***
Час назад целитель закончил работать с лицом Фредера, убрав посиневший глаз, распухшую губу и разбитый подбородок. —Я хотел подразнить её как собачку. Не стоило этого делать, — рассказал Фредер маме и Огастусу, когда встретился с ними во дворце Солнца. Ещё бы год назад Эмбер схватилась за сердце и созвала целителей, словно Фредера принесли к ней еле живого на носилках. Но она лишь сдвинула брови, приказала сыну пройти к гримёрам и недовольно спросила, почему Уилл не остановил сразу Цубасару. — Не успел, — оправдался Уилл. Лицо Огастуса налилось кровью, он поставил перед собой и своим рабом трость и промолвил: — Твоему принцу впервые в жизни угрожала опасность на твоих глазах. Ты не справился. Не остановил животное. Как ты смеешь стоять ещё при нём? — Я виноват. Я растерялся и не знал, как остановить Цубасару. Уиллу повезло, что заседание начиналось через час. Эмбер отдёрнула Огастуса и повела в парламентский зал. На заседание пришли все парламентарии. Ни одно кресло не пустовало. Фредер, как и подобает принцу и юному советнику, расположился в ложе королевского совета по правую руку от дяди. Через Огастуса в оранжевом платье восседала Эмбер, почти в самом центре, если не считать фигур премьера графа Отлирского и председателя парламента графа Неришского. По обе стороны от королевы сидели её советники. Правая ложа принадлежала министрам, левая была отдана журналистам и зеркалодержателям. Напротив Эмбер, через трибуну разместились в креслах цвета морской глубины парламентарии, разделённые на две партии. «У него ещё есть возможность сбежать, — думал Фредер про Уилла, которого дядя отослал в королевское крыло ждать серьёзного разговора. — Но ведь не сбежит!». Худой и плосколицый Алберт Неришский открыл заседание. На повестке дня стояло много вопросов, но их всех перекрывала Санпава. — Ваше Королевское Величество! Уважаемые друзья, — сказал председатель, — в Хаше, в ходе освобождения города от захватчиков и мятежников, произошла страшная трагедия, унёсшая жизни десяти тысяч человек. Почтим память погибших минутой молчания. Королева и парламентарии встали и склонили головы в знак скорби. Фредеру не хотелось участвовать в дани памяти. Всё было ложью. Никто не страдал, никто не скорбел по жителям Хаша. Королева, Огастус, Лендарский лишь проклинали, что не сожгли город дотла. Фредер стыдливо присел обратно. Стоять рядом с дядей и мамой, принимать участие в оплакивании — он словно плюёт на санпавчан этим позорным ритуалом. Рука щупала спички в кармане брюк, сильно тянуло покурить. — С предложением выступает парламентарий «Братьев Зенрута» Энтони Брайский. Сутулый, старый, с волнистыми седыми прядами до середины спины, бородатый, одетый в позолоченный камзол, маркиз Энтони Брайский одним видом показывал, что характером он застрял в прошлом, эдак на несколько веков. Фредеру иногда казалось, что Брайский жил во времена короля Афова, и ему не восемьдесят лет, а все двести. — Ваше Королевское Величество! Уважаемые друзья! — с хрипом сказал Брайский. — Хаш сотрясла трагедия. Это ужасное явление. Ужасное! Тысячи погибли, тысячи остались без крова, а приспешники Мариона улизнули. Мы теперь не знаем, где они и кто они. Вся свора Мариона смешалась с честным людом Санпавы и идёт на Конорию. В толпе беженцев прячутся убийцы, шпионы и сокрыватели. Мы не знаем, как отличить праведного санпавчанина, пострадавшего от лживых обещаний Мариона, от проходимца. Притворяясь беженцами, они вербуют новых людей. И не только санпавчан! Ближайшие к Санпаве Рысина и Гинорская провинции оказалась под воздействием их гнустных речей, Мариону апллодируют уже люди Рыси. Его свора не даст навести порядок в Санпаве, не остановит голод, не позволит нам в кратчайшие сроки закончить войну. Я от партии «Братья Зенрута» предлагаю всех санпавчан, пересекающих границу Санпавы и Рысиной и Гинорской провинций, изолировать, разместить в специальные лагеря и внимательно изучать. Когда мы убедимся, что человек не представляет опасности, можно будет подумать, как дать ему новый дом. Необходим закон о санпавских беженцах. — Может быть, их сразу в лагеря к военнопленным? — с места вскочил Шад Томаский из «Объединённого дома». — Не несите чепухи, маркиз! Санпавчане бегут, потому что с одной стороны их донимает шайка Мариона, а с другой банда солдат и офицеров! Не нужно нового закона, посвящённого отдельно санпавчан. Зенрут позаботиться о них как и о всех других, просящих помощи. — Твои друзья из Бэхра уже позаботились! — послышался голос рядом с Брайским. — А не ты с проверкой неоднократно ездил к Мерику? Томаский что-то хотел выкрикнуть, но товарищ, сидящий возле него, посадил Томаского на место и зашептал на ухо. «Братья Зенрута» и «Объединённый дом» любили поспорить и поругаться, но «Дом» старался не идти войной на своих соседей. В партии боялись, их тоже могут изгнать, как «Народную силу», если они развяжут языки. Во время восстания «Дом» выступал за переговоры с мятежниками, и герцог, как и королева, это не забыли. — Друзья, я прошу тишины, — мирно произнёс Неришский. — В зале всё-таки присутствует Её Величество и Её Высочества, соблюдайте тишину и уважение. — Кто уважит санпавчан? — воскликнула Зерри Хат, молодая женщина из того же Объединённого дома. — Ваше Величество, не делайте вид, что войска шли убивать подручных Мариона! Они били людей без разбору. От вас или от ваших министров, сидящих возле вас, пришёл приказ расправиться со всем городом! Ведь самых ближайших к Мариону людей выявить невозможно. Фредер только сейчас обратил внимание на смуглый цвет кожи девушки. Она была из семьи камерутских горцев, ушедших в поисках лучшей жизни в Санпаву. Зерри Хат родилась в горах Камерута и к тридцати годам дошла до зенрутского парламента. «Камерутский король не давал жить её родителям, к её новому дому питает ненависть зенрутская королева», — Фредер подумал с сочувствием. Отлирский шепнул королеве: — Не обращайте внимание. Шёпот был громким, Фредер прекрасно услыхал слова премьера. — Ко мне обратились, я выступлю, — ответила ему Эмбер и сказала Хат, возвысив голос: — Фанеса Хат, у вас хорошая связь с Хашем, но плохие информаторы. Попросите у генерала Лендарского сводки и отчёты, и вы прочтёте, что армия никого не трогала, пока в офицеров, солдат и магов не начали стрелять. — Отчётам своих друзей и родных я доверяю больше! — парламентарии взяли женщину за руки, чтобы успокоить. На королеву нельзя кричать. — Маркиз Брайский, ваш племянник потерял руки или ноги той ночью? — напоследок вставила Хат. — Здесь вообще есть те, кого не затронула санпавская беда? — философски поджал руками пухлые щёки член Братьев Уолисс Торнтон. — У многих живут в Санпаве или жили и бежали родные. Мы вкладывали в Санпаву деньги, развивали её, верили Мариону, сотрудничали с Бейли, которого потеряли. Мы восстановим провинцию. Я верю в глубокое желание королевы сохранить это прекрасное место для наших потомков. Но для потомков не останется ни крошки земли, если мы смягчим сердце для санпавских сепаратистов. Они наши враги. Санпавчане взяли оружие и объявили войну зенрутской армии, Джексон Марион отдавал приказы, как правильно вести бой, а потом и сам явился на белом коне и с видом короля показал, что считает Санпаву своим королевством. Новый закон, который предложили «Братья Зенрута» поможет отделить хороших санпавчан от кучки предателей. И расправиться с последними по традициям военного времени. — Их не кучка, а целое толпище! — послышалось с задних рядов. — Фанин Хибботт, не перебивайте вашего однопартийца, — Неришский осуждающе посмотрел на крикуна. «Будь здесь «Народная сила», было бы ещё интереснее», — подумал Фредер. В прошлом ссоры Силы и Братьев заканчивались иногда побоищем на кулаках. Дядя Огастус страшно злился и называл драки парламентариев неуважением к нему. «Зато видно, — говорил ему Фредер, — что политики заняты волнующим вопросом и готовы биться за свою правду». Скучные склоки «Братьев» и «Дома» изрядно тяготили Фредера. — Когда на войну выступят абадоны?! — донеслось со стороны «Объединённого дома». Опять этот вопрос. Его задавали все, начиная с ближайших к королеве советников и заканчивая людьми из народа. Зенрут ещё так и не отвоевал подходящее место для исторического сражения. Камерут и Иширут стояли возле городов, занимали деревни, держались возле шахт, которые бы абадоны уничтожили вместе со всем сероземельником одним щелчком пальцев. Попытки выманить противника на пустошь заканчивались поражением. И это в Санпаве, в самой безлюдной провинции Зенрута! Воевать дальше за поле битвы для абадон или похоронить заживо людей, плодородные земли, запасы сероземельника — таков был выбор что у зенрутской королевы, что у камерутского регента. Одно преимущество у Зенрута — в заложниках маленький король. Пять дней назад мальчику исполнилось четыре года. Эмбер не поскупилась: позвала во дворец лучших актёров и фокусников, пригласила на праздник придворных Зенрута. Она подарила Сиджеду портрет собственной кисти и сшила для него шляпку. Сидя