Отщепенцы и пробудившиеся

      — Готов? — спросил Тобиан, поправляя Фредеру красный воротник белоснежного коронационного мундира.       — Волнуюсь, — честно ответил он. — Не каждый день хожу на коронацию.       — Держись, — Уилл снял с его пальца траурный перстень и одел на руки перчатки, расшитые серебряными нитками. — Отчитаешь клятвы, речи и сможешь расслабиться.       — Выпьем рюмочку, другую, а там и танцевать побежишь, — добавил Тобиан. — Но, но, не красней! Не дыши так громко, всех птиц распугаешь!       Возле короля, в его покоях, толпились камергеры, парикмахеры, слуги, они душили его приятными духами с запахом корицы, ровняли волосы под чёрную двууголку с пышным цветным пером. Фредер для поддержки прикасался к медальону отца, спрятанному под одеждами, хотя церемония ещё не началась. Радовало, что Тобиан и Уиллард в этот важный для него день стояли рядом. Брат подшучивал, друг тёплым голосом подбадривал его. Они оделись в чёрные праздничные фраки, на шеях были галстуки, одинаковые, бордовые, чтобы подчеркнуть, что они одна семья. Уиллу не полагался мундир, он ведь только на днях получил свободу и ещё даже не стал курсантом, Тобиан, как член королевской семьи, мог надеть традиционный военный костюм, но желания не было. Он вернул себе имя, данную при рождении фамилию, и больше ничего не хотел.       — Не скучай, малышка, — Фредер почесал за ухом Зуи, которая вальяжно раскинулась на стуле поверх его одежды. — Вечером вернусь.       «Дайте, боги, сил!» — помолился он статуе верховных богов, уходя из своих покоев.       И его повезли в храм Супругов-Создателей. Ещё вдали виднелась фиолетовая крыша мощного, раскинувшегося на большую площадь, святого дома. Главный храм Конории, в котором короновалась и его мать Эмбер, и дед Вильяс, и прадед Джозеф, и коварно убитый брат Джозефа Реджир. Вся династия Афовийских, все девять прошлых монархов, начиная с основателя Афова, приносили присягу в храме Супругов-Создателей. Толстые белокаменные стены были двойными, защищающими от врагов. Высокие окна покрыты цветной мозаикой с фигурами божественных Супругов, на фиолетовой крыше, купающейся в лучах солнца, стоял священник с барабаном, большим и тяжёлым под двадцать килограмм.       «Я буду десятым королём», — Фредер поймал себя на символичном моменте.       Карета, запряжённая четвёркой белых коней, ехала через толпу ликующих людей.       — Король! Король! Король Фредер! — кричал народ.       Он улыбался через окошко подданным, взгляд останавливался на детворе, что захватила все столбы и крыши. «Эти дети вырастут при моём правлении», — думал он и сжимал кулаки от накатывающейся на него ответственности за каждого человека, который будет при нём жить. Фредер замечал десятки людей, прорывающихся вперёд, чтобы поглазеть на короля — на их шеях был ошейник. Рабы встречали короля-освободителя, умоляюще просили его о воле и покровительстве.       Коронация должна пройти скромно, ведь это даже не коронация, принятая во многих других странах, сопровождающая пышными торжествами, а лишь принесение присяги на служение Зенруту и Пятнадцати богам. Королём Фредер стал в ту минуту, когда Цубасара сожгла Эмбер, сейчас же происходит лишь официальная церемония, на которой он принесёт клятвы и получит благословение верховного священника. И издаст первый свой закон. Впрочем, первый после коронации. Указы и законы Фредер издавал тотчас, как узнал о смерти матери.       Фредер не откладывал церемонию на месяцы, хоть и просили его советники провести коронацию через полгода, а то и через год, когда Зенрут соберётся с силами после войны и сможет роскошно отметить торжество. Но Фредер хотел покончить поскорее с правилами, объявить о самом значимом законе, выше которого по традиции даже не встанет парламент, и забыть через какую боль и потери он надел корону. Кроме того, излишняя пышность была не в его духе.       Народ мыслил иначе: собирались толпами, ярко и нарядно одеваясь, танцевали на улицах, украшали гирляндами и флажками столицу, вечером объявили о зрелищах под открытым небом с лучшими актёрами и циркачами Зенрута.       