Отщепенцы и пробудившиеся

      Оловянный заяц неподвижно сидел на столе, свесив ножки. В лапках чемодан и трость, на голове высокий цилиндр, заяц улыбался и голубыми глазами смотрел на Нулефер. Она держала перед ним ладошки с чёрной санпавской землёй, пробуждая магию.       Глаза закрыты, дыхание медленное, она полностью сосредоточена на горстке земли и на зайце, который должен пойти. Пальцы ловят тонкое дуновение магии, человеческий разум даёт направление энергии — «вставай, иди». Её собственная магия сливается со спящей, древней, стучит по ней, бьёт. Но магия земли, словно выдернутый из летаргического сна страдалец, не понимает, что от неё хотят. Нулефер видит перед собой хаотичные волны, линии, кожей ощущает ветер, пальцы щупают землю, выводя закованную в ней силу из транса. Со лба течёт пот, но Нулефер не чувствует, она слита воедино с маленькой кучкой земли. Руки светятся, почва шевелится. На ином, незримом глазу уровне Нулефер рисует образ зайца, создаёт каждое его движение, показывает мыслями, что нужно делать. Вода в стакане колышется, принимая участие во встрече мага и земли, наделённой силой Онисея.       Руки начинают дрожать, их пронзает боль, по телу разносятся неприятные ощущения. Нулефер сквозь закрытые глаза видит, как комочки земли слипаются, образуя маленький шарик. Зудящими пальцами она сжимает землю в кулак, закрепляет комок уже не магической, а человеческой силой и кладёт его в маленькое отверстие в спинке зайца.       — Вставай. Иди, — отдала Нулефер команду.       Оловянный заяц поднялся, развернулся и зашагал важной походкой, постукивая тростью по столу.       — Игрушка успешно заведена! Смотри, Юрсан, как ходит зайчик!       В детской кроватке лепетал семимесячный малыш. Как только мама показала ему зверюшку, перебирающую ногами, он затряс руками и потянулся к игрушке. Нулефер поставила перед ним зайца, и тот зашагал. Но три шага, и зайчик оказался во рту у младенца.       — Нет, Юрсан, — улыбнулась Нулефер, — его нельзя есть. Видишь кармашек на спинке у зайчика? В нём спрятана ценная магия.       Юрсан засмеялся. Нулефер под улыбкой прятала усталость и учащённо дышала. Что камень сероземельник, что обычная санпавская земля отнимали у магов много сил. Малыш гугукал, тянул руку к окну.       — Хочешь увидеть папу? Так, а где наш папа? Чем он занят? — Нулефер поцеловала сына в щёку и взяла его на руки.       Забравшись вместе с Юрсаном на широкий подоконник, она распахнула окно.       — Помаши папе, — Нулефер замахала ручкой Юрсана, который, не затихая, что-то талдычил на своём языке.       Под окнами раскинулся дивный сад из лип, каштанов, дубов, с привычными из детства розами, гладиолусами, георгинами, хризантемами и необычными, редкими растениями. Пожилой садовник поливал георгины, а Аахен склонился над рододендроном, осматривал розовые цветки на повреждения и ласково шептался с кустом. Нулефер улыбнулась от умиления. Рододендрон, это был их любимый куст, благодаря которому они однажды признались в любви.       — Что папа делает? — ласково повернулась к Юрсану Нулефер. — Папа отдыхает со своими друзьями.       «Которых так давно не видел», — сказала про себя. Они с Аахеном вернулись с Абадонии две шестицы назад, прожив там больше десяти месяцев. На Абадонии родился первенец. Аахен, разумеется, на протяжении этих месяцев несколько раз покидал остров, чтобы обменяться с Тенкуни пустоглазами, но спустя короткий срок обязательно возвращался в свой новый дом. Аахена украшала длинная густая борода, по привычке он был одет в рабочие рубаху со штанами, нацепил длинные сапоги, при себе имел палку, будто собирался пробираться по неосвоенным землям.       Злые языки говорили, что Аахен одичал на Абадонии за семь лет, даже пустоглазы смотрят на него как на сородича, а тридцать первого герматены абадоны дерутся между собой за право поговорить с Аахеном наедине. Но Нулефер знала, что это не так. На острове Тверей был чутким и отзывчивым руководителем для целой команды исследователей. А каким заботливым мужем и отцом был Аахен, Нулефер не могла передать. Что до его хмурости и суровости, таким и должен был старейшина древнего заколдованного народа. Абадоны слушались Тверея, почитали его, тенкунцы не оспаривали его решение, когда Аахен заявлял, что на сей раз отправляет с новым кораблём меньшее число пустоглазом. От его воли зависело, кто из людей увидит память предков. Аахена встречали по одежде, провожали по уважению абадон.       «Сын своего отца», — хотелось иногда сказать Нулефер. Долгое правление Леокурта Тверея ещё больше заставило весь мир трепетать перед Тенкуни, Аахен с абадонами присмирил последних храбрецов. С побеждённым Чёрным океаном Тенкуни избавилась от последнего препятствия — стихии, и смело направилась покорять северные страны через торговлю своими магами и новыми изобретениями. Приближающий к порту корабль со свирепым пустоглазом, таящим в себе смертельного абадону, кому угодно внушал страх. Сдался Камерут, сломленный Рёвом, он отменил свои пошлины взамен на двадцатую часть прощённых долгов. И то хорошо! Тенкуни теперь даже не переходила черту Чёрного океана, направляясь на север, а шла через воды Линского моря вблизи Камерута.       «Юрсан, — пел внуку колыбельную Леокурт Тверей, — ты родился в великой стране, твой отец великий человек, твоя мама одолела абадонского кумрафета. Помни свои корни и гордись ими».       — Да, мы великие, мы очень великие, — негромко произнесла Нулефер, подавив смех, наблюдая, как Аахен неуклюже отмахивается от комаров. Кровососущие твари тревожили и её саму, но она отгоняла насекомых от гугукающего сына, забывая про себя. — Юрсан, мы обычные люди. Когда-нибудь ты это поймёшь, а пока просто живи, мой сынок.       Рой окружил Аахена, он отчаянно размахался руками, сделал шаг назад, оступился и плюхнулся на землю. Нулефер уже не сдержала смех.       — Иди домой, скоро нас навестят друзья, а ты всё в саду!       В этот миг в сад забежал пустоглаз и громко заревел. Садовник задрожал, сжался. Нулефер лишь грустно улыбнулась. Дом Леокурта Тверея обходили все тенкунцы, когда к родителям заезжал Аахен с пустоглазами, показывая им столицу магической страны.       Абадон ненавидели и тенкунцы, и манары, страшились, нарекали их демонами. Но всякий боялся даже фырчать, когда рядом проходил обычный глупый пустоглаз. Уже семь лет не затихали склоки, что абадоны повинны во всех бедах и грехах, свалившимися на голову человечеству. Нарастали религиозные споры, верующие в Пятнадцать богов готовы были чуть ли не с оружием доказывать истинность своих богов, в которых верили сами абадоны. Последователи Единого бога, богини Арб и прочих, прочих богов всё равно не принимали их веру. Когда Тенкуни разрешила плаванье на Абадонию для иностранцев, потянулись верующие люди со всего света. Они подставляли лица под тяжёлые капли, льющиеся с туч Чёрного океана, готовы были прыгать в пасти к безжалостным змеям, устремляя взгляды в небеса. Многие путешественники видели в облаках гуляющие лики. «Там был наш Единый бог!», — твёрдо утверждал по возвращению камерутчанин. «На небесах плясала Арб!» — яро кричал анзориец. А шаман, пришедший в Тенкуни с дальних земель, заявил, что в небе Чёрного океана не были человеческих лиц, лишь звери и птицы взирали на него с высоты.       Нулефер спрыгнула с подоконника и пошла встречать мужа. Аахена ведь надо переодеть, умыть, снять с головы веточки и листочки. Сама-то она собралась, уложила волосы, нарядилась в стройное розовое платье. Жизнь на острове пошла ей на пользу, тяжёлые условия избавили Нулефер от вредных привычек, много есть, как в прошлом, она уже так не могла, появилась ещё и физическая работа.       