на её коленях, Сиджед уплетал торт. А ночью, когда он, усталый от шумного торжества спал в своей кроватке, Эмбер зачищала Хаш от врагов. И как после праздника, подаренного несчастному мальчику, обвинить королеву, что она стояла за смертями санпавских горожан? Ведь на глазах у высшего света Зенрута Эмбер весь день была занята не Санпавой, а заботой о пленённом ребёнке. Энтони Брайский ещё стоял у трибуны, сжимая пальцами её края. — Военные планы оставим Её Величеству и генералу Лендарскому. Мы, парламентарии, создаём и принимает законы. Помимо закона о санпавских беженцах необходим закон о наказании санпавских полицейских и солдат, которые перешли на сторону мятежников! Мои противники скажут, их надо судить как прочих предателей военным трибуналом. Но не поможет! До недавнего дни их так и судили. Трибунал, смертная казнь через повешение, в лучшем случае каторжные работы. И помогло это сократить число предателей? «Братья Зенрута» требуют дополнить наказание предателей отчуждением всего их имущества. И привлекать к ответу их семьи. Муж воюет за Мариона, а его жена вяжет пинетки и ничего не знает? Сын не рассказывает отцу, что убеждает товарищей по полку перейти на сторону противника? Отец не благословляет на предательство своего отпрыска? В Санпаве повязаны все кругом. Вырвем одно звено — цепочка не развалиться, она сомкнётся. Наказывать — так всех. — Маркиз, вы переходите границы! Крик раздался со стороны Братьев. Граф Хеанский, светлокудрый веснушчатый мужчина с большими мешками под глазами, поднялся с места. — Мы хотим сохранить и восстановить Санпаву, а не погубить её! Брайский сморщился. — Фанин председатель, пожалуйста, сделайте замечание моему другу или удалите его из зала заседаний. — Без грубого нарушения дисциплины или приказа Её Величество я никого изгонять не буду, — Наришский мотнул головой. — Граф Хеанский, пожалуйста, соблюдайте тишину и уважение к вашему товарищу. — Хеанский, — вдруг прогремел Огастус, — для вас последнее предупреждение. Слов Огастуса хватило, чтобы в зале застыла жуткая тишина. Полминуты никто не хотел брать инициативу и продолжать заседание. Парламентарии обеих партий переглядывались друг с другом и поворачивали испуганные головы на герцога. — Маркиз Брайский, можете присаживаться, — наконец заговорил Наришский. — Слово даётся барону Ярвуду Бретскому. Бретский вышел, презренно посмотрев на Брайского. Он носил короткую седую бородку, голова лысела и Бретский закрывал плешину чёрным париком. — Маркиз идёт в правильном направлении, — не скрывая отвращения во взгляде, сказал Бретский. — Санпавчане, попав под чудовищное влияние Мариона, забыли, в какой стране они живут. Мы не выиграем войну, если и дальше они будут славить своего посаженного короля. Но способы, которые предлагает Брайский от лица всех «Братьев Зенрута», преступны. Назвать виновным каждого санпавчанина разве это справедливость? «Братья» вешают на человека клеймо лишь за то, что он родился в Санпаве как и его предки. За то, что он хочет жить на своей земле и отказывается покидать дом, когда из жилища его выгоняют военные. Или за то, что человек отчаялся и ушёл из Санпавы в поисках приюта в Конорской или другой провинциях нашей страны. В Конории освобождают рабов, а в Санпаве вешают свободных и достойных людей. Я хочу плюнуть на такие законы. Если человек не может назвать имён тех, кто поддерживает Мариона из его окружения это значит, что он покрывает их? Он может просто ничего не знать! Если человек той кровавой ночью взялся за ружьё, то какова была причина? Может быть, в его дом первыми ворвались и избивали его семью, требуя хоть каких-то улик, где скрываются Марион, Фарар, Бонтин Бесфамильный и прочие разбойники? — Его зовут Тобиан Афовийский, — отозвался Фредер. Бретский примолк и уставился удивлёнными глазами на принца. — Его имя Тобиан Афовийский. Прошу называть моего брата и сына моей матери, вашей королевы, настоящим именем. Внимание всего парламента оказалось прикованным на Фредере. Затих даже стук перьев журналистов. Замерла и королева с приоткрытым ртом. Фредер почувствовал, как затрясся его дядя. Внешне Огастус был спокоен и хладнокровен, но Фредер ощущал дрожь каждой частички его тела. — Простите, Ваше Высочество? — спросил премьер Отлирский. — Бонтина Бесфамильного зовут Тобиан Афовийский, — повторил Фредер. — Он жив и никогда не умирал. Мои мама и дядя использовали вымышленную смерть моего брата, чтобы убрать камерутские войска с Санпаве. Ведь другого способа они не видели, кроме как начать военные сражения. А война, сами понимаете, Зенрут бы не справился с Камерутом и подоспевшим ему на помощь Иширутом даже семь лет назад. Вот они и похоронили принца и моего брата. А когда дядя захотел расквитаться с Джексоном Марионом, то вспомнил, что по убийству Тобиана ещё нет приговора, и пытками, которыми мастерски славится его друг Тимбер Рэдликс, заставил Джексона оговорить себя, а ещё прибегнул к помощи мага-превращателя на суде. Поднялся шум. Парламентарии кричали и осыпали вопросам. Огастус вдавил кулак в колено Фредера. — Замолчи, сучёнок, или я тебя пристрелю в этом зале. Отлирский застучал по столу. — Тишина! Успокоились! Я ничего не слышу! Ваше Высочество, вы отдаёте отчёт вашим словам? Вы обвиняете правящую королеву и её советника в преступлении? — Да, обвиняю, — сказал громко Фредер. — Они приговорили к казни заведомо невиновного человека. Они заставили Тобиана изменить внешность и жить под чужим именем. Подделали ему документы, биографию. Они отдали свободного человека в рабство, надев на него чёрный ошейник. Они похоронили подделку. — Я видел труп Тобиана, был на его похоронах! — закричал член Объединённого дома. — Целитель Синд и генерал Лендарский расскажут, как можно из крови человека вырастить его мёртвую копию. Толпа неодобрительно шумела. Шептались и советники королевы между собой. Ведь не все из них знали правду. Фредер ощутил тяжёлый удар по ноге. Огастус стукнул его тростью, поднялся с кресла и направился на выход, не сказав ни слова в ответ. «Хоть бы он не к Уиллу пошёл!» — сжал кулаки Фредер. Парламент и королевские залы находились под сводами одной крыши. — Ваше Величество, принц говорит правду?! — спрашивали королеву. — Я не собираюсь объясняться, — Эмбер поджала губы. — Верить моему сыну, который дружит с рабами… — Принцу можете не верить, — окинул Фредер её безразличным взглядом. — Многие засомневаются, что юноша, который во дворце вещания сейчас заявляет, что он Тобиан Афовийский, мой брат-близнец. Ведь зельями превращения и магией можно годами принимать чужой облик, а изобразить чужого брата-близнеца легче лёгкого. Поверьте клейму на теле Тобиана, которое никогда не сотрётся. Первого кислора вместо Мариона на эшафот вступил Тобиан Афовийский, приняв его облик и получив клеймо на живот. Тобиан может быть Бонтином, Эйтаном, Исали, Фредером, но клеймо всегда выдаст его. — Фредер, помолчи, пожалуйста, — взмолилась шёпотом Эмбер. — Вы говорите, что на эшафоте был Тобиан Афовийский? — Отлирский переспрашивал так, будто всё прослушал и хочет услышать ещё. — Он самый. — Как он поменялся с Марионом местами, если Марион был под строжайшим наблюдением в Пинийской крепости, а Тобиан живёт под личностью Бонтина Бесфамильного? — Я ему помог. Отлирский поднял руку, чтобы успокоить шумевших парламентариев, многозначно уставился на Фредера и задал ещё вопрос. — Ваше Высочество, если все ваши слова правда, то вы отправили своего брата на казнь. Но не с целью его убить. Вы знали, что Урсула Фарар спасёт человека на эшафоте? — Да, знал. — Вы берёте на себя ответственность за нападение на солдат и за смерть троих людей, которые погибли, когда Фарар освобождала человека с клеймом на животе? — Беру. Я знал, что без жертв не обойдётся. Эмбер готова была вцепиться Фредеру в глотку. В глазах сверкала ненависть, а ошеломление мешало королеве хоть что-то сказать. Но она взяла себя в руки и крикнула: — Стража, уведите Фредера! — Пусть остаётся! — запротестовал «Объединённый дом». — Жалко, мой дядя покинул заседание парламента! — воскликнул Фредер. — Каждое заседание начинается со слов, что делать с Санпавой? Какие законы принять, чтобы остановить бунт и вернуть людям доверие столицы? Не было бы никаких бунтов, мятежей и кровавых расправ, если бы герцог Огастус, мой дядя, советник и брат королевы не поставил личные обиды выше интересов страны. Санпава стала отдаляться от Зенрута, когда Джексона Мариона обвинили в ужасном преступлении. Преступлении, которого на самом деле даже не было. Механизм был запущен словами двойника на суде «Я виновен» и письмом Мариона, составленное кровавой дрожащей рукой в застенках, где он излагал подробное описание своего вымышленного преступления. Санпава не простила обмана. Люди переходили воевать к Камеруту и Ишируту, закрывались заводы, фабрики, а Огастус закрывал глаза. О Санпаве он спохватился слишком поздно: когда Марион был спасён и объединился с Тобианом. Последний год я часто появлялся на заседания парламента, Её Величество готовила