Впереди ехала карета короля, за ней карета с Тобианом, Дианой и Изикой, а также с Уиллардом, Фредер настоял, чтобы Уилл в этот день присутствовал не как телохранитель, а как друг, член семьи. Королевский экипаж остановился у порога храма. Фредер выходил под бурное ликование людей. Гвардия была начеку, в толпе схоронились переодетые под простых зенрутчан зоркие сокола и маги. У дверей храма его приветствовали двое — премьер-министр Роберт Отлирский, отдающий королю часть власти, и военный министр Лендарский, принимающий нового верховного главнокомандующего. Лендарский держался живчиком, один глаз был закрыт чёрной повязкой, которая была временным атрибутом. Целители восстановили глаз Лендарскому, оставались лишь некрасивые царапины, обещавшие зажить. «А вот Нулефер одним ударом уничтожила Казоквару глаз», — на днях сказал Уилл, с нескрываемой гордостью за сестру.       Фредёр пошёл первым, держа руку на шпаге, Отлирский и Лендарский следовали за ним. Тобиан, Уиллард и двоюродные сёстры встали на почётные места возле ступеней перед алтарём. Королевская семья Афовийских была скромна: два молодых брата-близнеца, один из которых пол месяца назад восстал из мёртвых и две их двоюродные сестры. Диана и Изика смущённо комкали платья и переглядывались, они словно не ожидали, что Фредер пригласит на места для членов семьи. Но девушки были дочерями его дяди, племянницами его матери, носителями фамилии Афовийских. И Фредер не избегал такого родства. Он не мог назвать близкими свои отношения с двоюродными сестрицами, они виделись лишь по праздникам, общались мало, но теперь Фредер приближал девушек к себе, а через них знакомился с их окружением, состоящим из людей разных взглядов, целей и чинов. За Афовийскими стояла дальняя родня, двоюродные и троюродные дядюшки и тётушки, в том числе жена и дети Отлирского. Одетые в шелка и меха, несмотря на царившее лето, они улыбались, ликовали, радуясь приходу короля. Фредер улавливал, как маркизы и графы стоят на безопасном расстоянии от принца Тобиана, будто тот нападёт на них. Было видно, им неприятно находиться в одном обществе с ним. Не удивительно, бастард и вольноотпущенник, заявивший, что он умерший принц, нахально влез в зенрутскую знать. Тобиану не верили, словам Фредера тоже не верили, даже Отлирскому не верили. Казалось, что король Фредер насмешливо играет с Зенрутом, выдавая двоюродного родственника за родного брата. Однако с утверждением короля никто не спорил, Тобиана называли так, как он требовал.       На коронацию пришли семьи его друзей — Джоанские, Хеанские и другие товарищи по академии. Они стояли за роднёй Фредера, и среди них затесались Люси Кэлиз, Урсула Фарар. Фредер улыбнулся, когда встретился с глазами с Люси, державшей в тонких руках букет полевых цветов. Девушка чувствовала себя неловко среди аристократического света Зенрута, ей было поспокойнее, если бы она стояла с Тобом и Уиллом, но… Нельзя. Она не член семьи. Ей на плечо положила руку Урсула, дабы поддержать. Вот уж кто гордо смотрел на толпу и улыбался во все уши. Урсула покраснела, тяжело дышала, ведь по храму на вступление во власть шёл её король, которому она пообещала служить до конца своей жизни. Урсула не замечала укоры придворных и военных, который она подставила. Ей было важно лишь одно — она видит своего короля.       «Моя верная подруга», — с теплотой посмотрел на неё Фредер.       А потом его взгляд остановился на Кэтлин. Он замедлил на несколько секунд шаг. Кэтлин скромно опустила глаза.       У алтаря, возле больших мраморных изваяний Пятнадцати богов, Фредера ждал главный священник. Седоусый, белобородый, одетый в белую облачную рясу, указывающую на его особое положение, посредника между богами и людьми. Фредер снял двууголку и подал Отлирскому.       — Отец, простите мне мои грехи, — он преклонил колено перед священником.       Священник взял в руки маленькую фигурку Создателей и поднёс к Фредеру. Король поцеловал Великого Супруга.       — Отец всех отцов прощает! — молвил священник.       Фредер поцеловал Великую Супругу.       — Мать всех матерей прощает!       Священник подал хрустальную бутылочку с оливковым маслом, ибо по преданиям в нём купались боги.       — Пей, сын, очищайся.       Фредер выпил до дна. Масла было мало, но во рту остался смазливо горький привкус, будто в него влили целую бочку. Он не видел в это время лиц зрителей. Наверное, кто-нибудь в толпе фыркнул от возмущения. Фредер пришёл на трон после восстания, и восстал он против родной матери и дяди, заменившего ему отца. В другое время парламент бы лишил его престолонаследия, но сейчас из всех наследников лишь Фредер имел тяжёлую руку, чтобы взять многострадальную страну под свою ответственность.       — Очищенный, восставший, заново родившийся, Фредер Афовийский, от имени Пятнадцати Богов благословляю тебя на царствование! Благословляю! Благословляю! — произнёс священник, поднимая за руку склонившегося перед ним короля.       Фредер подходил к пятнадцати статуям, припадая перед каждым богом на колени. «Тобиан бы не выдержал», — усмехнулся он.       Церковные обеды и клятвы были произнесены, Фредер подошёл к трибуне, которую установили в храме по случаю коронации. Он поцеловал Житие и положил на него свою руку. Священник уступил дорогу Отлирскому и Лендарскому. Премьер-министр долго говорил напутственную речь, вспоминал трагически погибшую королеву Эмбер, предков Фредера, первого короля Афова, подчёркивал, в какое не простое время король Фредер садится на престол. Наконец, Отлирский провозгласил:       — Фредер Афовийский является старшим сыном Её Величества покойной королевы Эмбер, её первенцем, её наследником! Зенрутский парламент признаёт Фредера Афовийским престолонаследником покойной королевы Эмбер! Фредер Афовийский, готовы ли вы вступить на престол Её Величества королевы Эмбер?       Фредер расправил руку над Житием и звонко воскликнул:       — Да! Я принимаю на себя обязанности моей матери, Её Величества королевы Эмбер! Я вступаю на зенрутский трон по воле богов, по законам нашего государствам, по праву наследования, по желанию Её Величества королевы Эмбер!       — Клянётесь достойно выполнять свои обязанности?       — Клянусь честно выполнять свой королевский долг, соблюдать зенрутскую конституцию, законы и права моих подданных и людей, находящихся под защитой Зенрута. Клянусь править и жить ради Зенрута.       На Фредера были направлены множества стёкол, церемонию показывали зенрутчанам, сидевшим дома, камерутчанам, иширутчанам, тенкунцам. Наверное, в Камеруте и Ишируте посмеивались над королём, который клялся перед свои министром. Но в Зенруте была дуалистическая монархия, а от короля зависела, кому будет служить парламент — ему или себе.       После клятвы парламенту и государству Фредер принёс перед лицом Лендарского военную присягу и взял на себя обязанность главнокомандующего. «А я даже не закончил академию». На несколько секунд мысли Фредера унеслись прочь из храма. Он подумал о предстоящих выпускных экзаменах, которые ему нужно побыстрее закончить. Фредер посмотрел на Тобиана, тот едва сдерживал улыбку, понимая, о чём думает в этот миг коронующийся братец. «Даже коронация не спасает от экзаменов. Отменю их первым королевским законом!», — от этой мысли Фредер повеселел, усмехнулся. Тобиан сдвинул брови, говоря — держи себя в руках.       Но от его сурового лица Фредеру стало ещё смешнее. Он закусил язык и покосился священника, который читал благословение и поэтому всё внимание толпы было приковано к святому отцу. «Ты хитрец, актёр, прими серьёзную позу. Живо!» Фредер поднял глаза на купол храма, исписанный картинами из Жития. В центре демоны сражались с богами, а воскрешённый Создатель с верной Создательницей явился перед ним, готовясь остановить жестокую войну. Фредер смотрел то на демонов с красными ожесточёнными глазами, то на богов, источающими мужество и желание защитить всех, кто находится под их рукой. Сердце начинало дрожать.       «Нет демона хуже человека. И я один из них».       Отлирский одел на голову Фредера золотую тяжёлую корону, которая всходила ещё на короля Афова. Золото хорошо смотрелось на светлых волосах Фредера, в центре сверкал красный рубин, корона сплошь была усеяна драгоценными камнями, обрамляли её нежные ветви золотого лавра.       Фредеру дали его новую печать. Печать короля. Теперь пришло время для первого закона, который покажет Зенруту, каким будет новый король.       