Отщепенцы и пробудившиеся

      Стоны, хрипы, кашли. Воздух тяжелел. Он пытался сделать глоток, но ошейник раздирал его тело, хозяйский кнут вспарывал плоть. «Что ты ещё хочешь?» — прожужжал голос фермера. «Пи-ить…», — дрогнул Тимер. Его взяли за волосы и бросили, но не в кадку с водой, а в лошадиный навоз. «Вот. Пей», — сказал хозяин. Он поднялся, наугад пополз в сторону, где должна быть вода, руки в грязи натыкались на засохшие корки хлеба, которые выплюнули лошади. Тимер, не открывая глаз, жадно заталкивал их в рот и полз к воде, не зная, где она находится. Тело заполняла отвратительная тошнота, а он полз, прокусывая до крови язык, держа закрытым рот, чтобы не закричать, когда хозяйский сапог впивался в живот, и не потерять первые найденные за четыре дня кусочки пищи.       От ночных кошмаров нельзя было убежать, с ними вообще ничего нельзя сделать, только ждать в мучениях, когда наступит день.       Каждое утро Тимер силился забыть ночной ужас, но тени преследовали его до конца дня, больно отдаваясь в сознании, когда он видел что-нибудь похожее, что связанно с прошлым. Лошадь — напоминание о грязных конюшнях и покалеченных возле них людях. Скошенная трава — простыня и одеяло Тимера. Вода, журчащая в реке или колыхающаяся в стакане, — необъятная мучительная мечта проглотить хоть каплю, когда он лежит связанным в душном сарае. Хлеб — о еде Тимеру по сей день было думать невыносимо больно. Он голодал всегда, никакие пиры не могли утолить тот голод, который прижился в теле мальчика и теребит уже мужчину. И не отпустит его на свободу, наверное, до конца его дней.       Тимер, пройдя рукой по старым уродливым шрамам на животе и спине, оделся, набросил на плечи плащ, покинул постоялый двор и ушёл в лес на маленькую прогалину. Шелестели дубы, жужжали ночные жуки, из облаков просачивались первые лучи солнца. Он схватил какие-то тёмные синие ягоды и засунул в рот. Неприятно зажгло, но Тимер не выплюнул их. Он никогда зря не разбрасывался едой. Собрал с крупных листьев росу и осторожно выпил её.       Вдали за дубом Тимер увидел любопытную морду волка.       «Как-будто я в Зенруте», — подумал он. Этот кошмар тоже не покидал его мыслей.       Когда король-регент Геровальд выставил Тимера за порог, он попытался вернуться в Зенрут и создать новое Кровавое общество. Но никто из новобранцев не подходил на службу бесстрашного яростного мстителя. Новые последователи Тимера оказывались или глупцами, или трусами, или отвратительными борцами, а то и всё сразу. И он понимал, даже если соберёт новую команду, то сможет только грабить дома крестьян, насиловать женщин, убивать детей. Вся мощь Кровавого общества заключалась в поддержке камерутского короля, в Нулефер, которая не только помогала обществу магией, но и хранила дух и веру в Тимера Каньете. А также Кровавое общество держалось на невероятных способностях Идо Тенрика, спасавшего друзей от любой, даже самой неожиданной беды.       Тимер не мог расстаться с прошлой жизнью. Он искал и искал способы вернуть себе имя, ощутить вновь людской страх и отомстить наконец Зенруту. И надеялся, что день, когда мир увидит силу абадон, близок. Карл Жадис не так страдал без Кровавого общества. Под новым псевдонимом «Грабитель сердец» он выпускал в Камеруте стихи, находил на ночь красавиц, а днём был верен Тимеру и его надеждам на новый мир. «Какой прок от этих бестолковый женщин? Они не уничтожат Зенрут, не снимут оковы с нашего народа, — говорил Карл. — Они только языками чешут. Нулефер — я считал её своей сестрой, но она предала меня и тебя. Лишь на тебе, Тимер, я вижу благословение богов».       Тимер сжал кулаки. Что он ещё хочет? Надоело уже отнимать деньги у детей и бедняков, чтобы купить еду и ночлег. Когда-нибудь узнают, кто промышляет грабежом, и их с Карлом схватят. Его неуязвимость была не только в защите богов, но и в силе Свалоу и Тенрика, которые предали его.       Он достал из кармана потрёпанную карточку, на которой его запечатлели с родителями, прижал к губам, осторожно поцеловал и заплакал. Руки тряслись.       — Мама, папа, — прошептал Тимер. — Я скучаю по вам.       — Тимер! Тимер!        Тимер наспех вытер слёзы. Не хватало, чтобы Карл застал его в столь жалком положении.       — Тимер, не уходи так далеко! Или предупреждай меня! Я испугался, что тебя поймали! — подошёл Карл.       Сама галантность! Поэт в пиджаке с шалью из темно-синей шерсти, в светлых брюках и чёрных перчатках и полусапогах. Тимер в простой серой рубашке из грубой ткани и в серых брюках казался перед ним деревенщиной.       — Мне не спится, — сказал Тимер. — Кошмары вновь и вновь приходят ко мне.       — За такое долгое время я бы привык к ним! — воскликнул Карл.       — Если бы, — мечтательно вздохнул Тимер. — Ты был сыном аристократа, ты не знал, что такое голодать и бояться, что завтра тебя убьют.       — Приёмным сыном. И не сыном, а воспитанником. Мои воспитатели не дали мне свою фамилию. Находясь за столом среди их детей, я всегда знал, что я осиротевший ребёнок их дальних родственников, которые в зимнюю ночь не уследили за огнём и сожгли дом.       — Как много мы не успел, Карл, — печально произнёс Тимер. — Не истребили всех рабовладельцев, не разрушили заводы, на которых выращивают новых рабов, не стёрли Афовийскую династию. Мне кажется, наши старания были тщетны.       — Не беспокойся, — улыбнулся Карл. — Наши с тобой имена останутся в истории. И мы ведь можем ещё напомнить о себе. Да так, что люди затрепещут при звуке наших имён! Мы можем оставить в покое рабовладельцев и убить королеву Эмбер. Изучим план её прогулок, найдём слабые места в её охране. Или поступим проще — с помощью карты твоих родителей проникнем во дворец и убьём королеву! Конечно, наши жизни будут в этот момент закончены: нас убьют на месте или предадут эшафоту. Но как мы прославимся! Тимер, люди тебя запомнят как человека, навеки изменившего Зенрут.       — Попытка убить королеву обречена на провал, — сухо ответил Тимер. — Вспомни, как сработали телохранители Эмбер, когда её пытались убить возле театра.       — Убьём её во дворце, в который проберёмся через подземный ход. С рабством будет покончено, её наследник обещает отменить его.       — Отыщи мне магов, которые смогут найти королеву в одной из тысяч комнат дворца, и я тогда проберусь в её логово через тайный ход. Искать самому Эмбер в её многочисленных дворцах и комнатах это провальная затея.       За деревьями снова показалась волчья морда. Тимер хищно улыбнулся, здороваясь с побратимом. Волк осмелел, сделал шаг на встречу и залаял. Он оказался большой серой собакой. Тимер оскалился, поднял камень и кинул в собаку, она завизжала и убежала.       — Всегда ненавидел собак, — со злостью сказал Тимер.       — Они преданные создания.       — Те псы, которые отрывали куски от рабов на ферме моего хозяина, были преданы лишь моим врагам. Я никогда не смогу полюбить собак. Их зубов я всегда боялся больше чёрного ошейника или кнута. Они внушали мне страх ада. Не змеи, не крокодилы, не шакалы, не рой жалящих ос, а собаки в аду вгрызаются в плоть грешников после смерти. Этот зверь служит дьяволу, а не Богам. Во снах я часто слышу их клацающие зубы. Карл, ты видел своими глазами, что собаки сделали с несчастной Делией, моей Пташкой. Она заслужила их зубы? Делия была чиста как ребёнок, но псам было всё равно, они выполняли приказ своих хозяев. Ужасные твари! А люди, которые хлопочут над псинами, становятся одержимыми. Джексон Марион искал своего пса, когда мои родители нуждались в его помощи! И этот глупец считал, что я, наивный ребёнок, не знаю, где он шлялся. Я знаю. Выяснил почти сразу, куда пропал так называемый друг моих отца и матери. Я хотел услышать от Джексона признания в своей низости и бездушности, но он так и не рассказал мне, что спасал свою псину, когда мои родители погибали. Стыдился сказать мне в лицо правду! А как кудахтала над Живчиком Элеонора! Мне казалось, что она безумна, если спит в одной постели с этим безжалостным зверем! Но знаешь по какой причине я собак ненавижу больше всего, Карл?       — По какой?       — Они грязные и низшие животные, не умеющие себя чистить, довольствующие объедками со стола хозяина. Терпящие побои и тут же лижущие руки. Собаки — зло во плоти.       Послышался знакомый звук. Тимер и Карл мгновенно напряглись и взялись за ножи. Проходящие, будь они не ладны! Появились три мага и пятеро офицеров в камерутской форме.       — Тимер Каньете, Карл Жадис, вас зовёт король-регент Геровальд Апекатский! — заявил офицер.       — Голову с нас снять или погладить по ней? — воскликнул Тимер, не выпуская нож.       — Король требует от вас помощи, за которую он вас вознаградит.       — Знаю я его награду, — вздохнул Тимер. — Но вижу, что воевать с вами или пытаться сбежать не самая хорошая затея. Ну, несите меня к своему королю.       Он убрать нож.       Вот уже знакомый зал заседаний, в котором собрались приближенные к Геровальду люди. Король сидел в центре стола, ему положил руку на плечо высокий мужчина, облачённый в зелёное одеяние. Абадона! Только абадоне может принадлежать такое лицо с чеканными чертами и пронзительными объедающими глазами. Тимер встал на одно колено перед ним и произнёс, скрывая поступающую дрожь в голос:       — Для меня честь стоять рядом с абадоной. Как вас зовут? Разрешите обращаться к вам по имени.       — Сальвара, — молвил тот. — Встань, Тимер. Возгляди мне в очи как равному. Я вопрошаю помощи у тебя и твоего друга Карла.       Он встал и перевёл глаза на Геровальда и его окружение. Восхищённый взгляд сменился ухмылкой. Телохранитель короля покрепче взялся за револьвер, почувствовал гнев Тимера. Переглянувшись с Карлом, стоявшего в зале без прекрасного пиджака, а лишь в тряпках, которые ему предложил проходящий, Тимер, изображая равнодушие, сказал:       — Из-за чего, Ваше Регентство, вы вспомнили про отверженного Тимера Каньете? А-а! Припоминаю, у вас похители сына Сиджеда и законного короля Камерута. Вам моя помощь нужна, чтобы вызволить мальчика из беды?       Геровальд притупил глаза.       — Я прошу прощения, что грубо с вами обошёлся, фанин Каньете. Я предлагал вам дом, защиту, честное имя, но я неправильно изъяснился, из-за чего вы плохо поняли мои слова.       — Честолюбивый камерутский король извиняется перед бездомным беглым разбойником, — покачал головой Тимер. — Совсем плохо у вас, раз я стал последней надеждой на спасение Сиджеда. И чем же я, простой человек, помогу вам? Дворец не взорву, атаковать с воздуха не смогу. Наверное, вам нужна моя карта зенрутских подземелий? На свете только одна такая карта существует, и она у меня. Я вам нужен из-за карты. Долго же вы меня искали! Месяц!       — Если вы ещё можете меня простить, то помогите спасти Сиджеда. Мой сын был привязан к вам.       — Не перебивайте меня, Ваше Регентство! Я не договорил. Вам предан абадона Сальвара, вам служат другие абадоны. Попросите их напасть на дворец и забрать Сиджеда. А, да, проходящие зенрутские маги перепрячут его! Вы хотите тайно выкрасть сына, лишив Зенрут ценного заложника, который сейчас сковывает вам руки. Но почему Тимер Каньете? Ваши маги и абадоны не могут помахать волшебной палочкой и узнать, в каком дворце и в какой комнате сидит Сиджед? У меня есть только карта, которая ни о чём не говорит. Сиджед может быть в помещении, где нет никаких лазеек и потайных дверей.       Свита Геровальда напряжённо перешёптывалась от наглости Тимера. В любое другое время его бы схватили за дерзость королю, но Геровальду было что терять. А Тимер уже всё растерял, он не испугается, если над его головой занесут топор. Сальвара стиснул руку, лежащую на плече Геровальда, и проговорил:       — Моя магия сыщет Сиджеда. Я чую, идеже его укрыли.       — Тогда я вообще не понимаю, зачем вам моя карта?       — Я чую Сиджеда. Через воздух я зрю дворцы и людей, но бедно узрить стены, тайные лабиринты, тайные двери и лазы, — грустно ответил Сальвара. — Ты, Тимер Каньете, ведаешь более меня, как обойти засаду.       Тимер кивнул. Он бы слушал и слушал речи абадоны. Голос Сальвары была лучшая награда. Разговаривать с великим абадоной, обладающий силой Богов, что может быть лучше? Только почему этого сверхчеловека и его, пророка Тимера Каньете, окружает толпа смердящих, противных и низших людишек?       — Ваше Регентство, Сальвара даст мне сведения о местонахождении Сиджеда, и вы отправите меня на смерть? — язвить Сальваре не хотелось, а Геровальду — милое дело. — Похищенного короля охраняют. Кроме того, после восстания Эйдина многие потайные ходы уничтожили, перестроили, выставили охрану в местах, которые нужны для спасения королевской семьи. Я же лично изучал подземный лабиринт Конории. Он охраняется. Не думайте, что можно беззаботно гулять под дворцом Солнца как по мягкой травянистой дорожке в парке.       — Каньете, я нуждаюсь в вашей карте. Вас я не отправлю на опасную операцию. За Сиджедом пойдут Сальвара и мои офицеры, — сказал Геровальд.       Тимер ухмыльнулся, сверкнув зубами:       — Я разучился убивать, вы считаете? Я не умею теперь бесследно проходить через охранников? Вам придётся взять меня, только я смогу ориентироваться по карте. Мои родители её переписали, чтобы, попади она в руки врага, враг не понял, что перед ним карта с сетью подземелий. И я тоже кое-что подтёр, кое-что подписал. Шифр карты знаю только я. Но, Ваше Регентство, я ещё в раздумьях, хочу ли спасти Сиджеда. Что будет со мной, если я откажусь?       У Геровальда резко дёрнулась щека. Он злился и краснел:       — Я отдам тебя и Жадиса Зенруту.       Тимер пожал плечами.       — Значит, у меня нет выбора. Я подчиняюсь вашему приказу и буду лебезить вам как сотни ваших слуг и советников.       Глаза Карла округлились. Геровальд молчаливо смотрел на Тимера.       — Нет, за меня никто не совершит выбор! — засмеялся Тимер. — Я спасу Сиджеда, но на моих условиях. Ваше Регентство, когда я принесу вам мальчика, вы наградите меня медалью за храбрость и верность на глазах у всего Камерута. Я буду идти с вами рядом наравне. Вы дадите мне дом, обеспечите охраной, я буду на положении почётного камерутчанина. Нулефер Свалоу и её мамаше ни что не помешало войти под защиту Тенкуни и семьи Твереев.       Курносый мужчина, сидевший возле Геровальда, ему что-то шепнул.       — Перестань, Джейгард, — тихо ответил король и обратился к Тимеру: — Ради своего сына я соглашаюсь на ваши условия.       — Поклянитесь перед ваши богом.       — Клянусь перед богом.       — Ваше Регентство, чтобы вы знали: мне не нужна медаль, я выброшу её в этот же день или переплавлю во что-нибудь получше. Я не люблю предателей. Если вы в прошлом назвали меня своим союзником, то считайтесь со мной, пока я жив. Карл, ты пойдёшь со мной спасать Сиджеда?       — За тобой пойду хоть в пекло! — громко отозвался Карл.       — Моего друга вы тоже наградите. Ну, вот мы и помирились, Ваше Регентство. Я готов следовать вашему плану и могу предоставить карту. Она скрыта в Руте, в надёжном тайнике, о котором никто не знает. Дайте мне проходящих, чтобы я принёс вам карту.       С магами проблем не возникло. Ровно через тридцать минут Тимер предоставил Геровальду карту. Он мог бы хоть сейчас отправиться в Зенрут за Сиджедом, но король и его совет не определился со временем. Сперва необходимо проверить сохранность подземелья, тайные выходы, входы, познакомить Сальвару и военных с лабиринтом и рассказать про подводные камни.       Геровальд выделил Тимеру и Карлу тайные покои в своём дворце, чтобы весть о новом союзе короля Камерута и лидера Кровавого общества, который обладает картой, не убежала в Зенрут. Располагаясь на новом месте, Карл шепнул Тимеру:       — Я с тобой пойду до конца. Но я не понимаю, как ты мог его простить.       — Доверься мне, Карл. Я знаю, что делаю, — ответил Тимер.       Вещей у него было мало, чтобы тщательно складывать по полкам шкафа, двигать на свой лад мебель тоже не хотелось, Тимер покинул комнату и попросил у охраны отвести его к Сальваре, пока Сальвара ещё человек. Он встретил абадону в библиотеке, которая охранялась личными гвардейцами Геровальда от посторонних глаз. Сальвара читал книгу про зенрутские дворцы, написанную ещё на не изменившимися в Камеруте буквами. Над вид Сальвара был как обычный человек, он даже научился задумчиво курить трубку, его иное происхождение выдавала только одежда: сандалии из бычей кожи и пурпурная туника.       — Яко привело тебя ко мне? — спросил Сальвара, не отнимая глаз от книги.       Тимер и впрямь не знал, с чего начать. Мегуна показал ему прошлое, отнёс его сознание на окраины мира, сломил перед ним тайные мысли миллионов людей, смиренных монахов, мудрецов, глупцов, клятвоотступников, отшельников. Тимер увидел разъедамое скверной человечество накануне исчезновение магии. И что? Что изменилось с того дня, когда боги явили себя миру? Наказание получили лишь абадоны, которые осознали своё предназначение — править, достигнуть уровня бога, забрать магию у недостойных грешников, у падших извращенцев и трусов, неспособных защитить даже свою семью от занесённого над нею вражеского меча. Недостоин этот мир величия абадон. Недостоин он и Тимера. Боги не будут жалеть слабаков: они их презирают. И правильно. Сила даётся не для спасения, а для мести. Тимер был на верном пути, он уничтожал, он приближал себя к богам. Как он раньше не понимал, что тайно для себя в душе мечтает хоть даже через смерть, хоть даже через проклятие стать сверхчеловеком в глазах богов.       