Отщепенцы и пробудившиеся

      Его Регентство король Геровальд в окружении десятка проходящих и полусотни гвардейцев шёл к кирпичному ярко-красному дому, что примостился у стен Торжественного дворца. Дом расписной, с узорами и рисунками, могучие ставни из дуба. Возле него большой двор для игр и прогулок, высажены деревья, принесены качели, горки и тонелли. Дом построили недавно, когда Тенкуни ясно уверила Камерут, что предоставит ему абадон.       Геровальд нервничал. Ещё бы! Тенкунского старейшину убили просто за крики на Аахена Тверея! Что сделают с ним, не с королём, а всего лишь регентом, если он не понравится абадонам? Геровальд бы вовек не встречался лично с островными демонами, но Мегуна, возглавивший остатки стаи в отсутствии Онисея, заявил, что будет разговаривать с самим королём, если Камерут хочет видеть их участие в войне. Удивительно спокойно и мягко повели себя доставленные в Камерут абадоны. Сначала они, конечно, боялись и не понимали, почему их переместили в другое государство, враждебное с Зенрутом, и ещё хотят перевести их на свою сторону. Но Мегуна терпеливо принял новый поворот судьбы, сказал: «Согласен».       И потребовал камерутского короля. Геровальд, защитив себя крепкой охраной, подходил к домику абадон. Из какой-нибудь деревянной качели мог бы броситься на него яростный враг. Но абадоны поджидали его у входа. Облачённые в белые и красные плащи, они словно сошли с древних книг. Впереди стоял Мегуна. Как знал Геровальд, Мегуна был близким другом Онисея, его помощником и заместителем. После разлуки с кумрафетом Мегуна взял власть над оставшимися товарищами. Человеком он отдавал приказы абадонам, пустоглазом руководил стаей. Он был красивым мужчиной с мужественной осанкой и голубыми зоркими глазами.       — Здравствуй, Геровальд, — Мегуна протянул руку без тени гордыни и злобы в лице. Только еле заметная грусть мелькала в его широких глазах.       — Здравствуй, Мегуна, — пожал руку король, привыкший к поклонам.       — Распусти стражу. Не обижу тебя. Я жажду мира, я устал от крови. Верь мне, ибо таче я поверю тебе.       Геровальд знаком руки приказал телохранителям уйти, но проходящих магов оставил поблизости.       — Где же ваши генералы? Где же рать, с коей я буду воевать против Зенрута? Я и ты будем рассуждение вести, аль ещё кто присоединиться?       «Хоть бы это не было ловушкой», — с болью подумал Геровальд. Отступать было нельзя. Позади него шли восемьдесят абадон, тяжело наступая непривыкшими к сапогам ногами в толстый снег, утопая в нём по щиколотку. Слуги не убирали дорожки с первого дня, как возле построенного наспех домика поселились пустоглазы, не принимающие к себе чужаков.       Военный совет собрался в квадратном зале. Геровальд сидел рядом с высшим генералом Джероном Нанцирским, другие военачальники и министры расположились по левую и правую сторону от Геровальда и Нанцирского, а напротив них разместились абадоны. За спиной Геровальда был флаг Камерута — бело-зелёное знамя с горами по центру.       — Первое слово молвлю я, — сказал на древнерутском Мегуна, подчеркнув, кто управляет переговорами. — Мы хотим домой, хотим в Абадонию, к жёнам и детям. Мы выступим за вас, аще вы возвратите нас домой и дозволите защиту от Тенкуни.       — На остров я не смогу вернуть вас, — кивнул Геровальд. — После окончания войны я обязан отдать вас Тенкуни. Вы, восемьдесят пять человек, находитесь под юрисдикцией Тенкуни, которая владеет островом Абадоной и вами. Тенкуни отдала вас мне во временное пользование, — Геровальд умышленно затаил слова «сдала в аренду». Навсегда расставаться с самым смертоносным оружием в мире Тенкуни не собиралась. Соседним странам можно продавать порох и пушки, наёмников и зелья. Абадонами нельзя разбрасываться. — Вы принадлежите Тенкуни. Но я гарантирую вам свободу и защиту. А сперва прошу вас о помощи. Ваше право отказать Камеруту. На стороне Зенрута ваши друзья, возможно, родственники. Ваш кумрафет Онисей. Я не заставляю вас идти на предательство друзей. Но буду вечно вам благодарен за помощь и сделаю всё, что вы захотите, — «Я бы заставил их сражаться силой, с помощью угроз, пленив братьев и сестёр, детей и родителей. Боже, слава тебе, что абадоны готовы подчиниться мне без бунта!».       Мегуна горько вздохнул:       — Есть ли выбор у нас? Зенрут, Камерут, какой-то Иширут… Вечные люди победили, вечные люди подчинили нас. Быть может, мы бы сопротивлялись, но Онисей первым присягнул вечным людям и забрал выбор у нас. Он не спросил наше слово, не вслушался в наши мольбы. Он решил всё за нас. Я не Онисей. Я новый кумрафет. Сеих абадон опекаю я. Я пойду войной на Зенрут и Онисея, — тут же его глаза сверкнули яростью. — Я не любил Онисея. Он возвышался над нами, помыкал и бил нас. Он не был мне другом. Слугой, вот кем я чувствовал себя при Онисее.       — Прошла заря Онисея! — рявкнул Захав.       — Мы отвоюем Санпаву! — закричал Гилия. — Но дайте нам мира, нашу землю, наших родных!       — Вы будете жить как мои особые почётные гости — согласился Геровальд. — Я сделаю всё возможное, чтобы убедить Тенкуни вернуть вас на остров, домой. Вы все до единого отправитесь в Тенкуни, — сказал он, не уточнив заветного дня абадон дня и умолчав, как он будет указывать Тенкуни, что ей делать со своей говорящей собственностью.       — Когда займёмся военными деяниями? — произнёс Мегуна. — Мы готовы хоть сей миг.       Перед абадонами расстелили карту Санпавы. Нанцирский показал расположение зенрутских, камерутских и иширутских войск, указал на уже захваченные города и грядущие победы.       — Мы идём впереди Зенрута. Военные части Камерута больше ста лет находятся в Санпаве и изучили камень за камнем, местное население также поддерживает нас. За счёт этого перевес на нашей стороне. Можно было бы ударить по Зенруту прямо сегодня. Но какого его ответная реакция? У Зенрута тоже абадоны, ваши соплеменники, они выступят против вас.       — Да, — сказал Мегуна. — Грядёт бой абадон против абадон. Победитель сея боя завоюет своей стране Санпаву. Я не ведаю, кто победит. Мои абадоны або абадоны Онисея. Не ведаю. Будет разруха. Будет кровь. Мы изворотим землю и сёла. Измельчим реки, затопим луга. Облик Санпавы осунется.       Забили громко и звонко церковные колокола. Камерутчане тихо помолились богу.       — Что это? — удивился Гилия.       — Голос нашей веры, — ответил Геровальд. Священники Единой церкви уже объяснили, что абадоны есть те самые демоны, с которыми вступил в неравную схватку Пророк. Воспевая ложных богов, возвысив себя над человечеством, они заслужили от Бога и Пророка вечную кару. Под колокольный звон Геровальд вёл переговоры с языческими демонами, от этой мысли становилось жутко. Но что делать. Он должен восстановить справедливость и вернуть Санпавскую землю. Даже если приходится идти на сделку с демонами. — У нас разная вера, — улыбнулся он. — Но она не помешает нам стать друзьями.       — Мы не знаем, когда Зенрут натравит на нас своих абадон, — сказал Нанцирский. — Нельзя застать нас врасплох.       — Наших абадон на место боя перенесут проходящие, — ответил генерал Ферт. — Это дело считанных секунд.       — Но погибнет целая дивизия! — воскликнул Нанцирский. — На сегодняшний день абадоны это самое смертельно оружие, которое существует в мире. Тот, кто первым его пробудит, тот победит.       — Зенрут уничтожит ваши дивизии. Но нас не тронет. И мы нападёт, — заметил Мегуна. — Сея война продолжится до падения последнего абадоны. Можно обойтися и без солдат. Мы сразимся. И мы решим, кто же победитель. Кто господин Санпавы. Выбирайте день, когда вы будете готовы ликовать победу. Выбирайте место боя. Но услышьте мою мольбу! До тридцать первого герматены справьтесь. Тридцать первого герматены мы станем людьми по воле богов, мы хотим встретить день в мире.       