***
Геровальд неспокойно шёл в свой кабинет, голова была занята мыслями о предстоящей разлуке с Сальварой. Момент, когда он должен отпустить домой друга, наступил. Сквозь окна струился утренний солнечный свет, предвещая начало нового дня, со двора доносился задорный шум. Но Геровальд слышал лишь слова старика, отдающие набатом. «Верни зверя домой» «Возвращаю», — безрадостно отвечал регент. Подойдя к кабинету, он замер. Дверь была чуточку приоткрыта, веяло горячими пирожками. Геровальд запрещал всем находиться в королевском кабинете в его отсутствие. Кто нарушил приказ регента, да ещё явился с едой? Геровальд со скрипом провёл ногтями по дверной ручке, давая виновнику возможность образумиться и выйти наружу. Но внутри не раздалось ни звука. Он пригляделся. Ни души. Пирожков тоже не видно через узкую щель. Геровальд рывком отворил дверь. И стремительно отскочил назад. Ещё бы миг, и на его голову упала бы коробочка с разноцветными мелкими бумажками. — Кто посмел? — гневно воскликнул король-регент. Детский смех и пустоглазий визг тут же выдали нарушителей. Сальвара, подворачивая переднюю лапу, вышел из-за угла, на его спине восседал Сиджед, заливаясь заразительным смехом. Геровальд попытался нахмуриться, но дрогнул в улыбке. Взъерошив гриву Сальваре, он обратился к сыну с укором. — Что это за шалости, Ваше Величество?! Кто вас научил такому безобразному поведению?! — Дядя Джей. Добро утро, папа, — ответил маленький король. — Не сносить дяде Джею головы, — пробурчал Геровальд, сладко вспоминая, как в он учил младшего брата этой же шалости. — Папа, что ты сказал? — спросил Сиджед, поглаживая мирно стоящего Сальвару. — Вспоминал своё детство, — громко ответил Геровальд. Морда Сальвара исказилась звериной улыбкой. Он снова завизжал, рука дотронулась до красного жилета, одетого поверх чёрной рубахи. «Поиграем?» — призывал пустоглаз. «Поиграем», — хотел ответить Геровальд, но взгляд скользнул в угол, к кушетке, на которой отдыхал Сальвара, когда регент был занят бумажными делами. На кушетке лежало блюдо со свежими пирожками, а рядом ворох разрисованных бумаг и акварельные краски. Регент густо покраснел. — Сиджед, это важные государственные документы. Ты… — Папа! — мальчик важно покачал головой. — Я взял бумагу из детской. Твои документы я не трогал, я знаю, что на них нельзя рисовать. — Почему ты рисуешь у меня в кабинете? — спросил Геровальд и у него появился другой вопрос: «Сын, когда ты начал рисовать?». Но успел задать он лишь один. Сиджед жестом показал Сальваре подойти к кушетке. — Хочу посмотреть, как ты работаешь! Мне тоже надо учиться быть королём. Папа, я хочу учиться. Геровальд присел на кушетку и осторожно взял бумагу с ещё влажной краской. Голубое небо, зелёные луга, каменистые домики, крохотная тропинка и лохматая мордочка Сальвары на ней. — Я нарисовал Абадонию. Папа, мы же увидим её? Увидим, да? Геровальд на миг замер, испугавшись расстроить сына, но молчать было нельзя. — Как-нибудь мы приедем в гости к Сальваре. Но сегодня он уезжает без нас. — Я буду скучать по нему. Папа, а ведь скоро он превратиться в человека? В конце герматены, да? Салли же свяжется по винамиатису с нами. Я знаю, он превратиться в человека! Уиллард рассказал, что раз в год Салли обязательно будет человеком! Геровальд изумлённо посмотрел на сына. Его самого пугала разлука с Сальварой, хоть езжай вместе с ним и живи на Абадонии, он боялся, что Сиджед тоже не смириться с уходом Сальвары. Но Сиджед, казалось, расстроен совсем чуть-чуть. Важно, стойко, как и полагает королю, он принимал решение Сальвары вернуться домой. — Папа, когда ко мне придёт учитель верховой езды?! — заголосил Сиджед. — Завтра, сынок, — поддержал Геровальд. — А учитель тенкунского языка? — Вечером. — Пусть тенкунский будет сегодня! Я и фехтовать хочу. И пострелять из лука. Пожалуйста, папа! — Сиджед в просящем жесте сложил ладошки. После возвращения домой из плена сына было не узнать. Плачущий боязливый мальчик любопытно начал засовывать