер и Уилл, как всегда, осматривали храм, Аахен прогуливался с Гураном. Где-то на пороге разрушенного временем дома засиделся Тивай Милгус. Тулон Сарций гулял по улочкам Абадоны. Они прибыли вшестером, не считая проходящего.       — Тверей, я начинаю верить, твои абадоны — всё же люди, — стыдливо произнёс Гуран. — Люди, почеловечнее нас. Как посмотрю на их крепкие семьи, на их сплочённую стаю, в которой все равны, слёзы на глаза наворачиваются. Чёрт, так противно возвращаться назад. Встану на тенкунскую землю и опять услышу про войны, смерти, убийства.       — На защиту людей скажу, что пустоглазы не столь добросердечны, — Аахен усмехнулся. — Онисей побил Мегуну за право съесть самую крупную рыбу. Они простые животные, которым свойственна грызня, власть, склоки. Подерутся и за еду, и за лучшее место на поляне. Пустоглазы — обычные звери. Абадоны — обычные люди. И они прекрасны. В Тенкуни фанатики придумывают абадонам ужасы, что они съедают каждый день по человечишке. А вы начинаете их обожествлять. Не надо, примите их, какими они есть.       — Видоном, к твоему сожалению, принял их. Животные, которых можно соблазнить на корабль едой. Люди, которых можно запугать страхом расправы над их близкими! Он же превратит их в своих рабов.       — Генерал, это невозможно. Абадоны никому не станут подчиняться. Они сотрут Намириан, прежде чем опустятся на колени.       Аахен остановился. Снова стало трудно дышать. Чёртов климат! Вот все за две шестицы уже привыкли к абадонскому воздуху! Какой же он доходяга!       — Тенкуни это не один Намириан. У нас в запасе время, у абадон один день. Они не восстанут, зная, что с наступлением полночи мы придёт и поубиваем их всех. Мы возьмёт с собой пятьдесят абадон, у каждого здесь останется по родственнику или хотя бы другу. У них всегда будет страх, что мы причиним вред их близкому. Тверей, ты стал для абадон другом, старейшиной, ты среди них главный, не я. Наделённой ими властью, преврати абадон в людей сейчас и поговори с ними строго, чтобы к заходу солнца нашлось пятьдесят счастливчиков.       — Я дал слово не превращать их в людей. Я найду тебе пятьдесят добровольцев, но оттяни у Видонома время до тридцать первого герматены. Мы покажем им, что чтим их традиции, их память, природу их тел.       — Просто преврати их в людей на один день!       — В этот день они посмотрят в глаза смерти. Почему абадоны не попросили меня не превращать их в людей без смертельной необходимости? Почему они без особой воли становятся людьми? Цубасара один день обнимала своего сына! Она не мечтала подольше времени провести с Уиллом? Абадоны не хотят переживать ужас страха, ужас смерти! Их не сделает людьми удар кулака по носу, даже пистолетных выстрелов в воздух не испугаются. Мне нужно кого-то изувечить или напугать иным способом до застывания крови в их венах! Я такой подлости совершать не буду.       — Через две шестицы мне придётся избрать пустоглазов, которых я заведу на корабль отправлю в Тенкуни.       — Мне остаётся смириться. Разбираться с недовольными абадонами будут сами старейшины.       — Э-ге-гей! Посторонись! — раздалось за спиной. — Дорогу тенкунскому вельможе!       В паланкине восседал Тивай Милгус. Его несли четверо сильных пустоглазов, сзади шли смеющиеся Уилл и Нулефер. Ни один мускул не шевелился на лицах гордых абадон, они несли Тивая и будто радовались оказанной им чести.       — Дорогу вельможе! — кричал Тивай. — В сторону, простолюдины! — на «вельможе» красовалась простая белая рубашка, уже попачканная в земле.       — Святые боги! — воскликнул Аахен. — Как же ты уговорил их стать твоим носильщиками? И где паланкин взял?       — На городской площади нашел. Карета ещё ничего, хорошо сохранилась, — Тивай похлопал стенки паланкина. — Попала под магию. Аахен, генерал, как вам моя инвалидная тележка? Заберу с собой, будут меня абадоны катать!       — Ты не ответил, как они согласились возить тебя? Это рабская работа, пустоглазы лишний раз руки не протянут.       — Старина Уилл попросил пустоглазов побыть моими носильщиками. Они послушались! Во как!       — Да, Аахен! — с восторгом сказал Уилл. — Пустоглазы охотно выполняют наши с Нулефер просьбы. Когда Цубасара объяснила им, что мы родились абадонами, они стали смотреть на нас как на своих. Люди для пустоглазов тоже могут стать своими, вот как ты. Но ты друг и гость, слабый человек, а мы — часть народа. Нашу просьбу, даже такую нелепую, они исполнят.       — Вот кто уговорит абадон отправиться в Тенкуни. Уиллард, — пробурчал Гуран.       — С дороги, с дороги, — замахал рукой Тивай. — Я еду. Аахен, не желаешь стать моим пятым носильщиком?       — Ты заигрался, — Аахен присвистнул. — Тебя надо проучить.       Он стоял в нескольких шагах от запретного храма. Посматривая на пустоглазов, Аахен ступил на лестницу. И звери сорвались. Четверо пустоглазов, обезумевшие Нулефер и Уилл повалили Аахена на землю. Тумаки и больное падение стоили поставленной цели. С летящими на Аахена пустоглазами полетел и паланкин Тивая. Воин шлепнулся и закряхтел, быстро сдавив спесь.       — Шутки со старейшиной абадон добром не заканчиваются, — хохотнул Аахен.       Тивай не обижался. Поднявшись с помощью Уилла, он тоже засмеялся.       — Кто разрешил вам пользоваться абадонскими артефактами? — только генерал Шайр Гуран был не весел. — Я дал ясную команду всем воинам даже пальцам не прикасаться ко всем предметам в городе Абадоне.       — Нулефер и Уилл разрешили. Они — абадоны. Им можно! — Тивай загоготал в голос. — Наконец, генерал Гуран, я покидаю Магическое Братство наемников по состоянию здоровья. От приказов начальства можно уже сейчас начать отдыхать?       — Можно, — подобрел Гуран. — Решил, чем займешься по возвращению домой?       — Я не решил, когда возвращаюсь, — улыбался Тивай. — Полгода поживу на Абадонии. А не заскучаю — так год! Прекрасная жизнь! Тишина, покой, постоянное лето, вкусные плоды!       — Новым Хакеном будешь? В отшельника поддашься? — заговорила Нулефер.       — Не бери так далеко. Год отдохну от людей, а потом вернусь, непременно вернусь. Я даже знаю, чем займусь: книжки детские стану писать. У меня десять братьев и сестер, от них племянников не сосчитать. Я вернусь и расскажу про свои приключения, добавив от себя несколько выдумок.       — Истинный воин! — воскликнул Уилл.       — Бывший воин, Уилл. Бывший… — Тивай поступил глаза. — К счастью бывший. Я ненавидел этот мир. Ненавидел людей, которые наслаждаются мирской чепухой, пока я, пока другие воины мучаются в военном котле. Ненавидел птиц, траву, океан, живущих в гармонии. И мне было очень горько, что я ничего не могу изменить в этом мире. Злость и досада изъедали меня. Мне необходимо было потерять половину тела, чтобы обрести целостность.       Тивай положил правую руку на голову Уилла.       — Ты расстроился, что не скоро увидеть меня? Я же вернусь. Мы снова встретимся, я представлю тебя своей семье. Я же обещал, что познакомлю тебя со своей младшей сестренкой Тэйли. Милгусы держат слово. Я вернусь, дай только почувствовать вкус мирной жизни.