Полковник Ренож мрачно взглянул на карту и также мрачно произнёс:       — Вам удобнее сражаться на пустыре или в горах?       — В горах пуще мы развернёмся, — засмеялся Фахаил. — Но вы пожалеете об исчезнувших горах. Но своротим новые, коль захотите!       — Ваш бой должен состояться на поле, — сказал Нанцирский. — Вдали от гор и деревень. Подходящее место — Зёленая низина, которая находится по левой стороне от реки Скводж. Жилых мест поблизости нет. Возле низины высокие холмы, с них вам хорошо будет видно врага. Вы загоните его вниз и уничтожите. Эта земля должна достаться Ишируту согласно соглашению двух королей. Камерут, — генерал довольно улыбнулся, — много не потеряет от нарушения целостности этих земель.       — Прежде Иширут должен захватить Зелёную низину! — Геровальд метнул взор на генерала.       — Превратите нас в людей в полночь, — сказал Мегуна. — Ибо больше часов мы сумеем за вас побороться. До следующей полночи. В любые дни до боя разрешаю обращать нас, когда захотите, коль нужны переговоры. Мы потерпим боль. Сея будет нашей жертвой. Верните нас домой. Защитите.       — А вдруг зенрутские абадоны нападут раньше захвата низины? — изрёк своё мнение генерал-лейтенант Раман.       — Они тоже будут бороться за низину, в которой можно развернуться хоть тысячам абадонам, — не согласился с ним Геровальд. — Но…       — Тысяча абадон уничтожит мир, — перебил Мегуна.       — Я хотел добавить, что пока мы сможем взять в бой одного или двоих абадон для отражения атак врага.       — Нет, — снова возразил королю-регенту Мегуна. — Зенрут с проходящими магами тоже пошлёт абадону. Аже два абадоны, ратующих брат против брата, всесильны погубить Санпаву. Вам нужна живая земля. Устанавливайте позиции, захватывайте города. Мы же завершим начатое. Мы сразимся против вечных людей.       Геровальд умолк, не смея спорить с демоном.       — Вам не тяжело будет биться против других абадон, которые находятся под властью Онисея? — спросил генерал-лейтенант Раман. — Они тоже ваши друзья. Из одной стаи.       Мегуна с грустью ответил:       — Коль сохраним узы дружбы, то потеряем родным. Не вернёмся домой. Не узрим Абадонию. А вы не отпустите нас. Заставите биться. Вечные люди разделили нас по разным сторонам. Сохранение дружбы сея смерть для нас. Для Онисея мы уже враги, коль переступили землю Камерута. Для вас пленники. Но вы можете сделать нас друзья. Онисей, Тенкуни, Зенрут — нет. Я верю в вас, Геровальд. На большой земле вы первым отнеслись к нам с почётом.       — Что и на каком языке вам в Тенкуни рассказывал Онисей? — спросил Нанцирский.       Некоторое время Мегуна сидел молча. Но потом нарушил молчание:       — Сея языка, возможно, и не существует уже. Он был у северного народа, живущего в вечном нетающем снеге. Забудьте. Забудьте, что молвил Онисей. О ненависти к вечным людям он говорил нам.       Геровальд решил не нарушать свои обещания данные абадонам. После окончания совета демонов вернули в их собственный дом и всячески показывали, что уважат их как самых высоких гостей. Врать абадонам себе дороже, но Геровальд показывал им своё почтение вовсе не из-за страха потерять жизнь. Абадоны тоже достойны уважения, понял он. Хоть они и демоны, твари из ада, проклятые не пойми кем отродья дьявола, всё же они взялись ему помочь.       Ночью любопытство привело регента к дому абадон. Он увидел, как они стали дикими животными, начали рычать, драться, бегать, скулить. А он наблюдал и пытался отыскать человеческие черты в рыжих грозных мордах. Пустоглазы узнали его, подбегали, зазывали играть. Видимо, даже будучи зверьми они поняли, что назад не скоро вернуться и надо отдыхать и наслаждаться жизнью, пока есть время. Геровальд опасливо не шёл к ним в игру, но не отходил от пустоглазов и наблюдал за ними. Знал бы он, что однажды встретит демонов и не прикажет их сжечь на костре, то сжёг бы себя сам. «Боже, ты ли создал их? — вопрошал к небесам Геровальд. — Ты их проклял? Ты им внушил чужую мерзкую веру? Но зачем?!»       В абадонах было столько же человеческого, сколько во всех людях. И даже пустоглазы с их дурацкими ужимками, страшными криками таили в себе больше человеческих черт, чем он.       На следующий день Геровальда известили, что к нему явились Тимер Каньете и Карл Жадис. У Геровальда недовольно перекосилось лицо. Он не желал видеть павших освободителей, которые кроме ничтожных попыток восстановить своё влияние в Зенруте ничего не принесут Камеруту. Тимер неоднократно настаивал на встрече с Геровальдом, когда бежал в Камерут. Король игнорировал его просьбы, надеясь, что тот сам поймёт, что он больше не желанный гость во дворце короля. Тимер, однако, этого не понимал. «Выскажу в лицо своё отношение к нему», — решил раздражённый Геровальд.       С Каньете и Жадисом король встретился в коридоре, отказав им приём даже в гостином зале. Стройные, могучие, сильные телом и духом освободители после поражения вобрали в себя всю злобу, которая, наверное, только и могла существовать на свете. Карл жеманный, в утончённом костюме-тройке уже не выглядел светским франтом. Из его глаз так и сочились искры ненависти. Тимер и то лучше скрывал свою ярость, не смотря Геровальду в глаза. И шрамы тоже прикрывал в густых крыльях плаща.       — Каньете, Жадис, — хмуро сказал Геровальд. — Вы догадываетесь, почему я не хочу видеть вас на своём дворе?       — Мы виноваты, что не оправдали ваших надежд, Ваше Регентство, — поклонился Тимер, тщательно скрывая в голосе подступающую ярость. — Мы подвели вас.       — Нет, вы сильно мне помогали. За это я вам благодарен. Я всегда верен своим словам. Я дам вам дом, работу или обеспечу безбедным существованием вас до конца ваших дней. Я даже буду кормить вас зельями превращения каждую шестицу, чтобы вы не опасались за свою безопасность.       — Почему вы отказываетесь нас видеть, Ваше Регентство? — не понимая ничего, спросил Жадис.       — Мои помощники исполнят все мои обещания. Вам обязательно сам король должен искать дом и завозить мебель?       — Ваше Регентство, мы готовы по-прежнему вам служить, — Тимер взглянул на него с хищным азартом. — Выполним любой ваш приказ.       — Вы больше мне не нужны. Каньете, Жадис, вы потеряли всех своих людей и сами чудом остались живы, — от Геровальда не скрылась тёмная горечь, появившаяся на лице Тимера. Сподвижники, друзья, братья по духу и службе были мертвы, пленены. Живые освободители завидовали павшим в бою. Их ждала казнь, а пока с них спускали шкуры живьём. Каньете знает, какими способами из освободителей выуживают словечко за словечком. — Какую вы мне службу сослужите? — спросил Геровальд с издёвкой. — Ваше время прошло. Я даю вам дом и защиту в своём государстве. Хватит вам. Я не хочу, чтобы обо мне ходили ужасные слухи, мне предъявляли претензии. Террористы, убийцы вхожи в мой королевский двор! Я первое лицо своего государства. Как отразиться на моей чести и чести Камерута тот факт, что я помогаю террористам устаивать побоища, насилие, убивать целые семьи? Расстанемся по-хорошему. Мой сын Сиджед постоянно спрашивает меня: «где дядя Тимер и дядя Карл?». Я не хочу своему сыну воспитателей-убийц.       — Я спас Его Величеству жизнь! — вспыхнул Тимер.       — А душу погубишь. Прощайте. Подходите к секретарю моего канцлера, чтобы вас разместили в Камеруте со всеми удобствами.       — Ваше Регентство, — глухо произнёс Тимер. — Мы уйдём, раз на это ваша воля. Но прошу разрешения увидеть абадон! Я хочу их видеть, хочу услышать! Я исчезну из вашей жизни, обещаю. Пожалуйста, дайте мне увидеть абадон.       — Они на своём дворе. Иди, посмотри, — махнул рукой Геровальд.       — Нет, мне нужны абадоны, не пустоглазы. Я хочу увидеть абадон.       Геровальд долго не знал, что ответить Тимеру. Но решил выполнить его последнюю просьбу. Награда за службу пусть будет такой. Абадон хотели видеть все, и Тимер не был исключением.       — Приходите завтра к десяти утра.       Между камерутским военным советом и абадонами снова назначались переговоры. На сей раз решено было обратить в человека одного Мегуну, чтобы не мучить лишний раз всех. Военные подбирали более гуманный способ обращения. Абадоны не должны испытывать лишней боли и страданий. Но пока что самым действенным способом оставался удар ножа в грудь. Поглазеть на «человекодемона» прибежал весь двор Геровальда. Если сам король подружился с абадонами и уже без охраны вступает к ним в вольер, то и им нечего бояться. Упростился и малолетний король Сиджед посмотреть на зверюшек. «Они только внешне страшные», — уверил себя Геровальд и взял мальчика на руки.       — Не берите Его Величество! — упрашивал Геровальда канцлер. — Мы не знаем, что у них в голове!       — Вера в нас, — ответил Геровальд. — Маркиз Вабеский, возьмите тоже вашу маленькую дочь. Когда они увидят нас с детьми, они подумают, что мы тоже им верим. В любом случае проходящие маги будут рядом.       За спинами придворных камердинеров и камеристок, мажордома, поваров, горничных и священника, за спинами канцлера и его секретарей, за спинами личных королевских гвардейцев стояли в нетерпеливом ожидании Каньете и Жадис. От пустоглазов людей отделял крепкий железный забор. Пустоглазы и не смотрели на толпу любопытных, они ловили крупные снежинки, падающие с неба на землю.       Геровальд с сыном встали у забора.       — Мишки! Папа, какие замечательные мишки! — воскликнул Сиджед и захлопал в ладоши.       Один из пустоглазов обратил внимание на ребёнка и подошёл поближе. Через дырку в заборе Сиджед протянул ручку и погладил за лицо зверя. Тот удивлённо замурчал и лизнул детскую руку.       — Осторожно, Ваше Регентство, — шепнул на ухо канцлер.       Геровальд перевёл взгляд на Мегуну, который мирно отдыхал на пороге, не принимая участие в веселье соплеменников, и положил Сиджеда на землю. «Мы просим их стать нашими друзьями, а не рабами», — сказал себе регент. Сиджед смеялся и сквозь решётчатую грань поглядывал на забавного зверя, который пытался схватить его пальчики и облизнуть. Маленький король слепил снежок и бросил в пустоглаза, тот дружелюбно зарычал и подставил щёку, как бы прося: «кинь ещё снега!».       «Пора», — кивнул Геровальд Нанцирскому.       Мегуну увели в дом. Притаив дыхание, придворные ждали взрыва. Но его не произошло. Ловкий гвардеец накинулся на Мегуну с ножом, провёл острим лезвием по груди. Боль была резкой, но мимолётной. В глаза пустоглаза сразу ударила собственная кровь, которая сочинялась из его груди. И вот он уже человек, а целители тут как тут обрабатывают рану. Через пятнадцать минут во двор гвардейцы вывели мужчину с позеленевшим лицом, который прижал руки к груди. «Без лишних страданий обращайте его», — приказал им Геровальд. Пустоглазы даже не заметили, что их новому кумрафету угрожали смертью.       — Мегуна, отдохните. Ваши раны не до конца залечены, — сказал Геровальд, обращая внимание на тёмное пятно, просочившееся через чёрную тунику.       — Здрав буду, — гордо ответил Мегуна.       — Идти сам сможешь?       — Не уверен… — буркнул Мегуна. — Я облокочусь на тебя?       — Я помогу тебе дойти до зала советов, — ответил Геровальд и стойко вытерпел навалившееся на него мощное тело кумрафета, когда тот положил большую тяжёлую руку на плечо королю.       Сиджед бросался снегом в пустоглаза и смеялся звонко, искренне и беспечально, Геровальд редко видел своего сына таким счастливым.       — Мишка! Мишка! — кричал мальчик.       — Пусть поиграет, — шепнул Геровальд своему телохранителю. — Но смотри в оба глаза!       Придворные расступились, когда король-регент и абадона возникли перед ними. Только Тимер и затихший за его затылком Карл остались на пути Геровальда и Мегуны.       — Мегуна, с тобой очень хотел познакомиться один человек, — нехотя проговорил Геровальд. — Тимер Каньете, зенрутский народный освободитель.       Тимер задрожал. В глазах заиграла тревога, смешанная с безумным почтением. Как влюблённая девушка Тимер уставился на Мегуну и резко пал на колени.       — Поглотивший силу богов, я благодарю каждый день и наших небесных Отца и Матерь, что разрешили нам встретиться. На вас пало жестокое проклятие, но вы приблизились к богам через свои грехи, через искупление. Я… я такой же… Можно поднять глаза на вас? — испуганно промычал Тимер.       — Встань, Тимер! — и Мегуна протянул ему руку, схватил, сжал руку Тимера в сильный кулак и поднял его на ноги. — Встань, человек, и смотри мне в очи. Ибо мы равны.       Словно безумный, Тимер заглянул в красивые глаза Мегуны и прошептал:       — Покажи мне вашу силу.       — Воля твоя.       Мегуна наклонился к нему головой и уставился взглядом. Зрачки расширились, из Мегуны будто бы вышел свет. Тимер дико закричал. Упал наземь и лежал, не имея возможности двигаться. Поднялся на ноги, когда уже вокруг него хлопотали гвардейцы, и сделал попытку что-то сказать. Но не смог, едва пошевелились его губы. Глаза у Тимера стали яркими, пронзительными, он глядел в спину уходящего Мегуны, а, казалось, смотрит за него, на самих богов.       — Наш мир проклят был веками, — вдруг вырвалось из Тимера. — Я его погублю.       — Что ты ему показал? — спросил Геровальд Мегуну, когда они входили во дворец.       — Прошлое, кое видим мы. Он попросил, я исполнил. Геровальд, хочешь ты узреть прошлое Агасфера и живущих в ту эпоху людей, яко видим мы, абадоны?       — В следующий раз, — вежливо отказался Геровальд. Он не испортит свой разум памятью демонов.       Обсуждение военных планов с Мегуной шло долго. Абадоне рассказывали о ходе войны, о возможных стратегиях, победах или неудачах, советовались с ним о грядущем выступлении на зенрутчан, посвящали в историю. Мегуна сосредоточенно вникал в слова людей. «Санпава была землёй Иширута до Санпавской битвы, почему вы хотите завладеть ею?» — спрашивал он. «У нас право победителя», — говорил Геровальд. «Ещё нет, исход проуставит новая Санпавская битва», — отвечал Мегуна, уставившись в карты.       Мегуну отпустили к шести часам вечера. К этому времени Геровальд и сам устал от переговоров, соскучился по сыну. «Наверное, занимается сейчас чтением», — подумал Геровальд. Но когда подошёл к учительской комнате, услышал громкий плач. Мальчик кричал не своим голосом, учитель, няня Мариэлла и две горничные не могли его унять.       — Ваше Регентство! Его Величество просится к той обезьяне! — испуганно пробормотал учитель. — Мы забрали Сиджеда, как вы ушли. А Его Величество так и не приступило к занятиям, еле накормили супом в обед… «Мишку» ему подавайте.       — Так вы должны были отвести и оставить его с пустоглазом! — закричал Геровальд.       Он поднял Сиджеда на руки и пошёл к вольеру. Новый друг узнал Сиджеда сразу и подбежал к нему. Через узкую заборную щель мальчик и пустоглаз протянули ладони и сжали их в крепком рукопожатии.       — Как его зовут? — спросил Геровальд гвардейца, сторожившего пустоглазов.       — Сальвара, Ваше Регентство.       — Я забираю с собой Сальвару, — тон Геровальда не терпел возражений.       Пустоглаза вывели. Геровальд рукой предложил ему сесть в карету, зверя долго пришлось уговаривать. Он предпочитал сидеть на крыше кареты, играть с винамиатисом в руле. Когда карета тронулась, он не испугался и не просился назад. Интересно проносились за окном дома и деревья, Сиджед трещал под ухом:       — Папа, какая это улица? Мишка, это Ромашковая улица!       