носик в отцовские дела, проявлял интерес к Камеруту, внезапно захотел научиться фехтовать и стрелять, просил научить его танцам. «Я буду танцевать руками! Ведь как я познакомлюсь с невестой, если не буду танцевать?». — Сегодня Салли покинет нас. Сегодня, Сиджед, отдохни. — Ну, папа! — Сиджед обиженно надул худенькие щёчки. — Уиллард успевал и учить языки, и учиться фехтованию, танцам! Я хочу быть как он! Я хочу увидеть Уилларда, но мы сможем встретиться, когда стану хорошим и сильным королём. Камерут и Зенрут же в плохих отношениях… Вот, я должен стараться, чтобы, когда я стану большим, то встретиться с Уиллардом и его принцем Фредером, с которым Камерут обязательно примириться. Сальвара заскучал, всё настырнее прося Геровальда поиграть. Регент усмехнулся, приобнял скучающего зверя и сказал сыну: — Ты что, совсем не боишься фехтовать? — Ничуть, папа! Я уже ничего не боюсь! Мишка… Салли, — Сиджед поправил себя, — сделал меня смелым. — Он и меня изменил, — восторженно отозвался Геровальд. Терпение Сальвары лопнуло. Он смахнул с себя короля, стукнул лапой Геровальда и прыгнул на него. — Я иду в атаку! — закричал Сиджед, подползая к пустоглазу. Лапа Сальвары была почти здорова, целители вылечили рану, оставались лишь мелкие заживающие царапины, которые немного смущали его. Бодрый, осмелевший, забывающий в теле пустоглаза про пережитую войну, он ловко бросался в игры, бегал по дворцу и превратился в послушного товарища для Сиджеда по шалостям. Сальвара зарычал, обнажая клыки, прыгнул на Геровальда, вцепился лапами в его новый красный жилет, и так они покатились по полу, дружески отвешивая шлепки. Сиджед кинул в Сальвару комок свёрнутой бумажки. — Не трогай отца! Он зацепился за угол стола, сел на колени, просчитал момент и, как только Сальвара и Геровальд, оказались возле него, схватил пустоглаза за хвост. В руке была ещё бумажка. Её он снова запустил с Сальвару. Но бумажка прилетела в голову Геровальда. — Сын, ты же на моей стороне! — завизжал Геровальд. Дверь была открыта, регент и пустоглаз выкатились в коридор и остановились, когда коснулись чьих-то ног. — Геровальд, Геровальд! Ещё на троне сидишь, — всплеснул руками Джейгард. Регент поднялся на ноги, отряхнулся, застегнул жилет и сделал обидчивую гримасу. — Джейгард Апекатский, вызываю вас на ковёр. Вы учите короля подшучивать над его отцом. — Я только рассказываю ему, каким был его отец, — поддразнил младший брат. Геровальд невольно прыснул от смеха. Джейгард погладил пустоглаза, приветствуя его, пожал руку племяннику и развязно встал у стены. Оставались последние часы с Сальварой, Джейгард пришёл, чтобы поддержать брата и племянника в такой трудный для них день. — Папа, дядя, почитайте мне эту книжку! Нет, я сам почитаю! — Сиджед вздёрнул носик и засиял улыбкой. Сальвара раньше отца и дяди понял, что хочет его маленький друг, поднял короля на руки и протянул к шкафу. Сиджед взял толстую книгу, первый том истории Камерута, когда его земли были ещё частью могучей и легендарной Рутской империи. — Я почитаю, а Салли послушает, расскажет друзьям на Абадонии! — вскрикнул Сиджед. — Нет, передумал! Папа, позови учителя тенкунского, поболтаю с Салли. Позови учителя древнетенкунского! Салли больше любит старые языки. Папа, а на Абадонии запомнят нас? Сын щебетал, не умолкая. Он по-своему прощался с Сальварой, думал, что расставание будет недолгим, они скоро увидятся, снова поиграют, Сиджед даже застанет Сальвару в образе человека. К этому времени он будет чуть старше, поэтому надо быть умнее, сильнее, удивить Сальвару-человека своими знаниями и умениями. А ещё, когда пройдёт очень много времени, ему предстоит занять отцовский престол и встретиться с хранителем зенрутского принца Уилларда, единственным другом в период его заложничества. В душу сына Геровальд не мог залезть, боялся, что тот ужас Сиджед никогда не забудет, ребёнок лишь прячет свои тревоги, но отцовская любовь, внимание дяди, забота Сальвары, уход няни пытались унесли боль и страх, которые