Нулефер с сыном на руках проходила вдоль свадебных портретов. Они с Аахеном поженились семь лет назад, вернувшись с Абадонии даже раньше намеченного. Свадьба прошла в Намириане, в кругу семьи, близких друзей и пустоглазов. Нулефер остановилась перед портретом, где она, невеста, стояла рядом с отцом, мамой, абадонским братом Уиллардом и Цубасарой, принявший человеческий облик. Оделл заботливо обнимал дочь и смотрел на светопоглащающий винамиатис широкой улыбкой. Его приезд в Намириан оказался полной неожиданностью.       — Этот день я не мог пропустить, — смущённо объяснил он.       Оделл привёз для Нулефер письмо с пышными поздравлениями от Элеоноры. Кроме этого письма, Нулефер больше не пересекалась с сестрой.       Элеонора управляла заводом по обработке винамиатиса, который принадлежал их отцу, она поглотилась делами, по словам папы, забыла даже про детей. Элеонора растворилась в работе, она уже не говорила, что хочет сбежать из провинциальной Рыси, молчала и про замужество. Тинаидой и маленьким Джеймсом занимался Оделл. Часто с внуками он перемещался в гости к Ханне.       Но племянников Нулефер видела редко. Она жила в Абадонии, день за днём отдавая себя расшифровке книг и свитков во дворце Агасфера. Первые успехи уже были. С помощью винамиатисов и фотоаппаратов она запечатлела тысячи страниц, а Аахен собрал языковедов ныне живущих и умерших языков со всех уголков света. Казалось, записи Агасфера невозможно разгадать! Это бессмысленный набор символов. Но спустя год кропотливых усилий удалось найти шифр к парочке книг, описывающих жизни древнего народа.       А Нулефер в дальнем хранилище нашла книгу, где на первых страницах были рисунки напряжённых магов, склонившихся над землёй. Люди держали в руках землю, что-то с ней делали, в конце их усилий получался камень, излучающий свет. Нулефер прожирала глазами эту книгу. Картинки с землёй всё время сопровождал повторяющийся иероглиф. Нулефер зациклилась над ним, пролистывала всю ветхую книгу и везде встречала знак. «Это земля!» — осенило её. Дальше она поняла, какой иероглиф принадлежит человеку, а какой его силе — магии. В ряде других книг на этой полке были схожие иероглифы, но там были только головы людей и волны возле них. Полгода Нулефер анализировала книгу, сравнивала значок за значком, пока не перевела самые значимые слова.       В книге Агасфера люди пробуждали усопшую магию, создавая некий винамиатис. Только они прилагали другие усилия, магия шла не на оболочку камня, а будто залезала в его сердце, разговаривала с ним, как с живым человеком. И в руках магов была лишь горсть земли, когда как сероземельник был прочным камнем. «А если этими усилиями пробудить магию в санпавской земле?»       Эту идею Нулефер предложила тенкунцам, и спустя несколько лет усиленного изучения книги и земли удалось освободить первую магию.       Люди подчинили раскинувшуюся по Санпаве силу Онисея.       — Юрсан, мой пухлый малыш! — Ханна, занятая вязанием на кресле-качалке, распахнула руки, когда её дочь спустилась на первый этаж. — Мой крохотный мальчик!       Бабушка не выдержала и соскочила с кресла, бросив пряжу. За семь лет Ханна постарела, стала тоньше, меньше ростом, опали щёки. Почти всё время она посвящала заботе о саде Аахена, иногда посещала с Даитией светские балы, путешествовала по разным городам Тенкуни. Год назад побывала с дочерью и в Абадонии. Ханна терпеливо наслаждалась подоспевшей старости, иногда только по-доброму ворчала, чтобы Нулефер не засиживалась на своём острове. Ибо Юрсан будет расти и ему нужно человеческое общение.       — Видишь, как Юрсан бабушке радуется?! — запричитала Ханна, когда малыш захлопал в ладоши. — Люди ему нужны. Люди. И самые родные люди. Нулефер, возвращайся в Тенкуни.       — Мама, дворец Агасфера сам по себе не раскроет все тайны. Ты же знаешь, только мы с Уиллом можем зайти в него.       — Так ты все книги запечатлела. И стены. И полы, — сурово поднялись брови Ханны на лоб.       — Картинок недостаточно. В книге могут быть одни буквы, а проводишь по странице рукой и ощущаешь иные начертания.       Ханна, как молодая, кружилась по комнате с внуком.       — Вот какая у тебя занятая мама. Малыш, Юрсан, какая же магия достанется тебе? Будешь великим огневиком или кротким зверовещателем?       Закончив танец, Ханна отдала Юрсана Нулефер и прошептала на ухо:       — Я всегда тебя помогу. Леокурт и Даития тоже посвятят жизнь Юрсану. Но если хочешь, чтобы твой сын вырос прежде всего человеком, будь с ним всегда рядом и не прячь его от мира, которому он принадлежит. Мы с твоим отцом заставляли тебя скрывать магию, которая была тебе дороже воздуха, и ты страдала, живя в заточении. Твой мир это магия. Юрсан, не важно, какая достанется ему сила, будет жить в едином целом с магией, но человеческого общения ему может не хватать. Абадонию человек выбирает своим домом сознательно, а Юрсан — простой ребёнок, нуждающийся в матери, в друзьях, в общении с равными. Позволь ему насладиться миром вечных людей.       — Да, мама, — Нулефер задумчиво склонила голову к сыну.       Мама была права. Нельзя, чтобы ребёнок жил с пустоглазами, кои раз в году принимают разумный облик. Конечно, Абадония теперь полна людьми: историки, археологи, зоологи, маготолкователи, искатели истины, монахи, религиозные деятели. Но детей на Абадонии нет. Переместиться на остров магией нельзя: Чёрный океан, самый грозный магический замок в мире, не принимает проходящих магов дальше своих чёрных вод. Дедушка Юрсана, Леокурт, сказал ей, что она всегда может положиться на их помощь. Они даже воспитать её детей смогут. Однако Нулефер хотела, чтобы её сын сам выбирал свой путь без указки величественного деда. Леокурт же не выпускал власть Тенкуни из когтей своей семьи. Когда и Лора отказалась быть старейшиной, Леокурт взялся за своих племянников. Один из них уже на выборах занял пост в совете.       Аахен залетел в комнату стрелой.       — Так! Я забыл! Заговорился с рододендроном! Через сколько часов прибывают твои друзья? — чмокнув жену и сыну, он побежал умываться.       — У нас ещё час в запасе, — смеялась Нулефер.       — И как он ещё вспомнил про вашу встречу? — Ханна развела руками.       — Без понятия, — хохотала Нулефер.       Аахен выбежал, умытый, переодетый в прогулочный фрак через пятнадцать минут. В руках был заяц, который Нулефер заставила ходить. Запыхавшимся от спешки голосом, Аахен сладко проговорил:       — Чудесная игрушка! Вот придумала же затею — создавать игрушки на основе магии.       — Приятно дарить детям радость, — ответила Нулефер. — А ещё радует, что не нужно обрабатывать эту почву как сероземельник, превращая её в драгоценный камень. Магия доступнее, ближе и… принадлежит Зенруту, — вырвалось внезапно.       Ханна покрутила шагающего зайца, посмотрела, как он идёт по столу и спросила:       — Сможешь научить его песенке?       — Надо попытаться, мама.       — Пусть он поёт «ах какая расчудесная Нулефер»! — воскликнул Аахен.       — «Аахен растеряйка» будет короче. У тебя оба левых ботинка надеты, — и Нулефер поправила ему воротник фрака.       — Извини, — буркнул он, — память предков. Был в прошлом.       — Не в прошлом, а на Абадонии, — Нулефер поймала скрытый мотив в его голосе. — Не переживай, Тобиан в последний раз явился к нам в Тенкуни вообще без ботинок, потерял их, пока шёл к своему проходящему магу.       Тобиан…       Внезапно воспоминания унесли Нулефер в прошедший год. Тогда Тобиан и Люси, сопровождаемые Уиллом, поплыли в Чёрный океан. Когда с ними встретилась Нулефер, она первым делом спросила у Тобиана, кого-нибудь он, ненавистник богов, видел в Чёрном океане. Тобиан стоял, повёрнутый к пенистой воде, вдыхал солёный воздух, протягивал руки к брызгам и хриплым голосом сказал, не оборачиваясь к людям:       — Моего отца. Конела.