***

      Она посмотрела в окно на проплывающие свинцовые облака по серому моросящему небу. Иней лежал на хрупких веточках деревьев и осыпался на землю при порыве ветра. Элеонора зябко поёжилась и отпрянула от окна. Ненавистная погода, ненавистный дом! На лежанке во сне заскулил Живчик, и лишь любимый пёс вызвал на лице Элеоноры крохотную улыбку.       Спускаться вниз на завтрак не было малейшего желания. О, как хотелось позвать рабыню и приказать принести еду в постель! Но кого звать? Горничная Эвана Рина сбежала, камердинер Вэй тоже оставил ошейник и имение. Остальная домашняя прислуга побаивалась Элеонору, их робкие скованные движения напоминали ей, кто она. «Одна из Казокваров».       Нет, она не их порода! Она не часть их рода!       Ребёнок в животе сильно зашевелился. Собственное дитя спорило с матерью, ещё не родившись на свет.       Погладив спящего пса, Элеонора кое-как надела домашнее алое платье без посторонней помощи и тремя взмахами расчёски причесала волосы. Тишина — не слышно резвых Азадер и Алекрипа. Их голоса замолкли навечно. Рабы проходят молча, шёпотом здороваясь с Элеонорой. На их лицах странное сочетание страха и облегчения. Для них смерть детей не скорбь, а радость. Как и для неё. Но умерло только трое, только трое — дети и Фалита. Мало, она надеялась на гибель всех Казокваров.       — Мама! — выбежала Тина и прижалась к её животу. За последние полгода девочка вымахала в росте и казалось такой взрослой. — Мама! Дядя Эван и дядя Нормут ругаются! Я хочу, чтобы ты помирила их!       «Я хочу перерезать им глотки, моя любимая дочь».       — Зайчонок, — ласково сказала Элеонора, скрыв ярость, — иди поиграй с Ромилой. Я поговорю с дядей Эваном и дядей Нормутом.       — Не хочу играть с Ромилой, она не весёлая.       «Кто будет веселиться, когда мертвы мать и младшие брат с сестрой?». Она бы облегчила страдания девочки. Она бы их уняла, забрав жизнь и у неё.       Хмурая сникшая Ромила стояла в углу. Чёрное платье из крепа не шло к некогда румяному личику девочки. В нём она казалась худой и бледной. Элеонора не видела, чтобы Ромила плакала по маме, брату и сестре. Её скорбь выражалась иначе: в замкнутости, в молчании, в одиночестве.       — Я вам не рабыня, чтобы развлекать Тину, когда вы повелите, — угрюмо сказала Ромила. — Занимайтесь ею сами.       — А я тебе не рабыня, чтобы выслушивать твои возмущения. Иди в свою комнату с Тиной и поиграй с ней. Тина, ты ела? — голос стал мягче.       — Нет, мама.       — Ромила, позаботься, чтобы моя дочь поела.       Ромила сердито взяла Тину за руку и пошла наверх. Элеонора поскорее отвернулась от Ромилы. До чего она её ненавидела. Маленькое чудовище, бездушная зверюга. Казоквар. Вот бы собственноручно взять у Нормута плеть и исполосовать её спину. А после приняться и за отца. Ромила должна была умереть. Погибнуть быстрой, милосердно быстрой смертью от рук освободителей.       «Убей их! Убей их всех, Идо! — просила она. — Казоквары должны умереть! Слишком много они приносят зла. Я должна их остановить.»       «Идо», — промолвила она, поглотив слёзы.       — «Я начала, я и уничтожу».       Элеонора вложила острую спицу в руки Идо. Наклонилась к его уху и зашептала:       — Убей их! Убей их, Идо! Нападите на Казокваров и вырежьте всех до одного! Помоги мне, Идо.       Идо посмотрел на неё ошеломлённым взглядом.       — Шутки?       — Нет, изливаю душу. Убейте их, как убивайте других рабовладельцев. Я поняла свою ошибку и не хочу больше видеть этих людей.       Идо сделал шаг назад. Взглянул недоверчиво на Тину, и подошёл к Элеоноре, притронулся к уху и шепнул:       — Мы планируем в кислоре напасть на Казокваров. Я здесь, чтобы предупредить тебя и спасти.       — Славно.       И она улыбнулась в оскале. У Идо, наверное, от её улыбки похолодело. И он понял, она не обманывает ему, не врёт, дабы заманить в ловушку и сдать властям.       — Завтра в двенадцать часов в Холодном парке, — сказал он. — Приходи одна. Поговорим.       Она рисковала, Идо мог привести её в западню. Но она пришла. Не одна, правда, с Живчиком. Когда уходила из дома, взяла его, сказав, что едет на прогулку с собакой. Всё-таки Идо нельзя доверять, ей нужен телохранитель. Идо сам подошёл к ней, у него был парик из длинных волос и густая борода, он выдавал себя за другого, а вдруг кто узнает из посетителей парка.       — Что ты надумала, Элеонора? — страх звучал в его голосе. — Ты хочешь убить свою семью, своего мужа, его родных?       — Хочу! Мечтаю! Разрубите каждого Казоквара по частям! Эти нелюди не должны жить. Я ошибалась в них и в себе… не могу больше их терпеть, не могу смотреть, как мучаются их рабы. Я не Казоквар, но я беременна их ребенком… Он станет таким же, если хоть одна из этих тварей продолжит жить. Я теряю уже и старшую дочь, моя Тина… другая. Она словно не моя. Убейте их.       Идо смотрел на неё хмуро, держась на почтительном расстоянии от Живчика.       — Ты станешь не лучше Казокваров, когда мы их убьём.       — А если я начну их жалеть, полюблю их, то они останутся жить? — проворчала Элеонора. — Нет! Ты мне сказал, что вы готовите нападение. Их дни сочтены.       — Ты будешь радоваться их смерти, — простонал Идо.       — Да! Буду! Что ты мне предлагаешь, увезти Казокваров в неизвестное вам место или бежать за полицейскими и кричать, что в кислоре освободители нападут на Казокваров?       Идо дёрнул плечами.       — Перестань, — Элеонора сверкнула глазами. — Вы убили столько людей, и плохих, и хороших, ужасных людей и простых прохожих. Мальчишка Кам, раб моего отца, умер случайно от вашего взрыва в имении Фетеров. Он не сделал никому зла! А вы его убили. И сейчас ты жалеешь Казокваров, после стольких несправедливых смертей? Убейте их. Я помогу Кровавому обществу, чем смогу. Дам план дома, помогу снять замки, соберу всю семью за одним столом. Мой муж Эван, Нормут, Фалита, трое их детей — все они должны сгинуть.       В глазах Идо пробежал игривый огонёк.       — Твоя пылкость стала бы хорошим подарком Кровавому обществу. Не желаешь к нам присоединиться?       — Нет. Я прошу только о Казокварах!       — Погубишь всю семью и станешь единственной наследницей целого состояния. Ты алчна, Элеонора!       — Дурак! — обиделась она. — Я хочу их смерти. Вы должны меня спасти, или я однажды сама прирежу их и… отправлюсь на висельницу, а мои дети в приют.       — А развод? Ты станешь свободной от Казокваров.       — И кому я буду нужна? Я вернусь к отцу с двумя детьми, потеряв всё. Мои дети останутся ни с чем. Нет, я построю на земле Казокваров новые порядки, люди будут жить, не нуждаясь, без страха, забудут про издевательства.       Идо мотнул головой.       — Если останутся ещё люди. Мы снимем с них ошейники, забыла ведь?       