меня к должности своего советника, я слышал много хороших предложений о помощи Санпаве, об открытии больниц, о поддержке заводов и шахт, направленных на недопущение бунтов. Все ваши предложения герцог Огастус отклонял, а королева, если и хотела, то подчинялась своему брату. А теперь санпавчане разносят революционные настроения по провинциям Зенрута. Почему? Так их лидера ничтожно оболгали и приговорили к смерти, а самих санпавчан посчитали скотом, а их родину колонией, в которой можно как угодно расправляться с населением. Эмбер отвернулась, чтобы не наброситься на сына, который смотрел на неё и усмехался. — Какие у герцога Огастуса могут быть счёты с Джексоном Марионом? — громко спросил премьер Отлирский. — Марион сбросил его с лестницы, — ухмыльнулся Фредер. — Это было в тот день, когда Нулефер Свалоу встретилась с королевой. Не буду предаваться подробностям, Огастус поехал к Фарар, его телохранители остались снаружи дома. Видимо, считал, что кучка детей-рабов и перепуганные родители Свалоу ему ничего не сделают. Произошёл конфликт, Марион побил его и толкнул с лестницы. Вот и всё. Месть Мариону стала выше сохранения Санпавы и благополучия Зенрута. Теперь дядя жаждет расправится со мной и с Тобианом. Гвардейцы взяли Фредера под руки. Его вывели из зала заседаний, а он через плотные каменные двери слышал, как ругаются и кричат парламентарии. «Покурю!» — мечтательно подумал Фредер.***
Свет хлестнул по глазам, когда гвардейцы отворили дверь комнаты, где томился узник. Тобиан недолго просидел в заключении, едва свыкнулся с мраком и разглядел очертания кирпича в своей темнице. — Её Величество королева Эмбер велела привести вас к себе, — сказал незнакомый ему капитан и подал ему рубашку и пиджак. С большой охотой Тобиан покинул камеру и пустился за гвардейцами. Его вели на суд к матери, а ему казалось, что за спиной отрастают крылья. Лестницы с глубин подземелья поднимались к наземным этажам дворца Солнца. Тобиан тоже возвышался, оживал. Стены с панно и картинами, потолки со старинными рисунками-легендами, колонны молочного цвета, высокие люстры из золота — всё убранство дворца встречало одного из своих хозяев, потомка короля Афова. «Джексон, Санпава, я славно вам послужил. Попытаюсь помочь вам в последний раз», — сказал Тобиан про себя. Офицеры остановились перед тронным залом, возле которого стоял Уилл в форменной одежде. За закрытыми плотными дверями доносились крики Эмбер и возгласы Фредера. — Ты больше мне не сын! Не престолонаследник! — …Тобиан или Диана?.. — неразборчиво проскользнуло через стены. «Твой наследник», — догадался Тобиан. — Как оцениваешь обстановку? — спросил он. — Королева с минуты на минуту отберёт у Фредера права на престол, — ответил Уилл. — Поторопись. От Тобиана не ускользнуло, как мелким движением пальца Уилл дотронулся до кобуры револьвера на своём поясе. «Стой за этой дверью, не зли ещё сильнее своих хозяев», — мрачно взмолился Тобиан. Его завели в зал. Постаревшая, низенькая, рассвирепевшая Эмбер стояла возле Фредера и трясла перед его носом бумагой. По красному ковру растекались опрокинутые чернила. Высокий, сильный, сдержанный, с боевыми отметинами на лице Фредер смотрелся перед ней великаном, который вынужден выслушивать брань крыс. «Эта крыса сожрёт тебя живьём», — подумал Тобиан, с равнодушием посмотрев на брата. — Я подавила восстание в Хаше до его начала! Я избавилась от революционеров! Какая жалость может быть к этим предателям, ещё и во время войны! Не хотят признавать мою власть — будут истреблены! А ты… Ты… — задрожали её глаза. — Ты предал родную мать! Я и Огастус — зло, а чем ты лучше нас? — Не нужно скучных эвфемизмов, — ухмылялся Фредер. — Скажи прямо, что я моральный урод. Она схватила с подлокотника трона перо. — Смотри, как я превращу кронпринца в ничтожество! — Мама, — сказал Тобиан, ощущая в родном, в самом первом слове его жизни грустную пустоту. Эмбер сотряслась. Тобиан увидел её новое другое лицо: растревоженное, искажённое печалью и скорбью, пронзённое страхом, почти обезумевшее. — Сын! — бросилась она к нему, выронив бумагу и перо. — Отойди! — Тобиан отскочил и загородил себя руками. — Не приближайся ко мне. — Оставьте меня с мальчиками, — приказала Эмбер гвардейцам. Зале были лишь они трое: два сына и мать. Королева дрожала, руками хватала воздух, надеясь дотянуться до Тобиана. Он стоял у стены, отойдя как можно дальше от Эмбер. — Я не хочу ругаться, как получилось при нашей последней встречи. И я стою перед тобой не как враг, а как твой сын. От имени Тобиана прошу остановить бессмысленные убийства. Сжалься над Санпавой, пока она ещё жива. Камерут сто лет не приносил столько вреда Санпаве, как ты за эти два года. Эмбер не слышала его слов. Она рассматривала его исхудавшее лицо, серую чуждую для Тобиана одежду. — Ты вернулся, чтобы убить меня? Ты меня ненавидишь. — Хотел бы тебя убить, убил бы сразу, как удалились гвардейцы. Я хочу разговора, взаимопонимания. Фредер не сумел разбудить из тебя человека. Может быть, получится у меня. Мама, послушай меня, своего сына Тобиана. Теперь не отвертишься, что меня не существует. Я уже не бастард, не мимо пробегающий мальчишка Исали. Я твой сын. Хотя лучше бы я родился сиротой. Лилия… Ты отдала приказ расстрелять её жителей? Мне нужен твой ответ. Твои слова. Эмбер расплакалась. — Я! Но я не знала, что ты был в деревне! — И ты стояла за ночными убийствами в Хаше? — Я выполняла свой долг! Меньше всего я желала твоей смерти! Я приказала военным немедленно оставить город в покое, если в опасности окажется твоя жизнь! — Хороша забота, — недовольно отозвался Тобиан. Эмбер всё смотрела и смотрела на него потухшими глазами. — Я согласна… с тобой поговорить. Мне было ужасно жить, зная, что тебя нет рядом, сын. Я не знала ничего про тебя. Мне сказали, ты убил себя, и я почти поверила. Фредер был так убедителен, а ты, мой милый мальчик, ты никогда не исчезаешь, не затихаешь. И вдруг ты пропал! Я хотела исчезнуть вместе с тобой. Моя жизнь пуста без тебя и Фреда. Я люблю тебя, Тобиан! Не оставляй меня… Как же страшно было слышать, что тебя нет в живых! — Я почти что встретил смерть на твоих глазах, — только и ответил Тобиан, расстегнул пуговицы пиджака и дотронулся до рубашки. — Нет! Не надо! Не лгите мне! — с ужасом воскликнула Эмбер. Тобиан пошёл к матери. Эмбер, готовая минуту назад сжать его в объятиях, поползла назад. Тобиану стало не по себе. Он как осьминог тянул свои щупальца к несчастной жертве, чтобы утащить её на дно. «Пощади!» — молили его мамины глаза, отказывающие принимать правду. Тобиан сбросил пиджак и снял одежду. — Что это? — отрешённым голосом спросила Эмбер. — Клеймо приговорённого к смертной казни, — сказал Тобиан. След от раскалённого железа зачесался с болью. — Оно настоящее? Фредер захихикал. — Нет, чёрт, я его масляной краской нарисовал! Эмбер робко прикоснулась к животу Тобиан и взвизгнула, проведя пальцем по красным рубцам. — Невозможно! — Эмбер не сдавалась в своём неверии. — Всё просто, мама, — ответил Тобиан. — Я занял место Джексона Мариона с помощью зелья превращения. В темницу я вошёл под видом Фредера. Мама, ты же знала, придёт день, когда я займу место брата-близнеца для чего-то важного. Фредер хранил гробовое молчание и искренне наслаждался отчаянием, окутавшем Эмбер. — Для чего ты это сделал, сын? — Мама, тебе не понять, даже если я тебе объясню. — Вы с Урсулой были заодно? — надежда изо всех сил трепыхалась в Эмбер. «Упрямица», — поморщился Тобиан. — Нет, я готовился умереть. Из-за Урсулы и Фредера рухнули все мои планы. — Ты смеялся тогда! Смеялся, готовясь принять свою смерть! — Да, мне это казалось смешным, — и Тобиан усмехнулся, находя забавным, что его душа открывается для матери. — Я не убил ни одного человека. Ни Казокваров, ни мятежников, которые напали на Фреда, ни солдат в Хаше. Я единственный раз в тот день шёл на убийство. Я хотел убить себя. Клеймо верно объясняет суть вещей: убийцей Тобиана должен быть именно Тобиан. Я насмехался над собой и над вами! Эмбер зажмурилась. Её крохотное тело задёргалось в нервном плаче. У Тобиана подступил ком к горлу. Эмбер оставалась его матерью, несмотря на все многолетние обиды. Рука чуть было не потянулась к щеке мамы, но он быстро пресёк этот жест. Жадно глотнул воздуха и продолжил ждать, каков будет новый вопрос. — Тебе было жалко Джексона? — пролепетала Эмбер. — Нет, я не чувствовал к нему жалости. Я не хотел быть частью ваших игр. Я хотел свободы. — Почему ты не заявил всему королевству, что ты жив?! — закричала Эмбер. Тобиан посмотрел на Фредера. Молчаливый брат, вставивший всего одну фразу, улыбался во весь рот. Улыбка его была ехидная, отдавала пренебрежением, чувством мести и удовольствия. Он был похож на Казоквара, когда тот пробуждал на рабах ошейник и наслаждался безумной чужой болью. Фредер пил страх их матери, её тоску, её утрату, её разочарование. Два брата должны были поговорить с королевой о Санпаве, но зачем Санпава, когда рядом такой пир — плачущая скорбящая мать. — Потому что ты