Публика затаила дыхание. Уилл волнующе взирал на Фредера. Тобиан даже перестал дышать. Фредер властно и громко провозгласил:       — Своим первым королевским указом повелеваю правительству, королевскому совету, зенрутской королевской армии, главам шести провинций и всем структурам, комитетам и организациям принять неотложные меры для сохранности жизней и здоровья людей, пострадавших в разрушительной Санпавской войне, преодолеть последствия природных катаклизмов, предоставить кров всем лишившимся дома, а также помиловать санпавчан, подвергаемых политическим гонениям. По праву первого закона я лично займусь разработкой, контролем и исполнением санпавского вопроса, который затронул все провинции Зенрута, все слои населения и каждого человека в отдельности.       Писарь перенёс слова короля на бумагу, и Фредер поставил печать.       На него поражённым взглядом смотрели Тобиан, Уилл и Люси. Они ждали другого закона.       Он уходил под овации и аплодисменты, под восторженные крики. Фредер ехал в свой дворец. Коронация закончилась, но не церемония. Ему предстоит сесть на свой красный трон, предстоит поприветствовать зенрутчан с балкона дворца Солнца, предстоит публично почтить память умершей матери в семейной часовне. Предстоит встретиться с парламентом и провести первое заседание в роли короля.       Его карета неслась под крики восторженного народа, хотя ещё никто не знал о первом законе короля, не ещё успела народная молва разнести. Но люди приветствовали и благословляли короля, широко улыбались ему, мечтая, что Фредер оправдает возложенные на него надежды, будет верен своему слову, не то что его мать. «Я всегда выполняю обещания, — говорил себе Фредер. — Всегда».       Во дворце, поднимаясь на балкон, он наконец-то смог встретиться с друзьями и родными. Уилл сердечно прижал его к себе и произнёс:       — Здравствуй, мой король.       — Мой брат, — ответил Фредер.       Урсула присела на колено.       — Ваше Величество, моя жизнь принадлежит вам.       — Встаньте, Урсула, — он помог ей подняться, улыбнулся, сказал: — Я ценю вашу службу и вашу дружбу. Без вас я бы здесь не стоял.       — Вы изменили меня, — восхищённо проговорила Урсула.       — Мы вместе изменились. Вы из сомневающегося человека преобразились верного спутника, нашедшего свои идеалы. Я из трусливого мальчишки в короля.       — Фредер, братец! — Диана и Изика обняли его, наградили парочкой поцелуев.       Фредер поцеловал сестёр в ответ, погладил по щекам и сказал, что они остаются семьёй, что бы ни случилось. Он понимал, что лукавит, эти девушки, да, члены королевской семьи Афовийских, но не члены его личной семьи. Сёстры шутили, обращались к Тобиану, нежно смеялись, смотря на него. Хотя, когда он был бастардом отца, их не двоюродным, а единокровным братом, они даже разговаривать о Бонтине не хотели.       — Фред, возьми этот букет, — Люси осторожно вручила ему цветы. Её глаза искрились, улыбка не сходила с лица. — Я готовила для тебя речь, но моя речь показалась такой глупой, большой и нудной. Ты дал нам свободу, спасал, учить быть смелыми, настойчивыми, никогда не сдаваться. Ты знал, когда утешить нас, когда разъярить. Ты в каждом, с кем пообщаешься, открываешь талант и открываешь глаза на недостатки. В общем, будь хорошим королём. Мы любим тебя и гордимся тобой.       — Спасибо, спасибо, — Фредер принял её поздравления.       Тобиан букой стоял в стороне. Там, на коронации, он поддерживал брата, разделял с ним тревогу, улавливал его смех. Теперь Тобиан был мрачной тенью, повисшей среди радости и поздравлений.       — Тоб… — не знал как начать Фредер. «Брат», — хотел сказать, но не смог.       — Ты должен был освободить рабов! — закричал взбешённо Тобиан. — Отменить девяносто девятую статью конституции! Ты должен был отменить рабство!       Он бросился на Фредера, лицо исказилось в предательстве, но руку Тобиана остановила струя Урсулы.       — Перед тобой король! — воскликнула она.       — Передо мной мой так называемый брат! — разразился брызгами слюны Тобиан. — Отпусти меня!       — Отпусти его! — потребовал Уилл.       Фредер набрал в лёгкие побольше воздуха:       — Я объясняю.       — Тобиан, — Люси повернула его голову к себе и приложила ладонь к щеке. — Фредер отменит рабство, но не сейчас. Где окажутся миллионы рабов, в одночасье получившие свободу, но не дом? Этот процесс требует времени и денег, которых у Зенрута нет. Санпава уничтожена, — вздохнула Люси, — армия разбита, миллионы людей остались без дома, требуют лечения, заботы. Старики, сироты, калеки… Санпава отравлена ядами и газами, которые летят на Зенрут. Нас ждут неурожаи, болезни. Король должен устранить последствия от абадон, иначе в Зенруте никогда не наступит порядок. Ты же был рабом, Тоб, знаешь, как им тяжело привыкать ко свободе. Ты видел, как Казоквар издевался: дарил свободу, а потом смотрел, как бывший раб загибается в нищете, приходит к нему и работает в шахте за нищенские бимы. Теперь даже та работа и те дома, которые предназначались для вольноотпущенников, пойдут санпавским беженцам, и, возможно, беженцам из Рысьиной провинции: выпадут кислотные дожди, урожая не будет, появится зараза, от которой побегут люди. А рабов нужно подготовить.       — И господ, — сказал Уилл. — Они тоже должны остаться в доле, когда у них заберут рабов. Или мы не долго сможем защищать Фредера. Он вошёл на престол с недоброй репутацией после покушения на него Огастуса, покровителя всех рабовладельцев, назвал тебя, бывшего раба, своим родным братом, принцем Тобианом Афовийским, а меня, раба и убийцу герцога, своим другом. Этому не все рады. Нужно разработать программу, подготовить рабов к свободе, а хозяев к расставанию с собственностью, пристроить всех детей с заводов по выращиванию людей, и потом отменять рабство.       — Учти, — вставила Урсула, — свободные зенрутчане не примут в объятия толпу освобождённых невольников, выращенных, не знающих отцов и матерей. Люди найдут, в чём ущемить другого. Сейчас это рабство, потом будет то, каким образом человек появился на свет.       Тобиан печально опустил голову.       — Да, я видел. И среди рабов есть это разделение — выращенные и рождённые от матерей. Выращенные, как отдельная каста, особая раса людей, на них смотрят, как говорящий скот.       Фредер стукнулся своим лбом о лоб Тобиана, приобнял его за затылок.       — Я отменю рабство. Как тебе срок семь лет?       — Идёт, — ответил Тобиан.       Он отцепил от себя Фредера и сказал:       — Поздравляю тебя. Правь достойно и мудро. А если будешь плохим королём, — губы расплылись в усмешке, — я тебя свергну.       На Фредера, как в храме, накатил приступ смеха. Уже он не стал себя сдерживать и рассмеялся в полный голос:       — Не свергнешь, братец! Иначе тебе придётся стать новым королём.       Тобиан, смеясь, стукнул его по плечу.       — Так что служи стране…       «Брат, — взмолился Фредер. — Скажи — «брат».       -… служи, старина!       Сердце Фредера ёкнуло, но он не подал виду. Окружая себя членами семьи, Фредер поднимался на балкон, дабы встретиться с восхищённым и возбуждённым народом и вновь насладиться их криками и поздравлениями.       Церемония продолжалась. После встречи с народом король возложил цветы и отдал честь умершей матери, отцу, дедушке и всем похороненным предкам в династической часовне. Воссев на трон, принимал гостей, благодарил за щедрые подарки, вручал медали и награды отличившимся героям Санпавской войны, а также достойным сынам и дочерям Зенрута.       А во второй половине дня, уже ближе к вечеру состоялось открытие заседания парламента с новым королём. Фредер вошёл в зал под поклоны и хлопанье в ладоши. В бурном шуме слились рукоплескания как одобряющих его политиков, так и злопыхателей. Когда были произнесены все молитвы, пожелания и напутствия, Фредер промолвил:       — Поручаю правительству безотлагательно заняться двумя важными проблемами нашей страны. Санпава и рабство.

***

      В колыбели заплакал сын. Элеонора оторвалась от журнала «Экономика Зенрута» и взяла мальчика на руки. Уставший голос запел тихую песенку, до того унылую, что Элеонора сама почувствовала сонливость. Пухлощёкий младенец разревелся ещё громче, надрывая свои маленькие голосовые связки. Он плакал без устали со дня рождения, доводя до изнеможения и отчаяния свою мать и нянек. Доктора и целители не находили у него болезней, но ребёнок постоянно кричал, будто страшился внешнего опасного мира, ещё в утробе внимал словам матери, что ему нельзя было рождаться. Джеймс Казоквар будет проклят всем светом, ибо в нём проклятая кровь проклятого рода. Элеонора переминалась на ногах, покачивая сына.       — Тише, тише, мой сладкий, — просила она Джеймса. А другая мольба устремлялась к собственной матери, которая была так далеко. «О, мама, подскажи, что мне делать с этим ребёнком? Как успокоить его? Как спасти?» Элеонора вспомнила капризную Нулефер, которой когда-то качала колыбель. Сестра ни в какое сравнение не шла с кричащим до посинения Джеймсом. «Мама, спаси моего сына, — молила Элеонора. — Я ошиблась. Я ошиблась… Но мой ребёнок не виноват!».       