Да, Элеонора забыла, что освободителям не только убивают хозяев, но и освобождают рабов. Всё-равно, они смогут спасти домашнюю прислугу, а шахтные рабы останутся при ней.       — Ладно уж, возьму тебя в долю, — Идо вздохнул и посмотрел на неё своими красивыми серыми, как дождливые облака, глазами. Ей сделалось неловко, когда он стал рассматривать её своими красивыми глазами. — Не переживай, мы выполним свою работу. Тимер хочет, как ты и говоришь, убить всех до одного, включая детей. Но тебя и твою дочь он пообещал Нулефер не трогать. Он запрёт вас в другой комнате, пока будет убивать Казокваров. Но я ему не верю. Я вчера и хотел тебя предупредить. У Тимера сносит рассудок, я не знаю, как он поступит с тобой. Атака назначена на первое кислора, это символичный для Тимера день, когда Крылатое общество проиграло восстание. Он хочет таким образом восстановить хотя бы немного справедливость. Мы убьём Казокваров, обещаем. Я тебе обещаю. Но при условии, что тебя первого кислора не будет дома.       — Обещаю. Уничтожьте их на корню.       — На корню не получится. Ты в скором времени родишь ребёнка нового Казоквара.       Элеонора увидела в глазах Идо застывшую боль. Его дитя она убила, ребёнку Казоквара даст право жить. Жизнь поистине несправедлива к ним. Они смотрели друга на друга и замолкли. Живчик вопросительно поднял голову, когда возникло загадочное молчание и залаял, как бы спрашивая, что случилось?       — Поверить не могу, что ты стала Живчику хозяйкой. Он никому не нравился в Крылатом обществе, когда Джексон приходил с ним.       — Этот пёс добрее и благороднее нас всех вместе взятых, — улыбнулась Элеонора. — Он мне как сын.       — Точно, собака благороднее меня… — Идо протянул ему руку и потрепал за ухом. — Я ничем не лучше твоих Казокваров. Невидимый слуга безжалостных убийц. Я тоже ошибался, когда присягнул Тимеру. Думал, что он изменит мир, поможет людям, как делали его родители. Потом думал, как и ты, что справлюсь, глядя в глаза его жертвам. Теперь вижу — нет, не справляюсь! И не знаю, что мне делать дальше. Уйти не могу — я часть Кровавого общества. Оставаться с ним тоже выше моих сил. Быть может, думал я, податься мне в Чёрный океан вместе с твоей сестрой? Да кто меня возьмёт на корабль? Элеонора, я хочу закончить свой путь… Сдаться. И сдать их.       Элеонора озадачено взглянула на него.       — Сдать? Имеешь ввиду, сдать своих друзей полиции?       — Не оперному оркестру, конечно же!       Элеонора растянулась в широкой улыбке, почувствовав гордость за Идо.       — Сдай их. Покончим с ними вместе: я с Казокварами, ты с Кровавым обществом. Но сперва — разберись с Казокварами, а потом принимайся за своих!       — Так и сделаю. Мне не составит труда предупредить полицию и перенести к ним по одному безоружных, изумлённых освободителей. В конце сдамся сам.       — Правильнее будет уйти и начать новую жизнь в другой стране, в которой о тебе не знают.       — Не хочу жить в бегах. Я приму наказание, которое заслужил. Возможно, примут во внимание мою последнюю помощь полиции и дадут мне пожизненные каторжные работы на заводе винамиатиса. Буду раскаиваться до конца своих дней.       Идо призадумался, вслед за ним Элеонора направила взор на зелёные ветви оливы. Да уж, она общается с Идо Тенриком как со старым другом. Когда-то ненавидела его. Когда-то и любила его.       — Элеонора, я за тебя боюсь, — мрачно сказал он. — Раскусят тебя, узнают о нашем разговоре. После убийства полиция начнёт тебя со всех сторон расспрашивать, как единственную выжившую. Мыслечтецы будут обязательно. И дочерью твоей займутся. Ты при Тине попросила меня убить Казокваров, малышка могла запомнить твои слова и расскажет о них, когда её спросят.       — Тина не слышала, я говорила шёпотом. А я… — засомневалась Элеонора. — Я не навлеку на себя никаких подозрений, если я позову полицию, когда нападут на Казокваров. Я должна сдать освободителей.       — Хорошо, — согласился Идо. — Осталось придумать, как это сделать. Тебя в доме быть не должно. А Тимер ведь очистит дом от всех винамиатисов.       — И у тебя нет возражений? — удивилась Элеонора. — Ты останешься подлым преступником, если я позову полицию.       — Твоя свобода для меня ещё кое-что значит. К тому же я смогу помочь полиции словить освободителей. Только как ты узнаешь о нападении? Освободители заберут все винамиатисы.       Элеонора хихикнула, она даже не задумывалась о камнях, решение пришло сразу.       — Я спрячу камешек Эвана, который связывает нас с ним. Эван решит, что потерял его на пьяных посиделках с друзьями А я спрячу в таком месте, в котором в день вашего нападения меня услышит Эван, и я услышу освободителей. Но до винамиатиса должен дотронуться человек, чтобы я смогла услышать дом. Ты дотронешься, не вызывая на себя подозрений?       — Положись на меня.       И они стали готовиться. Элеонора почти каждый день приезжала в центр Конории погулять с Живчиком и Тиной. Она создавала себе алиби, чтобы никто не удивлялся, почему первого кислора её не будет дома. В дни, когда назначалась встреча с Идо, Тина оставалась дома. Казокваров немного смущало, что Элеонора выгуливает собаку не у их большого имения, а тесном многолюдном городе, но она уверяла их, что хочет просто на обратном пути сходить в любимое кафе. С Идо они виделись мельком, он, переодетый в нищего, просящий милостыню, перебрасывался с ней несколькими важными словами и рассказывал про подготовку к убийству. Элеонора знала про сбежавших Эллу и Оссу, про Тимера с Рэем, занявших их место. Присутствие Тимера, будущего убийцы, подвергало её в смятение, но больше беспокойства доставлял Живчик, злобно дышащий каждый раз в сторону лидера освободителей, когда проходил мимо. Собаку и освободителя связали страх и взаимная ненависть, у Живчика наливались кровью глаза, когда слышались шаги Тимера. Тимер, приняв лицо несчастной рабыни, передёргивался в ужасе при виде пса.       В последние дни планы нарушились. Приехали мать и отец, их тоже надо было спасать. Элеоноре пришлось притворяться больной, разыгрывать мигрень — о, у неё была прекрасная учительница! — дабы свести вместе родителей. Для вида она спорила, что никуда первого кислора не уйдёт и будет сидеть дома. Нужно солгать, чтобы ей поверили рабы, которые могут не успеть сбежать, поверила и Тина, и родители, и Ромила. Треклятая девчонка! Ромила подпортила блестящий план — уничтожить всех без исключения. Ничего не поделать, нельзя вызывать подозрений. Ладно уж, она возьмёт жёстко в свои руки воспитание Ромилы или, если не сможет выхолостить, отправит её в закрытый пансионат.       За день перед отъездом на рыбалку в пролив братьев Муров Элеонора в парке встретилась с Идо.       — Винамиатисы соединят наши голоса, — протянул он Элеоноре камень.       