лишила бы Фредера престолонаследия, — поведал Тобиан о прошлом страхе, умершем в его сердце вместе с братом. И всё-таки он похоронил свою детскую мечту о справедливом и добром короле Фредере. На полу лежала неподписанная бумага, которой мама махала перед старшим сыном. — Ты жертвовал собой ради брата?! — Эмбер вскрикнула. — Нет, мама, не ради брата, — объяснил Тобиана, стараясь больше не смотреть на Фредера. — Ради своего народа, к которому я принадлежу. Униженного, измученного… Тебе не понять, что такое быть частью народа. После своей «смерти» в двенадцать лет я перестал чувствовать себя частью семьи Афовийских. — О, Тобиан, прости! — воскликнула Эмбер. — Мама, я не знаю, смогу ли я тебя простить, — задумчиво сказал он, с жалостью наблюдая за измученной королевой. — Возможно, когда-нибудь и прощу за то, что ты сделала со мной. Но смерть Риоло, Шасы и Ленри, смерть Кэлин и Бобби из Козьей Лилии, смерть маленькой девочки, которая умерла на моих руках в Хаше, я не смогу тебе простить. Эмбер упала на колени, схватила Тобиана за ноги и обрушила на них поцелуи. Корона слетела с её головы и покатилась к луже чернил, где лежала бумага, ждущая отречения Фредера от престолонаследия. — Прости. Прости. Проси меня, сын! — затравленно стонала королева. Тобиан поднял глаза к потолку и закрыл их. Не было сил смотреть на страдающую мать. — Я исправлюсь, сын! Ради тебя я буду другой! Сын, посмотри на меня! Сынок мой! — Нет у тебя сыновей! — заорал Фредер. — Ты нам не нужна! Ты для нас никто! — Я сам решу, прощать ли маму, — зашипел Тобиан. Эмбер прижимала голову к полу и рыдала. Давилась слюной, целовала ботинки сына, бормотала нелепые неразборчивые слова. Болезненной и немощной казалась она ему. — Прости, Тобиан! Прости меня за нелюбовь, за испорченное детство, за искалеченную юность! Прости! Ты больше не будешь страдать! Я дам Уиллу свободу, отменю рабство, попрошу прощение перед Марионом и сама пойду под суд! Сделаю всё, чтобы ты был счастлив! Только прости, сын! Прости или убей меня! Тобиан стоял, не шевелясь, и смотрел вниз на седые мамины пряди.***
Тучи грозились обрушиться проливным дождём. Ветер обрывал сочную спелую листву. Нормут на большой скорости летел в гости к Сайрусу, который пригласил его на обед, чтобы за куском жареной баранины обсудить войну Камерута с Зенрутом. В лесу друг за другом мелькали деревья, наливающиеся зелёными весенними красками. Пожалуй, слишком ядовитые, размышлял Нормут. Ему по душе были серые голые ветви. Яркая прекрасная зелень радует его глаз только, когда распускается у него в саду. Другие же пусть обходятся серой туманностью, разбитой слякотной дорогой или невыносимой знойностью. Четыре дня назад семья пополнела. Элеонора родила здорового и крепкого мальчика. «Хоть кто-то унаследует мою фамилию», — радовался Нормут. «И мои принципы». Он зассмотрелся на скачущего зайца, что запутывал следы, ускользая он волка. «Глупыш, — усмехнулся Нормут. — От хозяина леса тебе не убежать». Перед его каретой внезапно возник летающий самокат. Нормут дёрнулся в сторону. Его прижали две кареты. «Что за дерьмо!» — рассвирепел он. Повысил скорость, но враждебные повозки стукнули в зад. Нормут потерял управление, его карету затрясло. Перед глазом показалась сосна. И тут же раздался удар. Ошеломлённого напуганного Нормута вытащили из кареты сильные руки. «О нет! Нет!» — он стал сопротивляться. Глаз плохо видел, плечо и спина ныли после неудачного приземления, касторовая шляпа сползла на ухо. «Какие же твари меня нашли? Мои беглые рабы?» Стоявшие перед Нормутом восемь человек прятали лица под чёрными балахонами. «Тимер! Гадёныш проклятый! Ты добрался до меня!». Нормут огрызнулся, зарычал. Рука нащупала камень и метнула во врага. Человек в чёрном одеянии с блеском уклонился. — Убивайте меня! Наконец, вам никто не помешает! — его рот разошёлся в оскале. Глупо драться и спасаться. Погибать, так не склоняя головы. Его схватили вражеские руки и плотно стиснули, лишая возможности пошевелиться даже пальцем. Только один неприятель стоял рядом, не прикасаясь к нему. Он потирал руки, поправлял маску и внимательным взором осматривал тело Нормута. — Здравствуй, мой добрый уважаемый друг, — за сосной проскрежетал голос Огастуса. Перед Нормутом воцарился герцог. С ним был мужчина, чьё лицо закрывал красный платок зорких соколов. — Ах, ты! — Нормута пробрал смех. — Ты, мерзавец! Вот так решил покончить со старым другом? Давай, убей меня! Убей! Вот как ты меня заткнёшь! Пулей в голову или ножом в горле! Нормут плюнул ему в лицо. До чего же смешон Огастус. До чего ничтожен. Пока герцог обтирал его слюни, Нормут провёл языком по пересушенным губами. — Нет человека — нет проблемы? А я тебе скажу, когда человек исчезает, появляется уйма проблем. Не тебе ли знать, страстному поклоннику выдавать живых людей за мёртвых?! Огастус белым платочком обтёр лицо, руки и поставил перед собой трость. — Где твоя трость, Нормут? Ты говорил мне, что трость делает человека господином. Где же она? В карете оставил? Дотянись до неё. Почему ты не схватился за неё, когда ударился об дерево? Не ты ли наставлял мне никогда не расставаться с тростью, признаком власти? — Отпусти меня и я так огрею тебя своей тростью! — Если трость поместится в твою руку, — Огастус вздёрнул бровь. — Разденьте его! «Он меня голым будет убивать?» — разозлился Нормут, покраснев от гнева и стыда. Но с него сняли только пиджак и ботинки. — Зря ты перешёл мне дорогу, — неторопливо говорил Огастус. — Ты забылся. Запамятовал, кто король. Я верну тебе память. — Если хочешь убить меня, то убивай! Не трать время на пустые слова! — затрясся Нормут. Огастус, скрестив руки на рукоятки трости, тщательно изучал лицо своего давнего друга. — Я обещал тебе щедро заплатить, чтобы ты молчал про моего племянника. И обещал вернуть тебе долг частями. Четырьмя. Я всегда сдерживаю обещания. — Тебя сметут, — налился кровью глаз Нормута. — Ты долго не продержишься. Уже сегодня Зенрут будет знать, какой ты гнусный человек, а мои друзья сбросят тебя с трона твоей сестры. — Что я слышу? — фыркнул Огастус. — Угроза убийством? Припоминаю, как двенадцать лет назад кучка глупцов попыталась убить Эмбер возле театра. И где они все, Нормут? Твоё мышление такое же узкое, как у тех неудачников рабов. Хозяин ни черта не отличается от своего живого имущества. Все глупцы. Пайн, начинайте, пожалуйста, — с показной вежливостью обратился Огастус к краснолицому. Пайн поднял топор, что лежал неприметно у камня, и рванул к Нормуту. По телу пронеслась невиданная невыносимая боль. Правая рука загорелась. Нормут открыл глаз и увидел, как на земле лежит его рука, а из плеча течёт кровь. Скучающий мужчина в чёрной одежде подбежал к нему и притронулся к ране. Белый свет окутал Нормута. — Целитель не даст тебе умереть от потери крови. Я должен тебе ещё три части долга. Пайн, продолжайте. Пайн обрушил топор на левую руку. Нормут выл, скулил от боли, унижения и представления неутешительного грядущего. — Тебе не нравится, что я творю с тобой? — губы Огастуса дрогнули в смешке. — Ты меня таким создал. Ты показал мне, несчастному преданному юноше, в чём заключается суть жизни, где её прелесть, где её таинство. Ты дал мне вкусить радость от чужой боли. Я был разбитым калекой, когда меня предала любимая женщина, я нуждался в учителе. Если бы ты поставил меня на добрый путь, сейчас я бы целовал детишек и зверюшек, раздавал хлеба. Нормут, ты был моим учителем. Можешь сейчас признаться мне, что ученик превзошёл своего учителя в коварстве и в жестокости? Нормут вздрагивал, бился в конвульсиях, пытался подняться, но чернолицые бросали его на землю. — Ты не сможешь оправдаться! — Кто меня обвинит? Я твой лучший друг! Я был с тобой в самые тяжёлые времена. Наша дружба продолжалась даже после бунта Бонтина и надругательства над твоим сыном. Мы с тобой как братья перед лицом общества! Нормут, ты же сам усиленно выстаивал образ нашей дружбы, пуская людям пыль в лицо. Так теперь расплачивайся, что вовремя не назвал меня врагом. — Я же расскажу правду про твою семью! Огастус присел на одно колено и оказался перед лицом Нормута. — Я засмеялся над твоей правдой ещё в тот день, когда ты бросил мне вызов. Неужели я испугался тебя? Я только прикинулся напуганным дураком. Я выжидал, тянул время, ждал именного этого дня, чтобы разобраться с тобой. Ты перестраховался. А я нет? Я заберу у тебя четыре части. Но если ты пикнешь, части увеличатся. Ты защитишь свою дочь? А твой сын, как мне противостоит? Пока он на каторге, под присмотром моих надзирателей, он слабее слепого щенка. Нормут сжался. — Не трогай моих детей… — Ты затронул мою семью и мою честь. Но я смилуюсь над твоими детьми. Цена моей милости — твоё молчание. Чернолицые взяли правую ногу Нормута. Как ни пытался он брыкаться, ему было не совладать с многочисленными противниками. Огастус стоял с плотно сжатыми губами, но в молчании герцога Нормут слышал раскатистый смех. «Почему меня не убил ты, Бонтин?» — закричал Нормут в пустоту. Он молился, чтобы