Просьбы улетали в открытое окно. Мама бежала в Тенкуни, спасая жизнь младшей дочери, когда та попала в засаду, устроенную старшей дочерью. «Верните мою жизнь, боги! — обращалась Элеонора к высшим. — И покой моим детям тоже верните! Я не хочу упиваться кровью и болью как моя семья. Сотрите мою память, верните в прошлое. Клянусь быть другом и сестрой всем людям. Боги, верните меня назад!»       Боги не любят неудачников. Они не отвечали.       Элеонора позвала няньку и передала ей сына. Живчик уловил, что хозяйка уходит, поднялся с лежанки и захотел последовать за ней.       — Нет, малыш, оставайся с Джеймсом. Охраняй моего мальчика от невзгод и врагов, — Элеонора мягко провела по голове. — Я скоро вернусь к вам. Живчик, ну что повесил уши? Я вернусь. Вы же мои дети.       «Дети, а уже в грехе».       Пёс, дорогой словно родное дитя, загрыз освободителя. Тина сегодня утром жаловалась на медлительность Жули и просила разрешения наказать её. А Джеймс… «Он носит кровь Казокваров, — думала Элеонора, проходя по коридору.       В комнате деверя стояла тяжёлая тишина, дверь была плотно закрыта. Нормут не издавал ни звука, не просил выводить его в комнаты нижнего этажа или в вишнёвый сад. Он заперся и подпускал к себе только дочь. Элеонора видела Нормута пару раз. Зашла к нему ради приличия, но он ослабленным голосом попросил уйти. Гости тоже перестали навещать его. Со дня возвращения покалеченного Нормута жизнь в доме Казокваров затлела: хозяева молча передвигались из комнаты в комнату, рабы шумели и позволяли себе смех. Ромила пыталась быть грозной с невольниками, но Эван уничтожил все винамиатисы в доме. У Ромилы не было сил спорить с дядей, под её глазами образовались иссиня-фиолетовые синяки от недосыпа, цветущая красота четырнадцатилетней девочки пропадала, волосы были сплетены в грязную косу. День и ночь она ухаживала за больным отцом, ибо он не подпускал к себе никого.       Казоквары увядали.       Эван сидел в небольшой комнатке на первом этаже и рисовал. Его эскизы были слабыми и неровными, похожими на детские рисунки. Эван никогда раньше не занимался творчеством, но после возвращения изувеченного брата он пообещал себе больше времени проводить с ним дома. А кабаки и посиделки с друзьями тогда нужно заменить другим увлечением.       — Я обедаю один, — наспех ответил Эван, когда вошла Элеонора.       — Я не хочу с тобой обедать, — ответила она и присела рядом на табуретку.       Эван заканчивал свой рисунок. На его холсте были заросли репейника, белый крестьянский забор возле фиолетовых колючек, на дорожке лежал букетик из полевых цветов. Мазки неровные, краски смазаны, но от незаконченной картины веяло тишиной и пасторальным спокойствием. Элеонора отвлеклась от разговора, вспомнила родную Рысь, поле возле имения, вереск, серебрящуюся реку, своих родителей и сестру, выбравшихся на пикник.       Муж даже не посмотрел на Элеонору, он кропотливо рисовал облака. Элеонора выхватила кисть из его ладони и сказала без тени сожаления в голосе:       — Эван, я развожусь с тобой.       — Не подходящее время шутить, — Эван не повёл ухом.       — Я не шучу, — проговорила Элеонора. — Я развожусь с тобой.       Эван привстал, пронзительно взглянул в глаза и неожиданно закашлял, словно подавился.       — Ты пьяна?       — Нет, я развожусь с тобой! — воскликнула она.       Эван уже встал на ноги. Элеонора тоже поднялась с табуретки.       — Ты хочешь бросить меня вот сейчас, когда мой брат так нуждается в помощи, когда племянница потеряла покой от переживаний за отца, когда я не понимаю, что делать с этой шахтой, которая свалилась мне на голову?       Лицо Эвана скривилось от оскорбления. Элеонора ухмыльнулась. Да, обидно, но она скажет всю правду без прикрас и лживых недомолвок.       — Бросаю. Развожусь. Я устала от зла, которое повидал в твоей семьи. Боль, страх и насилие, эти все мерзкие морды, глумящиеся и насмехающиеся над людьми… Я устала от Казокваров. Я ненавижу тебя, твоего чудовищного брата, подлую племянницу. Ваш дом — это пристанище нескончаемого кошмара и людских страданий. Я ошиблась, когда вышла за тебя замуж. Ещё не поздно мне исправить ошибку и уберечь от вашего ужасного влияния Джеймса.       — Вот как ты заговорила, когда мой брат потерял силу, а новый король объявил, что в течение ближайших лет рабы больше не будут нам принадлежать, — Эван больно схватил её за руку.       — Не в этом дело. У меня родился сын. Я не хочу, чтобы от варился в атмосфере разврата и жестокости. У моего сына должно быть будущее.       — Вернее, у нашего сына? — Эван изучающе смотрел на неё и сильнее сжимал хватку.       Элеонора резко выхватила руку. Больно! Она встряхнула кистью и чуть не дала мужу пощёчину. «Держись, он будет тебя провоцировать. Он же Казоквар, хоть и идиот».       — Это к тебе вопрос. Кровь у него твоя, казокварская. Но считаешь ли ты его своим сыном? Любишь ли Джеймса? За эти шестицы ты ни разу не взял его на руки, не приласкал, тебе было безразлично, каким именем вопреки воли твоего брата я нарекаю твоего первенца. Или не первенца… Рабыни в твоём имении и у твоих дружков понесли от тебя детей, уверена…       Эван сильно зажмурил глаза.       — Да, мне не нужен этот ребёнок. И жена была не нужна. Меня, как мальчишку, заставили жениться на тебе! Но, Нора, мы неплохо жили! Ты мне необходима сейчас!       — Тебе было удобно со мной, я же возилась с тобой… да, как с мальчишкой, — с досадой сказала Элеонора. — Но у меня появился сын, и над ним я должна радеть и пестовать, а не над тобой и твоим больным братом, которого ненавижу так, что хочу убить.       «Молчи. Не заходи далеко. Не разболтай».       — Мой брат стал калекой! — Эван сорвался на крик. — Как смеешь желать ему ещё и смерти?!       — Ему желает смерти весь ваш скот, так он называет своих рабов. А я даже благодарна тому человеку, что обрёк Нормута на пожизненные муки. Ударь, если хочешь. Ударь, я промолчу. Ударь, я вижу, ты хочешь это сделать, — Элеонора смотрела на дёргающуюся руку Эвана. — За своего брата и племянников ты загрызёшь. Эх, вот она братская любовь. Будешь защищать любого брата, хоть он и чудовище, влезшее в человеческую кожу. Мой отец поступил достойно, когда отрёкся от своей дочери, вступившей на преступный путь. А вот мама жалела Нулефер. И что же с ней стало? Она убийца в бегах.       — И она живёт под покровительством Леокурта Тверея, а её дочери говорит «спасибо» вся выжившая Санпава. — Эван засмеялся.       Смех его был нервным, явно не от большой радости. Элеонора улыбнулась, понимая, что она бьёт мужа по больному.       — Я сегодня пойду к священнику и попрошу о разводе. Эван, он нас разведёт, даже если ты выступишь против. Казоквары больше не хозяева жизни. А я, оставаясь с тобой и твоим четвертованным братом, подвергаюсь опасности. И дети тоже.       — Ты хотела стать частью нашей семьи и купаться в высшем свете столицы! — Эван сжал плечи Элеоноры. Грязные от краски руки заляпали её красивое платье. — Ты будешь управлять нашей шахтой! Элеонора, ты теряешь богатство, теряешь и место высшем свете!       — Теперь я хочу спасти своих детей! Казоквары, вы падаете вниз! Ваши рабы уже насмехаются и зубоскалят над тобой. Нормут сломлен и телом, и душой. Ты не способен даже умножать числа. Сегодня ты рисуешь картины, а завтра потратишь последние деньги за карточным столом. Наш сын, ты когда-нибудь обнимешь его? Будешь его чему-нибудь учить как мой отец меня? Ах, какая я была дура, я чуть не дала Тине вашу фамилию!       — Фамилия Гая Винреда тоже не приносит чести девочке.       — Король Фредер сделает всё, чтобы Казоквары разорились. Он припомнит вам издевательства над его братом! С кем я буду вытягивать ваше состояние? С писклявой противной Ромилой, с каторжанином Дрисом, которого мужчиной назвать тяжело?! Моим детям нужна спокойная жизнь! И мне тоже!       — Церковь Пятнадцати Богов разрешает лишь два брака. Тебе запрещено будет вступать в новый брак. Да и в любовницы тебя никто не возьмёт. Кого заинтересует женщина с двумя детьми? Женщина, чей первый муж наплодил рабов на всю страну, а второй муж был связан с истязаниями и пытками, фамилия нашего сына в ближайшее время станет символом рабовладения и жестокости. Ты останешься одна, никому не нужная, кроме своих детей. И дети… Они тоже могут припомнить тебе прошлое. Ты навеки Казоквар, пусть и вернёшь себе отцовскую фамилию. Ты разве станешь другой? Боги забудут твоё равнодушие, с которым ты проходила мимо? Ты никому не нужна. И мне не нужна… Но я уже привык к нашему браку.       