Она достала спицу и проколола руку себе, затем Идо. Капельки их крови упали на два камня по очереди и зажгли его жёлтым светом.       — Будь осторожна. Никто не должен увидеть этот камень. Тем более услышать меня, когда я дам знак.       — Я запрусь в каюте и уверю отца и Ромилу, что мне плохо. Беременна как-никак. Моя мама прекрасно обучила меня притворяться больной.       — Свяжись с Эваном через пять минут после моего голоса. И выброси в воду мой камень, — Идо уточнял их план.       Она не забудет. Не предаст его надежды. И свои мечты.       — Твоя сестра тоже будет схвачена, — Идо вздохнул. — Ты не пожалеешь? Может, мне спасти её?       — Не надо! Мне всё равно на неё! Когда она направилась на меня с кнутом, на глазах моей дочери… Я не прощу её.       — Тина как раз остановила Нулефер, — он вздохнул ещё глубже.       Элеонора перекосилась, она не хотела признавать правду. Её руки сами взяли ладони Идо.       — Прости меня за всё. Я виновата перед тобой. Я всегда была недостойна тебя, теперь понимаю, почему ты бросил меня. Прости.       Её щека загорелась от лёгкого поцелуя.       — Не передо мной прости прощения. Я не заслужил никакого прощения или снисхождения. Мои убийства, преступления, в которых я принимал участие, заслуживают самой жестокой кары. Мы даже сжигали людей! Я должен понести справедливое правосудие. А ты искупи грехи. Пока жива, пока стоишь на земле, пока ты госпожа перед тысячью человек — искупи перед ними грехи.       Лёгкий отпечаток прощального поцелуя Элеонора чувствовала по сей день. Идо навсегда останется с ней, но обещание канет в лету. Казоквары живы. И один из них живёт в ней.       За столом была тишина. Нормут и Эван ели лазанью, косо поглядывая друг на другу. «Примирилась, пустяковой, значит, была ссора,» — с облегчением подумала Элеонора. Теперь же Казоквары завтракали, обедали и ужинали в гостиной комнате, к разрушенной столовой, в которой убили Азадер и Алекрипа, Нормут и близко не мог подходить. Стальной замок намертво повис над её дверью.       Прислуживала Нормуту и Эвана маленькая Пэрри, та самая девочка, забившаяся от страха в тёмный угол, когда её товарищи бежали к свободе. В награду за преданность хозяин «повысил» её с посудомойки до горничной. Хотя Пэрри наверняка мечтала быть сосланной на скотный двор, подальше от Нормута. Но место горничной, обслуживающей хозяев за столом, пустовало, его должен был кто-то занять. Нэнси сбежала, её так и не нашли. Из семидесяти сбежавших рабов, которые успели открыть ошейник до момента, когда ключ в суматохе и драке упал в щель, отловили только одиннадцать. Об их судьбе Элеоноре старалась не думать. Неудавшихся беглецов ждала участь, подобная той, что постигла Фьюи и Джину. С одним исключением, вместо каторги и тюрьмы — владения Казоквара. Элеонора не присутствовала на их наказании, она заперлась с Тиной в своей комнате и наглухо закрыла все двери и окна. И не спрашивала ничего у Нормута про этих рабов.       — Элеонора! — окликнул её Эван. — Нормут намерен ехать в Тенкуни! Хоть как его отговаривай! Вещи собраны, после завтрака он отправляет в порт!       Элеонора посмотрела на пустующие ореховые стулья. За столом было необычайно одиноко. По детям и Фалите она не грустила, неуютно было без родителей. Оделл вернулся в Рысь, у Казокваров он не стал задерживаться. «Удачи желать тебе не буду, дочка, — сказал он ей на прощание. — Ты сама вступила на этот путь». Мама… мамин поступок больно давил на сердце. «Ты выбрала не ту дочь», — говорила про себя Элеонора. Она присела на край стол. В центре сидел Нормут, он перебил без того отсутствующий аппетит.       — У тебя остаётся дома дочь, которая потеряла мать! — Эван оторвался от подушек и стукнул кулаком по столу — стоят и сидеть ему по сей день было очень больно, на спину стула он подкладывал несколько подушек. — Ты бы о ней думал, а не о своей шахте и сероземельнике!       — Я буду занят целыми днями, — мрачно ответил Нормут. — Ромиле только хуже будет в чужой стране, я не смогу быть рядом с ней. Здесь её дом, здесь её родные места, всё родное! Я вернусь через три шестицы: три дня плыть в Тенкуни, дней десять-двеннадцать там, три обратно.       — Что за сделка у тебя будет, во время которой ты пару часов не выделишь осиротевшей дочери? — спросил Эван с явным интересом. — Покупатели сероземельника в Тенкуни? Эм, Тенкуни продаёт нам своих магов, а сероземельник обрабатывают манары.       — Чтобы ты знал, я хочу предложить тенкунцам покупать у меня сероземельник, обрабатывать у себя и продавать готовый винамиатис манаровским странам, — сказал Нормут недовольным голосом. — Я хотел взять к себе в долю Оделла, но он отказался. Весьма жалко, Элеонора, — Нормут перевёл на неё усталые глаза.       — Да, — буркнула Элеонора. Она тоже не имела представления о планах Нормута. Он считал, что она озабочена появлением малыша. Но её мысли занимали освободители и смерть Казокваров.       — И я, дурак отбитый, тоже бы отказался! Тенкунцы не будут с тобой сотрудничать. Их маги в манаровском Зенруте получат больше денег за превращение сероземельника в винамиатис, чем если они будут заниматься обработкой в Тенкуни, где этих магов пруд пруди. Ладно, чёрт с твоим сероземельником. Ты о дочери перестал думать? Ей нужен отец — горе пережить. Я буду ей отца заменять, когда ты уедешь? Я улечу в кабак и вернусь ровно через две шестицы.       — Элеонора уделит внимание Ромиле. Моя дочь и наша с тобой шахта остаются на Элеоноре.       По спине Элеоноры пробежалась волнующая дрожь. Она увидела себя за креслом Нормута, и ей стало приятно.       — Пэрри, мне ещё чая налей! — потребовал Нормут.       Девочка заспешила. Подняла с середины длинного стола тяжёлый чайник, наклонилась к большой белоснежной чашке Нормута и очень медленно стала наливать чай из чайника, который едва держала в руках. Элеонора предчувствовала, Пэрри не выдержит чайник. Так и случилось, струя отклонилась право и очернила белую мягкую скатерть. Нормут улыбнулся, хоть что-то хорошее для него с утра, и моментально вытащил из-под рубашки цепочку с чёрным винамиатисом.       — Не трогай её, Нормут, — Эван поднялся из-за стола и на неуверенных шатающихся ногах встал перед Пэрри.       Нормут закашлял. Он подавился словно воздухом.       — Что ты себе позволяешь? Эта скотина помешала мне спокойно поесть!       — Ты не ешь, а нажираешься как свинья. Я видел, как ты смотришь на неё и ждёшь, чтобы она провинилась. Ты её не тронешь.       Элеонора тоже замечала косой взгляд Нормута на девочку. Он как голодный волк ждал какого-нибудь неловкого движения, он жаждал сорваться на Пэрри — с чёрного винамиатиса у него должен всегда начинаться день. И тут Эван заговорил! Элеонора с выпученными глазами смотрела на мужа и не понимала, что происходит.       — Простите, простите, — Пэрри стала извиваться за спиной Эвана.       — Элеонора, выведи её из комнаты! — прикрикнул Эван. Девочка была напугана, сама она не ушла, не оставила бы лютого хозяина. Элеонора послушалась мужа, ей будто отдали приказ и она, сама оглядываясь испуганно назад, проводила рабыню за дверь.       — Ты знаешь, кто я? — Нормут со скрипом поднялся со стула.       — Знаю, — сказал Эван. — Ты мой старший брат и одноглазый инвалид.       Элеонора прижалась к двери. Единственный глаз Нормута будто заискрился — эдакая дерзость от родного брата!       — Я, пока валялся на больничной койке в бреду, многое обдумал, Нормут. Ты виноват сам, что на тебя обрушиваются одни несчастья. Убитая жена, убитые младшие дети, искалеченный Дрис, ты хочешь потерять Ромилу? Ты её потеряешь! Посмотри на себя в зеркало, старый, хромой, безглазый, какой ты король? А если считаешь королём, то судьба императора Неонилиаса и его двенадцати детей должна послужить тебе уроком!       Нормуту пришлось взять трость, чтобы обойти стол и доковылять до Эвана. Правой свободной рукой он схватил Эвана за горло.       — Ты кем себя возомнил? Их защитником?       — Дураком прежде всего, который больше не будет смотреть на твои издевательства.       — Напомнить тебе, — Нормут хитро прищурился, — как ты в этой комнате пинал моих рабов, как ты пробуждал на них ошейник? Напомнить про девиц, которых ты уводил от их родителей и запирался с ними у себя в комнате? Стейси, твой послушный камердинер, продан из-за пьяного долга! Ты продал уже пятнадцать невольников, которые достались тебе по наследству от родителей! Напомнить, что ты Казоквар, как и я? Мы с тобой одной крови.       Эван потупил голову и через пару мгновений поднял её и пронзительно посмотрел на Нормута.       — Я сожалею. Так жить нельзя, Нормут, мы переступили черту. Мы заигрались в королей.       — Это мой скот, я буду делать с ним, что захочу. Благодаря им я остаюсь абсолютным правителем и не посмею никому забрать у меня эту власть. Эван Казоквар, подайся в освободители, коль сожалеешь! Удивительно, стреляли в спину, а пуля оказалась в голове и вышибла мозги! Ты никогда не был королём! Жалкий избалованный ребёнок! — взвыл Нормут. — Ты жалок и глуп. Матушка и отец души в тебе не чаяли, я любил тебя так сильно, как любят собственных детей, и любовью своей мы испортили тебя. Не научили мы тебя думать, не научили нести за себя ответственность. Нет нам прощения! Это мы сделали тебя рабом глупости! Я каждый день вижу, как мои рабы воспитывают своих детей: они запрещают им думать и полагаться на себя, ругают за риск, за любопытство, за собственное мнение. Мои рабы превращают своих отпрысков в ничтожество. Из поколения в поколение безвольные люди создают безвольных людей. О, моя вина, что я недостаточно вложил собственной силы в тебя, братец!       — Так мерзко ощущать на себе человеческую ненависть. Бонтин, когда неожиданно напал на тебя с револьвером, освободители в нашей столовой — они хотели нас заживо сожрать, и я чувствовал, что заслуженно. В больнице, лёжа пластом, я всё думал, как можно было исправить былое. Усиленная охрана, винамиатисы? Боги, просто жить иначе! У тебя осталось двое детей. Ромила научилась уже у матушки как таскать женщин за волосы. Дрис, талантливый умный парень, не то что я простофиля, — насильник. У твоего сына грехов больше, чем у нас в его возрасте!       Нормут кисло усмехнулся.       — Мой сын был самым добрым из всех моих детей. Он проявлял внимательность к рабам, заботился о них и уважал достойных. Он пострадал за право называться Казокваром, ты ещё смеешь называть его грешником? Дрис, встав евнухом, искупил свои грехи.       — Да, Дрис выделял достойных людей от недостойных, он делил людей на тех, кто заслужил рабство, и тех, кто имеет право получить свободу. Но Дрис не бог, чтобы определять ценность человека. Бонтин стрелял в Дриса, потому что твой старший сын был самым высокомерным. Он превзошёл бы тебя, если бы его не спустили на землю.       Эван достал из кармана чёрный винамиатис. Посмотрел и с горьким вздохом положил обратно в штаны.       — Я устал от слёз наших рабов.       — Возвращайся в родительский дом и показывай нежность своим рабам!       — Спасибо, что напомнил… В Гинорской провинции у меня от родителей остался дом и сто невольников, которых я ещё не успел распродать. Нормут, прости меня, что так несправедливо получилось с родительским завещанием. Я получил в наследство их дом, имущество и долю в шахте, а тебе досталась лишь вторая доля. Папа и мама посчитали, что ты не нуждаешься в их имуществе: ты построил свой дом, у тебя крупные владения и большая дружная семья. Я, лапоть, ничего не заработал и поэтому должен получить всё родительское добро. Нашу шахту разработал ты. Ты, Нормут, вложил в неё свою жизнь. Я пользуюсь твои успехами. Да, мне пора вернуться в родной дом. С тобой и с твоей дочерью я не смогу не то что разговаривать — находиться рядом!       Элеонора оторвалась к двери, к которой прижималась изо всех сил, подскочила к Эвану и взяла его за плечи, развернув к себе.       — Я не пущу тебя в Гинор! Я партнёр Нормута! Мы договорились вместе управлять вашей шахтой, я буду вести переговоры с Рысиными промышленниками, с моим отцом! Ты остаёшься в Конории! — сердце аж защипало. Из одной провинции в другую? Зачем она тогда согласилась на эти муки?       — Пока я вижу, как вы проводите дни за разговорами с будущим ребёнком и со своим псом, — Нормут цокнул языком. — В управлении шахты, Элеонора, вы мне слабо помогаете. Вы на шестом месяце беременности, дальше роды, кормление, затем и второго ребёнка в себе почувствуете. Я без вас справлюсь. Элеонора, ваша миссия заключалась в контроле Эвана и принятия важных решений за него. Я сам не выгнал бы брата из своего дома. Но он объявил желание вернуться к себе. Ваша миссия выполнена.       Подлец! Как жаль, что не убила его!       — Без меня вы потеряете рысиных партнёров. Я и мой отец пообещали вам новое оборудование для шахты, которое производят только у нас на севере.       — Не дерзите мне, Элеонора. Вы упиваетесь чужой властью, которая для вас очень шатка. Ваша сестра — преступница, убившая моих родных. Ваша мать тоже поддельница освободителей. А вы — прошлая любовь Идо Тенрика. Я обладаю хорошим терпением, я терплю при себе родственницу людей, уничтоживших мою семью! Но могу захотеть, и отправлю вас в трущобы, из которых вышли ваши родители. Я всё про вас знаю. Оделл — вор, мошенник. Ханна — бывшая шлюха. Вы, Элеонора, — никто. Уличные вор и шлюха одарили вас роскошью и удобством, вы ничего не создали. Даже для своих детей не выбрали славных отцов. Ваша обязанность не подпускать Эвана к управлению шахтой и защищать его от долгов. Привратник, захлопывающий двери перед его носом. Вот вы кто.       