смерть пронеслась мимо, когда Тобиан стоял в день восстания с пушкой перед его семьёй. Просил богов о спасении, когда освобождённый принц внезапно напал на него возле его владений. Зря он надеялся на продление жизни! — Умоляю! Умоляю, оставь меня! Я больше не покажусь, — выкрикивая слова мольбы, Нормут вспоминал, как один единственный раз в жизни Тобиан молил, унижаясь и раболепствуя, его о пощаде. Нормут не вник в просьбы своего раба и уничтожил такой дорогой ему медальон. Палач прошёлся топором по ноге. — Ты наверняка знаком с верой в единого бога. Рабы в Зенруте перенимают эту религию от камерутских и иширутских проповедников, — сказал Огастус. — Вера в единого бога утверждает, что королей может быть много, но бог — всегда один. В Зенруте богов много, король — один. Это я. Я истинный король. Ты ушёл за свои владения, покусился на мою территорию, и за свою гордыню поплатился. Ты безрассудно решил, что я буду твоим рабом и позволю делать с собой всё, что ты захочешь. Ты перепутал раба с королём. Пайн ударил по левой ноге и отколол её как щепку от бревна. Целитель залечивал рану и останавливал кровь. Когда кровь перестала хлестать, чернолицые бросили Нормута, как мешок, в его карету. Повозка ещё была на ходу. Огастус схватил Нормута за волосы и затаил дыхание, прислушиваясь к трепыхающемуся сердцу в груди. — Я помню, как закончил император Неонилиас. Только ты ошибся в том, кто из нас загордившийся император. У кого из нас есть любимые дети, которых желает растерзать безумная толпа рабов. Младших ты уже потерял, а сын больше не мужчина. Напоследок я напомню тебе слова, которые были на тенкунском корабле, когда он причалил к остаткам империи. «Всё ждёт конец». Я твой корабль. Я твой завоеватель и разоритель. Возвращайся на руины своей империи, четвертованный король.***
Эмбер не поднималась с колен. Орошала ноги сына слезами и молилась на него, клялась в любви, в верности, в раскаянии. Руки холодели, пальцы мёрзли, она чувствовала, что умирает. Без любви. От тоски. Тобиан положил свою ладонь ей на голову, обвёл щеку, стирая слёзы, и приподнял подбородок. Тончайшая улыбка скользнула по его лицу. — Поднимайся, — сказал он. Не оттолкнул, не оттолкнул сынок! Эмбер встала, опираясь на руку сына как трость. И внезапно перед глазами завертелась настоящая трость из тёмного дерева, её грохотание походило на раскаты грома. В тронный зал влетел Огастус. Его лицо было искошено яростью, жилы на шее вздулись. Огастус окинул беглым ненавистным взглядом Тобиана и впился во Фредера, встав вплотную перед ним. — Я недооценил тебя, оборзевший крысёныш. Давно надо было прикончить тебя, когда ты был ещё мальчишкой, который давал понять: хоть ты слабак, а мне отказываешься подчиняться. Напомнить тебе, что в древности делали с предателями? — Сжигали заживо. Не в такой далёкой и древности это было, двести лет назад, — пробасил с дерзкой улыбкой Фредер. — Юный Афов последним застал мучительную смерть своего врага. Дядя, ты рано покинул заседание парламента. Завтра или послезавтра ответишь за предательство перед страной? — Отвечать будешь ты, — Огастус подвинулся ближе. — За спасение приговорённого Мариона, за союз с Фарар, за союз с ещё одним предателем нашей семьи — с Тобианом. Ты по уши в дерьме. Парламент мой, закон мой, я отмоюсь, а вот ты нет. — Почему же ты боялся нашей с Тобианом правды, если вся страна лежит под твоим каблуком? Почему семь лет скрывал существование Тобиана? Наверное, каблук отрывается от сапога. Преданные парламентарии видят, как страна превращается в руины под твоей властью. И ты видишь, что можешь только разрушать и отдалять от себя людей. Камерут, с чьими войсками ты не справился в мирное время, наступившая зимой война, толпы бегущих из страны людей, Кровавое общество, которое умерло лишь благодаря внутреннему расколу и предательству. Как долго аристократия, парламент и армия будут дорожить тобой? Я больше не смог терпеть ваши с королевой выходки. Разбирайтесь, как будете выкручиваться. Я вас предал, и очень этому горд. Огастус взмахнул рукой и ударил Фредера по щеке. Принц не дрогнул и не пошевелил даже бровью. Огастус опять занёс ладонь. Вдруг сзади схватили его правую руку, оттянули вниз, сжали за спиной, герцога толкнули в сторону. Уилл загородил собой Фредера. Под ногами была лужа. Он водой проскользнул в зал, понадобилось мгновение, отделяющее Уилла от звука первой пощёчины до попытки Огастуса нанести вторую. — Не тревожься, Уилл, — проронил Фредер. — Подумаешь, дядюшкина пощёчина. Покинь зал. Я просил ждать меня у дверей. — Отойди, раб! — вскричал Огастус. — Отойди от Фредера, — сказал Уилл твёрдым мужским голосом. Огастус не воспринял его слова всерьёз. Рука зашевелилась, чтобы снова нанести удар. По Фредеру или своему рабу — неизвестно. Уилл, схватив Огастуса за руку, отвёл его на десять шагов назад. — Не дури, — попросил Тобиан. — Ты не тронешь ни Фредера, ни Тобиана, — ответил Уилл, прищурив глаза. Огастус брезгливо потряс рукав камзола, к которому прикоснулся Уилл. Повернулся в сторону Эмбер, ища поддержки. Увы, его сестра сжимала руку Тобиана и ничего не хотела замечать, кроме своего мальчика. В дверном проёме гвардейцы ждали приказаний. Огастус кивком головы вверх повелел им остаться за дверью. — Щенка, который кусает хозяйскую руку, топят. — Телохранителя, который спасает своего подопечного, вознаграждают, — хмыкнул Тобиан. — Убьёшь Уилла, и что ответишь Онисею? — добавил Фредер. — Уилл заболел и пролежит на больничной койке, пока вы будете биться за Зенрут? Цубасара что скажет? И не вздумай от неё избавиться. Онисей захочет узнать, всё ли в порядке с Цубасарой, которую давно не видел. Пока что он чувствует землёй её присутствие в Конории. Огастус отдёрнул от Тобиана Эмбер, не отводя выпученных глаз от Уилла. — Заканчивай лобызать своего сына. Тошно на тебя смотреть. На этого вернём ошейник, — он махнул рукой на Уилл. — Я прикончу его по закону, он поднял руку на хозяина. Что будем делать с Фредером и Тобианом? Они попытались нас свергнуть, я расцениваю их слова попыткой свержения. Пинийская крепость — самое милосердное, что ждёт твоих сыновей. Теперь твоя наследница — моя дочь. Внезапно Эмбер раскинула руки перед Тобианом и закрыла его, подражая Уиллу, заслоняющему Фредера. — Я не дам тебе в обиду моих сыновей. Моего Тобиана ты больше не обидишь! Я не потеряю его из-за тебя опять! — Из-за меня? — Огастус онемел от бешенства. — Из-за тебя! — воскликнула Эмбер и взглянула на брата взглядом врага. — Ты настроил моего сына против меня! Ты искалечил ему жизнь! Я была так слаба, чтобы тебе возразить, ведь в своё время ты сломил меня! Кто решил вытравить камерутчан трупом Тобиана? Кто придумал отдать Тоба в рабство Казоквару? Мальчики всегда просили тебя быть добрым с Уиллом, а ты не справился со своим гневом, и Тобиан был вынужден взяться за меч! Кто застрелил на его глазах солдата Бадба? А Марион… Я же говорила тебе, он должен остаться жить. Никогда не прощу тебе, что ты забрал у меня сыновей! Ты причина всех наших несчастий! Огастус задрожал и покрылся красными пятнами. — Глупая женщина. До смешного просто оказалось развести тебя на слёзы. Так, не хочу тратить на тебя своё время, отпусти Тобиана. Им займутся соколы. Он скажет мне, где сидит Марион. — Я не дам тебе пытать Тоба! — Эмбер сжала сына до такой степени, что Тобиан схватился за её локоть, когда заболела грудь. — Я не буду его пытать, это моя последняя доброта к племяннику, — презрительно-насмешливо ответил Огастус. — Если он будет самостоятельно сговорчив. Пора кончать с Марионом и с этой Санпавой. Победим в войне и останемся у власти. Я был слишком терпелив. Завтра на рассвете абадоны уничтожат врагов. — Куда ты их пошлёшь? — Фредер вышел из-за спины Уилл, встав с ним рядом. — Пустошь у Ураканского хребта надёжно взята камерутчанами. Все их войска, как и войска иширутчан стоят возле городов, деревень и шахт. На сегодняшний день нет даже пустой поляны, на которой мы бы застали врагов врасплох, не потревожив города. Рано выпускать абадон. — Мне плевать на города, — ответил Огастус, смерив племянника презренным взглядом. — Народ Санпавы подлежит уничтожению. Если я буду страдать за народ предателей, я потеряю провинцию и её ресурсы. После войны я отстрою Санпаву заново. Сколько мне ещё ждать? Ждать, когда мои племянники вгрызутся мне в шею, когда меня в очередной раз предадут, когда Геровальд бросит в мой тыл абадон? Ночью я переброшу часть абадон на его войска, застигнув их спросонья, и отправлю вторую часть абадон к иширутским базам. Я передам по стеклу Геровальду, что он никогда не увидит своего сына, если атакует мой тыл. Сиджед — король. И как король он отвечает за преступления своего государства, за развязанные войны. — Онисей не будет играть в войнушку, пока не разберётся с Мегуной, — Уилл повёл бровью. — Знаю, раб! — Огастус возвысил голос. — Я не запрещаю абадонам сражаться. Это их право. Но пока Геровальд выведет к Онисею Мегуну, часть его войск будет истреблена. — И санпавские