***

      Что может быть лучше солнечного летнего денька? Голубело тёплое небо, плыли снежные хлопья облаков, ветер веял морской нежной прохладой, в ней витал запах ароматных пирожков, жгучих специй, деревья, растущие вдоль тротуара, тянули ветви к свету. Аахен и Нулефер шли по рыночной площади к кабаку, в коляске дремал Юрсан. Торговки заманивали их свежими фруктами, ягодами, деликатесами моря, периодически Аахен и Нулефер останавливались, здороваясь со знакомыми, которых в Тенкуни было у них не мало, в особенности воины из Магического Братства и учёные мужи и жёны. Нулефер про себя отмечала: «Это воин-водник, это шпион-мыслечтец, это превращатель, который является чьим-то донором в Камеруте». Кто-нибудь узнавал Твереев в толпе и шептался: «Абадоний старейшина, санпавская спасительница».       — Я задумался, — Аахен взглянул на Нулефер и сузил глаза. — Нам кое-кого не хватает.       — И кого же? — «Опять его эксперименты!» Таинственный взгляд Аахена намекал о новых затеях.       — Домашнего питомца! Например, собаки. Хочу гулять с ней, обучать командам, играть, когда такие стоят тёплые дни.       — Возьми пустоглаза, одень на него поводок и гуляй с ним, — захохотала Нулефер. — Мы будем почтенной примерной семьёй: молодые супруги, ребёнок и питомец на поводке.       — Так! — прогремел Аахен. — Не оскорбляй пустоглазов! Как ты можешь, абадонка, говорить такие слова?       Нулефер захихикала:       — У абадон побольше чувства юмора. Эх ты!       Возле шумного кабака их дожидались зенрутские друзья, перенесённые в Тенкуни проходящим.       — Сестрица! — Уилл сжал её крепкими широкими руками. — Как же я ждал нашей встречи! Здравствуй, приятель, здравствуй! — Уилл полез к Аахену. — Ну-ка, покажи мне моего племянника!       За семь Уилл стал ещё шире и рослее, отрастил усы и небольшую бородку, но при мощи своего тела держался скромно, был в бежево-коричневом костюме и походил на обычного заезжего фанина. О службе в гвардии мог напомнить только связывающий винамиатис с королём, который Уилл носил постоянно во внутреннем кармане.       — Нулефер, дорогая подруга, обнимемся! Ах, соскучилась! — с губ Люси не сходила лёгкая улыбка.       По-прежнему тонкая и изящная, в светло-кремовом платье, с завитыми локонами Люси казалась совсем юной девушкой, на шее сверкало голубое ожерелье, на указательном пальце кольцо королевы Эмбер.       — А как же слова «Тоб, прошу не опаздывать!» — выкрикнул Тобиан. — Сами и опаздываете. Так всегда!       Он почти не изменился, лишь лицо загрубело, стало мужественнее. В глазах светился пыл, азарт, вскоре он не удержался и похлопал друзей по спине, покривлялся перед разбуженным Юрсаном, которого теребил Уилл. Тобиан уже успел запыхаться, чёрный фрак небрежно накинул на плечо, расстегнул ярко-красный жилет и аккуратными движениями поправил отцовский медальон.       — Лошадку, хочу на лошадку! Лошадку! — залепетал карапуз, не отпускающий руки Тобиана.       — Оливер, помнишь меня? — Нулефер присела на колени, чтобы оказаться на уровне с малышом, и поцеловала его.       Она знала, что мальчик, которому было два с половиной года, конечно, не запомнит её, и поэтому хотелось показать ему, что она не чужой, а близкий ему и его родителям человек. Нулефер приготовила для Оливера оловянного зайчика, мыслью, даже не словами повелела ему — «иди». И заяц пошёл навстречу поражённому малышу, который тотчас завизжал от восторга.       — Друзья-соратники, я занял для нас столик! — начальственно рыкнул Тобиан. — Поторопимся, пока его у нас не украли!       — А лошадка? — Оливер поднял глаза на отца.       — Сначала твой папа отдохнёт, потом будет лошадка, — Тобиан взъерошил тонкие рыжие волосы Оливера, доставшиеся тому от матери.       — О какой лошадке он говорит? — Нулефер тихо шепнула Люси на ухо.       Люси покачала головой.       — Тоб обещал прокатить его на волшебной тенкунской лошадке. И Оливер забыл про всё на свете.       — Надеюсь, под лошадкой он подразумевал не пустоглаза, — сурово провёл бровью Аахен.       Уилл, наконец, уложил Юрсана в коляску.       — Глядите в оба за сыном. Не то и вашего Тоб посадит на лошадку.       Тобиан, ведя Оливера за руку, воинственной походкой шёл вперёд. По его гордой спине и напевающей мелодии было понятно, Тобиан очень гордится тем, что явился на встречу с друзьями первым, не опоздал, даже ухватил столик. Из многолюдного кабака доносилась музыка, танцы, смех и звон бокалов. Не лучшее место для провождения времени с детьми, но так повелось, что Нулефер встречалась с братом и друзьями именно в этом громком и весёлом месте, а уже потом шли в тихий парк, спокойный ресторан, на берег моря или домой к Твереям.       — Уйди от меня! — пробурчал Тобиан. — Ну, уйди уже!       Он замахал рукой на чёрную, огромную собаку, что старательно принялась нюхать его штанину.       — Уйди! Нулефер, Аахен, я вас полчаса жду и полчаса эта псина наблюдает за мной!       Собака услышала, что говорят про неё, вздёрнула головой, развернулась и ушла к ящикам, стоящим у бревенчатой стены кабака. Лёжа в клубке, почесала ухо и скользнула взглядом по Тобиану.       — У неё умные, почти человеческие глаза, — с подозрительно проворчал Тобиан.       — Хочешь сказать, что это человек в теле собаки? — насторожился Уилл и тоже уставился на животное.       — Она меня преследует!       — И грызёт своих блох, — Уилл потормошил его за плечо. — Не надо. Как в прошлый раз, когда к тебе на колени уселся одноухий кот и ты потом до сумерек искал его, чтобы забрать к себе. Не надо.       Тобиан фыркнул. Собака, напоминающая размером пони, чихнула.       — Она меня смущает. Она смотрит на меня.       — Волнуешься за себя? Я вызову проходящего, отправимся к Нулефер и Аахену под защиту замков.       Тобиан мигом себя растормошил.       — Вот ещё! Побежали уже, или не будет у нас столика! Время тяните.       Столик у самых дверей ещё ждал Тобиана и его друзей.       — Малерз, мы в сборе! — на тенкунском языке Тобиан кликнул разносчика еды. — Жаркое и пирог готово? Несите, несите, будьте любезны! Вина на троих, а для прекрасных женщин холодный квас! Вот, Нулефер, Аахен, — переключился он на зенрутский, — пока вас ждали, и утку приготовили, и пирог испекли.       Разносчик уже спешил порадовать непростых гостей. Какой кабак похвастается, что в него захаживают старейшина абадон, санпавская спасительница и зенрутский принц? Один на всю Тенкуни! Тобиан забрал у него часть блюд и подал друзьям. Это место когда-то нашёл он, и потому считал себя главным за создание праздничного настроения.       От Нулефер не скрылись его опухшие красные руки, покрытые волдырями, местами были коросты, чёрные пятна.       Тобиан отдавал всего себя прокажённой Санпаве. Он мог бы осесть в Хаше, но ведь Санпава стремилась развиваться, двигаться вперёд, и Тобиан вёл её за собой. Он побывал во всех её районах, возле каждого уснувшего или огнедышащего вулкана, контролировал возведение очистных сооружений на реках, орошение полей, закладывал камни во вновь отстроенных деревнях и городишках. Тобиан был даже в мёртвом Чёрном круге, где схватились в последнем бою Онисей и Цубасара. По словам учёных, Чёрный круг будет вечным природным памятником всем жертвам Санпавской войны. Там гибли даже насекомые, залетавшие по глупости в отчуждаемый край. Санпаву сопровождали опустынивание, убивающие дожди, три года не было урожая, люди страдали самыми разными заболеваниями. Взрослые ещё держались, а дети умирали часто и быстро. Тобиан, кажущийся бодрячком, год мучался с бронхитом.       — Сейчас тебе лучше? — спросила Нулефер.       — Мне изумительно хорошо! — с весёлой торжественностью проговорил Тобиан.       — В Эпеле открылись сразу две школы для детей, — сказала Люси.       — Замечательно! — Нулефер приложила руки к груди. — Теперь ещё больше людей захотят вернуться в Эпел.       — И построили школу для бывших рабов, — дополнила с улыбкой Люси. — Подавляющее большинство ведь грамоте не обучено.       — Люди охотнее потянутся в города, в которых они смогут не только работать. Находчивые и умные получат возможность подняться выше работы руками, — закивала Нулефер.       — В Рысьиной провинции сейчас также готовят школы, больницы, — Люси прикоснулась пальцами к её ладоням. Руки тоже сухие, потрескавшиеся. Как у Тобиана.       — И в Рысьиной.       