Элеонора раздула ноздри, фыркнула, слова застряли на языке. Она не заслужила оскорблений! Она не фальшивая жена его брата, она!.. «Часть Казокваров», — пронеслось в сознании.       — Элеонора, — Эван взял её за руку. — Нормуту пора собираться, корабль уплывёт без него. Не будем ему мешать.       Элеонора обняла за плечо мужа, ходить без чужой помощи было ему больно и тяжело. Эван горбился, спина ещё ныла.       — Спасибо, брат, за спасённую жизнь, — проворчал Нормут, хватаясь за свою трость. — Конец света близок. Близок конец времён, — шамкал он зубами.       Гостиная опустела. Эван ушёл в свою комнату, Нормут складывал последние вещи в сумку. Элеонора прохаживала по дому. Боги, как же она оплошала! Какая же неудачница! Почему Нормут и Эван выжили? Ух, убить бы самой! Никто не смеет принижать её до места прислуги, никто не смеет вспоминать позорное прошлое родителей! Привратница она, да если бы не она, Эван продал свою долю в шахте, а не рабов. Кто поддерживал за него дела, отсчитывал прибыль?       Пожалуй, да, она выполняет работу экономки.       Но она бы достигла ещё больших высот, если бы не яркая возможность избавиться от Казокваров! Просто надоели они, нет мочи терпеть. Никто не выдержит — убежит.       Дети мыли полы. Как всегда работа в доме Казокваров никогда не замолкала. Маленькие рабы несмело прижимались к стене, когда Элеонора проходила мимо. Она слышала, что их дыхание затаилось, чувствовала, что взгляд направлен только на неё. Дети чурались её. «Не бойтесь меня! — готова была выть Элеонора. — Я не сделаю вам больно!» Но она лишь чопорно задрала нос.       Кучер пригнал к парадной двери летающую карету Нормута. Снизу донёсся голос Эвана. Всё-таки спустился проводить брата.       Нормут прощался с Ромилой. Девочка молча обнимала отца, сжав его в крепкие объятия. По щеке Нормута прокатилась слеза.       — Хватит рыдать, на тебя смотрят твои рабы, — Эван махнул рукой на скопившихся горничных, поваров и дворников, выглядывающих из скромных углов на уезжающего хозяина. — Не пожалеет тебя никто. Раздавят как мошку, когда слабость почувствуют.       — Элеонора, — вытерев слезу, сказал Нормут. — Пока я не вернусь, на тебе лежит ответственность за мою дочь. Эван и шахта тоже остаются на тебе. Если кого из беглых поймают, отдашь их моим надсмотрщикам, они сделают за меня мою работу, — прозвучало приказом. Нормут чётко показал Элеоноре место, обругав и оскорбив её, дал приказ, за который она, как любой из его рабов, не получит вознаграждение, лишь пинок под зад.       Карета с Нормутом улетела. Ромила грустно на посмотрела вдаль и подозвала горничную:       — Аза, сейчас же принеси мне в мою комнату пудинг!       — Теперь ты будешь добавлять «пожалуйста», — Эван встал перед племянницей. — Повтори свои слова с «пожалуйста».       Ромила оторопела. Лицо стало краснеть.       — Я этим пудингом её в лицо засуну! Ай! Пусти, дядя Эван!       Эван со всей силы схватил племянницу за руку и замахнулся на неё второй рукой. Он сошёл с ума, ахнула Элеонора, и поспешила к девочке. В стороне ворот послышалась летающая карета. Показался чёрный полицейский кортеж. Когда он опустился на землю перед домом Казокваров, вышли три полицейских и вывели закованную в наручники женщину. Худую, бледную, с истрёпанными волосами, одетую в большое платье, явно с чужого плеча.       — Виора! — закричала Ромила.       Эван со скоростью молнии схватил Ромилу на руки и потащил её в глубь дома. Элеонора побежала за ним, пугаясь за девочку. Эван, добежав до первой каморке, затолкнул в неё Ромилу и закрыл дверь, придавив её ближайшим комодом.       — Ты будешь молчать, — грозно посмотрел он на Элеонору.       Полицейские с пойманной женщиной вошли в дом.       — В Хэбстоне нашли вашу сбежавшую рабыню Виору, — сказал начальник отряда. — Ваш приятель фанин Корон случайно заметил и узнал сбежавшую рабыню Казокваров.       Эван пристально разглядывал беглянку. Худое лицо, разбитый нос, с которого капает кровь — разибили недавно — костистые плечи, чужая, быть может, украденная одежда. Виора выглядела даже хуже, чем была раньше. Путь к свободе оказался нелёгким.       — Да, Рик Корон, хороший друг моего брата, знаю такого… — сказал Эван, прислонив руку ко рту. — Похожа! Похожа… Поразительно как похожа! Она как сестра-близнец беглой няне моих племянников. Ну, папаша выращенной Виоры постарался так постарался оставить потомство в каждом провинциальном городке. Фанин капитан, это не Виора. Но она так похожа! У Виоры глаза были ясно голубые, я их хорошо изучил… У этой женщины зелёные. И у Виоры родинка крупная на правой щеке была, у неё — на левой.       Полицейские переглянулись. А женщина испустила поражённый вздох и забрыкалась, за что получила толчок.       — Фанин Казоквар, она сама не отрицала, что она ваша беглая рабыня! Просила, чтобы мы убили её, только бы не возвращали обратно.       Эван покачал головой.       — Сразу как её задержали женщина назвалась Виорой? Или после ваших допросов? Думаю, я бы тоже назвался Виорой, если бы меня заковали в наручники и пригрозили ошейником. Это не она! Ищите настоящих рабов, поди, все в Камеруте уже, пока вы нищенок к брату везёте!       Элеонора, затаив дыхание, ждала развязки. Что он позволяет, возмущалась она. Но сказать это вслух — погубить Виору. Полицейские сняли с беглой няни наручники, переспросив несколько раз напоследок, не путает ли сам фанин Казоквар? Эван своим платком вытер кровь из носа Виоре. Не вздрогнул! Элеонора с удивлением вспомнила рыдания Эвана, когда он увидел раненого Дриса и сам едва не отправился на покой.       — Вы в Санпаву ехали, фанеса? — спросил Эван. — Хэбстон в той стороне.       Виора дрожала.       — Как она будет добираться без денег, без билета до Санпавы? — Эван сказал громко, чтобы слышали полицейские, вышедшие из дома. — Вот, держите на билет до Хаша и на еду во время дороги. — Эван протянул Виоре свой бумажник. — Позовите Лэсли! — крикнул он горничной.       Вошедший кучер Лэсли побелел, увидев Виору рядом с Эваном. Израненные, растерзанные друзья, мучающиеся в невыносимых страданиях в хижинах у шахт, так и замелькали у кучера перед глазами.       — Лэсли, отвези женщину на вокзал, — сказал Эван. — Убедись, что она села на поезд.       Виора бросилась на колени. И благодарить от страха она не могла, и молчать нельзя. Она разрыдалась.       Возле дома снова засвистела летающая карета и раздался звук двух самокатов.       — Теперь кто пожаловал к нам? — Элеоноре стало интересно, что ещё учудит её муж.       — Мои друзья, — улыбнулся Эван. — Мы в тир собрались.       Из кареты и самокатов полилась пьяная бранная песня.