пережил Сиджед в заложниках. Про Тимера и Карла он не вспоминал, но про Эмбер сказал как-то Мариэлле, когда няня укладывала его спать: «Я не буду убивать королеву Эмбер, когда вырасту. Я прощаю её. Камерут и Зенрут должны подружиться ради наших народов». Король Камерута не ведал, что зенрутская королева убита, а её сын уже не принц. Фредер — правящий монарх, одержавший победу в Санпавской войне. Пять дней назад в Намириане состоялось подписание мирных договоров между Зенрутом, Камерутом и Иширутом. На этом процессе присутствовали в человеческом обличие все абадоны, похищенные с острова, в том числе и Сальвара. Они восседали на высоких, специально отведённых для них местах рядом с Леокуртом Твереем, его ближайшими советниками и тремя недавно избранными старейшинами. Манаровские страны представляли не короли, как желали в начале абадоны, а генералы и военные министры. Так устроено государство: монарх незыблемо правит, генерал принимает победу или поражение. Абадонам, к счастью, не удалось нарушить этот вековой порядок. Поверженным странам пришлось отказаться от притязаний на Санпаву и на щедрые дары её земли. Старый договор, позволяющий войскам Камерута занимать Санпаву, был уничтожен. Геровальд приказал вывести крошки своих оставшихся частей. Так закончилась эпоха, когда Камерут питался чужими ресурсами. Проигравшие успокаивали себя, что и Зенрут ничего не выиграл: он получил лишь пустыню да стихийные бедствия, ораву голодных и бездомных людей. Все квиты. Но люди, сделавшие хоть один шаг на санпавскую землю после победы над Онисеем, утверждали, что ощущают всем телом зарытую в санпавских недрах колоссальную мощь, силищу, способную и манара превратить в мага. На этом мирном договоре страны Рутской империи принесли слова прощения абадонам, ещё раз признавая их победу над родом вечных людей. Абадоны тоже извинялись и посыпали голову пеплом за своего кумрафета. Но что были эти сожаления перед горами трупов? После заключения мира Тенкуни предъявила манаровским странам счёт по долгам. Абадоны уходили с процесса триумфаторами. Манаровские генералы, даже зенрутские победители, — опустошёнными и разбитыми. Уже шестицу шёл обмен пленными. Солдаты и младшие офицеры мечтали побыстрее увидеть свой дом, обнять родных, высшие офицеры с трудом передвигали ноги и закрывали фуражками лица. На лбах командиров, которые сдались, спасая от неминуемого уничтожения своих подчинённых, зияли позорные клейма. Некоторые офицеры сдирали с себя кожу, поджигали абадонскую метку, пусть будут уродами со шрамами, но без клейма. Одним из калек в ближайшем кругу Геровальда был и генерал Нанцирский, потерявший и руку, и лицо. «Ваш лик изуродован, но сохраните честь, — сказал ему Геровальд, стараясь утешить своего министра, когда тот подал ему прошение об отставке. — Вы остаётесь со мной. Камерутская армия должна возродиться. Вы тот человек, на которого я могу надеяться». Геровальд не расставался с покалеченными слугами и полководцами, в отличие от иширутского соседа. Никому не известно было, что произошло между Иги и генералом Шенрох, но сразу после окончания войны любимец иширутского короля оказался в темнице и должен был дожидаться казни… за измену. Через несколько дней с помощью верного тенкунского адъютанта изувеченный Шенрох бежал, его след затерялся в Гайруте, ещё одном детище великой империи. Изуродованный, отверженный, одинокий, знаменитый изменами зенрутской королеве и иширутскому королю, Шенрох вновь отправился на поиски своего дома. В тот день, когда манаровские страны подписали мирный договор, Сальвара снова вернулся в Камерут. Для абадоны дорог каждый миг, когда он предстаёт человеком, и эти заветные часы Сальвара решил посвятить своему другу и его сыну. Они с Геровальдом прошли много часов пешком по саду Зимнего дворца, разговаривая обо всём на свете. Они и присоединившийся к веселью Джейгард играли в непос, смеялись над весёлыми сказами на стекле, наслаждались праздничной камерутской кухней, катали на