Величие Зимнего дворца немного приструнило Сальвару. Но когда Сиджед и Геровальд вошли во дворец, пустоглаз снова ожил. Побежал, заглядывая в каждый угол и набрасываясь с щипками и урчанием на горничных. Смеющийся Сиджед гонялся за ним, покручивая колёсики инвалидной тележки как мог. Обычно мальчик быстро уставал, но сегодня в него будто влили богатырскую силу. Он заезжал и в столовую, и в танцевальный зал, и в комнаты для прислуги. Кто кого догонял — ребёнок или пустоглаза — уже нельзя было понять. Геровальд тихо ходил за ними следом и наблюдал в немом молчании. Был ли сын когда-либо счастливее, чем сейчас? Веселье Сиджеда быстро уходило, стоило мальчику вспомнить про свою глухоту или, упав с коляски, поднять глаза на высоких и сильных людей. Сальвара умел предчувствовать беду. Он моментально оказывался возле наклонившейся коляски и подхватывал Сиджеда. Он был снизу, а мальчик сидел на нём и хлопал в ладошки.       — Я хочу есть, папа! — наконец воскликнул Сиджед.       Геровальд пригласил пустоглаза в обеденный зал. Длинный стол был накрыт на троих. У Геровальда и Сиджеда на холодной белой скатерти лежало мясное рагу, овощной салат в красивых тарелках, у Сальвары тоже самое, только наваленное в одну кучу и нет столовых приборов возле глубокой миски.       — Ваше Регентство, он будет ужинать с вами за одним столом? Ему можно и на пол поставить миску! — ужаснулся мажордом.       — Сальвара гость в моём доме, я не опущу его до уровня собаки.       — Он же не человек!       Геровальд повернулся к мажордому:       — Что такое человек? Можете мне ответить за одно мгновение, что делает человека человеком?       Слуга вздохнул, чтобы сказать, но слова застряли у него в горле. Геровальд покачал головой и переместил задумчивые глаза на пустоглаза. Сальвара вскочил на корточки, взял тарелку и уткнулся лицом по самое дно. Пища летела на пол и на скатерть. Геровальд даже не ощущал обычной брезгливости. Он смотрел на пустоглаза и радовался, что еда пришлась ему по вкусу. Сиджед так и норовился покормить Сальвару с рук.       — Мишке нравятся яблоки, — смеялся он.       — У «мишки» есть имя. Зови его Сальварой.       — Сальва… Саливала… Сали… Сали! Можно я буду называть его Салли?       Геровальд улыбнулся и поцеловал в макушку Сиджеда. Через час король захотел спать. Он уснул на руках Сальвары, когда рассказывал сказку, услышанную от Мариэллы. Где ночевать Сальваре, Геровальд даже не сомневался. Коль пустоглаз хочет оставаться с его сыном, а сын хочет, чтобы рядом был «мишка», то Сальвара остаётся в покоях Сиджеда. Мариэлла, верная нянечка короля, близкий человек регенту подняла панику. Она не останется одна с демоном! Она не сомкнёт глаз, пока зверюга будет сидеть рядом со спящим беззащитным малышом.       — Я буду с ними, — заявил о своём желании Геровальд.       За дверью покой королей охраняли бдительные стражники, Геровальд расположился на кровати Мариэллы и смотрел то на мерно спящего Сиджеда, то Сальвару, который причёсывал себя на коврике, прежде чем уснуть. Сам регент не смыкал глаз. В самом деле, как уверовать в то, что демон и ребёнок привязались друг к другу? Не в Сиджеде причина, почему он привёл в свой дом абадону, понимал Геровальд. Как тот устроен, этот «другой», этот «демон», которого проклинал Пророк Единого Бога? Демоническая душа, отвратительно тело, безумная сила, и всё это собрано в пушистом звере, что лежит комочком на ковре и сопит в такт тихому дыханию мальчика. Подойти и обнять его — этого хотел Геровальд. «Я хочу понять, кто ты такой. Люди пропитаны грехами, ты же кажешься мне чистой душой». Ужасное чудовище с пустыми глазницами, один из проклятых дьяволов, собрат Онисея, который зверски убил пожилого Видонома, раскроив его голову об стену. Такой образ видел Геровальд по стеклу. В покоях его сына спал «мишка», трясущий лапой во сне.       — Мишка, Салли, — шептал спящий Сиджед и расплывался в улыбке.       Утром Геровальда разбудил Сальвара, воссевший на его живот. Пустоглаза привлёк нарисованный цветочек на стене, и он захотел его сорвать.       — Сколько времени? — протёр глаза заснувший под утро король-регент. — У меня слушание докладов…       Сальвара кивнул и подал ему рубашку. Геровальд поразительно посмотрел на него. Говорили, что абадоны гордые и заносчивые создания. Сальвара улыбнулся и побежал к Сиджеду, показывая рожицы.       «Что не так с этим пустоглазом? — допытывал себя Геровальд. — Может быть, со мной что-то не так? Со всеми, кто не рассказывал мне должных сведений про абадон? Не видя рассвирепевшего Онисея по стеклу, не наблюдая превращения оборотня в человека, то решил бы, что пустоглаз это дивный зверь, привезённый с далёких земель. Приручаемый зверь, не более того.       Когда Геровальда собрался уже переместиться с проходящим магом, к нему прибежала Мариэлла, голос девушки дрожал:       — Ваше Регентство, не оставляйте пустоглаза! Пожалуйста, хотя бы заприте его!       — Сальвара может свободно гулять по моему дворцу и во дворе. Я не вижу в нём опасности. А Сиджед привязался к Сальваре. Мариэлла, будь спокойна. Я не заставляю тебя быть рядом с Сальварой, если ты боишься его. Отдохни сегодня, за Сиджедом проследят гвардейцы, а в какой-нибудь хороший денёк я поближе познакомлю тебя с Сальварой. Он славный пустоглаз.       — Ваше Регентство, — с нескрываемым упрёком возразила няня. — Сальвара — чудовище. Вы разговаривали с ним, вели беседу как с Мегуной? Запомнили хоть его лицо, когда встречали всех абадон, обращённых в людей? Мальчик слаб и наивен. Тимер спас ему жизнь, и он полюбил Тимера. Но вы оказались мудрее и огородили вашего сына от общения с террористом. А демона подпускаете близко? Ваше Регентство, так вы потеряете мальчика!       — Мариэлла! — «Я уже потерял моего мальчика, когда обрёк его на участь короля» — Геровальд едва сдержал в себе обвиняющие слова. — Твой страх бессмыслен.       Няня была права. Он ничего не знал про чудовище, которое оставил с сыном. Что если он не увидит больше ни сына, ни даже дворца? На что способен Сальвара? В Торжественном дворце Геровальд заставил министров и канцлера подождать и отозвал к себе Нанцирского. Кто такой Сальвара?! Расскажи о нём, что знаешь. Сведения, рассказанные генералом, оказались для Геровальда скудны. Сальвара — маг воздуха, мужчина двадцати девяти лет. Он не запомнился ярко воинам на Абадонии, держался как большинство рыжей массой в толпе стаи. Люди Гурана накормили его едой со снотворным, когда Сальвара был с остальными на водопое, и доставили на «Встречу». В Тенкуни Сальвара подхватил простуду и болел, организм его оказался самым слабым из всех в стае. На острове у него остались жена, сын и дочь, которым на внешний вид пустоглазьих детёнышей можно дать от трёх до семи лет. «Может быть, он представляет в Сиджеде своего сына?»       Геровальд еле досидел до окончания доклада и отправился домой. Какая война? Какой Камерут? Всё его сознание было забито только Сиджедом и таинственным Сальварой. Как только Геровальд с проходящим магом оказался во дворе Зимнего дворца, к нему бросилась перепуганная Мариэлла, лицо девушки было белее снега, а руки тряслись.       — Ваше Регентство! Абадона затащил Сиджеда на горку! Он хочет его прокатить! Сиджед плачет, вырывается, но ваш зверь обезумел!       О нет! Геровальд вздрогнул. Только не горка. С наступлением снежной зимы он отдал приказ построить во дворце большую горку для короля. Мальчика нужно развлечь. Строители постарались на славу. Горка достигала пятнадцати метров, спуск ещё длинней. Но Сиджеда никакими уговорами нельзя было затащить на горку. Она казалась ему огромным пугающим чудищем, он боялся даже сидеть рядом. А если кто хотел поднять его на вершину, Сиджед забивал истерику и не успокаивался часами. «Сальвара сломает несчастное сознание Сиджеда!» — Геровальд побежал спасать сына.       Картина представилась пугающей. Разгневанный Сальвара был окружён гвардейцами, которые пытались его остановить. На руках зверя сидел плачущий Сиджед и колотил по Сальваре кулаками. Гвардейцы бы выстрелили в пустоглаза, но они могли ранить мальчика.       — Пусти! Я не поеду! Я умру! — кричал Сиджед. — Мне нельзя высоко забираться! Я упаду! Умру!       Сальвара заметил Геровальда, их взгляды встретились с долгом немом вопросе. Сальвара что-то проворчал и влез с Сиджедом на вершину горки. Но мальчика он не сбросил вниз. Положил его снег и прыгнул один скат. Сальвару понесло вперёд. Ледяная дорожка несколько раз перевернула его. Под визг Сиджеда он влетел носом в холодный снег. И только взболтнул головой. В этот момент гвардейцы выловили момент, чтобы броситься к королю. Но Сальвара заревел. С ловкостью кошки влез на горку и снова скатился с неё. Сиджед кричал, но уже тише.       — Отставить, — велел Геровальд гвардейцам. Он начал понимать замысел пустоглаза.       После десятого спуска Сальвара вспомнил про Сиджеда. Взял его на руки и уселся перед крутым скатом.       — Помогите! — рыдал Сиджед, ёрзающийся на руках Сальвары.       На сей раз Сальвара не поддавался жалости на его крики. Оттолкнул себя и поехал с горы.       Склон остался позади. Мягкий снег окутывал пустоглаза и ребёнка.       — Я ещё хочу, — вдруг тоненько запищал Сиджед. — Ещё. Вовсе не страшно. Салли, подними, пожалуйста, меня на горку.       — Я с вами! — крикнул Геровальд, на ходу снимая шляпу.       Под свистящее напутствие Сальвары он очутился на горке с салазками, посадил на себя Сиджеда и съехал вниз. Прямо в спину королю-регенту врезался Сальвара. И тут они побежали на перегонки. Кто быстрее будет на вершине? Сальвара оказался первым, и ему, как победителю, Геровальд вручил Сиджеда для следующего скатывания. Вскоре на горке оказались и широкие санки, на которые удобно вместились все трое. Под лихой свист они катились вниз.       — Давай на ногах! — предложил Геровальд, схватив Сальвару за руку.       Спустя полчаса король был раскрасневшийся и потный, Сальвара мокрый от снега, словно окунулся в глубокое озеро.       — Все сюда! — закричал Геровальд детишкам прислуги, которые гурьбой из угла наблюдали за обезумевшим королём.       Геровальд смеялся так, что его слышал чуть ли не весь дворец и лес за чертогами дворца. Его перебивал только рёв Сальвары, похожий на смех. Тем временем Сиджед полз впереди подоспевших на горку ребят. Тяжело было тащить окаменевшие ноги, но он хотел первым запрыгнуть на спину Сальвары и на нём, как на салазке, спуститься с горы.       — Так, сын! Умей делиться! — упрекнул его отец и посадил на Сальвару румяную девочку, дочь конюха.       Лихо Сальвара с девочкой на спине прокатился вниз. Ребятишки ждали своей очереди. Но Сальвара не поднимался. Геровальд подбежал к нему, сердце короля вздрогнуло как пронзённое мечом. Сальвара сильно кашлял и трясся.       — Целителя! Немедленно! — заорал король.       Целители были уже через пять минут. Но за промедление в пять минут Геровальд хотел их казнить на собственных воротах. Сальвару положили на носилки и отнесли в покои Геровальда. Побледневший, чуть ли не поседевший король-регент ждал вердикта целителя, не отходя от своей постели, на которой лежал пустоглаз.       — Он простыл, Ваше Регентство, — ответил целитель. — Организм у Сальвары слабый. В вольере за ним постоянно наблюдали и не разрешали резких движений. Отдых нужен Сальваре. Пока он не поправится, даже подолгу ходить нельзя ему.       — Вы лично займётесь его лечением, — одной фразой Геровальд приставил лучшего в Камеруте целителя к пустоглазу. «Боже, он поправится… Слава тебе! Благослови Сальвару и меня!».       Всю ночь Геровальд вместе с целителем смотрел за Сальварой. Ночью пустоглазу стало лучше. Но Геровальд не разрешал ему покидать пределы покоев. Как заботливая мать над хворающим ребёнком, Геровальд гладил пустоглаза по голове и шёпотом причитал, что ему нужно оставаться в постели. Если бы Сальвару можно было легко остановить! Ночь он ещё продержался в покоях Геровальда, когда днём король ушёл, он сбежал и принялся обследовать дворец. Не повезло, Геровальд удалился всего лишь в лес, подышать сосновым воздухом в окружении охраны. Регент за ухо проводил его обратно в комнату.       Со вчерашнего дня Геровальд прихватил с собой документы, которые не успел прочитать и подписать в Торжественном дворце. Он закрылся в своём кабинете. Предстояло подписать указ о создании новых сиротских приютах, ужесточить наказание за браконьерство, предоставить дома санпавским беженцам и облегчить процедуру принятия камерутского гражданства для бывших зенрутских рабов. В приоткрытое окно уставилась дьявольская морда. Сальвара держался за внешнюю решётку окна и смотрел на Геровальда на высоте третьего этажа.       — Быстро спрыгивай! — завопил король. — Разобьёшься!       Сальвара послушно прыгнул в его кабинет и уселся на столе. Увы, Геровальду было не до игр. Завтра он должен предоставить законы в Торжественный дворец. Так и пришлось ему заниматься документы с вредным любопытным Сальварой на столе, который выхватывал у него каждую бумагу. Геровальд недовольно ворчал, а Сальвара смотрел на него и передразнивал, наклоняя голову вправо, как любил делать король.       На следующий день известно, что и другие абадоны начали сдаваться. У Торена, Эмана, Арона и Гаги, единственной самки, доставленной в Камерут обнаружилась простуда. Но как обычная зараза сразила пустоглазов! Они слабели, чахли. Пустоглазов изолировали от собратьев и лучшие целители, приехавшие с Тенкуни, занимались их здоровьем. Торен, Эман и Арон через две шестицы поправились.       Гага умерла.       Чудо, но Сальвара, которого целители и врачи записали сразу же в покойники, чувствовал себя лучше по сравнению с товарищами. Если на минутку ему становилось хорошо, Сальвара начинал играться. Не сладко пришлось Геровальду объяснять ему, что можно и что нельзя. За последние шестицы регент сильно устал. Постоянно приходилось ездить или перемещаться из Зимнего в Торжественный дворец. Канцлер советовал ему перебраться в Торжественный дворец на постоянное жительства, однако Геровальд ненавидел мрачные мёртвые стены своего очага власти. Торжественный дворец существовал уже пятьсот лет и казался ему обветривавшим мертвецом, который погубил в своих стенах не одного короля и наследника. В покоях Торжественного родился несчастный Сиджед, под крышей этого дворца умерла королева Нирида. Геровальд сейчас ездил в Торжественный дворец в основном из-за абадон. Под его командованием военные изобрели более гуманный способ обращения абадон в людей. Больше ни в кого не стреляли и не резали ножами и саблями. Достаточно было показать приближающуюся смерть, не причиняя боли. К Мегуне, водному магу, привязывали чугунную гирю и сбрасывали его в глубокий бассейн, высотой в целый этаж. Бассейн создали за пару дней, специально для абадоны. Мегуна тонул и предчувствовал смерть. Магия не понимала обмана, Мегуна превращался в человека и вылезал из бассейна. Магов воздуха и земли сбрасывали с высоты, и они мягко приземлялись будучи людьми. Огневиков пугали, соответственно, огнём. Фокусники раздували фальшивый огонь в печи, который вот-вот солдаты закинут сейчас абадон. Борясь за свою жизнь, те оборачивались в людей и тушили лживый искусственный огонь, не причиняя при этом никому вреда.       Геровальду можно было обратить Сальвару, но как ему вести с Сальварой-человеком? Он до ужаса боялся потерять единственного в своей жизни друга. Сальвара любит и предан ему, покуда носит на себе шкуру зверя, но стоит ему взглянуть в чёрные и мрачные глаза регента и любовь смениться ненавистью. А он не скажет человеку ласкового слова, не улыбнётся, он переругается и потеряет его, как потерял когда-то мать и отца, убил жену, отдалил от себя брата. Сальвара и Сиджед пока глупы, узники примитивного разума. Сын не видит гнилой сущности отца в силу маленького возраста, пустоглаз лишён человеческих мозгов. Придёт время, сын повзрослеет, зверь станет мужчиной, и они тоже отвернуться от него.       