Но бог Кислор? Кем он был для Создателей? Верно ли исполнял волю Родителей завоёвывать и заносить меч над недостойными?       Тимер потоптался у дверей и подошёл к Сальваре.       — Меня с детства мучил вопрос, какая правда о боге Кислоре истина? В наше время богословы и учёные умы спорят, был ли он безжалостным воином или добрым объединителем ненавидящих народов. Твои знания богаче, а память лучше моей. Пожалуйста, Сальвара, скажи мне правду.       — Правды о Кислоре и во времена моих предков не было, — Сальвара подвинул Тимеру стул. — Мирный друг аль злой завоеватель — императоры, священники, судии стязались в словах. Но никто не пришёл к истине. Мнится мне, двоякая природа Кислора создана, дабы кийджо человек судил Кислора по себе. Моя воля — стал бы Кислор другом народов. Но моё изволение, лише моё. Ты можешь верить в свою истину.       Подумать только, абадона не может ответить на терзающий его вопрос! «Моя истина верна», — сказал Тимер. Он посмотрел на Сальвару, склонившего голову над книгой. Даже зенрутская чистая письменность была сложна для него, человека, живущего сознанием на тысячу лет назад. Но Сальвара старался изо всех сил прочитать про строение зенрутских дворцов. Табачная трубка так и дымила.       — Ты ему веришь? Геровальду, — спросил Тимер.       — Он мой друг. Верю ли я ему? Верю.       — Геровальд и меня называл другом. Он сидел со мной за одним столом, угощал своей пищей, не стыдился меня перед своими генералами и перед иширутским королём Иги. А когда я ослаб, он выбросил меня за ворота замка и сказал, что моё существование позорит его. Сальвара, с тобой Геровальд может поступить также.       Сальвара закрыл книгу и выдохнул дым.       — Время узрит, что сотворит вечный человек с абадоной Сальварой. Я не вонзаю ножей в друга первым. Он принял абадон, я принял его. Отречься от Геровальда не в моей природе. Выше Геровальда для меня лише мой народ.       — Твой народ жаждет эпической битвы, пока правители трясутся за земли, которые будут уничтожены.       — Я тоже её жажду. Человечество узрит истинную силу. Но спасём младенца, таче будет воевать.       «Спасём младенца», — кивнул Тимер. Он с теплом вспоминал Сиджеда, протянувшие свои ослабленные тонкие ручки, когда впервые увидел его. Милый мальчик! Робкий, запуганный, он боялся многих людей, а Тимера признал, полюбил, разрешил с ним играть, называл «хорошим дядей». Иногда, когда Тимер смотрел на Сиджеда, он представлял, что такой очаровательный малыш будет у него и Делии Швин. Иногда, правда, очень редко… ибо семья это путы для адепта Кровавого общества.       Сиджед на тонком бессознательном уровне замечал лишь выдающихся. Тимер Каньете, абадона Сальвара — у мальчика было поразительное чутьё.       Но как ужасно королю не повезло с идиотом-отцом!

***

      Воздух был напоен свежестью морского бриза. Витал запах древесины, на берег волной выносило водоросли. Песок был необычайно мягким, шелковистым, в нём утопали ноги. На бирюзовой глади играли блики солнца. Каменистый маленький островок ограждал бухту от ветра и волн. Тивай осторожно делал шаги, балансируя руками. Песчаная нога двигалась намного медленнее обычной. Тиваю казалось, что он пытается поднять ногу из кирпича, а не песка.       — Ещё шаг! — кричала с пледа Нулефер. — Мы в тебя верим!       Тивай тяжело дышал. Непросто было совладать с новыми рукой и ногой. Однако он был доволен своими успехами. За сегодняшнее утро прошёл уже почти милю. Для полного закрепления успеха оставалось дойти несколько метров до Нулефер и Аахена, отдыхающих, прильнув друг к другу, на мягком пледе. Сделав пару глубоких вздохов, он оттолкнулся, ускорил шаг и дотронулся до инвалидной коляски, стоявшей за спиной Аахена.       — Отдых? — спросила Нулефер.       — Да, — ответил он. — Но руку и ногу убирать не буду, я должен привыкать к ним.       Нулефер с гордой улыбкой оглядела Тивая. Он обладал невероятной силой воли. Из подручных средств, своего песка, соорудил протез руки и ноги и каждый день тренировался с ними жить. Не так-то легко было превратить песок в часть тела. Песочная рука разительно отличалась от того же песочного щупальца, верёвки или волны, которыми мастерски управляли маги. Нулефер даже завидовала, а смогла бы она превратить воду в руку или ногу, если, не дай боги… Песочными пальцами Тивай взял нож, отрезал ломоть ветчины и положил на кусок хлеба.       — Признавайся, Аахен, ветчина дрянная.       — Ты вкус также потерял, — усмехнулся Аахен. — Ветчина свежая, с фермы моего отца. Дофиран одобряет.       Рыжий пустоглаз жадно отрывал из рук Аахена куски мяса, за его спиной толпились три пустоглаза, ещё троих кормила Нулефер орехами пинии. Звери кричали и ворчали, распугивая чаек и человеческих гуляк: пляж опустел, когда пришли Нулефер, Аахен и Тивай в компании пустоглазов.       Тивай протянул бутерброд, старый Хелез заглотил булку прямо с рукой. А потом стал кашлять, когда почувствовал во рту мерзкий вкус песка.       — Даже не старайся, — сказал Аахен. — Они едят только из наших рук.       Тенкунцы старались приучить пустоглазов. Их старания были тщетными. Животные лишь сбавили агрессивность, дружелюбно вели себя с людьми, но держались на расстоянии. В свою стаю они подпускали только Нулефер, абадонку в прошлом, и Аахена, избранного их кумрафетом. Все остальные люди были где-то между друзьями и врагами. Аахен каждый день приходил к пустоглазам и общался с ними, в редкие дни, когда их превращали в людей (разумеется, по заранее данному согласию абадон) разговаривал на различные темы. Про войну в Санпаве абадоны усердно хранили молчание. Аахен хоть и стал для них другом, почитался как старейшина их кумрафета, но ему не объясняли напутственные слова Онисея, сказанные на незнакомом для вечных людей языке. Зато абадоны всякий раз расспрашивали Аахена и Нулефер про состояние дел на войне, про судьбу их соплеменников и про остров. Пока старейшины не планировали новые вылазки на Абадонию, нужно было разобраться с выборами и с Санпавской войной. А вот раскол между Онисеем и Мегуной, похоже, не сильно удивил абадон. «Чью сторону вы примите?» — спросила их Нулефер. Абадоны пошептались на неизвестном языке и ответили: «Мы заточены в Тенкуни. Наша сторона — наблюдение и ожидание».       Из Зенрута приходили слухи, что военные ставят на абадонах опыты. Нулефер и Аахен тоже совместно с тенкунскими учёными проводили эксперименты, но совсем незначительные. Тенкунские абадоны не горели желанием становится подопытными кроликами. Они как будто ждут команду, руководства, казалось Нулефер и Аахену. Лишённые кумрафета и его ближайших вассалов, абадоны не знали, как дальше действовать, и просто отдыхали в Тенкуни. Стоило военным магам к ним приблизиться, чтобы провести эксперимент или поговорить насчёт дальнейших войн, то пустоглазы щетинились, абадоны заявлялитри месяц, что не хотят сегодня разговоров. Они ждут, когда привезут их товарищей и отправят домой. «Забирай их. Гуляй с ними, где хочешь!» — однажды резко закричал Гуран и оставил абадон на попечение Аахена.       Кто бы сомневался в решении Гурана…       — Отец хоть что-то вам говорит, что будет он делать с абадонами? Как он их вызволит из Зенрута и Камерута? — хмуро спросил Аахен Тивая, выпив медовый чай, приготовленный Нулефер.       — Глава Магического Братства тоже переживает об их судьбе, Аахен. Однако их жизни находятся в руках старейшин. Твой отец работает нашим будущим, поверь.       — Плохо вижу. Возглавив Братство, отец не появляется дома, а всё где-то путешествует, проводит собрания магов и разговаривает с манаровскими полководцами. За три месяца у него была одна встреча со старейшинами! И то инаугурационная, когда Братство объявило его своим главой! Отец положил на абадон большой болт. Руками Онисея убрал неугодного противника и теперь развлекается в Братстве.       Аахен обнял и поцеловал в затылок Нулефер. Она тоже помнила, как старательно Леокурт выжидал гнева Онисея и держал при себя Аахена, дабы кумрафет вдоволь позверствовал, оставшись один в плену у тенкунцев. В тот день в стране царила паника. Она видела по стеклу летящий труп Видонома из окна. Её мама пришла в ужас, испуганными глазами на Нулефер поворачивалась Лора. А Леокурт ухмылялся, словно ничему не удивляясь, верная Даития кивнула ему головой.       