плечах Сиджеда и рассказывали ему забавные истории. Геровальд внимательно смотрел на Сальвару, слушал его речи на старом языке и не переставал поражаться огромной пропасти между их мирами. Не нужно создавать машину времени, чтобы увидеть, какими были далёкие предки. Они все прикованы проклятьем на заколдованном острове. Разница между временами ощущалась даже не в речи, не в мышлении и мировоззрении, а простых вещах: во владении чернильной ручкой, в зажжении спички, в поведении за столом. Сальвара был пленником времени — живя в одну эпоху, он не мог покинуть черту прошлого. Сальвара родился с мыслями и памятью людей, что жили тысячу лет назад, их сознание стало его сущностью. Но дружба была сильнее и ярче временных границ. И пусть между Геровальдом и Сальварой дорога занимала десять веков, они её преодолели. Когда приблизилась полночь, Сальвара взял руку регента и сказал: — Друг мой, навещай меня на Абадонии. Я буду ждать тебя и сына твоего. Мы не прощаемся. Я жду вас в гостях. — Я приеду к тебе, Сальвара, — ответил Геровальд. — Слово короля и обещание друга. — Заботься о Сиджеде. Взрасти его великим мужем и королём. Взрасти человеком. — Человеком. Да, Сальвара, человеком, — сосредоточенно подумал Геровальд. — Ты показал мне важность человечности. Я буду опорой для моего сына. Обещаю, Сальвара. — Что есть помысел без претворения в жизнь? Пустой звон, — задумчиво протянул абадона. — Сальвара, ты в моём сердце навсегда. «Навсегда», — заулыбался Геровальд, глядя на взъерошенного пустоглаза, ласкающегося к Джейгарду. Он взял на руки Сиджеда и пригласил брата к себе в кабинет, мальчик тотчас свернулся клубочком на руках у отца. Пирожков на кушетке было ещё много, хватит на четверых. Но больше… Мариэлле не хватит. Геровальд велел позвать няню, заодно велел принести творожно-яблочных пирожков и для неё. Когда пришла девушка, регент торжественно объявил о полднике. Последний, который они проведут с Сальварой. Усевшись тесным кругом, Геровальд предложил насладиться воспоминаниями о счастливых днях. Сиджед тёр глаза, по всей видимости, хотел спать. Но и виду не подавал, хотя раньше сам проситься уложить его в постель. Разглядывая сына, Геровальд замечал, что щёки порозовели, глаза сияли ярче, мальчик потяжелел. Заложничество, убийства, горящий дворец Солнца должны были сломить без того болезненного и пугливого малыша, но Сиджед стал лишь смелее и упрямее. — Я полгода назад был в Намириане, — Джейгард неожиданно прервал рассказ Мариэллы об играх Сиджеда и Сальвары на заснеженной горке, — мне попалась в руки любопытная статья в местной газетке. Один тенкунец разрабатывает аппарат для усиления слуха. Он пишет, что с его прибором звук будет громче звучать в ушах. Он создаёт прибор на основе электричества, но ещё хочет, чтобы маги занялись его изобретением и попробовали сделать усилитель слуха и на основе винамиатиса. — Сиджед будет слышать, Ваше Высочество? — заулыбалась Мариэлла. — От тугоухости прибор Сиджеда не спасёт, но звук будет для него ближе, чем сейчас. Герол, попробуем, обратимся к этому доктору? — Обратимся! — вскрикнул Геровальд. Они просидели тесным кругом ещё час. На смену блаженной радости пришла лёгкая тоска. Пора Сальваре отправляться в Тенкуни, где его ждёт корабль. Весь Зимний дворец, от мальчишки-поварёнка до начальника стражи, вышел во двор проводить Сальвару, женщины украдкой потирали намокшие глаза. Пустоглаз был глупым зверем, но он чувствовал расставание. Перестал визжать и рычать, когда с хлопком явился проходящий маг, встал на ноги и, словно человек, обнял Геровальда. Сальвара отпустил регента, поднял Сиджеда из инвалидной коляски и сжал мальчика, залепетал что-то на своём зверином. Сиджед ворочался в его объятиях, гладил по мохнатой щеке. — Мы обещаем приехать к тебе в гости, Салли. Мишка, ты мой мишка. Я люблю тебя, — Сиджед склонил голову на плечо пустоглаза. Отец спокойно забрал сына, Сиджед не вырывался и не просил, чтобы его друга оставили с ним. — Тебя ждут твои