Сальвара излечился. И Геровальд решил, что пора бы вывести пустоглаза за пределы Зимнего дворца. Намечалось открытие нового театра. Все придворные отговаривали короля брать в театр обезьяну. Ведь Камерут ждёт великий день, в новом театре соберётся всё золото страны: лучшие в мире актрисы и актёры, певцы с голосами, равными богам. И первое представление должно быть испорчено диким зверем? Сальвара не усидит на месте, он будет кричать и перебивать актёров.       — Я ручаюсь за него, — сказал Геровальд.       На самом деле он не был сильно уверен, что Сальвара будет спокоен. Геровальд преследовал иную цель: показать перед высшим светом Камерута, перед простыми людьми, которые соберутся на площади посмотреть на него, что абадоны не демоны. Они могут и должны быть друзьями людей, несмотря на то, что Пророк Геровальд заклинал их дьяволами и виновниками грехопадения. Сальвара не ответственен за своих предков, в нём нет вины, что мудрые абадоны приняли языческую веру. Он простой человек, принявший звериный образ. А сколько людей, скрывающий в себе зверя, ходят по белу свету?! В нём, в Геровальде, живёт сам дьявол, сомнений быть не может.       — Веди себя спокойно, — всё время в карете просил Геровальд.       У нового театра собралась толпа горожан. От делегации короля её отделяли вооружённые штыками гвардейцы, которые непременно руками и ногами очищали наиболее пылких, пришедших поглазеть на Геровальда, стоя в метре от него. По правилам первым в театр должен войти король Сиджед. Геровальд на таких церемониях нёс сына на руках. Сегодня он отдал почётное право правой руки Сальваре. Толпа охнула, когда показался малолетний король и его свита. Мальчик восседал на могучем плече Сальвары, распрямившего спину. Геровальд шёл на шаг сзади сына и пустоглаза. Толпа была в ужасе, Геровальд даже не поворачивал глаз на чьи-то крики и призывы к богу спасти несчастный Камерут от демона. Толпа аристократов и аристократок, ждавшая короля и регента, тоже отшатнулась при виде пустоглаза. Будто пришёл предвестник апокалипсиса. Собрат убийцы первейшего старейшины! Все ждали развязки, молясь за свою жизнь. Кого убьёт демон Сальвара? Беспомощного короля-ребёнка, его наивного папашу или положил глаз на всех беззащитных, слабых людей? Чернь и аристократия объединилась в необъятном страхе. Горожане с мольбой смотрели на графов и маркизов: защитите нас. Графы и маркизы мечтали снять бархатные платья и затеряться в толпе народа.       Кому пришлось ещё хуже, так это актёры. Они должны были забыть о страхе и играть, выжимая себя, сливаясь с ролью, будто со второй жизнью. Сальвара сидел возле Геровальда на четвереньках, ему хотелось порычать или поиграть. Но Геровальд научил ему держать язык за зубами и сидеть в тишине три часа. Когда Сальвара заводился, Геровальд клал ладонь ему на голову и успокаивал мерным поглаживанием.       Представление закончилось. Ещё час регент благодарил режиссёра и актёров, а Сальвара вился возле его ног. С той же уверенностью и гордостью Сальвара вынес на руках Сиджеда и залез в карету. Обратно в Зимний Дворец они поехали по изменённому пути. Геровальд хотел заскочить на ярмарку, где бы сын и Сальвара поиграли и выплеснули силы. Три часа сидеть на одном месте! Тут любой устанет. Карета пересекла Сосновую улицу и выехала на Праздничный проспект, в конце проспекта была Ярмарочная площадь.       Но что такое? На проезжей части бегали горцы. Посреди дороги горел костёр, через которых прыгали ярко одетые мужчины, женщины и дети. Пели дудки, играли барабаны. Яркие платья рябили в глазах. «У них же сегодня праздник! Моление за летний урожай! — опомнился Геровальд. Верования горцев были своеобразными. Они отвергали богов и верили в духов. За тёплую зиму они молились летом, за жаркое лето и пышный урожай просили зимой. Духи не терпят спешки, говорили горцы и желали уже новорожденному младенцу большой многодетной семьи в будущем, тихой старости и спокойной смерти.       Геровальда всего затрясло. Как они посмели спуститься с гор и выбраться в город? Он вылез из кареты. Горцы остановились. Горцы были прекрасны! Женщин украшали алые платья из парчи или бархата, с длинным рукавов и сквозными разрезами впереди. Тёмный шарф опускался до ног, на голове сидела тоненькая синяя шапочка. На мужчинах синий кафтан, большая чёрная шапка на голове из меха горных овец, кожаные прекрасные сапоги, которых не могли сшить даже лучшие придворные сапожники, и длинный загнутый меч.       — Вы посмели нарушить закон Камерута и явиться в город, в столицу, ради своей дикой пляски! Все вон, пока я не приказал вас высечь всех! Нет, стойте! Кто главный у вас?       — Ваше Регентство, — сделал неуверенный шаг молодой мужчина со съехавшей набекрень шапкой. — Мы не сделали ничего противозаконного! Мы шли на ярмарку. На ярмарку нам не запрещено приходить. Праздничный проспект и так сегодня был пуст от карет, до нас танцевали жонглёры и акробаты, бродячие артисты из Зенрута. Просим прощение, что помешали вашему ходу.       — С этого дня Эрб закрыт для вас. Дикари должны жить в горах и не пугать честных людей, — Геровальд смотрел на горца с лютой ненавистью и удерживал себя в руках, чтобы не наброситься на него самого. — Я пощажу женщин, детей и стариков, так уж и быть. Я милостив. Плеть! Майор Тангим, высечь всех мужчин! Ваши духи мертвы, а вы отравляете мой Камерут своим безобразием, своей чернью, дикой душой! Я был милостив к вам, но вы нагло плюнули в лицо мне и моим законам. Хватит проявлять жалость к ничтожным людям.       На его глазах и на глазах Сиджеда, который смотрел на горцев через открытую дверь кареты, горных мужчин схватили гвардейцы Геровальда и обрушили десяток плетей. Те вырывались, но у Геровальда в охране были маги, которые не давали резвым пришельцам убежать далеко. Всего было три плети, а горных мужчин пятнадцать, и пока секли одних, другие ждали своей очереди. Сиджед плакал, Геровальд не слушал его слёз и с далёким равнодушием смотрел на порку.       Наказание закончилось, к истерзанным мужьям и отцам бросились их жёны и дети. Геровальд вернулся к карете. Стоя лапами на снегу, на него смотрел изумлённым взглядом Сальвара.       — Что?! Что уставился?! — закричал Геровальд. — Они нарушили мой закон! Вернись в карету! Заболеешь снова, недавно вылечили тебя! Ну что? Что?       Сальвара не двигался и вонзился глазами в него. Страх, осуждение, похвала — что испытывал зверь — невозможно понять! Он только смотрел на Геровальда и удивлялся увиденному.       Геровальда охватила тяжесть на сердце. Он влетел в карету и отвернулся к окну. Сальвара не отводил глаз. Геровальда рвало по частям. Словно Сальвара прожигал его и снаружи, и внутри. Он закусил зубами палец, чтобы не раскричаться при Сиджеде и своих гвардейцах. Карета повернула к к Торжественному дворцу. Слишком тяжело и изнурительно ехать домой, в Зимний дворец. Мальчика Геровальд отправил в его комнату, охрану распустил, заперся в кабинете с Сальварой и ходил кругами.       — Что смотришь? Ответь мне? Давай я обращу тебя в человека, — он обнажил шпагу, — и ты скажешь мне, что тебя беспокоит? Я тебе не нравлюсь?       Сальвара наклонил голову вправо, сымитировав кособочие Геровальда.       — Я король, я издаю законы, а они нарушают мои законы! Это наказывается. На-ка-зы-ва-ет-ся. В вашей стаи тоже существуют порядки, когда кто-то их не выполняет, то злодея бьют, кусают, изгоняют из стаи. Первое слово в вашей стае за кумрафетом. У нас за королём. Люди, которых я наказал, злые, плохие. Они даже не люди. Они дикари! Живут в горах, молятся каким-то духам, совращают наших девушек и юношей, позорят Камерут. Они уродливы! Они черны! Ну да, у меня тоже не светлая кожа как у генерала Нанцирского, канцлера Вабеского… и как у большинства камерутчан… Но я не они. Я не горец. В них, Сальвара, понимаешь, чёрная отравленная кровь? Понимаешь?       