***

      Солнце скрылось, навалилась густая ночь. Тёмные южные звёзды нервно помигивали на тяжёлом небосводе. Шумел от холодного и влажного ветра камыш и квакала бессонная жаба в туманной речной воде. Аахен спал на берегу реки, положив голову на заросли ятрышника. Спалось плохо, временами не хватало воздуха. Он просыпался от удушья и вновь погружался в мутные сны. Осталось три дня, они отправляются домой. Как быть с абадонами? Никто, кроме Цубасары, не захочет покинуть свой дом. Никто не пойдёт на условия людей. Разве поймут Видоном и старейшины гордый тысячелетний уклад абадон? Даже Гуран, проникшийся симпатией к абадонам, не понимает их. Абадоны никогда не подчинятся людям. Вечером Аахен ходил в селение Онисея, стоял с ним и отчаянно хотел превратить его в человека, дабы спросить, что думает кумрафет о требованиях людей. Но он дал слово — не тревожить их. Преданность Аахена — залог добрых отношений людей и абадон.       Кузнечики давно смолкли. Аахен проснулся от того, что не может вздохнуть. Воздух упрямо не проникал в его лёгкие. В горле скребло, в груди потяжелело, Аахен закашлял. Воздуха! Хотя бы глоток! Рука нащупала ятрышник. Последние зачатки жизни, последние остатки магии. Стебель ятрышника вырос и рванулся к пещере пустоглазов. Пещера ближе, чем лагерь людей.       — Помогите, — зашептал Аахен.       Люди не услышат. Они далеко. В своём лагере на побережье. Абадоны спят в пещере — короткий шёпот Аахена тоже не доберётся до них.       Доступного кислорода становилось всё меньше.       — Помо… — Аахен не в силах был говорить.       Рот судорожно пытался захватить воздух. В глазах темнело.       Шорох в кустах. Закрывающимися глазами Аахен увидел несущегося к нему пустоглаза Онисея. Тело настолько онемело, что Аахен не мог протянуть Онисею даже палец.       Друг пустоглаз пролетел над Аахеном и скрылся в кустах. Через мгновение раздался душераздирающий человеческий крик.       Когда Аахен очнулся, он почувствовал на себе нежные руки Нулефер. Вокруг него собралась вся команда «Встречи», в спину дышали пустоглазы.       — Я задыхался… — протянул Аахен.       — Тебе пытались удушить, — свирепо отрезала Нулефер.       — Кто?       — Он! — пронёсся по острову рёв Онисея.       Человеческое тело полетело к Аахену. Тулон Сарций. Толпа людей и пустоглазов еле разбежалась по сторонам, к Аахену побежал Онисей. Не зверь, а человек, на плечах которого был накрыт длинный платок, явно забранный силой у кого-то из воинов.       — Он! Он тебя душил, старейшина Аахена! — рычал человек Онисей.       Сарций был ещё жив, но лицо превратилось в кровяную массу, пальцы и ноги были сломаны, клочья волос вырваны.       — Я не причинял вам вреда… Я гулял, когда он набросился на меня… — дрожа проговорил Сарций.       — Лжа! — яростно закричал Онисей. — Я чую магию! Ты маг воздуха! Ты убивал Аахена Тверея! Ты окрадывал воздух у него! Я чую магию! Магия исходила из тебя! Убивица!       — Я гулял! — воскликнул Сарций.       Широкой рукой Онисей ударил Сарция. Пустоглазы тоже рычали. Неровен час, и они станут людьми. Настоящие люди стояли наготове. Казалось, не знают, что делать — защищать своего товарища или отдать его на волю Онисея. Аахен, поднявшись на ноги, взял Онисея за конец платка.       — Хватит, пожалуйста… Я не могу понять, за что ему меня душить?       Глаза у Онисея засверкали.       — Я выбью из него слова. Он расскажет правду. Дай мне заняться человеком.       — Для допросов у нас есть мыслечтецы, — выступил генерал Гуран. — Аахен, останови своего друга. Не то ты будешь отвечать за смерть тенкунского воина.       С помощью трёх магов Гуран поднял на ноги избитого Сарция и скрыл своей спиной от Онисея.       — Убийство человека в условиях военной экспедиции карается смертью. Тулон Сарций, вы хорошо знаете закон. Так ответьте, зачем вы стали убивать Аахена Тверея? Принимаете вы вообще обвинения кумрафета Онисея?       — Я не делал ничего противозаконного, — говорил Сарций, кашляя от крови во рту. — Я оказался случайно поблизости, и теперь меня кумрафет считает убийцей. Но я никогда бы не причинил человеку вреда. Тверей болел из-за смены климата, абадонский воздух — вот его душитель. Я ничего не делал Тверею!       — Лжа! Убивица! От тебя исходила магия! Тёмная, магия смерти! Она шла к Аахену!       — Задыхаться я стал на второй день пребывания на Абадонии, — поразмыслил Аахен. — Последний день я испытывал нехватку воздуха, когда посещал город…       — С нами был Сарций, — Гуран задумчиво сдвинул брови.       — Да, генерал. Обычно в городе я чувствовал себя хорошо. Я выбирался в город с проходящим и Нулефер, или с Онисеем, или с одним только проходящим! И меня не доставала в эти часы одышка. А когда я был в лагере, на людях… Вот интересно, у меня восстанавливалось нормальное дыхание, когда я обращался за помощью к целителям.       — Онисей! — заговорил Гуран. — Ты почувствовал сейчас темную магию от Сарция. А раньше почему тебя не смущала его магия и тяжёлое состояние Аахена?       — Слабая была магия. Слабая. Не для убивания. Сарций в оные дни не умерщвлял Аахена, аще я и не чувствовал смерть.       — Точно! — вскричал Аахен. — Весь месяц у меня была отдышка, головокружение, другие печальные симптомы. Но они быстро проходили. Этой ночью воздуха меня лишили насовсем. Ощущения были похожи на те, когда Дионс при нашей первой встречи забрал у нас всех, людей, кислород. Мы задыхались, ибо воздух испарился вокруг нас. И сейчас у меня были такие же ощущения.       Нулефер взяла Аахена за руку и взглянула недобро на Сарция, который утирал сломанными пальцами лицо от крови.       — Аахен, можно с тобой поговорить, я догадываюсь…       — Говори свои догадки при всех, Нулефер, — сказал Аахен. — Ты считаешь заказчиком Ваксму Видонома? Я тоже так полагаю. Тулон Сарций — хороший друг первейшего. Очень хороший. А кто же мог делать мне зла как не первейший, мечтающий поработать абадон?! — сказал он уже громче, так чтобы слышал его Онисей.       — Подлец, — разгневалась Нулефер.       — И подлец, и хитрец. Много врагов Видонома умерли тихой смертью, умерев во сне от нехватки воздуха, внезапной астмы, сердечного приступа или инфаркта. Я был следующий у него в списке. Вот так, высоко меня ставил Видоном…       Аахен подошёл к Гурану, который охранял от бушующего Онисея Сарция.       — Дайте взглянуть ему в глаза, генерал. — Гуран только на полшага отошёл от Сарция. Реакция Онисея для всех ещё была загадкой. — Малерз Сарций, вас направил Видоном? — спросил Аахен громким голосом.       — Я тебя не душил, — ответил спокойно Сарций.       — Тверей, — вдруг Гуран разозлился. — Вы можете поплатиться за бездоказательственные обвинения старейшины Видонома. Я проведу с Сарцием сам допрос, и уже я и мои воины будут знать, виновен ли Сарций и где здесь спрятался Видоном.       — Вот вы узнаете через мыслечтецев или при помощи пыток, что Видоном отдал Гурану приказ убить меня? Что сделаете потом, генерал? Придёте ко мне и скажете, что старейшина меня заказал? Объявите о его преступлении журналистам? Задержите в Броциле Видонома? — Аахен захохотал. — Видоному все сойдёт с рук! А меня в ближайшее время отправят в богам, чтобы я зря не болтал. И ещё кого-нибудь захватят. Говори, Сарций, кто стал бы следующий? Моя Нулефер? Видоном тоже внезапно раздобрел к ней и разрешил стать частью экспедиции!       — Измолкните все! — огрызнулся осерчавший Онисей. Кажется, задрожала земля при звуке его громкого голоса. — Слово молвю я — кумрафет! Я воздвигаюсь в путь, в Тенкуни. Я поплыву с Аахеном Тверей и буду его защищать. С сего дня Аахен под моим покровом! Кто причинит боль ему — тот познает гнев мой. Гуран, аль хотел ты пятьдесят абадон? Будут тебе абадоны, будут… Пятьдесят мужчин и женщин воздвигнутся в Тенкуни. И мы поглаголим со старейшинами. Гуран, я беру с собой Дионса, Мегуну…       Онисей перечислял имена своих ближайших друзей, самых сильных самцов и самок в стае. Пустоглазы откликались на свои имена, когда их называл кумрафет.       — Вот и отлично, — радостно улыбнулся Гуран.       Аахен не улыбался.       — Онисей. Тебя загоняют в ловушку! — закричал он абадоне. — Ты ведёшься на их условия. Может быть, они и добивались тем самым твоего превращения в человека и последующего согласия.       — Кто кого перелукавит, Аахен Тверей? — отрезал Онисей. — Моё слово непоколебимо.       Аахен качал головой. Нулефер, что стояла рядом, шепнула ему на ухо:       — Нельзя Онисею в Тенкуни. Он вспыльчивый, яростный. Из него плохой переговорщик. Отправить надо более покладистых абадон.       — Вспыльчивый, — усмехнулся Аахен. — Онисей уничтожит Намириан, когда встретится с людьми. Он уничтожит Намириан, а то похоронит всю Тенкуни.       — Познайте мой гнев!       Онисей бросил взгляд на землю. Под Сарцией отделился небольшой кусок дёрна, метнулся к Онисею. Сарций оказался перед глазами кумрафета. И тот схватил его за воротник. Яркая и быстрая вспышка проскочила над головой Сарция. Потребовалось несколько мгновений — воздуховик Гуран дёрнул Сарция на себе, ему на помощь пришли товарищи. Но воевать не пришлось — Онисей отбросил от себя Сарция.       — Отныне сей злый человек не маг. Я забрал у него магию!       Тенкунский воин трясся и задыхался. Под дрожащим Тулоном Сарцией сверкала земля словно под каплями дождя. Слёзы? Нет, земля сияла странным, неведомым жёлтым свечением.       — Учёный, — Онисей обратился к Аахену. — Лицезрей. Земля пожирает вашу благодатную магию.       Через три дня «Встреча» была готова к путешествию домой. Судно было подлатано насколько можно было его подлатать магами, живя на острове, пополнены запасы питьевой воды, собран дополнительный провиант для людей и абадон. Гуран оповестил старейшин и журналистов о скором отплытии. На песчаном берегу вертелись пустоглазы. Их на корабль заманивали лакомствами. Никто из пустоглазов не ведал дальнейшего путешествия. Тот же Онисей нагло вырывал из рук моряка вкусную жареную рыбу и охотно забирался по трапу. Пустоглазов ждал тёплый трюм с мягкими лежанками, горячим завтраком, свежей водой. Но чуть попозже, когда они пересекут Чёрный океан. А пока пустоглазов расставляли по позициях по краю борта. Цубасара держалась Уилла. Гуран разрешил ей пожить в каюте с сыном.       Приподнятое настроение было только у заманиваемых в трюм пустоглазов. Полумрачные Нулефер, Аахен, Уилл и Тивай ждали на берегу отправления корабля. Гуран не разрешил Тиваю остаться на острове. Ибо Абадонию покидали все люди. Таков приказ старейшины. Ибо неизвестно, как пройдут переговоры с абадонами. Возможно, но это не точно, со следующей экспедицией будет у Тивая возможность вернуться назад.       — Быстро забирайтесь на корабль! — прокричал Гуран. — Не то полетите у меня!       — Гуран тоже маг воздуха, — тихо говорила Нулефер. — Он мог тоже быть ответственным за твои удушья?       — Этого я сказать не могу, — вздохнул Аахен. Он в последние дни никому не доверял, кроме Нулефер и Уилл, косо смотрел даже на калеку Тивая. А что? Милгус, получивший от старейшин звание подполковника, с недавних пор был телохранителем Видонома.       Возможно, Гуран услышал их перешёптывания и не стал больше дожидаться. Взмахом руки всех четверых перенёс на «Встречу.»       — А это кто летит? Опоздавшие? — Тивай показал пальцем на кроны деревьев.       По воздуху неслись тела. Тела абадон, а их направляли в сторону корабля воздуховики.       — Они спят, — буркнул Гуран. — Спят! Мы усыпили пустоглазов!       Крепкие воины схватили Аахена, Нулефер и Уилла за руки.       — Что происходит? — закричала Нулефер. — Вы получили пятьдесят абадон! Зачем вам ещё… зачем вам двести абадон?!       — Приказ старейшин, — бросил через плечо Гуран.       — Вы целую флотилию будут отправлять? — из себя вышел Уилла и вырывался из рук воинов. — Абадон больше ста! Куда вам столько?       Цубасара недоумёнными пустыми глазницами взирала на спящих собратьев, которых маги воздуха опускали в трюмы, и на своих детей, которых держали за руки воины. Ей становилось не по себе. Она завыла. Нулефер выдавила из себя улыбку Цубасаре и тревожно взглянула на Аахена.       — Я поняла! Кто подарил Тенкуни этот корабль? Королева Эмбер… Королева не дарила корабль. Она отдала его за плату.       Гуран не стал отвечать. Махнул рукой — да уведите вы их в каюты и заприте!       — Нет! — Уилл схватился за шкуру Цубасары. — Эмбер не сделает абадон своим оружием! Моя мама не будет воевать!       Уилл отпустил Цубасару. На него удивлённо смотрели гуляющие на корабле беззаботные пустоглазы. Услышав собрата, они стали ждать от Уилла продолжения слов.       — Вы… Мы не человеческие слуги! — закричал Уилл. — Мы не будет воевать! Помните, мы — абадоны, гордый и смелый народ! Мы не подчинимся Зенруту и его людям! Сохраните своё абадонское лицо. И честь, и справедливость. Покажите вечным людям свой голос!