поселения, — покраснел Уилл. Губы Огастуса превратились в кривую усмешку. Он смеялся от злобы, стараясь сдерживать руки в покое. — К тебе, раб, я тоже проявлю милосердие. Я не убью тебя, а ты проведёшь последние переговоры с абадонами и дашь Онисею напутствие. — Я не буду учить абадон расправляться с городами. — Плевать на тебя, — Огастус вздёрнул голову. — Справлюсь сам. Дождусь окончания войны, верну абадон на их остров и прикончу во сне Цубасару. Раб, ты убил не только себя, но и обезьяну, которую считаешь за мать. — Мама, что молчишь? Тобиан затряс Эмбер за плечи. Скажи что-нибудь. Ты же королева. Эмбер посмотрела на Тобиана и прочитала в его печальном взгляде мольбу. Повернулась к Фредеру — о, если бы она могла проникнуть через тёмную пелену его глаз, сковавшую её первенца, что похожа на проклятую тьму, заточённую в очах пустоглазах! Верит ли старший сын ей, просит ли о помощи? — Мама! — снова взмолился Тобиан. «Я сделаю, как просит мой мальчик!» — Атаки завтра не будет, — заявила Эмбер. — Зенрут будет ждать, когда появится более удобная позиция. Я не хочу быть убийцей своего народа. Огастус засмеялся. — Кто ты сейчас? Твоей задумкой было расправиться с повстанцами в Козьей Лилии, захватив жизни мирных жителей! И ты принимала участие в обсуждение судьбы Хаша! — Да я! — вспыхнула Эмбер. — Ты меня такой сделал! Ты меня испортил! Я надевала на свою голову корону с другими мечтами, я представляла, как меняю королевство, как превращаю Зенрут в процветающую страну, а ты внушал мне, что меня окружают враги, что люди заслуживают суровых законов, что без рабства Зенрут расколется на воюющие племена, что было после падения Рутской империи! Я была в сомнениях, подумала пощадить Хаш. А ты пел мне под ухо: «Прекрасно, сестрица! Прояви хитрость! Люблю твою жестокость!». Из-за тебя на меня пошли войной сыновья! Тобиан вздохнул: — Я уж чуть не простил тебя, мама. Что ты несёшь? Пальцы Огастуса сжались на плече Эмбер, она закричала от боли. — Я виноват? — Ты виноват! Ты испортил меня! Я подчинялась тебе, следовала твоему примеру, а он был ужасным. Мой Фредер тоже брал с тебя уроки, равнялся на тебя. Хоть он не признаётся, но от тебя он заразился изворотливостью и злостью! Я не могу ненавидеть своего сына, а тебя могу! Огастус скривился так будто его отравили. — Вот как королева Зенрута пресмыкается, стараясь заслужить прощение у сыночка. Жалкая лицемерка. Я бы ничего не добился без твоих приказов и указов. Двенадцатилетнего Тобиана приказала «убить» ты. В рабстве он мучался с твоего одобрения. На площади Славы ты зачитывала приговор Мариону. Ещё вчера я был твоим братом и другом. Вот как материнская любовь сводит людей с ума. Слава богам, я никогда не был привязан к своим дочерям. Так, сестра, ты успокаиваешься, прекращаешь истерику и выполняешь мои приказы. Не зли меня! Эмбер повернулась к Тобиану и покраснела от его немого упрёка. Сын ещё не прощает её! — Я королева, а ты герцог. Я не допускаю тебя больше на военные собрания с абадонами. Когда будет их бой — решать мне самой. Тобиан, Фредер, Уиллард будут под моей защитой. Я отстраняю тебя от Королевского совета. Ты теперь не мой советник. На её щеке отпечаталась ладонь брата. — Какая жалость, что южная смерть не передалась тебе, когда ты нежила умирающего поросёнка Конела. Я бы взялся за воспитание твоих наследников настоящей мужской рукой. — Моего мужа убил ты? — внезапно ужаснулась Эмбер. — Эту заразу… ты передал ему? И… его отцу и братьям? — Нет, к смерти Наторийских непричастен, — Огастус неприязненно взглянул на племянников. — Я ненавидел Конела и мечтал о его смерти, но никогда бы не убил родственника. Я дорожил семьёй до этого дня. Предатели семьи стоят рядом с тобой. Одного ты держишь за руку, второй прислонился плечом к рабу. К скоту, как выразился бы Казоквар. Морщины на лбу Огастуса немного сгладились. Дыхание стало ровным. Он обратился к Эмбер вкрадчивым голосом: — Ты главнокомандующая армией. Ты отправишь завтра абадон сражаться против наших врагов? Эмбер посмотрела на Тобиана. Его ответ — её ответ. — Нет, — сказала она. Огастус обжёг её уничтожающим взглядом. — Стража! Стража! Королеве плохо! На его рёв в зал ворвались двадцать офицеров. Джон Пайн, Стивен Лодж, Алан Манрин, Дэвин Харди и другие телохранители Фредера стояли в гвардии Огастуса. — Королева потеряла рассудок! Она не в себе! Отведите Её Величество в её покои, поставьте людей за дверью и в самой спальне. Заприте, не выпускайте её. Сторожите королеву, чтобы она не навредила себе в первую очередь! И приведите девчонку! Эмбер вскрикнула, загородилась руками, попятилась к стене. — Схватите его, моего брата! Я ваша королева, не смейте меня трогать! Капитан Рэйгар, вы подчиняетесь мне! Рэйгар и его гвардейцы были равнодушны к крикам королевы. Им не составило труда заломить ей за спиной руки. — Мальчики мои, Фредер, Тобиан! Помогите мне! — в отчаянии воскликнула Эмбер. Сыновья переглянулись и остались на месте. — У королевы безумие, — поморщился Огастус. — Она не выдержала предательство сыновей, разум подвёл её. Бывает и такое. Король Рэндольф Афовийский также сошёл с ума, когда его единственная дочь умерла на своих родах. Сперва его приступы вызывали насмешки у придворных. Король срывал с клумб цветы, выбегал из дворца в город и дарил букеты всем попадя. А через год король носился по улицам с клинком, нападая на своих подданных. Его сын, будущий король Жоао Второй, запер отца в Изумрудном дворце, чтобы отец никого не убил. Спустя пару лет Рэндольф и вовсе потерял память и перестал узнавать родных, он помнил только умершую дочь и считал, что она жива, а не приходит к нему, потому что затаила глубокую обиду на отца. У Эмбер схожие приступы. — Отпустите! Отпустите меня! — Эмбер надрывала голос и пинала гвардейцев. — Уведите её немедленно. А девочку в тронный зал!***
Когда кричащую королеву вывели, в зал, в не успевшие закрыться двери, стражники бросили хрупкое тельце. У Тобиана перехватило дыхание. На полу лежала, стоная, Люси. Он кинулся к ней, но гвардеец преградил дорогу. Люси поднялась сама, но каждое движение доставало ей боль. Когда она подняла голову и взглянула на Тобиана, он закричал. Губа в крови, левый глаз заплыл в синяке, скромное коричневое платье порвано и на плечах застыли недавние отметины от тяжёлых рук. — Племянники, это подарок для вас. Я предупреждал Фредера, что девочку ждёт ужасная участь, если он посмеет нарушить мои планы. Предупреждал? Извольте смотреть. «Поддонок!» — кровь хлынула Тобиану в лицо. Он глянул на брата в жгучем желании вонзить ему кулак в лицо и обомлел. Фредер, широко раскрыв рот, застыл. И только колотящиеся, как у припадочного руки, выдавали в нём жизнь. — Тобиан! — слабеньким голосом прокричала Люси. Он рванул к ней, выскользнув из лап гвардейца. Но проход к Люси преградили двое других и ударили девушку сапогами по спине. Она не удержалась и опять упала, ударившись лбом об паркет. Огастус подошёл к Тобиану, широко улыбнувшись: — Будешь паинькой? Или… — герцог взял у гвардейца револьвер, проверил барабан и взвёл курок. — Или она лишиться головы. Тобиан сжал зубы. В мозгу вертелись различные планы. Быстро поднимись, вырви револьвер, всади пулю в дядю. Даже если заберёт пушку, даже если сможет застрелить его, гвардейцы в эту секунду расправятся с Люси. А Люси тем временем снова поднялась на шатающиеся ноги. На тонкой шейке подрагивало голубое ожерелье, которое он подарил ей когда-то. Казалось, так давно, в другой жизни! Она смотрела на него и качала головой: «Тоб, не стоит губить себя ради меня». Стоит. Он поднял руки. На них тут же одели наручники. — Отвезите Тобиана в Пинийскую крепость!***
В зале остались десять гвардейцев и Огастус. Герцог, стоя у королевского трона, потребовал подвести к нему Люси. Взглядом хищника он обвёл её с ног до головы, обошёл её кругом и для пущей убедительности приставил револьвер к её лбу. — Бам! — сказал Огастус. — Ты хорошая девочка, прелестная. Подавала бы чай своей госпоже и не знала горя. Какой злой дух познакомил тебя с принцами и заставил их влюбиться в тебя? — Зал заблокировали магические замки, — Уилл прошептал на ухо Фредеру. — Я не смогу устроить побег. — Тихо. Не пытайся сбежать или напасть. Делай, что он скажет. Голос Фредера звучал странно и чуждо: дрожал, беспокоился. Огастус расхаживал взад-вперёд, рассматривая тронный зал. Он, положив револьвер на подлокотник трона, подобрал с пола бумагу и расгладил каждый свёрнутый уголочек и складочку. — Королева Эмбер больна. Я назначаю себя регентом при безумном монархе. Если она не поправится, не поймёт, какая у неё роль, будет решаться вопрос о передаче трона её наследнику. Документ пуст, она не написала ни слова… — недовольно заметил Огастус. — Раз я объявил Эмбер безумной, она не имеет больше прав составлять королевские указы и лишать своих сыновей трона. Фредер, пиши, что ты отрекаешься от прав престолонаследия. Позже эти слова напишет и Тобиан. На замену Эмбер встанет Диана. Он протянул Фредеру бумагу и подал чернильную