Сальвара не понимал. Геровальд затряс головой.       — Столетиями назад мы старались сделать их похожими на людей, они ещё больше спрятались в горах. Ты слышал, как отвечал тот мужчина? Во рту не зубы, а каша. Они по-камретуски слова одного нормально не произнесут. Отказываются и от нашей одежды, и от приспособлений, винамиатисов боятся и прячутся от них, зато прыгают через огонь и даже — о боже! — умываются им. Им никогда не сровняться с нормальными людьми. Ни чёрной душой, ни чёрным лицом… Да, я похож на них… Отец моего отца женился на девушке с гор. Как женился… Она показалась ему красивой, и он украл её у родителей и женился насильно, дождался рождения моего отца, а девчонка сразу и наложила на себя руки. Не снесла позора и жизни в плену. А мой другой дед Пинберхт заговорил о дружбе с горцами и сделал им широкий показательный жест — выдал мою мать за отпрыска горянки и графа. Но я не они! — Геровальд замахал указательным пальцем перед лицом Сальвары. — Я пошёл в род матери, мой сын получил чистую неиспорченную кровь! Я выше них! Выше этой примитивной толпы. Я не осрамлю себя, прощая дикарей! Они должны знать своё место и жить у нас в ногах. Они нелюди. Нелюди, Сальвара! Сальвара?       Хоть бы какую реакцию показал пустоглаз Геровальду. Он продолжал смотреть на короля. Геровальд едва угадывал слабое очертание вопроса в широких чёрных глазницах: «За что ты с ними так?» Он же объяснился! Он же излил Сальваре всю душу! Он был откровенен с ним, как с самим собой.       — Они низшие существа, низшие люди, Сальвара! Есть моя высшая раса, которую создал наш Бог и благословил Пророк, именем которого я был назван. Есть они, о которых Пророк даже упоминать не стал, не считая себя должным опускаться до уровня дикарей…       «И ещё есть ты, абадона. Пустоглаз», — поразило Геровальда. Сальвара как будто ждал от него ответа «а я кто?». Геровальд не находил слов. Пустоглаз вообще проклят. Богоотступник, животное, предшественник апокалипсиса, источник войны. «Нет, он самое лучшее и чистое существо!» — возразил Геровальд. Сальвара ждал ответа.       — Хорошо… Я не буду издавать закон, запрещающий горцам заходить в города. Ты доволен? Ну что мне ещё сделать, чтобы ты не осуждал меня?       Взгляд Сальвары не отпускал Геровальда всю ночь и являлся ему во сне. Утром, позавтракав, он распорядился приготовить поезд, собрать ему одежду и провизию.       — Куда вы собрались, Ваше Регентство? — спросил канцлер.       — В горы.       Он взял с собой Сальвару, ибо не представлял, как будет смотреть в глаза дикарей, не чувствуя поддержки от своего друга. Попрощался с Сиджедом и сел на поезд. Поездка до городка Эпим заняла день. Дальше заканчивались рельсы, в горы подняться можно было только на летающей карете, ослах или с проходящими магами. Король не брал магов, ограничился лишь магами и манаровскими гвардейцами. Дул лютый ветер со снежных пик. И так холодно в горах, а сейчас ещё зима. Что ожидать? «Сальвара может замёрзнуть!» — осенило Геровальда. Он одел съёжившегося пустоглаза в свой тулуп, набросил плащ и нацепил на руки и на ноги Сальвары перчатки.       Вдали виднелись горы, сверкающие на солнце как редчайшие драгоценности. Вид завораживал. С вершин текли реки, кругом гулял ветер, раздувались кроны редких деревьев. Бегали дикие козлы, соревнуясь в скорости и удали. Ряд людей на больших санках вёз запасы еды, переступая по снегу на плетеных лыжах.       — А ну вперёд! Живо! — услышал Геровальд крик, который передал свит плети.       Крестьянин подгонял кнутом утопающего в снегу ослика с большой поклажей на спине. Ослик был слаб, тонул весь снегу и не мог переступить ногами. По лбу и спине текли струйки крови. А крестьянину было всё равно. Он, видимо, потерял или не запасся лыжами и санками, надеялся только на ослика, который должен был доставить купленный на вокзале хлеб в дом к семье.       — Шёл! — размахнулся крестьянин.       Геровальд возник перед ним и опустил руку на плеть.       — Кто дал тебе право избивать до крови осла? — гневно произнёс Геровальд.       — Я его хозяин, Ваше Регентство, — ответил крестьянин. В горах условия тяжелы, нет времени дивиться приезду короля и любоваться его гордой фигурой.       — А я твой хозяин. Я тоже могу побить тебя, если мне не понравится, что ты медленно двигаешься в глубоком снегу?       — Но я человек… Меня нельзя же… Ваше Регентство!       — Прочь пошёл! — закричал на него Геровальд. — Через пять минут не скроешься с моих глаз, то…       И он умолк. Что сделает? Поступит также как с горцами, танцующими в Эрбе? И снова это удивление в глазах Сальвары. Пустоглаз пытается разгадать душу человека! Столько времени живёт среди людей, что хочет быть похожим на них. Звериный разум не понимает, то значит быть человеком. Когда Сальвара примет всё-таки тот ужасный людской образ, не заплачет ли он с горя, что познал Человека?       — «Возлюби человека всей душой, всем сердцем полюби» — передал Пророк слова нашего Бога, — со вздохом сказал Геровальд. — Но даже словом не обмолвился о не людях. Ваши боги тоже молчат… Сальвара, сколько милосердия заслуживает этот непокорный осёл? А кобыла, живущая в шахтах и не видящая божий свет? Пёс, питающийся объедками? Олень, которого я преследовал три дня? Люди, абадоны, пустоглазы… Я путаюсь, Сальвара. Все мы дети божьи? Не удивительно, что ненавидим, подчиняем, рубим хвосты собакам, застреливаем волков на охоте, топим котят. Таков человеческий удел. Ненавидеть братьев, убивать сестёр, целыми народами становиться врагами.       На летающих повозках Геровальд, Сальвара и его свита понеслись к поселению дикарей. Те жили возле источника реки, которая ныне заледенела, вода стала камнем. Путь пролегал через глубокое ущелье, через чёрную пропасть, через острые вершины, через снежные поля, которые летом расцветают и преображают мир. Он нашёл их деревушку среди оврагов. Единственная деревенская улица была пуста. Люди сидели внутри каменных домов, боясь высовывать нос в такой мороз. Из труб выходил чёрный густой дым. В человеческие жилища была загнана вся живость. Из домов слышался как плач детей, так и блеяние овец, и кудахтанье куриц.       Что сказать этим людям? Как войти к ним? Не постучишься, не скажешь: «Вы вольны посещать Эрб, можете танцевать на площадях, молиться своим духам возле наших храмов». Горцы не хотят покидать свои селение. В Эрбе были молодые и неразумные ребята, которые пришли в город больше из любопытства, чем по нужде. Геровальд постучался. Дверь открылась, и возле его груди оказались мечи, которые держали мужчины, вилы, коими размахивали женщины.       — Я не причиню вам вреда, — сказал король, дрожа изнутри. — Я пришел с миром. При мне нет оружия.       — Фариец, фариец, фариец, — зашептали селяне, смотря на морду Сальвары, торчащую сквозь одежду мехов.       Фариец — дух, хранитель нижних лесов в сказаниях горцев. К фарийцу выбежали дети и схватили его за руку, дабы получить благословение.       — Заходи, — махнул рукой мужчина с проседью волос. — Да не ты, а фариец! — зло взглянул он на короля.       Геровальд уже вошёл в дом, ноги отказывались покидать. В доме была большая семья. Четверо седых стариков, несколько мужчин и женщин, объединенных кровными узами, и детей голов пятнадцать. Это не считая коз и овец, собак, кошек и птиц, которые грелась в человеческом доме от холодов.       — Переждешь холод и убирайся! — сказал старик в углу. Он был настолько стар, что, казалось, застал ещё времена деда геровальдовского деда. Борода спускалась до колен, кожа грубая как камень и сморщенная до неузнаваемости лица. Глаза заплыли в мешках, нос иссох и опустился вниз. Голос старика был тихим, но какая в голосе царила уверенность, твердыня. Голос заглушал гуляющий за дверью ветер.       — Впустите моих людей, — попросил Геровальд.       — Испугался нас? — закряхтел старик.       — Они замёрзнут.       — Чудо, наш регент тревожится за своих людей! — старик сплюнул в костер в печи. — Ладно, пусть входят. Но оставят всё свое оружие.       И Геровальд не возражал. Он выложил за двери дома даже свой перочинный нож. Уж если нападут, будет одна защита — Сальвара.       — Переждёшь холод и убирайся, — проскрипели старческие губы.       — Я здесь затем, чтобы сказать, Камерут больше не будет вас преследовать, — старательно выговорил Геровальд. — Вам открыты города, вы получите все права и защиты, достойные камерутчан.       — В стране настают перемены, — старик скривил губы. — Что заставляет тебя поменять своё отношение к нам? Нарастающая война? Или ты хочешь смотреться королём освободителем в глазах своего народа и в глазах врага? Ты даёшь свободу и кров чужестранным рабам, а людей, живущих в Камеруте, проклинаешь и подвергаешь гонениям. Как нехорошо! Жизнь требует от тебя других условий, и ты обязан подчиниться. Я многое знаю о творящейся жизни в Камеруте. Я дик, живу в горах, но обладаю острым слухом и зрением.       — Нет, — Геровальд опустил голову вниз. — Я не хочу быть больше дурным человеком. Хочу очистить свою совесть.       Старик отрицательно покачал головой. Геровальд медленно перевёл взгляд на Сальвару: раздетый пустоглаз лежал на овчинной шкуре в окружении порхающих вокруг него детей.       — Собственная выгода, — прошипел старик. — Какая разница, что совесть загрызла? Собственная выгода. Впереди стоят интересы твоей души, а уж потом мы, дикари.       — Хорошо, признаю! Мне стало стыдно перед моим другом Сальварой, которого вы называете фарийцем! Я застыдился и явился к вам, чтобы он меня не осуждал. Как тебе моё признание?       Старик повернул голову на Сальвару, показалось, что дряхлые кости заскрипели громче оконных ставней.       — Откуда зверь?       — С далёкого острова, принадлежащего стране магов. Сальвару и его соплеменников считают демонами и проклинают хуже, чем вас.       — Этому зверю не место среди людей. Верни его назад. Он не хотел жить с тобой, не навязывался тебе в друзья. Ты вывез его против его воли. Признайся себе, король!       — Сальвара потянулся ко мне и моему сыну, — отверг Геровальд слова старика.       — В тесной клетке и овца прислониться к волку. Ты долго будешь держать его на привязи возле себя? Он не человек, он не станет отдушиной для тебя, чтобы ты рассказывал ему про своё горе, а он давал тебе советы. Зверь мечтает о своём доме, как человек тоскует по родным местам. Твой зверь создан для своего острова, ты для дворца, мы для гор. Природу не поменяешь.       В самом деле? Геровальд оглянулся на Сальвару. Его друг играл с клубком шерсти вместе с пушистым котёнком.       Пожалуй, прав старик.       — Я оставлю вам горы. Верну украденные пастбища.       — Не удивлён твоим словам. Твой прадед убивал нас. Твой дед Пинберхт возвратил нам украденные земли, наделил правами. Твой дядя выгнал нас с обжитых пастбищ и перебил строптивых. Ты даруешь нам свободу и обещаешь защищать. Твой сын снова нас обделит. Внук усеет подарками. Так будет продолжаться многие и многие века. Времена меняются, а люди нет. Делай, что хочешь. Я ль тебе возражу? Могу убить здесь в своём доме, но меня и мою семью забьют до смерти твои солдаты и твой зверь.       Старик поднялся, накинул на плечи шерстяной чёрный плащ и показал на дверь. Он потопал, хватаясь за палку, которая была выше его, по слабо видной дорожке следов. Всё исчезало в белизне снега. Горы выли. Геровальд закинул голову к небу: облака расступались на пути слабого старика. Седая голова, которую заметал снег, тоже смотрела на белые облака, где только чёрточка синего неба кричала, что в мире ещё остались другие цвета. Они дошли до заледеневшей реки. Старик присел на камень.       — Девяносто лет назад река текла левее, тут стояла деревушка. На камне, на котором я сижу, был дом. Река изменила течение, деревни тоже нет. Из всех деревень, общин, племён и камерутских гор, ты выбрал нас. Почему? Скажи вслух правду. Мне она не нужна, я знаю её. Признайся себе.       Геровальд колебался отвечать. Помолчав с минуту, он вынужден был признаться:       — В этих местах жила моя бабушка. Офа.       Наросли морщины на лбу и носу старика.       — Офа. Мне ли не знать её? Она родилась в одной со мной деревне, в доме, место которого занял сейчас камень, на коем я сижу. Она была красива и умна. Я любил Офу и женился на ней, как только она из детства вошла в юность.       — Моя бабушка была замужем за моим дедом! — перебил старика Геровальд.       — До твоего деда она была моей женой. Офа родила мне сына, когда в деревню к нам пожаловал твой дед. Граф влюбился в неё с первого взгляда. Ещё бы не полюбить её прекрасные чёрные волосы, красоту и изящество! Офа видела грозный меч графа, которым он зарубил её братьев, бросившихся защищать сестру. Она солгала, что муж-подлец бросил её, а сын умер. Иначе бы граф убил меня, превратив Офу вдову, и умертвил бы её сына, чтобы ребёнок не мешал рожать графят. Офа досталась графу. Я прятался в ущелье, в буреломе с сыном и не сделал ничего, чтобы спасти её. «Спрячь нашего мальчика», — велела мне Офа. И я послушался. Сбежал, когда должен был грудью закрыть жену. Я подлец, я бросил её. Она не солгала.       Старик шмыгнул носом. Геровальд боязливо шепнул:       — Её сын остался жить? Один из пожилых мужчин в вашем доме мой дядя? Ваша семья это мои двоюродные братья, сёстры, мои дальние племянники?       Придирчиво старик поглядел на Геровальда:       — Сын твоей бабушки со своими сыновьями отправился на охоту. Они вернутся через несколько дней. Его дочери — мужние женщины и живут со своими мужьями в других деревнях. В моём доме ты видел сыновей и дочерей от второй жены. Но также ты видел внуков и правнуков своего дядьки. Ты этим детям, играющимся с Сальварой, хочешь рассказать, что ты их двоюродный дед? От меня не скрыть, что ты пришёл в надежде найти семью. Может быть, мы и примем тебя. Но у тебя есть семья, которая ближе тебе, чем наш далёкий род. Твой младший брат, иди лучше к нему. Я очень зорок, вижу ненависть, которую твой брат испытывает к тебе. Иди к нему, он живёт в Эрбе. Это не страшные горы, а другая часть города! То, что ты хотел сказать мне, скажи ему.       — Я прощу прощения.       — За что могу — прощаю. Твой брат больше ждёт этих слов. Ты храбрее меня, король. Ты сможешь.       Геровальд отвлёкся на блестящий снег, ему послышался шум замёрзшей реки, и тихие юные голоса. Так пели прекрасные девушки и эхо уносило их звонкие голоса на вершину соседней горы, на холодный ледяной престол.       — Как тебя зовут? Как мне обращаться к тебе? — спросил Геровальда старика.       Старика не было рядом. Исчез как призрак, растворившись в тумане. Не оставил и мягкого следа в глубоком снегу. Геровальд заворожённо поднял голову на летящие в неизвестность облака, подобные белым одеялам. Рука опустилась на его плечо. Сальвара стоял рядом и устремлял взгляд в тоже облако в виде молодой танцующей девушки, которым любовался Геровальд. Может быть, ему показалось всё? Не было старика. От высоты и разряжённого воздуха закружилась голова и он разговаривал с Сальварой, принимая его за мужа своей бабушки, насильно увезённой из родных мест жестоким дедом.       Геровальд обнял Сальвару.       «Верни зверя домой!» — прожужжало в ушах наставление старика.       Если было бы так легко попрощаться с Сальварой, с единственным в его жизни настоящим другом! Он любил Сальвару за недостатки и пороки его сущности, за проклятое происхождение. Сальвара наполнял его сердце милосердием. И в присутствии Сальвары Геровальд отрешался от показной гордыни и сокрытого самобичевания.