детки, передай им «привет», — пролепетал Сиджед. — Не вспоминай меня лихим словом, — добавил Геровальд. — Сальвара, ты прекрасный человек! — Джейгард похлопал его по рыжей шкуре. — Мы любим тебя, — Мариэлла прижалась губами к его лбу. Сальвара тихонько порыкивал, обтёр раненой лапой девушке слёзы, уткнулся головой в грудь Геровальду и повернулся к проходящему магу. Зверь понял, это разлука. «Мы увидимся. Мы увидимся. Непременно увидимся», — клялся Геровальд. Маг унёс Сальвару в Зий. «Надо было отправиться с ним, проводить до корабля», — пожалел Геровальд. Его нежно погладили по щеке. Сиджед неловко улыбался. — Папа? — Что, сынок? — поникши прозвучал его голос. — Папа, я обещал Салли, что буду храбрым и справедливым. Я ничего не боюсь, папа! Я не боялся прощаться с Салли. Мы же увидимся, приедем к нему в гости, или он приплывёт к нам. Я буду ещё сильнее, когда мы встретимся! Геровальд усадил сына в коляску и потёр своим носом его маленький носик. — Пойдём в детскую, ты отдохнёшь и поспишь или приступим к занятиям? — К занятиям! — гордо заявил Сиджед. — Я хочу быть быстрым как Салли! Мчаться, как он! Научи меня… Сиджед развёл руки в стороны, и его смех наполнил двор. Отец и сын хором прокричали: — Кататься на лошади!***
Уже утром всех абадон перенесли из Намириана в Зий, где их ждал «Громовержец». Заодно и толпа свирепых орущих тенкунцев. — Демоны! Демоны! — доносилось из всей щелей порта. Бдящие оруженосцы были особенно внимательны, ибо, по слухам, среди толпы тенкунцев затерялись санпавчане, жаждущие мести. Новый корабль, который Тенкуни подарил Зенрут взамен прощения части долга, был шире старой «Встречи», но орудий меньше. Ибо от океанских тварей людей охранять будет присутствие абадоны. На «Громовержце» число людей увеличилось. Корабль забили историки, физики, маготолкователи, богословы. Паломники пятнадцатибожцы плыли к своим святыням, верующие в Единого бога желали собственными глазами проверить, действительно ли в Чёрном океане видны лица не их бога. Находились смельчаки, кричавшие, что они также приручат пустоглазов как Аахен Тверей. Аахен дал каждому один день на проверку, но никто не выдержал состязания со спесью пустоглазов. Дождавшись прибытия из Камерута Сальвары, «Громовержец» отправился в путь. Корабль весело бороздил сквозь волны, пустоглазы на редкость были спокойны, тенкунские маги и исследователи Абадонии играли в карты, танцевали и шутили. Нулефер вспомнила прошлый раз, когда на два коротких дня они наслаждались праздником жизни в ожидании грядущей бури. На сей раз буря должна их миновать, они увидят лишь далёкий гнев богов. Когда они вошли в воды Чёрного океана, люди с восторгом встретили обрушившийся шквал дождя, манары через стекло создавали картинки с морскими тварями, рыбовещатели старались установить с ними контакт. Воинам и матросам пришлось даже оттаскивать от борта совсем уж наивных зевак, которые рискнули протянуть руки к пасти монстра. Грозным стражем пустоглазы застыли возле бортов и смотрели в сторону приближающего дома. А люди ждали встречи с богами. Где же их лики? Где же глас создателей мира? Но облака витали над «Громовержцем» чёрной непредступной пеленой. Позже, когда «Громовержец» выбрался из Чёрного океана, отчаянные ребята, посмевшие подойти к борту, откуда их в последнюю минуту спасли опытные маги, рассказывали, что в момент близкой смерти увидели пятнадцать лиц. — Ложь! Я видел Единого бога! — воскликнул иширутчан. — Я видел его! Видел! Правда о том, кого скрывали густые тучи Чёрного океана, осталась нераскрытой. Одно было ясно. Даже с пустоглазами на корабле близко к борту подступать нельзя. Пустоглазы ещё на палубе узнали родную землю. Корабль только собирался пришвартоваться, как они спрыгнули с него и бросились к соплеменникам. Плавать пустоглазы умели не хуже, чем бежать. Побережье разразилось пронзительным визгом. Самки обнимали своих самцов, детёныши вскакивали на спины отцов и старших братьев. Первыми из людей на берег сошли Аахен и