Братство сказало, что в течение двадцати дней изберёт нового главу. Много ходило споров, кто же им станет. И внезапно воины объявили, что их лидером отныне будет Леокурт Тверей. Ничего страшного, что он мыслечтец. Леокурт уже полвека поддерживал Братство, вкладывался в него деньгами и людьми, знал каждого члена Братства лично, в далёкой молодости сам был воином. Маги видели, что с Леокуртом во главе, их Магическое Братство продолжить жить и процветать. Для Аахена стала неожиданностью новая служба отца. Придя в себя, он быстро понадеялся, что теперь есть кому позаботиться о несчастных абадонах, но отец погрузился в свои магические тайные дела и забыл про сына.       На следующий день, за четыре дней до Нового года взял себе выходной и собрался за ужином с родными и с новыми домочадцами — Ханной и Нулефер, что теперь жили в его особняке. Взрослые шептались над ласками Нулефер и Аахена, Лора посмеивалась и подшучивала над ними. Между делом Даития промолвила, что Ханне и Нулефер пора получать тенкунское гражданство. «Мы можем облегчить этот процесс, — добавил Леокурт. — Нулефер, вступай в Братство магии. Ты хороший маг. Воины тебя полюбили. Станешь членом Братства и зенрутские преступления снимутся с тебя для Тенкуни». На следующий день Тивай Милгус и парочка знакомых магов, которых встретила Нулефер на площади, тоже предложили ей вступить в Братство. Нулефер помотала головой. Нет. Она не хочет быть наёмником на чужом пиру, собранном на костях. С неё хватит Кровавого общества, в которое тоже вступила за несколько дней до нового года. Вслух же она сказала: «С моей точки зрения, дурной тон менять клуб единомышленников каждый год». Боги, с ужасом думала потом Нулефер, прошёл год с того дня, как она присоединилась к Кровавому обществу! Освободители мечтали отметить этот праздник новыми взрывами и нападениями.       Знакомые воины рассказывали Нулефер, что их товарищи видели Тимера и Карла в Санпаве. Что те двое делали там — воины не интересовались. Их наняли защищать чужую землю от Камерута, местные преступники их волнуют не больше и не меньше, чем супружеская измена в семье кабатчика, у которого выпили вина. Нулефер скучала по друзьям, иногда она вспоминала их сплочённость, их единство, основанное на общей вере в победу и на вере в избранность Тимера. С Зенрута приходили только ужасные новости. Захваченных освободителей, благодаря предательству Тенрика, приговорили к казни. Нулефер боялась рассказывать о своих чувствах даже Аахену. Вдруг не поймёт, хоть и говорит, что понимает её всей душой. Ей было жалко Робба, Грега, Дермота, Клейта, Майкла, Стьюи и Тэда как родственников. Они не могут надеяться на чудесное спасение, которое получил Тобиан. Они — изгои общества.       Перед возвращением в Зенрут, прощаясь, брат Уилл быстро передал ей услышанный рассказ Урсулы. Та и подтвердила, когда Нулефер пришла к ней в гости. Вскоре и Аахен узнал зенрутскую тайну про Тобиана. Тяжело что-то скрывать, живя в семье мыслечтецов.       — Тивай, что может подвигнуть тенкунского мага рассказать чужому человеку секрет, который связан с другой страной? Например, маг узнал этот секрет, используя свои магические способности, — осторожно спросила Нулефер, когда она сворачивала пледы и собирала в мешки остатки пляжного завтрака.       — Подлость души. Но такие типы редко встречаются. Они знают наказание. Тенкуни не прощает измены. Авторитет нашей страны строится на честности. Кто же будет покупать у Тенкуни людей, если те начнут болтать как базарные бабы? Маг зарабатывает, сохраняя чужие тайны. Конечно, если маг приедет в манаровскую страну и увидит случайно, как карманник потихоньку забирает мелочь из чужого пальто, он скажет хозяину пальто: «глянь на руку в твоём кармане». Но если ему станет известно об этой кражи с помощью своих способностей, когда он будет находится на службе, а не как простой путешественник, он промолчит.       — Мои родители ничего не скажут, — произнёс Аахен. — Тенкуни получает с этого деньги. Будь спокойна.       — Почему Тенкуни так уверена в честности своих магов? Вот заплатил манар из Зенрута за зелье превращения, дал денег проходящему, чтобы тот забрал его с места преступления, попросил за плату обеспечить его зельями боевой магией или зарядить винамиатис, а маг честно отдаст налог Тенкуни. Я даже и не видела, чтобы какой-нибудь маг оставлял заработанное себе. Зенрутчане в жизни бы так не поступили.       Тивай пошевелил пальцами песочной руки.       — В жилах тенкунцев бурлит кровь, смешанная с магией. Мы ощущаем себя единым организмом, преданными своей семье, своим людям, своей стране. Тенкунец иначе воспринимает мир. Он не может предать страну. А припрятанные киопы от помощи манару это для тенкунца измена. Страна потеряла часть заработка, который могла потратить на благородное дело! Киоп это капля в море. Но море — множество капель. Каждый маг с рождения осознаёт себя полноправным членом Тенкуни и не может подвести свою страну. Наш народ немногочисленный, мы растекаемся по миру, зарабатывая на жизнь в чужих странах, поэтому должны сохранять единство даже в сотнях милях. В манаровских странах каждый сам за себя. Маг на первое место ставит Тенкуни. У нас бывают разногласия по разным вопросам, доходит до перестрелок, боёв, политических игр. Но тенкунец не забывает о своей государственности. Он может обманывать близких, воровать у друзей, убить неприятеля — это будут преступления второй степени. Самое страшное — предать Тенкуни. Если магу уж так надоедать играть по тенкунским правилам, он просто принимает гражданство другой страны и становится свободным от налогов и тайн. Но он не предаёт в тихую. Ты видела, как едины абадоны в сохранении устоев своей Абадонии. У них общее восприятие, связанное с почитанием негласных законов своего дома. В Тенкуни примерно всё также. Магия и избранность, островная ограниченность от большой земли, малочисленность закладывают в тенкунце магическую преданность Тенкуни.       Нулефер втянула в нос морской воздух. Тивай даже не полюбопытствовал, какой такой секрет хранит Нулефер. Не в правилах тенкунских воинов было узнавать чужие тайны, которые их не касаются. Аахен губами припал к её щеке.       — А я могу рассказать наш секретик Тиваю. Я могу…       — И какой же секретик? — томно спросила Нулефер, легонько шлёпнув его по затылку.       — Ночью кто-то ворует мои пирожки, которые я хочу съесть на десерт после обеда. Я вычислил тебя, воришка. Тивай, что мне с ней делать?       — Отправь в вольер к пустоглазам, — засмеялся Тивай.       Нулефер тоже улыбнулась.       — Если я хочу принять тенкунское гражданство, мне ещё много надо узнать про вас. У зенрутчан нет такой верности. Нет и скрытности. Язык зенрутчан без костей. Тивай, можно ещё спросить? Как вы так легко отправляетесь на чужие войны, на которых приходится сражаться против своих же соотечественников, порой знакомых и друзей, состоящих на службе в армии противника?       — Просто подавляем чувства и не обижаемся на противников. Каждый воин понимает, что его противник пополняет казну Тенкуни, только с другой черты фронта. Мы выходим сражаться против своих друзей без гнева или обиды. Для нас это работа — одолеть врага. После окончания войны в Тенкуни противники встречаются, обсуждают прошедшую войну и вновь они друзья. Это как двум врачам лечить людей в разных больницах, учителям преподавать в разных школах. Воины всего лишь сражаются на разных сторонах, трудясь для одной цели. Семьи убитых магов не держат зла на его убийцу, с которым их сын или брат играл в мяч и гонял голубей. Приход на войну, принятие возможной убийственной судьбы — это выбор их сына, а не его убийцы. Тяжелее всего сражаться против родных братьев, но воины учитывают этот момент и стараются попасть на одну сторону. В тенкунских семьях детей часто всегда много. Двое или четверо становятся воинами, другие в манаровских старанах принимают гражданскую службу, обрабатывая винамиатис или исцеляя людей. Последние трое-четверо детей остаются в Тенкуни. Наша система живёт уже четыреста лет. Меняется облик Тенкуни, одежда людей, но распределение сил и обязанностей примерно такое же, что было века назад. Теперь, когда на смену магам могут прийти абадоны, неизвестно, что будет с нашим Братством… Возможно, превратимся в пешки, подобных манаровским солдатам, возможно, вообще многие воины займутся винамиатисом и продажей зелий манарам. Из воинов в торгаши…       Безмятежность, которой наслаждались друзья, прервал крик винамиатиса. Тивай пробудил свой камень.       — Да. Хорошо. Нулефер и Аахен со мной. Пустоглазов тоже взять? Понял. Скоро приедем в Братский дом.       Он отключил винамиатис.       — Тверей собирает Братство. Вы тоже приглашены. Захватите пустоглазов.       — Собрание? — нахмурился Аахен. — Мы зачем нужны моему отцу?       — Ты же хотел решить вопрос с абадонами. Вот и узнаешь, что приготовил твой отец.       За пределами пляжа Нулефер остановила два дилижанса. В одном разместились она, Тивай и три пустоглаза, в другой сел Аахен с четырьмя пустоглазами и на пол поставил коляску Тивая. Рассаживаясь по каретам, Нулефер и Аахен чмокнулись в щёки, будто прощаясь.       — Помнишь, как мы познакомились? — спросил он. — Я прокатил тебя на катафалке.       — И толкнул меня в ящики с помидорами. Помню, мой дорогой. Вот и живём теперь, прыгая с трупов на грязь, с грязи на трупы. Всё равно я люблю тебя.       Братский дом был через квартал от Броциля. Тёмно-серый дворец, похожий на выступающую скалу. Он был выстроен четыреста лет назад из горного камня одними лишь магами. Двери поднимались над головой, окна во дворце крохотные, будто сделанные для мух. Братский дом отбрасывал чёрную тень на ближайшие постройки. Стоя возле него, человек не замечал солнца, который скрывал пик дворца. Мало кто хотел селится возле ужасного сооружения, ближайшие постройки были складскими помещениями, оружейными и заводами. Место, скрывающее в себя тьму, так можно было окрестить Братский дом.       Песчаные рука и нога Тивая не исчезли, когда он вошёл в дом. Здесь не было магических замков, зато вдоволь было поглощающих звуки винамиатисов. Тивай провёл друзей в дальний зал, в котором уже все собрались. Леокурт Тверей во главе круглого стола и пятьдесят сильнейших воинов, занимающие главные должности в Братстве. Напротив Леокурта пустовало три места. «Для нас», — поняла Нулефер.       — Старейшина абадон, рад, что ты теперь с нами, — улыбнулся Леокурт.       — Здравствуйте, глава Братства, — сказал Аахен. — По какому торжественному событию пригласили нас? Абадоны возвращаются на остров?       — Нет. Это бремя я оставлю старейшине абадон. Ты хочешь их избавить от войны?       — Ближе к делу, отец. Что ты задумал?       Леокурт перевёл взгляд с сына на воинов.       — День, когда абадоны вступят в бой, близится. Победитель в войне определится тем же днём. Его абадоны уничтожат себе подобных, потом пойдут на армию противника. Не избежит смерти ни манар, ни наш маг. Покойный Видоном отправил в манаровские страны бомбу замедленного действия, которая затронет и магов. Он продал самое устрашающее оружие соседям. Наступил день, когда манары благодаря абадонам стали сильнее магов. Братству магии грозит забвение, маги опущены до уровня простых солдат. Наши соотечественники унижены абадонами. После смерти первейшего все девять старейшин поддержали волю Видонома. Они предали Магическое Братство.       По залу прокатился глухой разгневанный рокот.       — Братство отказывается выполнять преступную волю старейшин, — грозно заявил тенкунский воин Накиг. — Шестого герматены будут выборы первейшего. Мы должны избавить граждан Тенкуни от нечестных и подлых избранников, которые будут править ещё десять или тридцать лет, переживая нас.       — Вы устраиваете переворот?! — закричав, не выдержала Нулефер.       — Нет, — сказал Тивай. — Устанавливаем законность в совете. Братство не будет свергать старейшин, если они осознают свои ошибки и примут наши условия.       — Отец, почему ты только сейчас рассказываешь мне об этом? — возник Аахен.       — Общаясь с абадонами под пристальным вниманием Гурана, старейшин и благосклонных к ним воинов, ты был у них на виду. Твои мысли и желания тоже оставались открытыми, — втолковал ему отец. — У тебя другая роль: за эти месяцы ещё больше сдружиться с пустоглазами. Ты их старейшина, ты наместник кумрафета. Твоё дело вести абадон за собой, а не воевать с людьми. Теперь ты знаешь задачи Братства, я прошу тебя дать Братству в помощь абадон. И да, повоевать с людьми.       — Я должен натравить на старейшин абадон? — испугался Аахен.       — Если только нас попытаются остановить. В Броциле будут замки, мы вооружимся манаровским оружием. Но нам нужны пустоглазы. Пока хватит сил пустоглазов, в абадон не будем их превращать.       «Зачем Леокурт и меня позвал?» — задумалась Нулефер.       — А мне что делать? Могу ли я пойти с вами? — спросила она.       — Как хочешь. Я попросил Тивая привести тебя на собрание, чтобы Аахен потом не болтал с тобой о заговоре Братства. Ты вольна делать, что хочешь. Дороги ли тебе абадоны? Хочешь ли их спасти от войны? Или тебе дороже твой Зенрут, для которого шанс победить в войне, зависит только от абадон?       Нулефер, не задумываясь, ответила:       — Победа Зенрута в войне не заставит рабство исчезнуть. Поражение тоже не изменит положение людей. А я сражалась за свободу людей, хоть и принесла не свободу, а горе и разруху… Мне всё равно, кто будет победителем, я хочу, чтобы эта война закончилась как можно скорее. Хочу, чтобы не было смертей, горя, разлук, чтобы на глазах у людей не убивали их близких. Но я не способна прекратить войну между тремя государствами. Я никто в битве чужих интересов Зенрута, Камерута и Иширута. Теперь мой дом в Тенкуни, но мой настоящий дом на острове Абадония. Я родилась абадоной, я… не оставлю их       — Они не закончат войну, пока не схлестнутся в битве, — сказал знакомый со «Встрече» снежный маг Метинас. — Мы поставим на колени старейшин. Но для абадон наша воля ничтожна.       Нулефер коротко кивнула.       — Я поняла, что Братству нужно вернуть утраченные из-за абадон позиции. Мы с Аахеном хотим, чтобы подобная история больше не повторилась.       — Мы тоже не желаем абадонам рабской унизительной участи, — буркнул водный маг Осюрмат. — Мы их видели гордыми людьми на острове, они делились с нами знаниями и воспоминаниями. Мои друзья умерли в Чёрном океане. Я думал, тенкунцы построят великую дружбу с абадонами, они станут нашими помощниками. Ради славного будущего Тенкуни можно было умереть в океане. Но абадоны показали магам своё место — сидеть ниже стола и не показывать носа, когда они будут воевать там, где захотят. Их место на острове, наше — в мире. Мы не ожидали, что они поставят нас на колени. Я признаю превосходство абадон. Я уважаю их. Они заслужили права владеть своим островом, и я хочу вернуть им свободу. Они же пусть оставят меня и других воинов наверху пищевой цепочки.       Леокурт постучал пальцами по столу.       — Завтра намечается собрание старейшин. Будут обсуждать новые налоги на зерно и табак. Мы подойдём к их дверям через пятнадцать минут после начала их собрания. Пока мы будем беседовать со старейшинами, малерз Ятодан расскажет журналистам и зеркалодержателям про преступления старейшин, подготовит их к новому репортажу и выведет из дворца, чтобы никто не пострадал.       — Я, Калвен, Роногур и Пипро обеспечим вход во дворец, — сказал воздуховик Охок.       — Кто поставит винамиатисы на дворец? — вмешалась Нулефер.       — Бдящие оруженосцы. А я обеспечу выполнение приказа, — объяснил огневик Йенд.       «Тверей привлёк орден оруженосцев! Они всегда служили совету старейшин, — поразилась Нулефер. — Но их настоящим хозяином все эти годы был Леокурт Тверей».       — Мне запастись оружием? — спросил Аахен.       — Нет, сын. Ты старейшина, ты человек мира. Ты идёшь спасать друзей, имея при себе только одно оружие — голос. Пустоглазы, Нулефер и Милгус будут твоими телохранителями.       По глазам Аахена Нулефер прочитала, что он готов взяться за ружьё. Совещание продлилось ещё два часа. Обсуждали позиции воинов, места для спрятанных винамиатисов-замков. Нулефер и Аахен показывали воинам своё умение просить пустоглазов о помощи, о нападении. Воины разошлись мирно и тихо, не вызывая лишних взглядов. Едва они покинули многометровые двери дома, сразу замолкли. Кто-то уселся в карету, кто-то отправился домой пешком, кто-то полетел, а два воина побежали на рынок за хлебом и мясом на ужин. Аахен пошёл провожать пустоглазов до их нового дома, который был на территории Броциля. Нулефер вызвалась помочь Тиваю добраться до дома. Он уже устал от песочных частей тел и сел в инвалидную коляску.       Тивай жил скромно и одиноко. Его квартира находилась на последнем этаже пятиэтажного дома. Мелкая тесная каморка. Но Тиваю на жизнь хватало. Как он говорил, было бы где спать и есть. «Куда он девает заработанные с войн деньги?» — ужаснулась Нулефер. Тивай ответил, что вкладывает их обратно в Братство и отдаёт своим многочисленным братьям, сёстрам и племянникам, которые живут в Тенкуни.       — Мне не нужны деньги. Я живу для войны. Жил раньше… — забрался он на старую кровать. — Как бы я хотел вернуться на остров! Согласился бы пожить даже в одиночестве как Юрсан Хакен. Я ушёл из рядов Братства, считаюсь ветераном. Больше бы не воевал, но Видоном насильно увёз меня с острова, а старейшины запретили новые экспедиции. Они перешли мне дорогу. Вы с Аахеном сюсюкаетесь с абадонами, воины восстанавливают утраченное величие. А я хочу вернуться на остров. И вернуться другом абадон. Если я приплыву сейчас, пустоглазы меня сожрут, не простив похищенных друзей.       Громко забил церковный барабан. В квартире Тивая слышимость была прекрасная — храм стоял перед его окном. Казалось, до барабана на крыше можно дотянуться рукой. Человеческой рукой, правда, трудновато было залезть на храм. Но у Нулефер была вода.       — Посмотрим чердак храма? — предложила она.       Нулефер с помощью воды, Тивай с помощью песка забрались на чердак. Было пыльно, запустело. Давно никто не наводил порядок. Одинокой грудой лежал храмовый мусор в углу. Нулефер пошарила в церковной утвари и достала миниатюрную статуэтку богини Андорины.       — Не только чужие пирожки воруешь. Как не стыдно! — запричитал со смехом Тивай.       — Дарю тебе, — сказала Нулефер и тут же скромно себя поправила. — Статуэтка лежит всеми забытая. Это не воровство. Бери, пригодится.       Тивай повертел в руке статуэтку. Андорина направляла сложенные ладошки вверх, уголки её губ словно дрожали в маленькой улыбке. Андорину укрыла скромная ткань, глаза широко открыты, зрачки смеются, заливаются искрящимся смехом. Что-то не так! В серых мраморных глазах можно разглядеть и тоску. Смотря с какого угла взглянуть на статуэтку… Печаль исказила крохотное морщинистое лицо Андорины. Смех сквозь слёзы. Как можно радоваться и быть одновременно печальной?       — Ты знаком с историей наших богов?       — Поверхностно, — признался Тивай. — Я никогда не был религиозен и не интересовался богами, в голове сохранились какие-то отрывки из школьного чтения Жития. Тяжело сохранять веру в одних богов, когда жизнь бросает тебя из страны в страну, где иные представления о вере и создании мира. Сколько себя помню, я надеялся только на свои силы.       — А я никогда не забывала про богов и перечитывала до дыр Житие. В нём я искала истоки своего происхождения. А нашла… Только сейчас я стала понимать, о чём история Андорины, — на глазах у Нулефер выступили слёзы. — Она не про происхождение человечества.       — Расскажи мне богов. Как они жили до Исхода, почему ушли на Землю.       Нулефер медленно села на подоконник, обхватила руками статуэтку Андорины и прижала лицо богини к своей голове.       — Первыми были Создатели. Никто не знал, как они появились, кто их создал. Возможно, Создатель и Создательница существовали вечно. Неизвестно, сколько долго продолжалась их одинокая жизнь. Однажды Создатели захотели себе детей. И сотворили двенадцать богов. Андорину, Страла, Кислора, Калеба…       — Не перечисляй, — перебил Тивай, сидящий на грязном полу. — Имена всех богов я знаю. Вроде бы…       — После детей Создатели сотворили демонов, чтобы те помогали их детям, служили, были преданы, исполняли приказы. Боги жили в райских садах Матери Создательницы, купались в тёплых озёрах, ели сочные плоды, днями напролёт наслаждались изумительной красотой. Иногда Отец и Мать брали их на Землю, которая была для богов театром. Создатель придумывал различных тварей, и его Сыновья и Дочери любовались их жизнью. А демоны всё это время раболепно служили своим богам: приносили им еду, наливали вино, шили платья, исполняли всевозможные поручения.       — Вот не понимаю, — сказал Тивай, — почему боги нуждались в еде, одежде и крове? Они должны быть независимы от внешней среды и физиологических потребностей. Они же всемогущи, а без еды обойтись не могут.       — Нет, Боги могли жить без еды и питья. Но им нравилось ощущать вкус еды, ещё они любили красиво одеваться и щеголять в нарядах.       — Продолжай рассказывать. Красивое начало легенды.       — Андорина, первая Дочь Создателей, была самой любопытной, самой подвижной и чаще Братьев и Сестёр требовала помощи демонов. Отец приставил к ней отдельного демона. Он не имел имени, как и все в его роде. Безымянный, таким словом он сохранился в предании. День и ночь демон сопровождал свою богиню. Андорина наблюдала за Безымянным и у неё зарождались вопросы. «Почему одни творения моих Отца и Матери я называю Братьями и Сёстрами, а другие рабами? Почему демоны должны служить нам? Они же дети наших Родителей! Они наши братья и сёстры! Они не отличимы от нас!»       — Демоны были уродами.       — Нет! — быстро возразила Нулефер. — Демоны имели ту же плоть и тот же лик, что и боги. Церковники стали изображать их страшными чудовищами с рогами, копытами и огненными хвостами. В воспоминаниях Андорины говорится, что демоны похожи на богов. Андорина не видела в демонах ни телесной, ни духовной разницы. Она пыталась их полюбить, как своих Братьев. Но к Безымянному у неё рождалась другая любовь, которую Андорина никак не могла объяснить. Она любила его, но не как брата, не как отца. Эта любовь была выше, могущественнее, загадочнее, была сильнее, чем к родителям, братьям и сёстрам вместе взятым. Любовь очаровывала Андорину и мучала, когда богиня задумывалась над положением Безымянного. Безымянный и другие демоны увидели в Андорине свою заступницу и попросили её освободить их. Андорина явилась к Создателю на Землю, когда тот наслаждался своим театром и придумывал новые законы для земных неразумных тварей. Она рассказала Отцу про их взаимную с Безымянным необъяснимую любовь, умоляла дать демонам свободу, пополнить ими ряды своих братьев. Создатель был непреклонен. «Демоны должны быть нашими слугами, иначе как мы сможем царствовать во Вселенной? Как мы сможем создавать новые жизни? Кем мы станем, если поравняемся с низшими тварями?». Но Создателя тронули горькие слёзы любимой Дочери, и он сказал: «Я избавлю тебя от страданий. Ты забудешь своего демона. Он исчезнет. Ты станешь свободной». Андорина не могла потерять Безымянного. Она схватила с земли клинок, которым Создатель вырезал из дерева птиц, и вонзила в сердце Отца.       — Как можно было убить бессмертного бога? — опешил Тивай.       — Боги были смертны. Они не задумывались о смерти, потому что им не страшен был голод или болезни, старости не существовало, а убивать их никто не хотел. Родители и дети жили в любви и гармонии, демоны даже не осознавали, что они могут пойти против воли своих богов. Андорина вторая после своего Отца задумалась отнять чужую жизнь. И стала первой, кто на это решился. Создатель умер. Демоны восприняли убийство Создателя как знак, как наставление, что им делать. Богов надо убить и занять их место! С того момента, как на Земле был убит Создатель своей любимой Дочерью, началась война богов и демонов. Полем битвы стала Земля. Театр развлечений Создателя превратился в военный театр. Боги и демоны бились насмерть. Боги создавали себе в помощники ангелов, фей, драконов, демоны — ужасных чудищ и змей. Предводитель демонов избрал себе имя Дьявол, что означало «отступник». Андорина и Безымянный пытались остановить войну, призывали к миру, но Боги не слышали Сестру, демоны не верили Брату. А Создательница тем временем лежала возле праха своего мужа и лила жгучие слёзы. Её любовь была настолько велика, настолько сильно она хотела заново увидеть Создателя, что произошло чудо. Создательница пересилила смерть, её муж восстал. Её переполняла любовь к несчастным воюющим Сыновьям и Дочерям, его — гнев из-за ужасной дерзости демонов. Объятые новой силой, обретшие бессмертие, Создатели явились на поле битвы и остановили войну. К несчастью, Дьявол успел собрать кучку выживших демонов и исчезнуть в запретном от Создателей измерении.       Когда война закончилась, Андорина и Безымянный рухнули перед Создателями на колени.       «Убейте нас, Отец и Мать! Мы начали войну. Мы создали грех!». Создатель был готов простить Дочь и принять обратно её в небесные сады. И ради любимой Дочери согласился признать Безымянного своим сыном и дать ему имя. Но Андорина и Безымянный не хотели прощения.        «Я не убью тебя, Андорина», — повторял печальный отец.       «Тогда отправь нас в изгнание на Землю. Мы не коснёмся твоих владений».       «На Земле жестокие законы, жизнь там невыносима для такого нежного существа как ты, Дочь. Я переусердствовал, создавая Землю. Нет на ней места для чистого святого создания».       «Даже Земля не смоет с меня грязь», — ответила Андорина.       И Создатель сослал их на Землю. Едва приняли Андорина и Безымянный этот мир, как свой родной, их тела подчинились новым законам. Сей миг они стали младенцами, вынужденными расти, взрослеть и умирать.       «Только попроси, я верну тебя обратно и сделаю бессмертной, — покорно сказал Отец. — Но ты останешься в том теле, в котором примешь бессмертие».       Андорина и Безымянный росли в степях, в джунглях, в лесах, игрались в пустыне. Их вскармливали дикие звери, птицы сооружали для них гнёзда, гусеницы-шелкопряды шили одежду. С небес за детьми зорко следили Создатель и Создательница и уберегали от ненастий. Земная природа крепко проникла в Андорину и Безымянного. Когда пришло время, Андорина родила детей. В первых людях текла кровь богини и демона, она до сих пор течёт во всех нас. Нашими творцами являются не только боги. Им ещё был и демон. Демон стал отцом для первого поколения человечества.       Дьявол не дремал. Он узнал о рождении новых существ и увидел их слабую природу. Люди не обладали силой богов, их тела имели изъяны, души были слабы. Дьявол понял, кого он сможет подчинить. Боги тоже видели опасность для людей. «Отец, Мать, мы должны их спасти. Мы будем воевать с демонами, пока всех не убьём. Отпустите нас на Землю». Состоялся великий Исход богов. На Земле они стали беспомощными младенцами. Андорина и Безымянный ухаживали за ними как за родными сынами и дочерями. Андорина была матерью богам, демон Безымянный — их отцом. Создатели оставили за детьми право вернуться назад. И первым им воспользовался Морон. Он не хотел взрослеть, мечтал навсегда остаться беспечным малюткой, живущим в мире грёз, вдали от бед и горя. Так он стал богом мечты и снов. А ещё и смерти. Милый карапузик Морон считается детским богом, детишки всегда молятся ему, просят подарки в Новый год. Но он и бог смерти, нежно несущий человеку спокойный сон и сказочные сны на вечную загробную жизнь. Потом отказалась терять детство Ино, трудолюбивая Герматена полюбила юность.       Тивай, — вздохнула Нулефер, — ещё одно большое заблуждение, что человечество сотворили все двенадцать богов. Нашими предками были всего-то семь богов: Андорина, Страл, Кислор, Калеб, Айрин, Таниса и Хас. Лореамо творил музыку, картины и скульптуры, людей не успел создать. Никиниас и Фания забылись в наслаждении от красоты своих тел. Только старшие семь богов рожали людей от отпрысков Андорины и Безымянного, образуя народы. Жизнь богов длилась дольше нашей. Один их год был как наши десять. Боги жили тысячу лет, медленно старея. Наконец, и Страл, который овладел Землёй, осознал, что готов предаться вечности.       Братья и Сёстры просили Андорину принять бессмертие и избавиться от дряхлого немощного тела.       «Как я брошу своё творение, своих любимых людей?» — отвечала им Андорина.       «Ты будешь приглядывать за ними, как Отец и Мать смотрели за тобой в детстве. Мы, бессмертные, навечно остаёмся защитниками людей. А ты, если изберёшь смерть, то покинешь их навсегда. Даже Таниса отпустила свою великую огромную семью».       «От кого я, бессмертная, буду защищать людей? Опять заставите воевать с Дьяволом? Я остаюсь со своими людьми, разделю их участь. Какой родитель забирает себе лучшие плоды, а детей отдаёт остатки? Я — их жизнь. Я подарила им любовь. И я не умру, ибо моя любовь бессмертна».       Как могла Андорина променять своё творение на завораживающие небеса? Как могла возвыситься над ними? Она до последнего мгновения своей жизни оставалась верной спутницей и хранительницей человеческого рода и не забывала про каждое создание Земли, помня молочных родителей — волков, львов, ланей и куниц, помня воронов и лебедей, строителей её первых домашних очагов. Калеб направлял людей на дорогу, которую считал правильной, Хаш судил, Андорина наделяла любовью. Её дыхание — единственное, чего боялся Дьявол.       Андорина умерла. В тот день скорбели все: и люди, и звери, и боги, и демоны, вспоминая давно забытую доброту и любовь Дочери их жестоких господ. Создатели приняли душу Андорины в Небесные сады, где и поныне она живёт. Не как богиня, а как простая смертная, заслужившая за свою добродетель душевный покой. Но её любовь оказалась выше смерти. Она по-прежнему питает человечество. Если Житие не лжёт, в час, когда последний человек потеряет любовь, наступит конец времён.       Тивай забрал у Нулефер фигурку Андорины, всмотрелся в доброе лицо богини и тревожно спросил:       — Что стало с демоном? С Безымянным. Я про него никогда не слышал. Ни правым, ни левым ухом.       — Он умер за день до смерти жены. Да, про него Житие немногословно. Так пожелал Безымянный. «Я хочу стать простым человеком. Не пишите про меня книги, я не достоин славы», — говорил он потомкам. Безымянный взял себе какое-то имя, когда стал жить с Андориной на Земле. Но его имя история умалчивает. Безымянный не хотел, чтобы даже его имя создавало разговоры. Об его имени знали лишь Андорина и первые люди. В более поздних сказах Жития написано, что Безымянный всегда разрывался под тяжестью своей демонической природы. Он хотел быть человеком: ни богом, ни демоном, кем-то средним между ними. Плохо, что ты не слышал про Безымянного. В Тенкуни богословы его образ хорошо изучают. Поговаривают даже, что богом любви был Безымянный, а Андорину правильнее называть богиней покаяния. В Зенруте Безымянного не любят. Он напоминает церковникам и политикам о рабах, которые тоже имеют чувства, которые могут любить так же сильно, как Дочь самих Создателей. Андорина и Безымянный были частью одного целого. В Зенруте мне вообще не часто рассказывали про Андорину, — сказала Нулефер и в её глазах заиграл ужас. — Я знала её историю под названием «Война богов и демонов», хотя называется она в Тенкуни «Спасение и плач». Из зенрутского Жития вычеркнуты последние предсмертные слова Андорины. Я нашла их высеченными на стене в Руте! — воскликнула Нулефер и на её лбе прорезалась глубокая складка. — Андорина верила, что боги и демоны однажды снова станут братьями и сёстрами. Умирая, она просила прощение перед демонами, что вместо помощи подвела их. Усопшие души Андорины и Безымянного по сей день борются за сердца демонов.       Тивай прискакал на одной ноге к окну. Ветерок обвеял его лицо, культя руки ощутила прохладу весны.       — И всё же не понимаю, почему Андорина выбрала смерть в глубокой старости? Почему отказалась от молодости?       — Что ты представляешь, когда слышишь любовь? — тихо спросила Нулефер.       — М-м… Двух целующихся влюблённых.       — Это одна из разновидностей любви. Молодой человек полуслеп, он не знает, что такое «любить детей», что такое «любить внуков». Любовь к родителям. Любовь к сыновьям и дочерям. Любовь к друзьям. Любовь к врагу. Любовь к соседу. К чужестранцу. Любовь к зверю и к птице. Любовь к правителю. К поданному. К спасителю. К предателю. Любовь многогранна. Всю её молодая Андорина не могла познать. Перед пожилой Андориной сменялись поколения, столетия, её разум менялся и учился понимать всех людей. Она умерла, набрав житейского опыта и мудрости, которые, наверное, не снились даже Айрин, поглотившей знания о всей Вселенной.       Голосом Аахена закричал винамиатис, который Нулефер положила на подоконник.       — Нулефер, ты скоро? Я тебя жду!       Нулефер замешкалась. Тивай допрыгал до камня и прервал крик Аахена на полуслове, пробудив и тут же усыпив камень.       — О чём, по-твоему, сказы про Андорину?       — Мне говорили, что сказы про Андорину являются лишь частью главы про Дьявола, пошедшего войною на богов. Это не так. Первую историю в мире творила Андорина. И она не о злодеяниях демонов. Зло создали не демоны, оно существовало ещё раньше. Зло живёт в нас, как жило в Андорине, в Создателях. Только мы несём вину за брошенный в другого камень. Не демоны, нас околдовавшие, не боги, играющие с нами, а только мы. История Андорины про непоправимую ошибку богини, наделённую человеческой душой. Её история о сострадании. Это крик, обращённый к людям остановить раздоры и заглушить ненависть, пока брат, идя на брата, и дитя на родителя не превратят всё сущее в прах.       Возвращаясь в квартиру, Нулефер и Тивай заглянули на прощание в окно. Забытый винамиатис, связывающий с Аахеном, снова пробудился. Камень лежал возле статуэток богов, издали казалось, что светятся и искрятся солнечно-жёлтым светом глаза Андорины, устремлённые за окно, на толпу беспечных, неугомонных, вздорных, но столь дорогих и любимых людей.