ручку. Заворожённый, изумлённый Фредер не сводил глаз с Люси, которая жалась возле трона и утирала саднящую губу. Рука сама начерила первую букву. — Фред, не пиши! Фред, что на тебя нашло?! Уилл вырвал из рук принца бумагу. — Не мешай мне! — Ты пошёл против своей семьи, заклеймил брата, рисковал своей жизнью ради этого? — закричал Уилл ему в лицо. — Чтобы собственноручно отказаться от трона? Не ты ли уверял, что ты должен стать новый королём, а Тобиан будет твоим наследником, пока у тебя не появятся дети! Я даже свою мать втянул в твои игры, верил, ты знаешь, как действовать, — Уилл всадил кулак Фредеру в живот. — Я не думал, что Огастус причинит вред Люси. Я забыл про неё, — скрючился от боли принц. — От тебя и твой защитник вернулся, — подметил дядя. Люси сильнее вжималась в подлокотники трона. Широко распахнутые глаза ещё больше искажались страхом. Её порывистое дыхание эхом разносилось по залу и кололо Фредера по ушам. Люси согнула ногу в колене, спрятала руки за спину, раскрыла рот. Алая капелька крови стекла с губы на подбородок. Люси не стала её вытирать. Огненные рыжие волосы колыхнулись. Выстрел сотряс зал. Фредер разглядел только тень гвардейца, упавшую на Огастуса. Его самого оттолкнул Уилл. Прозрачный силуэт револьвера появился в руках друга. Громыхнуло возле гвардейцев. И Фредер понял, что произошло. Он перескочил через дядю и раздвинул руки. — Отойдите назад! Опустите оружие! Не стреляйте в Люси, я сам остановлю её! Люси, пыхтя как раненный, истрёпанный бык, держала перед глазами в крепко сжатых покрасневших кулачках револьвер. — Не стреляйте! Я прошу вас всех. Пожалуйста, не стреляйте в неё. Фредер осторожно встал перед гвардейцами, закрывая телом проход к Люси. Пуля прошла над головой Огастуса и его телохранителя, над головой Фредера, оставив свирепый след в стене, щепки сыпались на пол с истощённым сиплым звуком. Над Люси, в троне, тоже навис след, пуля прошибла спинку кресла насквозь. Если бы не Уилл, снаряд вонзился бы ей в лоб. Заслоняя своим животом то Люси, то Уилла, Фредер не знал куда деваться. На герцога покусилась девчонка. В его офицера стрелял раб. — Дядя, пусть они сложат оружие! Я подпишу все твои документы. Прикажи опустить оружие! Люси дрожащими руками направляла на Фредера револьвер. Мгновение назад перед её глазами был Огастус. А теперь он стоит на коленях, прикрытый животом телохранителя. Перед ней лик Фредера. Брата её Тобиана. Врага её Тобиана. — Люси, посмотри мне в глаза. Улыбнись. Тобиан полюбил тебя за эту чудесную улыбку, которая всех наполняет добром, — прошептал Фредер и сказал громче: — Дядя, я всё подпишу. Отойдите все, не трогайте нас. — Назад, — пробурчал Огастус. — Не стрелять. Сзади за спиной Фредер слышал, как офицеры схватили Уилла. Они не стреляли, но Огастус перестанет быть Огастусом, если ничего не предпримет. Фредер шёл навстречу Люси. Их разделяло двадцать, а то и тридцать шагов. Как мучительно они давались. — Ты погубишь себя. Твоя ненависть к нашей семье выше твоей жизни? Ты единственное сокровище в этой стране. Не губи себя. Люси съёжилась, потные пальцы скользили по спусковому крючку. — Мне нечего терять! — закричала она. И Фредер увидел, что у неё выбит один зуб. — Из-за тебя я проведу свою жизнь в темнице, или на каторге! Огастус поклялся мне, что я не увижу больше белого света! Моего маленького брата забрали, избив его при мне. Я его потеряла навсегда! И маму, и отца тоже! Зачем мне терпеть, когда я могу убить и тебя, и его? Я пойду на казнь, умру в застенках, в этом зале с раздробленной головой — мне всё равно! Какая разница, где и как умирать, я уже обречена! Может быть, обрадую Тобиана, что убила его мучителей! Её глаза горели болезненным светом, лицо казалось длинным и острым. Фредер не узнавал Люси. Кто её испортил, кто заколдовал? О, небеса, почему он воспользовался Люси, желая огородить своего брата от смерти и самобичевания?! Он сам возложил на эту девушку злой рок — быть путём для запугивания и для достижения безжалостных целей. Никогда Фредеру не было так страшно, чем сейчас, видя направленный на себя револьвер, который сжимает Люси. Он не боялся за себя. Было страшно за Люси. Ей нельзя окунаться в кровь. Если остались ещё безгрешные люди, Люси должна стоять в их рядах. В этом мире, не в ином. — Люси, ты напоминаешь мне рысь, — ломко звучал его голос. — Рыжая, ясноглазая, всегда осторожная, тихая. Ты родилась в Рыси, — Фредер приближался к ней кроткими шагами. — Легенда о рыси и короле Афове, тебе рассказывала её мама. Давным-давно король охотился возле маленькой деревушки. Разразился страшный дождь, стало темно как ночью, король завернул не туда и потерял свою свиту. Он ехал на своём коне один, забрёл в густой непроходимый лес. Конь переломал об камни ноги, король закончил его страдания мечом и пошёл, не зная куда. Он блуждал по тёмному лесу три дня и три ночи, и всё это время ощущал на себе сверкающие красивые глаза, смотрящие ему в спину. Но как только оглядывался назад, то ничего не видел, кроме пугающих деревьев. В один момент силы покинули короля, он упал на землю и задумался над смертью. Задумался, что больше не увидит солнца, не дотронется до тёплой светло-зелёной травы, не встретит родных, жена родит наследника и не сможет показать сына отцу. Он сверг тирана, создал новую династию, и должен умереть, не застав плодов своих мечтаний. Пока он думал, его окружили пара голодных волков, готовые полакомиться человеком. Рысь возникла внезапно. Она выскочила из-за кустов, привлекла внимание волков и повела их за собой. Она не пыталась драться, рысь знала, что слабее двоих волков. Она уводила их за собой. Когда король поднялся, наступило утро. Впервые в лес просочился свет, он пошёл на солнце и оказался у обрыва. Внизу лежали мёртвые, сорвавшиеся с высоты волки, а рысь постояла возле короля, кивнула на мелкую тропу, протоптанную людьми, и скрылась в лесу. Ни крестьяне, нашедшие своего короля, ни его придворные, ни верные офицеры, даже жена не верила, что короля спасла таинственная рысь. Люди сочли, что Афову всё привиделось. Но король каждый год ездил в Рысь, находил обрыв и проводил на нём день, благодаря спасительницу, которую больше не видел. Люси дрожала. Если он не подоспеет, палец соскочит. Пуля вонзится ему в глаз, или попадёт прямиком в лоб. Он вздрагивал, пот каплями стекал по одежде. — Ты похожа на рысь. Ты создана быть спасительницей. Твои руки не для крови, а для любви. Он был близок. Взялся аккуратно за её кулачки. Люси напряглась. Фредер оттянул палец от спускового крючка, положил свою тяжёлую руку ей на запястье и медленно присел на колени, опуская за собой Люси. Её зубы стучали. Она плакала, но про себя, в своём немом сокрытом горе. И Фредер тоже рыдал внутри себя. От страха, что потеряет Люси. — Ты не такая как я. Нельзя тебе стрелять. Вы с Тобианом особые люди, чистые, несущие жизнь. Тобиан побывал на восстании, на войне, на резне. Он не убивал. Он спасал, защищал, закрывал собой, уводил от смерти. Люси, как всё начиналось? Вы спасали рабов. Этими руками, — Фредер прижал к своим губам люсины костяшки пальцев, — были спасены чьи-то жизни. Он рассказывал мне, как малюткой ты вскармливала найденных птенцов, мышат, чью мать съела кошка. Ты держала на этих руках младенцев, которых ждала рабская участь, приносила лекарства и еду бродягам, открывала двери своего дома просящим приют. Не проливай кровь. Мщение, разруха, война — это мой удел. Убью — я. Смогу. Мне можно. Обещаю, он умрёт. Вы с Тобианом представляете жизнь. Живите, пожалуйста, любите друг друга, будьте вместе. Вы созданы для жизни. Люси вскрикнула. Уронила револьвер. Неловко и робко Фредер обнял её. Люси впилась в него руками и положила голову ему на плечо. Под пальцами Фредера сверкали солнечные волосы. Люси стонала, гладила его широкие плечи и боялась отпустить. На некоторое время они замерли, затаили дыхание, стиснули неожиданно друг друга в крепких цепких объятиях. Они не хотели расставаться с этим мгновением, хотели, чтобы оно длилось целую эпоху. Люси вспоминала, что значит прощать. Фредер вспоминал, какого любить. Он поднялся, закрывая её своими телом. Смотрите, говорил он, я не дам вам убить её. А хотите убить, так прикончите и меня. Мы вместе отправимся к богам. Огастус подал ему бумагу. Фредер подписал, освободив из хватки лишь два пальца. — Документ, подписанный под принуждением, ничтожен, — шепнул он Люси. — Не бойся, не отпускай меня. Огастус довольно улыбнулся. — Увести их в подземные темницы. Герцог сделал угрожающий шаг к Уиллу, скованному в наручники. — Фредер и Люси пойдут первыми, ты побудешь в зале под магическими замками. Потом к ним в камеру отведут тебя. Попытаешься воспользоваться магией, я застрелю Люси, а Фредеру отрежу язык. Я понятно объяснил? — Я понял, — ответил Уилл, осуждающее смотря на Фредера. — Твоя служба телохранителя закончена. Я возвращаю тебе ошейник раба. Уилл сохранил холодную сдержанность. Но принц видел по заметным только ему очертаниям на лице друга, что того сковал ужас. Тёплая ладонь погладила Фредеру щёку, вкралась грустная улыбка, Люси молчаливо пожелала удачи Уиллу. Они с Фредером кивнули и, не разжимая объятия, пошли, окружённые револьверами и штыками гвардейцев.***