Нулефер, пустоглазы тут же обступили их и принялись облизывать. Даже жившие на острове звери помнили, что Аахен провозглашён их старейшиной, а Нулефер одна из их породы. Аахену и Нулефер пришлось потрудиться, чтобы показать пустоглазам, что вечные люди, приплывшие с ними на новом корабле, не враги. Пустоглазы запомнили, как хитро похитили их соплеменников. Чем-чем, а хорошей памятью природа щедро одарила этих зверей. В буйной стае заунывно выли пустоглазы, которые не встретились с родными. — Аахен, — сказала Нулефер, — займись родственниками погибших, а я поговорю с Феганой и детьми Онисея. На берегу было шумно, вечные люди кричали от восторга похуже морских чудовищ. Нулефер поманила в лес жену, сына и дочь Онисея, села с ними под пышной кроной смоковницы и начала свой рассказ. Говорила она мягко, как можно осторожнее подбирая слова, дабы не обидеть их чувства. Родные не виноваты, что их муж и отец обернулся дьволом. Пустоглазы чутко её слушали, не понимая при этом ни слова. Они уставились в её мокрые глаза и просили, тихо ворча, только одного: приведи к нам Онисея. — Он умер, — говорила Нулефер. — Онисей не вынес поражения. Он умер. «Как они будут относится к погибшему отцу и мужу, когда узнают правду? — думала Нулефер. — День, когда снимается проклятие, ведь так близок». До Тридцать первого герматены оставалось восемь дней. Пока пустоглазы жили привычной животной жизнью и мирились с нахождением на острове толпы вечных людей, Нулефер с проходящими магами обследывала Абадону. Гуляла по городу, любовалась старинной архитектурой, резвилась с пустоглазами. Снова войдя в запретный для обычных людей храм, она ощутила пронзительное слияние с захороненной здесь древностью. Прошла дальше, нашла венок, который оставила в храме, будучи в нём последний раз. Он, как живой, пах дорожными цветами. Жёлтые соцветия колыхались от трепетного ветра, заглядывавшего в окно. Жизнь жила в храме богов. Застывшая, вечная, незыблемая временем и преградами. За окном было бесконечное лето, ветви деревьев стучались в стены, как бы прося их впустить. Но храм был неприступен. Только абадоны, только проклятые, но меж тем одарённые создания могут приблизиться к загадкам бытия. Нулефер проходила мимо статуй богов, трогая их гладкий отшлифованный мрамор. Заглядывала в книги, принюхивалась к страницам. С виду новые, но запах древний, сухой и мрачный. Она засиживалась в библиотеке Агасфера, смотрела на таинственный шифр и не видела ответов. Но как умиротворяюще и спокойно было находиться во спокойствии веков, этом очаге неувядающих знаний от земной тверди и до небесных тел, вечерами в храмы и библиотеку проникал туман и сумрак, лёгкая дымка кружилась на страницах книг, Нулефер присаживалась на древние камни, созерцала блаженную прохладу и смотрела на образы, которые ей рисовало воображение. Дни, в отличие от вечеров, были не такими спокойными. Аахен не так сильно ценил святыню абадон. Он стремился непременно подобраться к храмам. Пил оборотное зелье, превращаясь в Нулефер, посылал в храмы магов, принявших образ пустоглазов. Все попытки оборачивались прахом. Нулефер не знала, кто заходит в храм — пустоглаз или тенкунец, но её тело нападало на названного гостя, ежели это был маг. Аахен собирал толпу пустоглазов, отводил их в другой квартал, но, когда его товарищ поднимал ногу на святые ступени, поближе непременно оказывался пустоглаз, сторожащий храмы, и тогда приходилось звать на помощь Тверея, чтобы он спас неудачного спутника от яростного зверя. Пока он в возбуждённом азарте проводил опыты, терпеливая и спокойная Нулефер пронесла в библиотеку магическое стекло и фотоаппарат и наделала много снимков. Ближе к ночи она пришла к Аахену, сидевшему на пороге древней лечебницы, села с ним и ласково сказала: — Брось свои попытки. Храмы и дворец Агасфера — запретная территория. Никто не пройдёт. — Очень жаль, что Уилл остался в Зенруте. Два человека, вхожих в храмы, лучше одного, — тусклым голосом проговорил Аахен. — Тебе в одиночку придётся