***

      Полуденное солнце светило над израненным Броцилем. Дворец восстанавливали, вовсю шли строительные и реконструкционные работы. Старейшины вернулись в Броциль через две шестицы и заседали в западном дальнем крыле. Как бы показывая абадонам, что тенкунцы не сломлены, не запуганы. Строительный шум был на руку заговорщикам, он отвлекал старейшин и политиков от подъезжающих и подлетающих ко дворцу карет. У дверей западного крыла крутился Аахен, играясь с семью пустоглазами. Он пришёл самым первым, ещё с утра, якобы проведать пушистых товарищей.       Нулефер вышла из одной кареты с Леокуртом, в соседней карете сидели Тивай и главенствующий бдящий оруженосец Алистер Вилрок. Молча, все воины покинули свои кареты и, поравнявшись, пошагали на Броциль. Аахен с пустоглазами присоединился к ним, вынырнув из-за строительных лесов.       — Назад! Это как понимать?! — закричал охранник, увидев, надвигающуюся на дворец толпу.       Тивай, сидя на инвалидной коляске, взмахом руки скрутил охранников. Пески стиснули противников, подоспел проходящий маг и перебросил охрану в штаб оруженосцев. Через полминуты, когда они вошли в Броциль, Нулефер перестала ощущать воду. Замки поставлены. Если случится страшное, у неё есть только револьвер в кобуре и пустоглазы. Пустоглазы тоже чувствовали неладное, настроение Нулефер и Аахена передавалось им. Ощетинившись, они рычали и сопели.       — Спокойно. Идите смирно, — говорила Нулефер, когда они приходили мимо броцильских служащих.       На платье был пришит значок в виде голубой капли. Её способности признала Тенкуни и в сей миг они служат людям — говорил голубой значок. Аахен и Тивай тоже прикрепили на одежду значки: зелёный росток и песочные часы.       Всех охранников и посторонних магов Леокурт и Вилрок немедленно приказывали арестовывать, если те пытались им помешать. Накиг и Йенд отворили дверь зала старейшин. За столом сидели все девять и бурно обсуждали налог. На их лицах отразилось недоумение, к которому быстро прибавился страх, когда они увидели стоящую у дверей толпу воинов, оруженосцев и пустоглазов.       — Вы обвиняетесь в нарушении прав тенкунского человека! — провозгласил Алистер Вилрок. — Оставайтесь на местах, любая попытка противодействовать закону обернётся дальнейшим задержанием!       — Тверей, ты? — рассердилась Гэберли Акко. — Затеял переворот? Да как ты смел нарушить закон!       Леокурт скрестил руки.       — Не я — вы извращаете тенкунские законы, которые неизменно существуют веками. Вы на самом высоком уровне нарушили права и свободу тенкунских жителей.       — Из ума выжили, Тверей! — рявкнул Торфур. — Совет старейшин чтит права тенкунских людей!       — Вы насильно увезли абадон с их родного дома. Поработили их, заставили воевать. Продали другим странам. Рабство, торговля людьми, насильственное удержание людей против их воли запрещены в Тенкуни. Вступая в совет старейшин, каждый из вас приносил клятву соблюдать законы Тенкуни и уважать каждого человека. Вы совершили преступление против своего государства.       — Какие же они люди? — настойчиво спросил Адрик Фомбил.       Почувствовав на себе дурной взгляд, пустоглазы забили кулаками по полу. Нулефер встала перед ними, чтобы не допустить кровопролития. Ещё рано. Леокурт продолжал:       — Такие же, как вы, Фомбил. Даже если абадона становился бы человеком на секунду в году, этой секунды достаточно, чтобы признать в нём человека. И тенкунца. Абадония входит в состав Тенкуни, его жители — граждане Тенкуни. Совет старейшин, вы торговали людьми. Магическое Братство и орден бдящих оруженосцев требует отменить незаконные договоры и признать свою вину. В противном случае, вас арестуют и осудят. Я даю вам шанс исправить свою ошибку и искупить вину перед людьми Тенкуни и богами.       Гэберли Акко уселась на своё место.       — Так и предчувствовала, что ты попытаешься вернуться в совет старейшин. Ты стал главой Братства, чтобы свергнуть нас? — глухо спросила она.       — Мой срок закончился двенадцать лет назад, и я больше не имею права состоять в совете. Ещё раз говорю, я пришёл не свергать вас, а вернуть законность и справедливость. Братство не допустит, чтобы вы издевались над беззащитными абадонами, чтобы вы продавали их как скот маголишённым странам. Братство создавалось не только для войны, но и для защиты Тенкуни от захватчиков и тиранов. Сейчас Братство, как и орден бдящих оруженосцев, выполняет свой долг: защищает абадон.       — Не смешите! — прыснул Аверон. — Воины смотрели на абадон как на обезьян. Видоном разрешил делать с ними, что захотят, даже насиловать их женщин. Они и глазом не дрогнули.       Аахен кольнул Аверона коротким взглядом:       — Откуда вы знаете это, Аверон? Вы, значит, состояли с самого начала в преступном заговоре с Видономом? Почему вы сразу не пресекли его действия?       — Эх, — вздохнул Леокурт. — Я считал, что у вас будет меньше преступлений. Взять его!       — Взять! — распорядился Вилрок.       Воины Братства стояли неподвижно. На старейшину бросились оруженосцы, в миг схватили его и одели наручники.       — Тверей, — хрипло позвала его Акко. — Абадоны сами сделали свой выбор. Они отправились воевать по собственной воли. Разница есть в продаже пленённого человека и в продаже рвущегося сражаться воина. Тенкуни продала Камеруту и Зенруту не людей, а их силу. И после войны Камерут и Зенрут обязались возвратить абадон в Тенкуни. Само собой, если абадоны захотят вернуться. Их волю никто не ограничивал, а только спрашивали их согласия.       «Как она ловко выкручивается, — подумала Нулефер. — И она права, Онисей захотел крови и войны, он забыл про своё достоинство».       — В Камерут вы перебросили абадон до их согласия или после? — за отца ответил Аахен. — А согласие воевать с Зенрутом, когда получили? Перед тем, как усыпили их на острове? Онисей захотел отправиться в Тенкуни, чтобы в дороге, в океане, защитить меня от врагов. И чтобы чётко сказать на суше всему совету — «нет». Да, потом его планы потерпели некоторые изменения, но это не отменяет сути. Вы пленили свободных тенкунских жителей. Они вынуждены были согласится на ваши условия и условия манаровских стран. Вы не в ответе за выбор абадон. Но вы в ответе, что не дали им выбор ранее. И в ответе за будущие последствия.       — Какие же? — пробормотал Афас.       — Вы можете ручиться, что Зенрут и Камерут вернут абадон назад после войны? — Аахен прищурился на Акко. — Не попытаются ли они скрыть оставшихся в живых абадон? Вы отдали самое смертельное оружие другим странам, когда должны были защищать его на своей земле. Поднимите руки, кто уверен, что Зенрут и Камерут без обмана и лукавства вернут всех абадон.       Рука поднялась у одного Валарика Эйзака.       — В Зенруте и Камеруте от болезни уже умерло несколько абадон. Вы не смогли предугадать даже их смерти… Зато активно кое-кто пытался меня убить, когда я был на острове!       Нулефер всполошилась. Уже пахло жареным.       — Из допроса Тулона Сарция известно, — произнёс Леокурт, — что, как минимум Гэберли Акко и Улай Аверон были посвящены в умысел Видонома.       — Кто же вам рассказал?! — закричала Акко. — Сам Тулон Сарций изложил показания на блюдечке?! Я вчера интересовалась следствием, он нем как рыба! Не клевещите на меня, Тверей. Я до убийства человека никогда не опускалась.       — Вы стояли со скрещёнными руками и с молчаливым согласием. Не вы отдали приказ убить моего сына Аахена, но вы способствовали его исполнению. Вы знали правду Видонома и ничего не сделали, чтобы помешать ему. Сарций не молчит, он уже стал говорить, когда осознал, что его мысли лихорадит, и двадцать мыслечтецов подтвердили его вину. Вам намеренно дезинформировали о ходе дела. Кто будет посвящать в расследование предполагаемых соучастников?       Леокурт, Аахен и Вилрок переглянулись.       — Взять её! — скомандовал главенствующий оруженосец.       «Акко и Аверон были главными претендентами на победу в выборах, — Нулефер внимательно озаряла ухмыляющегося Леокурта. — Он не будет всех свергать старейшин. Он уберёт только неугодных и поставит своего человека. Торфура тоже арестуют?».       Акко беспощадно вырывалась из рук оруженосцев. Сил у долговязой женщины было ого-ого! Брыкаясь, она задела ногой пустоглаза Хелеза. Он разъярился и набросился на старейшину.       — Назад! — крикнула Нулефер. — Отпусти человека! Назад, Хелез! Нельзя причинять людям боль! Иди ко мне, Хелез!       Недовольно пустоглаз послушался Нулефер и отпустил застывшую от ужаса Акко. Нулефер обвела взглядом старейшин.       — Так, по-вашему, должно вести себя существо, которому дали право выбора? Абадоны только и ждут, чтобы уничтожить всех людей. И непременно сделают это, если вы не отстанете от них. Абадоны, которые остались в Тенкуни, просили вас вернуть их на остров. Всякий раз, когда обращались в друзей, спрашивали, когда приедут их друзья и вы отвезёте их домой.       — Мы их обеспечили лучшими условиями! — вырвалось у Эвы Мадгорд.       — Вы не можете знать, что лучше для абадон, пока они сами вам не скажут, — возразила Нулефер. — Абадоны отказались с вами разговаривать. Их кумрафет Онисей сделал Аахена своей правой рукой, с Аахеном и надо было начинать разговор. Вы игнорировали требования Аахена Тверея. Как вы вообще можете приближаться к абадонам, не признавая их старейшину?       Акко и Аверона уводили оруженосцы. Торфур стоял с молчаливым стиснутым ртом, зная, что следующим схватят его. Казалось, Леокурт сядет на кресло какого-нибудь изгнанного старейшины и объявит себя новым правителем Тенкуни.       — Торфур, вы клянётесь, что не повторите больше своих ошибок? — спросил он.       — Клянусь… — пробормотал Торфур, оторопев.       — Тогда Братство прощает вас. Как же поступят бдящие оруженосцы, стерегущие законность в Тенкуни на самом высшем уровне?       — Человек может быть прощён, преступление требует наказания! — воскликнул Алистер Вилрок. — Девять старейшин знали всё про планы Ваксмы Видонома. И они ему помогли. Они торговали людьми. Их судьбу решит Высокий суд. Прощение смогут получить только, если их просит народ Тенкуни, которым с недавних времён теперь считаются и абадоны.       — Мы не торговали людьми, — повторил Аладейл Альб. — Их решением было уйти на фронт к манарам.       — Тенкуни заключила с Зенрутом и Камерутом договор в той же форме, в какой продаётся оружие и товар. В этом договоре абадоны не наёмники, обладающие личностью, идущие воевать за деньги и за интерес, а немой беспомощный скот. Суд учтёт мнение абадон, но преступный договор внимательно изучит.       Оруженосцы одели наручники на руки всем оставшимся старейшинам. Кто-то ворчал, кто-то безропотно подчинился, опасаясь пустоглазов. Гагер вскрикнул Леокурту, что ещё сочтётся с ним. Он проклинал и оруженосцев, которые предали совет. Обвинений у старейшин было предостаточно. Их увели, оруженосцы покинули зал, оставив воинов одних.       «И всё-таки Тенкунский Лев убрал всех со своего пути», — поняла Нулефер.       — Что будешь делать, отец? — посмотрел на Леокурта сын.       — Буду собирать новый совет старейшин, который начнёт уважать тенкунских граждан всех видов и мастей.       «Который будет подчинятся вам», — дополнила его слова Нулефер.       — Когда вы вернёте абадон? — сказала она в полный голос.       — Мне не под силу убедить абадон поменять своё мнение, — промолвил Леокурт. — Они не боятся магии и грубого вмешательство. Им нужно слово. Нулефер, Аахен, теперь только вы можете совладать с абадонами. Я очистил вам дорогу.