Карета влетела в имение и остановилась у порога. — Помогите! Спуститесь кто-нибудь! — завыл Нормут. Он отворил дверцу кареты головой и упал на землю, в лужу. Грязь брызнула на лицо. С неба хлынула липкая морось. — Помогите, — обессиленно позвал Нормут. — Гав-Гав! — откликнулся только Живчик, выбежавший из-за деревьев. — Живчик, умоляю… позови Элеонору или Эвана… Где все? Во дворе его дома постоянно бродили рабы, убирались, носились с поручениями. Тишина. Пустота. Ни души. Вымерло всё. Где все, когда они ему так нужны! Живчик, прозванный Казокварами людоедом, шмыгнул в дом. Спустя время выбежала, визжа Ромила. Девочка неслась прочь от злобного пса. И закричала ещё больше от ужаса, увидев искалеченного отца. «Не её ты должен был звать! — зло сплюнул Нормут, трясясь от боли. — Я приказал позвать Элеонору или Эвана! Глупая псина!» — Папочка! — упала пред ним дочь. Ромила обвила шею отца тоненькими руками и заплакала. — Папа! Папа! Как же сильно Нормуту хотелось обнять дочь. Он чувствовал, как руки тянуться к тёплой спине, как сжимают девочку, как укладывают её головку на грудь. Руки, которых не было. Плач и крики Ромилы разбудили дом. Через две минуты хлопнули дверью рабы, Эван и Элеонора. И обомлели все. Когда брат взял его на руки, Нормут потерял сознание. Пришёл в себя уже лёжа на кровати. От боли кружилась голова, дышать было затруднительно. Эван, Элеонора и Ромила стояли возле него. — Кто с вами это сделал? — спросила Элеонора. — Рабы. Рабы… Сбежавшие мои рабы, — вырвалось из него. — Как их зовут?! Я немедленно найду их! — Эван бахнул рукой по стене. — Я вызываю полицию! Зорких соколов! — Неважно… Забудьте. Эван, прошу не зови никого. Эван, пожалуйста… — Нормут слышал, как собственный голос становится тише. — Папочка, не умирай! — простонала Ромила. Её слова врезались в Нормута как остро заточенные ножи. Из глаза потекла слеза. — Это не рабы, — молвила Элеонора и ткнула пальцем на культи. — Вам целители заживили раны. Нормут, кто это был? Нам важно знать. — Рабы, рабы, — шамкал зубами Нормут. Он посмотрел в её зелёные напуганные глаза. Только не догадалась бы! — Нора, зачем моему брату лгать мне? — ужаснулся Эван. — Среди рабов, настоящих, бывших и беглых, у него сколько врагов, что тебе и не снилось. Рабы, наконец-то, отомстили ему. Элеонора взглянула на мужа с невыносимым презрением: — Ты тупица. Нормут перешёл дорогу кому-то ещё. Кто могущественнее раба. Ты всё-таки тупица, хотя я верила, что у тебя появляются проблески ума… — Уйдите все, — проговорил Нормут онемевшими губами. — Уйдите! Он дёрнулся, чтобы вставь и врезать кулаком Элеоноре за проницательность, Эвану за врождённую глупость, но тело только качнулось и он упал в мягкие одеяла. Ромила помогла отцу подняться и прислонила его спину к стене. Нормут чувствовал себя мелким, ничтожным. Он стал будто карликом. Хотя и карлик может называться человеком. Он превратился в тело, в пустую оболочку, в которой ещё теплилась жизнь. Но надолго ли хватит его? Нормут вспоминал, что оставил в лесу трость — признак его аристократизма и власти. Касторовая шляпа, богатый пиджак, ботинки тоже остались среди деревьев. Он был одет в жалкий фрак и ощущал себя нагим. — По крайней мере, — сказал Эван, — в твоих руках больше не появится плети или винамиатиса. Ты стал свободен от нанесения вреда людям. Всегда ищи положительное в случившемся. Оскорбительные, невыношенные в братском мозгу слова ударяли кнутом. Голова горела, раскалывалась болью. Хлёсткие болезненные удары. Хлёсткие болезненные слова. — Заткнись! — закричал Нормут. — Я-то заткнусь, а вот их не заткнёшь больше, — потускнели глаза Эвана. Кого их? Через мгновение Нормут понял, его охватила дрожь. Рабы! Кем он теперь станет для них? — Уйдите. Прошу вас слёзно! Элеонора и Эван молча покинули его покои. В комнате осталась только Ромила. Миловидное личико, трясущиеся руки, хрупкая девичья фигурка. Нормуту казалось, дочь взрослеет на глазах. Её лицо каменеет, в глазах появляется злобная искра. Ей всего тринадцать лет, в никиниасе исполнится четырнадцать. И уже круглая сирота! Мать убита, отец измельчён по частям. Нормут замлеял, он пытался объяснить дочери, что на него напали мстительные рабы, не называя их имён. Она не должна знать правды, никто не должен её знать. Герцог Огастус доберётся до его принцессы. И уничтожит её. Он должен молчать! Ради сохранения жизни единственной дочери! Ради сына, которого не видел уже год. В глазах Ромилы неверие, но ни слова укора или требование рассказать правду. Она поправила грязный воротник, поднесла обезболивающее лекарство ко рту и держала голову, пока отец пил. — Папа, я буду с тобой, — проговорила Ромила писклявым, доставшимся в наследство от матери голосом. — Я тебя не оставлю, не брошу. Я буду всегда с тобой. Мы выживем, клянусь тебе! Мы преодолеем всё! Чёрт, как же тянуться руки схватить и прижать к сердцу дочь! Ромила вытирала слёзы, целовала его щёки, лоб, спутавшиеся волосы. «За что? Скажите, боги, за что такие беды на мою семью?» Он ничего не может ответить дочери, только плачет и бессильно принимает ласки Ромилы. Он недостоин принимать тёплые объятия дорогой ему дочери. Недостоин даже её взгляда! Ромила была принцессой. И пусть же остаётся принцессой и не нянчится с уродливым калекой. — Мы выстоим, отец, всем назло! Ромила закусила губу. О чём-то задумалась и накрыла отца одеялом. — Мстить не будем. Папа, тебе нужно оставить месть. Не мсти… рабам, — выговаривала она несчастное слово через силу. Дочь всё понимала. Отца четвертовали не рабы. Стук в дверь. Зашёл Эван. — Извини, что беспокою тебя… Ты не в том состоянии, но пробуди стекло, — прошептал брат, стыдясь за собственное поведение. Сил у Нормута не хватало даже на стекло. Магический прибор пробудил Эван. В глазу, который жгли не высохшие слёзы, всё темно, мутно. Нормут не видел, только слышал Рица Шейма. — Тобиан Афовийский жив, — говорил дрожащим голосом вещатель. — Он выдавал себя за Бонтина Бесфамильного. Мы разбираемся в ситуации и будем держать вас в курсе событий. Пока неизвестно, как относиться к заявлению принца Фредера и фанина Бесфамильного… Что это? Шокирующая правда королевской династии или ловкий трюк принца и его двоюродного брата, в котором нашлось места мошенничеству, магии и зельям превращениям? Эван сунул Ромиле газету. — Как только ты уехал, к нам в имении прискакали мальчишки и бросили газету. Люди разносят газеты по всей округе. Почитай. Нормут лишь взглянул на заголовок и отвернулся. Принц Тобиан жив. Всё померкло. Всё стало ясным как божий день. Его переиграли. Над ним здорово подшутили и перехитрили. Эван коснулся его щеки, и Нормут будто увидел мысли брата. Нет, Эван не тупица. Он тоже понимает, кто искалечил его брата. И за что. — Будет нужна помощь — зови. Прибегу, — попрощался Эван, унося стекло. Нормут прислонился головой к шее Ромиле. Сил не оставалось даже на плач. За стеной слышалось шебуршания рабов. Наиболее смелые заглядывали к нему в комнату. На изрубленного хозяина стоит посмотреть! Рабы не смеялись, не улыбались. Они нацепили на себя покорный вид для Ромилы, у которой ещё есть руки, чтобы пробудить винамиатис. Но Нормут всё видел, всё чувствовал. Рабы изгаляются над ним, желают проклятия, видят своё преимущество. Он никогда больше не пробудит ошейник. И не сможет взять даже палку, чтобы отлупасить дерзкого негодяя. Теперь побьют его — ничтожного калеку, если только дочь не вступиться за отца. — Папа, я за тебя постою, — ответила ему Ромила. — Мы остались вдвоём. У тебя есть только я. Доверься мне. Я буду твоими руками и ногами, твоими глазами, — говорила она усыпляющим доверие голосом. — Я буду заботиться о тебе как… «Как мать за больным ребёнком», — за дочь произнёс отец. И не смог возразить Ромиле вслух. Его дочь должна оставаться ребёнком, она ещё должна наслаждаться детством и юностью, ей рано взрослеть. Он молчал. Трясся. Отрезанные руки и ноги пронзались болью. Вспоминался старый анекдот. Нет у него больше языка. Герцог и язык тоже отрезал, заставив Нормута навеки умолкнуть о правде. «Тобиан Афовийский жив» — звонко били в голове отголоски вещателя. Бонтин победил, не прикасаясь и пальцем к нему. Ромила положила голову Нормута к себе на плечо. Он, изнемогая, закрыл глаз. Бедная его дочь! Девочка не должна тратить свою жизнь на покалеченного отца. — Мы остались вдвоём, Ромила, — Нормут задыхался от боли и безумного страха. Исчезла его большая и дружная семья. Только маленькая дочь, только осужденный покалеченный сын, только отдаляющийся от него брат Эван — вот и всё, что есть. Никто из этих людей не защитит его. Никого и он не сможет заслонить. Нет семьи. Нет силы. Нет грозного имени. Нет покорных слуг, испуганного стада. Больше нет Нормута Казоквара. Он — жалкое подобие человека, лишённое рук, ног, глаза и языка. Король забрал у него корону.