корпеть над миллионами книг и свитков. В одиночку! Нулефер, ну же, уговори своего брата приехать на Абадонию! Скажи, что это ради человечества! Нулефер прильнула к нему. — Моему брату не нужно человечество. Он хочет защищать только одного человека, который всю жизнь был его покровителем и путеводной звездой. — Ты будешь одна прочитывать столбы книг! — Не одна, — Нулефер положила на его ладонь картинки книг. Аахен долго и неотрывно смотрел на картинки и воскликнул: — Что это?! Боги дали себя обмануть?! — Богов нельзя обмануть. Они предвидели человеческое любопытство и дали возможность окунуться в их знания, хоть и с некоторыми трудностями. Наступило тридцатое герматены. Стаи, живущие на берегу, пробудились, встали, как под гипнозом, и побрели в сторону Абадоны. Нулефер и Аахен преследовали их с проходящими магами, отвлекали, задерживали, но заколдованные звери шли и шли. Стаи, поселившиеся ближе к городу, под воздействие магии попадали позже. Тем часом в Абадоне игрались их жители, спали и ели, спаривались или грызлись в бранной ссоре. К ночи и они потеряли животную беспечность, встали на задние лапы и побрели к арене с одеяниями. С высоты птичьего полёта пустоглазы казались муравьями, стекающимися к заветной, столь желанной цели. Нулефер попросила воздушного мага опустить их с Аахеном на самый верхний ряд арены, оставить одних. Хотелось быть поближе к абадонам. Они встали и обнялись. — Несколько минут, и настанет Тридцать первое герматены, — сказал Аахен. — Мы увидим, как исчезает проклятие. Великий день! — Да, великий, — восхищённо вздохнула Нулефер. — И завтра тоже великий день. Первое лореамо. День, когда Тенкуни явилась миру и началась другая эпоха, в которой мы живём с тобой. А ты, наш старейшина, через свою дружбу с абадонами создашь новую эпоху. — Я лишь охраняю их покой, — скромно проговорил Аахен. Нулефер прикоснулась к его пальцам. — Я всегда искала ответы: кто я, зачем родилась, почему у меня магия. И вот я их нашла. А вопросов меньше не стало. Этот остров соткан из таинств, из загадок. Говорят, боги закрыли его от посторонних, но Абадония просит отворить свои двери знаний людям. Что застыло неразгаданным и неразрушенным во времени, то всего лишь ждёт своего часа. Возможно, мне не хватит всей моей короткой жизни, чтобы расшифровать все послания, но хотя бы я передам их потомкам. Я буду жить ради дня, когда человечество подойдёт чуть ближе к богам, или природе, или ко вселенной — кто как хочет, так и называет. Мои друзья вершат историю, меняя настоящее. Я же буду разгадывать прошлое. Те жизни, которые хранятся в нашей памяти, не должны исчезнуть в небытие. И, быть может, когда-нибудь я пойму, как можно расколдовать абадон. Я верю, что в Абадоне спрятан этот секрет. Я верю. Они смотрели на арену, на толпу двуногих пустоглазов, надевших на себя и на детей одеяния, видели затерявшегося среди рыжих и серых шкур Тивая Милгуса, стоящего с блаженной улыбкой. «Пожалуйста, Тивай, отдохни от войн. Осознай, что с мирозданием можно не только воевать, но и полюбить его», — взмолилась Нулефер. Арену поразил столб света. Пустоглазы запели. Исчезали гривы и шерсть на телах, выпрямлялись спины, укорачивались зубы, когти превращались в красиво постриженные ногти, появлялась радужная оболочка и зрачки. Абадоны стояли в красивых одеждах, в их голубых, карих, оливковых и зелёных глазах как бездна застыла гордыня, ненасытное самолюбие, способное сожрать весь мир. Мегуна моргнул, за ним Хелез, Дофиран, Фекой… За ними моргнули абадоны, никогда не покидавшие остров. И обычные удивлённые человеческие взгляды порхнули по арене. — Вы вернулись! Вы вернулись! — Да, мы вернулись! Абадоны, встаньте же в круг! — громко закричал старый, обезображенный Хелез и озарил свой народ уцелевшим правым глазом. — Внемлите повесть! Внемлите наш глас! — Про кого? — воскликнул мальчишка в толпе. Хелез потупил глаза. — Про людей и про чудовищ. Сия повесть о нашем рёве, о новом проклятии, кой мы подарили роду абадонскому.