Родной край Нулефер следующим пострадал от ужасающих последствий Рёва после Санпавы. Смертельные дожди и ветра тут же накрыли Рысь, стали причиной заболеваний и неурожаев. Пока санпавчане возвращались на опустошённую родину, рысьянцы уходили в спокойные и безопасные провинции.       — Твой папа, как он? — спросил Уилл.       — Готовится к отмене рабства, внуков воспитывает.       — Эван Казоквар никак не интересуется сыном?       — Нет, никак. Казоквар Дрис приезжал месяц назад, собирался познакомиться с Джеймсом, — Нулефер взглянула на Тобиана. — Папа его дальше ворот не пустил.       Лицо Тобиана мгновенно вытянулось и застыло в ненавидящей гримасе. Зря она напомнила ему про Казокваров, только разбередила старые раны       — Мой папа принял участие в спонсировании строительства больниц для пострадавших от абадон и строительства школ для освобождённых рабов, — заговорила Нулефер, совершая руками широкие жесты. — С нашими невольниками он уже решил вопрос. Всем, кто захочет после отмены рабства остаться в Рыси и продолжить работать в шахте уже за плату на правах свободного человека, папа предоставит жильё. Отцовские рабы уже ждут этого дня, не боятся его, как рабы соседей. Ведь папа, когда король Фредер объявил об отмене рабства через семь лет, начал переделывать управление домом и шахтой. Он ввёл для части домашних и шахтных рабов жалованье, чтобы подготовить их к самостоятельной жизни, принял финансовую поддержку от государства, выделяемую на добровольное освобождение раба и проявление заботы о нём до финального указа короля Фредера. Я спокойна за наших людей, — уверенно и тепло сказала Нулефер. — Папа не говорит мне или маме, почему заботится о благополучном освобождении невольников — дело ли в чувстве ответственности за наших людей, или не хочет остаться без работников в убытке и поэтому принимает все меры, чтобы воспользоваться финансовой поддержкой от государства — он не говорит… Но я твёрдо знаю, папа не оставит людей на улице без одежды и еды.       — Завтра Фредер издаст указ об отмене рабства, — сказал Уилл. — Нулефер, почему не хочешь навестить ваших рабов, поздравить их? Завтра такой день…       Нулефер поёжилась.       — Я не уверена, что моя родная сестра не сдаст меня тайно зоркому соколу, пока я буду общаться с людьми. Семь лет прошло, а я не уверена в Элеоноре. И отец не знает, как она поступит, если я явлюсь в родительский дом. Я не буду испытывать судьбу, король Фредер свои слова не забирает — у меня не будет второго шанса избежать наказания за времена Кровавого общества. Завтра… Да, завтра… Верите ли вы, что завтра умрёт рабство? Король Фредер издаст указ… Мне это кажется сном.       — Верю, — сказал Тобиан. — Я воочию видел, как Фредер подготавливает почву для отмены рабства. Я лично принимал в Санпаву вольноотпущенников и руководил подготовкой мест для людей, которые обретут свободу после издания указа.       — Зенрут идёт к отмене рабства, — хмуро сказал Аахен. — Король не передумает за один день.       — Он в первый же год освободил всех рабов на личных землях королевы Эмбер и Огастуса, — известила Люси. — Я верю Фредеру.       — Верю! — пылко ответил Уилл.       Завтра… Завтра. Завтра. Долгие семь лет Зенрут близился к переломному дню в его истории. Короли прошлого часто обещали отменить рабство, которое, как неумирающая язва, тянулось десять веков. Видели бы рабы, растерзавшие Неонилиаса и его семью, что потом их потомки забудут наказы предков и возродят чудовищную эпоху…       Завтра. Король Фредер семь лет создавал условия для мирного уничтожения рабства. Запретил выращивание людей, освободил всех младенцев и детей из приютов для рабов, подготавливал опустевшие земли в Санпаве для принятия новых жителей, поощрял хозяев, которые сами отпускали рабов на волю и материально поддерживали их на вольном пути.       — Опять ты! — Тобиан схватился за стакан с вином.       Чёрная собака обмахивалась хвостом о его ноги. Но едва Тобиан привстал, чтобы отогнать её, она сама же умчалась вон.       — От тебя вкусной едой пахнет. Вот за что ты её прогнал? Зверь есть хочет, — запричитал Аахен.       — Я утром позавтракал салатом, и у меня конфеты даже нет. Какой запах? Псина точит на меня зуб. Ей явно что-то нужно от меня, — угрюмо сказал Тобиан. — Я должен понять, что. Должен.       — Сиди, — Люси схватила его за руку. — Завтра ты нужен Фредеру, а незнакомая собака справится без тебя.       — В кабаке есть зверовещатели?! — воскликнул Тобиан и усмехнулся тихим голосом: — Надо звать Джексона.       — Раз речь зашла о губернаторе Марионе, — нетерпеливо спросил Аахен, — когда он собирается увидеть Абадонию? Всё обещает, обещает.       — Не в этом году, и, может быть, не в следующем, — Тобиан краем глаза смотрел на открытую дверь кабака, возле которой торчал чёрный хвост. — На его плечи возлягут скоро новые санпавчане — освобождённые рабы, которые после указа будут без дома, денежных средств и работы в своём городе. Это каждого нужно пристроить. А вчерашние рабы это вам не котята. Они и отказываться от работы начнут, многие почувствуют себя лишним в вольном мире. Санпаве нужны люди, но от людей всегда одни проблемы. Аахен, можешь не ждать фанина Мариона на Абадонии ближайшие годы. Он мечтает попасть на остров и увидеть таинственные храмы, вступить на землю, по которой ходил Агасфер. Но на первом месте у Джексона Санпава, а за ней его семья: Делия, маленький ребёнок, престарелые тётя и дядя, которых он навещает в Тенкуни. Джексон уже не страдает тайнами магии как раньше, он грезит о семье с четырьмя или пятью детьми, о домашнем тепле, о чистом воздухе и чистой воде, — Тобиан, косясь на дверь, вздохнул и добавил со стыдом: — Я не верил Фреду, а не прошло и четырёх месяцев, и он освободил Делию Швин и Кэлизов.       — Люси, — сделав глоток чая, спросил Уилл, — твои родители думают скрепить свою семью по канонам церкви? Семь лет уже свободные люди.       — Брак родителей законный, — сказала Люси. — Свалоу всегда приглашали священника, когда мужчина и женщина хотели образовать семью.       — Мама! — Оливер потянул Люси за платье. — Вишенка!       Сын протягивал маме вишню, покрытую сахаром. Она была ещё и в сладком креме. Оливер пальчиками вытащил её из пирожного.       — Мама, для тебя вишенка.       — Спасибо, рысёнок мой, — и Люси слопала сочную вишню.       Оливер пошёл в мать: рыжий, зеленоглазый, маленький и хрупкий. От отца досталась резвость. Пока родители разговаривали с друзьям, он напевал песенку про лошадь и дрыгал ногами. Оливер взялся за второе пирожное, вытащил вишню, голодно облизался. Но есть не стал. Он спрыгнул со стула и пошёл к коляске.       — Юрсан, держи. Все едят, а ты не ешь.       Юрсан не спал, он спокойно смотрел в потолок, думая о чём-то важном, ведомом только младенцам. Над коляской возникло улыбающееся лицо Оливера, незнакомый мальчик показал ему яркую и душистую вишню. Юрсан не сдержался и радостно завизжал, тряся ручками.       — Оливер, рано Юрсана угощать вишенкой. Он кроха, поменьше тебя будет, — добродушно погладила мальчика по голове Нулефер.       — А кого мне угостить? Папа, тебя? — спросил Оливер, задумчиво надув щёки.       — Меня! — оживлённо сказала Нулефер.       Аахен ухмыльнулся:       — Не отнимай у детей вишни и конфеты.       — Папа, мама, я хочу лошадку! — неожиданно выкрикнул Оливер. — Волшебную!       Люси посадила Оливера на колени, провела рукой по волосам.       — Мы покажем тебе лошадку. Обязательно покажем, рысёнок, — зашептала она и запела тихую песенку.       Оливер смотрел на лицо мамы, а потом задорно засмеялся. Люси качала его на коленях, пела, рассказывала про удивительных тенкунских магов, а Оливер засыпал её вопросам, хлопал, восторженно восклицал. Он спрашивал, кто ещё хочет съесть его пирожное, с кем можно поделиться сахарными ягодами и фруктами.       Нулефер наблюдала с улыбкой за играющими матерью и сыном. Теперь она видела Люси сияющей, обласканной счастьем и удачей на каждой встрече. Многие говорили, что Люси не выдержит жизни с принцем, да ещё с принцем, который отдаёт себя целиком недужной Санпаве. А Люси, как только обменялась с Тобианом кровью и дождалась освобождения своих родителей, перестала грустить. Она жила в Санпаве, трудилась ради Санпавы, творила ради Санпавы. Тобиан, став правой рукой помилованного и восстановленного Мариона, руководил возрождением провинции, залезая в самые опасные места, надзирал за обустройством вольноотпущенников, Люси взяла на себя немного, лишь заботу о санпавских детях. Её ласково называли «сестрёнка Люси Кэлиз», хотя она носила фамилию Афовийских. Но, не будучи принцессой, Люси запоминалась людям как смотрительница приютов, жертвенная «сестра» для покалеченных и осиротевших малышей.       — Уилл, — заговорил Аахен, жадно откусывая большой кусок мяса на ножке утки, — про тебя не слышно. Как ты сам? Когда мы отправлялись в Абадонию, ты нас провожал с Тэйли Милгус. Как ваша жизнь?       — Магия нас разделила, — Уилл высушил залпом стакан чая. От вина он отказывался, несмотря на бесполезные попытки Тобиана напоить его. — Тэйли предана Тенкуни, я Зенруту. Тэйли вступила в Магическое Братство, чтобы её магия служила Тенкуни, а моя магия служит Зенруту. Тэйли хочет продолжить род магов, а я отказываюсь покидать манаровскую страну. Наши пути разошлись. Я ведь зенрутчанин, никогда себя не считал частью великого магического круга, что подчиняет себе уклад манаров.       — Как ты сам?       — Этот год весьма тяжёлый. Посещаю с Фредером каждую провинцию, каждый город, он без сна работает над законом, и я с ним заодно. В свободное время, как обычно, я с Цубасарой. Она отчаянно просится в Санпаву, даже пустоглазом выучила, где на карте Санпаве, тыкает лапой и просит, просит. Приходиться мне перемещаться в Санпаву и гулять с мамой.       — Ибо в Санпаве её соплеменники показали себя демонами и дали понять, что не зря боги прокляли их предков, — вздохнула Нулефер.       Юрсан беспокойно заворочался в коляске. Нулефер взяла его на руки, чтобы он не расплакался.       — Почему вы назвали сына Юрсаном? — поинтересовался Тобиан.       На лице задумчивого Аахена появилась тень улыбки.       — В честь человека, подарившего нам целый мир. Когда родился сын, мы, не задумываясь, подарили ему имя Юрсана. Вы с Люси тоже вложили смысл в имя вашего ребёнка?       Тобиан засмеялся.       — Нет. Мы сидели в саду, сидели под оливковым деревом и решили, пусть он будет Оливером. А если девочка, то Оливия. Мы не придавали имени глубинный смысл. Нулефер, Аахен, — Тобиан провёл по ним взглядом, — вы слышали, что мой брат ожидает наследника? Фред меня сильно оглушил, сказал, что хочет назвать первенца, если родится сын, в мою честь! Ещё одним Тобианом Афовийским! — лицо исказилось недовольной гримасой. — Нет уж! Я сразу заявил, что против этого имени. Хочу быть единственным Тобианом в нашей семье. Не люблю тёзок. И кому нужна путаница в двух Тобианах?       Аахен посмотрел на него странным голодным взглядом, который привёл Тобиана в замешательство и заставил передёрнуться. Только Нулефер одна из компании сразу поняла, что означает появившаяся на лице Аахена усмешка.       — Близнецы… — Аахен засверкал белизной зубов. — Тоб, вы с братом примеры ужасного эксперимента по воспитанию близнецов в разных условиях. Одного любят, второго нет, один живёт в золоте и шелках, второй растёт как дикий репейник. Мы можем встретиться, когда не будет наших жён и друзей, и потолковать? Это для науки.       — Господин старейшина, — фыркнул Тобиан, — вас окружает столько абадон. Вы можете сами провести эксперимент по разлучённым и неправильно воспитываемым близнецам. А в моём расписании нет свободного времени.       — Аахен, ты маньяк! — Нулефер дёрнула его за руку. — Ты научный маньяк! Тоб, всё нормально, не обижайся на него. Аахен, твой отец получил прозвище Тенкунский Лев, а тебя все называют маньяком!       — Это так интересно — познавать новое, делать открытия! — затряслись руки Аахена.       Старейшину абадон окрестили безумным учёным, когда он представил результаты экспериментов с деторождением у вечных людей и абадон. Как оказалось, облик передавался по матери. Пустоглазки рожали пустоглазов, женщины обычных младенцев. Магия доставалась по закону земли. Дети абадон, зачатые в манаровских странах, не получали ни капли магии. Тенкунское общество ужаснулось экспериментом Тверея, породило слухи, что он построил на Абадонии тайную лабораторию, где препарирует абадон. На самом деле Аахен жизнь бы отдал за попавшего в беду подопечного.       — Нулефер, как книги, свитки? — Люси, лаская Оливера, невозмутимо перешла на другую тему.       — Это невероятно! — Нулефер воскликнула во весь голос. — Во дворце миллионы книг, и каждая запечатана своим шрифтом. Это невероятно! Мы считали, что библиотека это плод Агасфера. Но невозможно одному человеку собрать столько знаний и так тщательно сохранить их. Над его библиотекой работали первые абадоны ещё до проклятия и после проклятия, отдавая единственный человеческий день не семье, а сохранению знаний. Паутина языков, тайн, иероглифов — её всю нужно понять. Мы перевели одну книгу благодаря рисункам в ней, получили шифр. А дальше языки меняют, быстро так, стремительно. И нужно понять, где буква принимает другое значение. Мы уже поняли, что есть и другие способы пробуждать магию, которой усеяна земля. Магия и земля… — сладко вздохнула Нулефер. — Они не разделимы друг от друга. Магия это энергия, которой пронизана вся наша планета. Как электроволны, как волны света, волны звука. Понять бы её, узнать о всех скрытых загадках. Мы так и не узнали, были ли раньше абадоны, которые как мы с Уиллом, переселились в тела вечных людей, но раз я стала человеком, свободным от проклятия, я должна исследовать рукописи, которые Агасфер оставил для потомков.       — Какого это погружаться в чужие сокрытые тайны? — спросила Люси.       — Очаровательно! — воскликнула Нулефер, покачивая засыпающего Юрсана.       — Мучительно, — вдруг буркнул Уилл.       Нулефер подняла на брата глаза. Уилл поёжился и заслонил лицо стаканом.       — О чём ты, Уилл? — к ней подкралось беспокойство.       — Да так… Полезно иногда не знать чужие тайны, — простонал он.       — Уилл, про какие тайны ты говоришь?       Уилл смотрел на неё помрачневшими глазами и молчал.       Внезапно Тобиан подскочил, чуть не перевернув стол.       — Она… Она здесь! Она попыталась меня укусить!       Залетала чёрная шерсть, а через минуту из двери выглянула косматая собачья морда. Собака зафыркала, занюхала воздух и скрылась также внезапно, как появилась.       — Я говорю, она преследует меня! Она чуть не укусила! Я почувствовал её зубы на своей руке!       Его крикливый голос привлёк внимание посетителей. Разносчик еды фыркнул, заворчал, что в последнее время в кабак заглядывает много собак, и закрыл дверь.       — Тоб, тебя преследуют? Перемещайся домой, — Уилл сжал его руку. — Спокойнее тебе будет. Собакой может оказаться маг, твой враг.       Тобиан вздёрнул головой.       — Я не хочу прятаться. Маг так маг. Спасибо, что проявляешь обо мне заботу, но я не буду сбегать. Я не думаю, что кто-то подослал ко мне в Тенкуни мага, нарядив его собакой… Это простая псина, которая почему-то не равнодушна ко мне. И я должен узнать причину.       Из рукава Уилла протянулась вода.       — Нет! — шикнул Тобиан. — Я говорю, мне не нужна твоя защита и забота. Я сам разберусь с этой… собакой.       — Какой ты неуёмный, — Люси салфеткой вытерла рукав Тобиану, обмазанный кремом пирожного. — Почему тебя тянет на приключения? Можно же жить спокойно.       — Интересно же! — Тобиан закричал с азартом. И очень напомнил Нулефер Аахена, увлечённого новой идеей.       Тобиан, когда почувствовал собаку, подпрыгнул очень неаккуратно. Пролилось вино, упали пирожные. И теперь у него возникла новая забота — убрать еду с себя и со стола. Он стряхивал крошки, Люси тёрла его лицо и воротник салфеткой. Встретились глазами, улыбнулись и поцеловались.       — Тобиан… — сказала Нулефер. Имя повисло в воздухе. Все посмотрели на неё. — Тобиан, я рада за тебя.       Она уже знала, как выглядит Тобиан, и не связывала его с королём Фредером, за которым внимательно и жадно следила по стеклу. Завтрашний день будет для неё волнительным событием, а для Тобиана безусловно личным праздником и днём скорби одновременно, когда он вспомнит погибших в рабстве друзей, свои мучения. И погибшую мать, также мечтавшую в начале своего пути искоренить рабство.       — Тоб, Люси, Уилл, где вы завтра будете?       — С Фредером! — тут же был готов ответ у Тобиана.       «Фредер заслужил верных друзей. Он всегда будет любимцем судьбы, пока вы стоите за него» — Нулефер закрыла глаза, представляя, как завтра падут первые ошейники с рабов.       — Я отойду, — сказал Тобиан. — Нужда.       «Нужда узнать, где чёртова собака», — подумала Нулефер. Уилл лишь покачал головой. Маленький водный шарик шевелится на столе, но Уилл не пускал его вслед за Тобианом. Между друзьями была договорённость, что Уилл не защитник Тобиана, чтобы с ним не происходило, разве что он сам попросит магической помощи. Нулефер выждала, когда принц уйдёт, протянулась к уху Люси и негромко спросила:       — Тоб смирился с клеймом? Вижу, воспоминания о прошлом болезненно ему даются.       Зенрутские офицеры, получившие клейма от абадон, сжигали себе лица. Участь уродов им казалась легче, чем проигравших, покорённых. Тобиан тоже заявлял, что сожжёт себе живот или срежет кожу, но передумал. Огонь напоминал о матери. Нож о раненном в грудь Фредере.       — Смирился, — с облегчением ответила Люси. — И брата он простил. Плохо так говорить, но смерть королевы Эмбер сблизила их. Они поняли, что самые близкие люди друг у друга.       — Я простил брата, поскольку увидел, что он не Эмбер, — раздался голос Тобиан. — Не нашёл я собаки. Хм, куда она убежала и что хотела от меня? — хмуро задал он вопрос в пустоту. — Брат живёт для Зенрута как истинный король. — Тобиан сел на прежнее место, забрал у Люси сына и крепко обнял его. — Санпава не начала бы восстанавливаться, если бы король решил, что она безнадёжное и мёртвое место. После Уилларда он отпустил на свободу рабов, которые достались ему по наследству от матери и дяди на землях, что принадлежат семье. Третьим шагом дал свободу детям и женщинам на заводах, где выращивали людей. Нулефер, единокровная сестра твоей племянницы теперь свободна и живёт в приюте, в котором о ней заботятся с любовью.       Воспоминания о той девочки, сестры её родственницы, отдали болью, руки стиснули платье. «Ваше Величество, спасибо, что вы закрыли ужасающие заводы». Людей уже не выращивают как скот, целители не служат для дьявольским процессам. Король Фредер сделал исключения только для женщин, которые не могут сами выносить своих чад. Наука и магия, когда идут вместе, должны служить во благо людей, а не вредить им.       — Я простил брата, — Тобиан целовал Оливера. — Я только со временем понял, что он тоже пострадал от нашей матери. Зенрут остался без запасов сероземельника в Санпаве, Тенкуни по-прежнему душит нас уплатой долга за отправленных на войну своих магов. Страна могла продолжать жить в зависимости от Тенкуни и её магии, но Фредер поручил развивать науку, технику. Да, санпавская земля это магический клад, но для обработки клада нужны маги. Такая зависимость от Тенкуни ставит весь мир в колониальное положение от Тенкуни и затрудняет развитие. Зенрут хочет идти вперёд.       Нулефер постаралась поставить себя на место короля. И не смогла. Фредер, юнец, ставший правителем после трагической гибели матери, бросал вызов санпавской бушующей природе, недовольству рабовладельцев, необразованности и страху рабов, всевластию Тенкуни. Его просили остановиться, но король Фредер семимильными шагами шёл вопреки трудностям. Угрозой маячили и Камерут с Иширутом, не забывшие поражения.       Фредер женился через три года после вступления на престол. Её избранницей оказалась дочь короля Гайрута, принцесса Сериза. После принятия пятнадцатибожия Сериза изменила имя и стала королевой Элизой. Гайрут, ещё один отросток великой Рутской империи, Фредер хотел видеть своим союзником.       — Мале Тверей, малерз Тверей! Здравствуйте! — у двери им замахала девочка с золотой косичкой, перекинутой на плечо.       — Здравствуй, солнышко! Тран! — закричали ей Нулефер и Аахен. — Иди к нам!       — Вечером. Приду с папой! Меня подружки ждут. Убегаю! Опаздываю!       — Возьми угощения! — Аахен показал спелые яблоки и нетронутые пироги.       Тран сделала короткое движение пальцем, еда взмыла и перелетала к ней в руки.       — Вечером зайдём!       — А всё-таки Тран родилась магом, — сказала Нулефер, — хоть её родители и были не уверены, что зачали дочь в тенкунских водах.       — Мама, папа, когда будет лошадка? — снова заканючил Оливер.       Он громко стукнул ложкой по столу. Юрсан проснулся и заплакал.       — Успокойся, тише, мой милый! — забаюкала Нулефер.       Но Юрсан от плача перешёл к рёву. Аахен взял себе на руки, закачал и зашептал тёплые слова. Малыш выгибался, выворачивался.       — Какой ты вертлявый! — застонал Аахен, когда его ударили по голове.       — Хочу кататься на лошади! — закричал Оливер.       — Его нужно покачать как в колыбели! — влез Уилл. — Дайте Юрсана мне! Я сделаю водную колыбель!       — Замолчите все! Ребёнку страшно от ваших криков! — Люси попыталась взять ситуацию в руки.       Нулефер потянулась к Аахену, чтобы забрать сына, краем глаза она уловила чёрную тень. Не сразу поняла, что это было, лишь через несколько секунд разглядела новую знакомую — собаку, преследующую Тобиана. Собака бесшумно подкралась к принцу, занятому тем, что обещал Оливеру через час обязательно пойти на конюшню, вцепилась ему в пояс и тут же рванула к двери. В гвалте и в детских криках никто бы ещё не заметил ни собаки, но раздался звук падающей монеты.       — Мой кошелёк! Его украли! — взвизгнул Тобиан.       Все затихли. Тобиан подскочил и затряс рукой.       — Она украла! Она слямзила мой кошелёк!       Он бросился за собакой, но быстро был остановлен водными цепями.       — Ты можешь попасть в ловушку, Тоб, — грозно ответил Уилл. — Я сам проследую за собакой.       Тобиан посмотрел ему в глаза.       — Уиллард, — пронеслось одно твёрдое слово.       — Тобиан.       — Уиллард, я свободный человек.       — Я поймаю её.       — Уиллард.       Уиллард отчаянно вздохнул и снял цепи.       И Тобиан побежал. Друзьям оставалось лишь разводить руками, молчаливо переглядываться и думать, смеяться или крыть Тобиана нехорошими словами. Они подвинули стулья поближе к столу, принялись за остатки пирога, но еда уже не лезла. Где Тобиан, там жди приключений. И ладно, если собака приведёт его к хозяевам-карманникам, может быть и пострашнее. Брат короля, противник рабовладельцев, друг и опора Джексона Мариона. Тобиан безрассудно относился к своей безопасности, выискивая неприятности и смертельные риски.       Первой поднялась Люси, за ней Уилл, Нулефер и Аахен заплатили за обед и поспешили к друзьям. На всякий случай под коляской Юрсана была вода, чтобы мигом защитить мальчика. Аахен держал руку возле винамиатиса, связывающего с проходящим. В каком направлении побежал Тобиан, они узнали от тенкунцев. Выскакивающий стремительно из кабака юноша привлёк внимания некоторых любопытных.       Тобиана нашли на соседней улице, в небольшом скверике. Он, поставив руки в боки, стоял возле трёх мальчишек лет десяти-двенадцати. Страшная косматая собака, жалостливо опустив голову, пряталась за спину самого высокого мальчика.       — Вы думали, что ограбите меня? Вы, наивные, верили, что поживитесь моими деньгами? — строго выговаривал Тобиан.       — Простите, — едва слышно отвечали мальчишки.       Одеты они были в красивые, приятно скроенные костюмчики из шерсти и шёлка, упитанные, даже малость толстоватые. Едва ли похожи на воришек, натаскивающим собаку на кошельки состоятельных людей, чтобы потом поесть, утоляя голод.       — Итак, что произошло? — Уилл потребовал объяснений, перейдя на тенкунский язык.       — Эта шайка решила ограбить меня! Вот же гады! — разразился Тобиан.       — Вы сейчас попытались ограбить зенрутского принца Тобиана! — хмыкнул Уилл.       — Зенрутского принца Тобиана?! — не веря закричали ребята. — Того самого? Тобиана Самозванного?       Мальчишки виновато глядели на Тобиана. Но один из них повернулся в сторону друзей принца, и лицо исказилось ужасом.       — Это Аахен Маньяк! Аахен Безумный! Старейшина пустоглазов! Это Тверей!       Дрожь пронзила детей.       — Да, я. И теперь я вас съем, — с чувством ответил Аахен.       Дети захотели бежать, но один мальчишка был остановлен рукой Тобиана, два других и собака водой Уилла. Мальчики заплакали, сжали руки:       — Простите! Сдайте нас полиции!       Тобиан повернулся к друзьям, явно прося совета, в глазах пронеслась жалость. Какие же байки рассказывают тут в Тенкуни про Аахена Тверея, коли дети принимают безобидную шутку к сердцу.       — Прощаю, — буркнул он. — Сам пробовал искусство карманника, только к помощи дрессированных собак не прибегал. Кара есть. Прощаю, ребята.       Оливер, освободившись от руки Люси, проскользнул к отцу.       — Папа, мы идём на конюшню? К волшебным лошадкам?       — Вы не лжёте? Это дрессированная собака? Не ваш приятель превращатель? — сердито спросил Тобиан.       — Нет! Нет! — закричали ребята.       — Точно правду говорите? — упрямо переспросил Тобиан.       — Не врём, клянёмся богами!       В глазах Тобиана вспыхнул недавний азарт.       — Дайте собаку! И поводок! — повелел он, — не бойтесь, я плохого не сделаю! А ну-ка, Оливер, тебе нужна волшебная лошадка?       — Да, папа! — Оливер запрыгал на месте.       — Вот тебе лошадка!       Тобиан быстро оказался у коляски с Юрсаном, вытащил младенца, передал его Аахену, также быстро прикатил коляску к собаке, обмотал поводок на ручку коляски и посадил Оливера.       — Сломаешь коляску! — закричала Нулефер. — И Оливера поранишь!       Тобиан поднял над головой кошелёк, закрутил, дождался, когда собака залает, и кинул со всей силы. Лошадиная собака погналась, коляска помчалась за ней, только и были слышны крики восторженного Оливера.       — Упадёт малыш! — возмущался Уилл.       — Напугается, — проговорил Аахен.       Кошелёк был в руке у Тобиана, он лишь сделал вид, что бросает его. И снова повторил, затем ещё и ещё раз. Страшная чёрная собака была обучена незаметно красться, забирать кошельки, быстро ускользать, бегать за добычей, но замечать человеческие хитрости не могла. Тобиан и сам резвился, бегал по скверу, зовя за собой собаку. Пока при резком повороте коляска не опрокинулась. Тобиан понимал, что это однажды случится, наловчился и поймал Оливера прежде, чем сын упал.       Румянец горел на его щеках, Оливер смеялся, не зная страха.       Люси подошла поближе к Нулефер, взглядом говоря «извини уж его за вашу коляску». Нулефер обняла её за плечи и смотрела на играющих Тобиана и Оливера. Собаке понравилось беготня, она лаяла, прося ещё побеситься. К ним пошли хохочущие Уилл и Аахен с Юрсаном, напуганные старейшиной ребята начали оттаивать, гладили своего зверя, улыбались.       — Славно, что мы встретились сегодня, — сказала Нулефер.       — Ещё один волшебный день, — согласилась Люси. — Я дорожу каждой нашей встречей. Вот бы он не заканчивался.       — Он закончится, — мягко ответила Нулефер. — Завтра нас ждёт особый день. Отмена рабства. Наша с тобой мечта, мечта моего брата, твоего мужа… даже моего мужа, она сбудется. Она сбудется…       — Время новым мечтам, чтобы люди, не ведающие свободы, нашли пристанище и цель в жизни. Нет, это не мечта, — голос зазвучал суровее, — это наша с Тобианом, с Фредером, с Уиллардом цель.       Мужчины, мальчики и младенцы возились с собакой, предаваясь шуму и запалу. Нулефер склонила голову за плечо Люси.       — Прости за тот день, — первый грех продолжал давить, хоть и прошло четырнадцать лет.       — Нулефер, я тебя простила. И буду постоянно говорить — я простила. И тебя, и твою сестру, и отца, и маму. Завтра отмена рабства. Пусть вся наша боль уйдёт.       «Люси простила всех», — повторила Нулефер. Она была свидетелем тяжёлой и трогательной встречи мамы и подруги, когда мама, переборовшая в себе гордыню, просила прощение перед Люси за страдания, что причинила её семье. Ханна тоже нашла в себе силы покаяться. Отец загладил вину иначе: он позволил Люси увидеться в Намириане с перевоспитанной Тиной, которая никогда не забывала свою няню и хранила её любовь в сердце.       — Нулефер, завтра ты будешь в Конории? — Люси погладила её по волосам.       — В Конории. Я не пропущу гибель рабства.       — Помни о зорких соколах. Твоё изгнание ещё не закончилось.       «Я всегда буду помнить», — сказала она про себя. Помнить, помнить и благодарить короля, который подарил ей эту жизнь, возможность обнимать родных, любоваться их улыбками, чудачиться, прижимать к груди Юрсана, видеть абадон и стоять твёрдой ногой на Абадонии, проникаясь в древние рукописи, ждущие конца своим тайнам.

***

      Нулефер в чёрном платье, с чёрным платком на голове и с чужим лицом — заострённым и длинным — явилась в Конорию. Она проверила наличие винамиатиса, глянула в отражение воды, убеждаясь, что оборотное зелье подействовало, попрощалась с проходящим магом и побежала на площадь Славы. Из дворца никто не объявлял, что сегодня будет особенный день, но люди предчувствовали, что именно сегодня рабству наступит конец, долго ходили слухи, что король издаст свой указ в начале фании, видимо, слухи, пущенные намеренно слугами и приближёнными короля.       Был конечник, выходной день. Люди, свободные и рабы, шли к площади Славы. В толпе не протолкнёшься, глядишь, и задавят. Толпа тянулась длинной рекой, увеличивалась после каждой улицы и переулка. Нулефер протискивалась средь бархатных платьев и чёрных грязных лиц, рабы аж со вчерашнего дня сбегали с шахт и полей, чтобы своими ушами услышать королевский указ. Пусть ищут их хозяева по чёрному винамиатису, скоро ошейник спадёт с шеи! Какой-то мужчина схватил Нулефер, прижался влажными губами ко лбу и закричал:       — Свобода, сестра! Свобода!       — Свобода! Свобода! — доносилось повсюду. — Слава свободе!       Рабовладельцы и сторонники рабства молча и хмуро шли вперёд, боясь выкрикнуть иное, за что их мгновенно растерзают ещё сегодняшние рабы.       Дети махали бело-красными флажками, подбрасывали яблоки, раздавали конфеты, женщины делились пирогами и хлебом, мужчины, поражённые восторгом, кидали деньги, щедро делясь небольшим богатством. Звучала музыка, играли уличные музыканты, танцовщицы зазывали потанцевать с ними. Многие люди с ошейниками на шее рыдали и плакали, и сложно было понять, слёзы это радости или горя, что теперь их жизнь изменится коренным образом, впереди лишь тёмная неизвестность.       Нулефер так и не удалось подбежать поближе к дворцу Солнца, её стиснули незнакомые люди и зажали в толпе. Краем глаза она увидела появившиеся на балконе две фигуры — короля и премьера. Винамиатисы увеличивали силу звука, однако в миллионной толпе плохо былы слышны слова. Король зачитывал длинный указ, и вдруг прогремели оглушающие слова:       — Я отменяю рабство и объявляю всех людей, находящихся на территории Зенрута, свободными подданными зенрутской короны!       Толпа разразилась ликованием, плакала, визжала и кричала, торжествовала. Дальнейших слов короля разобрать было невозможно, незнакомец закружил Нулефер в танце, она смеялась и видела, как по небу летают тенкунские летуны, а маги огня запускают огненные шары. Когда она взглянула на балкон, никого уже не было. А толпа праздновала. Грянул уже оркестр, гудели трубы. На крышах конорских храмов священники ударили в барабаны.       Нулефер, вырываясь из толпы, пошла на маленькие улицы, ей на встречу текли люди. Лица радостные, сияющие, рабы бренчали ошейниками, крича:       — Долой! Долой!       Люди высыпались с уголков и переулков.       — Слава свободе! — вопили рабы.       — Слава свободе! — отвечали свободные зенрутчане.       А ограбленные хозяева, заняв летние столики в ресторанах, мрачно косились на восторженную толпу.       Нулефер добрела до комитета по рабам. К зданию растянулась многомильная очередь. Хромые старики ждали своего часа, опираясь на палку, мужчины купали в луже грязные босые ноги, женщины держали на уставших руках детей. Рабы чаяли лишь одного, чтобы с их шей побыстрее сорвали дьявольские ошейники.       — Мы отмучались, — плакала женщина, прибежавшая в конец очереди. — О, хвала нашим богам!       — Фанеса, занимай место! — молодой юноша взял Нулефер за руку и втянул в толпу. — А вдруг к ночи дойдёт очередь до тебя, и уже сегодня с тебя снимут ошейник!       — Я не рабыня, — улыбнулась Нулефер. — Я просто счастлива за вас. Счастлива.       — Хвала богам! — закричал молодой человек.       — Хвала королю Фредеру! — перекликнул его приятель.       — Хвала принцу Тобиану Самозванному! — заголосил старик.       Очередь росла как льющийся с вершины горы ручей. Люди шли, бежали, предвкушая, как впервые за всю их жизнь шеи вздохнут, почувствовав свободу. А тем временем по стеклу указ короля разносили по всем шести провинциям Зенрута. Безусловно, за один день невозможно снять ошейники с миллионов рабов. Король Фредер предусмотрел это и дал срок для рабовладельцев избавить рабов от ошейника до морона, до начала следующего года. Мудрые рабы сидели на пороге своих домов, курили трубки, не стекались в праздничные толпы, а задумывались о своём будущем. Нулефер услышала разговор хозяина и пожилого раба.       — Поток людей не закончится, — хмурился хозяин. — В конорский комитет теперь с каждой деревни побегут рабы. Ты, Арни, подождёшь ещё шестицу?       — Коли, господин, вы не будете против моего присутствия в вашем доме, — хрипло отвечал раб.       — Живи, сколько хочешь. Оставайся, живи с моей семьёй.       — Спасибо, господин. Нет… Рысьиной провинции моя дочь. Я поеду к ней.       Нулефер, задыхаясь от приливающей радости, просто шла, гуляла по улицам. Вот бы, правда, провести этот чарующий день с семьёй в родной Рыси, поздравить няню Пэлли, подружек Роберту, Сэм, Арру… Как-нибудь в другой жизни. Она же дождалась, она встретила день, когда зенрутчане, жители её родной страны, обрели свободу! Чего же больше желать?       Зудели даже трущобы, беззубые нищие поднимали чашку пива за свободу земляков, остро подшучивая, что ряды оборванцев станут больше. В богатых районах не было судорожного веселья, женщины на скамейках обмахивались веером, мужчины рассуждали про рост цен и спрос на дешёвую рабочую силу, рабы продолжали им прислуживать. Хозяева судачили, увеличат ли они свои аулимы, если займутся судьбой своих освобождённых невольников или же расходы не покроет помощь от государства.       Пока Нулефер проходила мимо толп, она слышала и недовольные шептания, что рабы лягут тяжёлым грузом на уважаемых и свободных людей. Мужчина говорил своей жене:       — Рабов, рождённых от захваченных в прошлом пленников, мы ещё примем в общество, но выращенных нет.       — А как определить, кто выращен, а кто нет? — вздохнула жена. — Поди, перемешалась кровь.       — Да здравствует король Фредер! Король Фредер! — продолжали возноситься хвалебные оды.       Нулефер хотелось воскликнуть, что король Фредер не в одиночку достиг условий для отмены рабства. Ему помогали люди из восстановленной партии Народная сила, члены Отряда Освободителей, зарождённого ещё Грэди и Линдой Каньете, самоотверженные санпавчане, презирающие рабство задолго до коронации Фредера.       На вокзале и в порту стояли новые поезда и судна для рабов, которые не могут оставаться у своих хозяев и хотят начать новую жизнь. Санпава под руководством Джексона и Тобиана ещё за три года до королевского указа освободила рабов на своей территории и дала им пустующие земли. Понятно, что не все рабы захотят отправиться в Санпаву, где жизнь даже в роскошном особняке таит опасности от подземных испарений, токсичных облаков, продолжающегося неурожая и угрозы взрыва вулканов. Таких комитеты обязаны были пристроить в своей провинции.       Будет тяжело. Но свобода это не прекрасные лепестки, прилетающие с ветром, это крепкая воля, внутреннее чувство покоя, достигаемое кровью.       Незаметно подкрался вечер. Рдело солнце на закате. Нулефер возвращалась на площадь Славы, на которой начинались народные гуляния. К этому времени в столицу приехали сельские жители, затрубили на вокзале поезда, наполненные путешественниками. Как при военной победе играли духовые оркестры, запускали фейерверк, а магические артисты показывали танец воды и огня, воздуха и земли.       Народ веселился, пел и танцевал. Нулефер уже не могла сосчитать, сколько раз её поднимали на руки, хлопали по спине, целовали мужчины и женщины, называли сестрой. День не хотел заканчиваться, он казался вечным праздником, хаосом победы, сравнимым величием с созданием мира. Улыбки не сходили с лиц людей, многие в торжественном крике теряли голоса. Рабы хвастались голыми шеями. Священники в чёрных и серых рясах тоже выходили на улицы и плясали. «Сегодня им можно» — улыбалась Нулефер.       На Нулефер надели лавровый венок, подарили ветви оливы.       — Праздник! Да здравствует праздник! Мы свободны! — горланили люди.       Вдруг мальчишка с высоким и громким голосом закричал:       — Карета короля!       — Карета короля! — подхватили люди.       Из Центрального полка во дворец Солнца ехал король Фредер Афовийский. Нулефер не могла во второй раз пропустить короля. Она побежала к дороге, расталкивая людей по сторонам. Взвилась водой, обогнала летающие самокаты и встала у самой дороги. Чтобы лучше разглядеть карету, она, как девчонка, забралась на столб.       Король Фредер, король Фредер, только и говорили люди про короля Фредера, называя его доблестным и бескорыстным освободителем. Семь лет король Фредер неизменно трудился ради своего народа Зенрута. Он начал путь с первого закона, направленного на возрождение Санпавы, с объявления пути, по которому Зенрут избавиться от рабства.       Первыми решениями короля было наказывать убийцу и истязателя невольника как за обычного зенрутчанина и покарать тех, кто издевался над рабами во времена правления своей матери. Наказания за издевательства над рабами и санпавчанами не избежало и окружение Эмбер. Судили и лишили всех прав состояния Джиора Сейера, Беонского, генерала Вотсона. Генерала Лендарского ждала более милостивая судьба — отставка, король Фредер учёл его попытки остановить абадон и дальнейшую помощь смятённым солдатам и офицерам, скорбящим семьям погибших. Королевский совет был изменён, из прежнего состава в нём остались Деулский, Шолфийский и Берч, которые поддержали Тобиана во время безумия Эмбер, а также были набраны новые люди, лояльные Фредеру.       Показалась королевская карета. Народ заликовал, закричал:       — Хвала и слава королю Фредеру!       Король ехал в карете с открытым верхом. Он сидел рядом со своим братом, принцем Тобианом, напротив мужчин разместились их жёны. Миниатюрная Люси Афовийская, санпавская «сестрёнка Кэлиз», и черноволосая, волоокая, румяная королева Элиза, ласково поглаживающая живот, в котором мирно спал будущий наследник династии.       Тобиан, Люси и Элиза улыбались, махали руками приветствующему их народу, на лице Люси даже скользнула маленькая счастливая слезинка. Фредер был хмур и холоден, что не для кого не было удивлением. Народ за семь лет окрестил его брата Самозванным, не веря, что Тобиан всё это время был жив и скрывался за разными именами. А короля Фредера народная молва называла Суровым, редко кто видел его улыбающимся, смеющимся, таким же весёлым и живым как принца Тобиана.       Король Фредер в красном победном мундире, сидел в карете величественно, гордым взглядом, озаряя толпу. Он поглаживал светлую и густую окладистую бороду. С бородой король Фредер казался немного старше своих лет, Тобиан как-то проболтался Нулефер, что брат отрастил бороду, дабы он, Тобиан, оставался единственным обладателем их общего лица.       Слева от короля на лошади ехала Урсула Двуличница, которая за столько лет не смогла омыться от грязного прозвища. Она жила в Санпаве, как попросил её король Фредер и отвечала за пробуждение магии в земле. Ревностно, страстно Урсула вдыхала жизнь и магию в крошки земли. Урсула заменяла собой двадцать опытных тенкунских магов в создании новых винамиатисов. Тобиан говорил, иногда ему кажется, что Урсула однажды превратится в воду и испарится, так упоённо она работает над магией. «Я служу моему королю и его стране», — скромно она отвечала на советы отдохнуть. Урсула жила в Санпаве, но была любимым гостем во дворце у короля Фредера в праздничные и обычные дни.       Впереди кареты на грациозном коне восседал капитан-адъютант Уиллард Абадонский в черновато-синей форме офицера и с наградами на груди за спасение Санпавы и за спасения наследника от покушения герцога. Уиллард зорко осматривал толпу, давал указания офицерам, сопровождающим карету. Уилл казался хмурым, озабоченным, но Нулефер видела огонь в глазах брата, пылкость и жертвенность, с которыми он шёл со своим королём. Герцог Огастус пытался сотворить из Уилла идеального телохранителя, однако боль и страх были не лучшими орудиями для воспитания защитника. Уилла взрастили как мужчину и защитника любовь к королю, вера в короля и в его подвиги, братская привязанность и общая цель, направленная на свержение рабства.       — Король освободитель! — закричали люди.       — Король освободитель! — вспыхнула ликованием Нулефер.       Уилл бросил на неё быстрый взгляд, поравнялся с пассажирскими креслами и что-то шепнул королю.       Фредер посмотрел на девушку с незнакомым лицом и, широко улыбнувшись, кивнул ей.