Элеонора отпрянула от Эвана. Муж смотрел на неё с серьёзным выражением лицом. Даже смешно стало, что недотёпа Эван может быть таким. Она сдержала в себе смешок и криво улыбнулась:       — Со мной будут мои дети, мой отец и мой пёс. Больше мне ничего не нужно. Чтобы быть счастливой и радоваться жизни, вовсе необязательно жить глубокими целями и стремиться урвать место в первом ряду. Тебе это же понятно, Эван. Ты живёшь кабаками, я живу своими детьми. Я не из семьи чернорабочих к вам пришла, мой отец владеет шахтой и заводом. Рысь не Конория. Но я не буду жаловаться. Обожглась однажды.       Элеонора гордо вскинула голову и направилась к двери. Эван загородил рукой ей пути.       — Что тебе мешает меня отпустить?! — закричала она. — Любовь к нашему сыну? Ты его любишь? Любишь Джеймса?       — Не знаю, люблю ли… — простонал Эван. — Я не понимаю, что мне делать с этим ребёнком.       — Дай ему свободу, — Элеонора оттянула руку Эвана и прошла мимо него.       Оказавшись в коридоре, Элеонора полной грудью вдохнула свежий летний воздух. Она ещё не была у священника, но уже ощущала себя свободной, словно с её рук сняли тяжёлые цепи. Рабы кланялись, когда по коридору и по длинной лестнице проходила госпожа. Элеонора улыбалась, здоровалась с каждым невольником, желала им хорошего дня и дарила комплименты. Ошейники, кнуты, колодки — всё, это теперь другая жизнь. Она вернётся к отцу, вдвоём они начнут обращать рабов в свободных рабочих, чтобы без потерь встретить день отмены рабства.       Казоквары уже не побеспокоят её, Эван не захочет навестить сына. Элеонора была в этом убеждена. Что ж, так лучше для мальчика. Может быть, семейное проклятие и не затронет Джеймса, если он будет видеть от своих матери и деда лишь уважение и любовь. Даже к рабам.       Из детской комнаты слышался радостный смех. Тина рассказывала сказку младшему братику. Элеонора улыбнулась, прильнув к двери. Скоро они будут дома, все вчетвером. Элеонора мечтательно закрыла глаза. Вот она входит в отчий дом, Тина забегает в свою комнату, достаёт забытые детские книжки, надевает яркое персиковое платье и танцует перед дедушкой.       Об Элеонору потёрлись мокрым носом. Она упала на колени.       — Ты моё дитя, — поцелуи посыпались на собачью голову. — Дорогое моё дитя.       Морда пса усеяна рубцами, на белой шкуре навсегда застыли сотни шрамов и порезов. Знать бы, какое горе пережил Живчик от подлых и жестоких людей! Мир полон зла, но они с Живчиком скоро спасутся. Пёс лизнул хозяйке лицо. Элеонора засмеялась. Но улыбка быстро исчезла с лица.       — Прости, малыш, я тоже причинила тебе боль. Тебя ранили… Я виновата. Я должна была лучше тебя искать. Ты бы не пострадал. И не убил бы человека.       Она смотрела Живчика и в его поскуливающей морде видела своё отражение. Вынужденный убийца. Невольник, застрявший в чёрной пропасти среди чудовищ. Они вдвоём обнажали клыки и убивали, но их заставляли, не было выбора.       — Мы всегда будем вместе, Живчик. Мы — семья, — сказала Элеонора. — Никто нас не разлучит.       «С Джексона Мариона сняли обвинения. Он может вернуться за псом», — прожужжали в голове мерзкие голоса.       Её погладили по плечу.       — Мама! — зазвенела Тина. — Поиграем с Джеймсом!       — Я занята, уйди, — недовольно огрызнулась Элеонора. — Живчик — ты мой. Я тебя не отдам. Ты только мой, — повторяла Элеонора с волчьей ухмылкой на лице и крепко обнимала собаку.

***

      В королевском саду не пели больше скворцы и дрозды, не трещали синицы, не кричали зелёные попугаи. Гордо стояла одинокая пальма, облысевшая на одну сторону. От пальмы тонкой дорожкой тянулись до беседки маргаритки и васильки, высаженные на днях растеневиками. Три молодых человека сидели под разбитой крышей беседки и, хоть стояла жаркая погода, пили душистый горячий чай с пончиками.       — Это твоё окончательно решение, Тоб? — спросил Фредер.       На коленях Тобиана млела Зуи. Он подёргивал плечами всякий раз, когда брат устремляя на него зоркий соколиный взор. Ещё не свыкся с мыслью, что Фредер ему больше не враг.       — Да, — ответил Тобиан с серьёзным выражением лица и улыбнулся краем рта, просматривая на вытягивающуюся от ласки Зуи. — Моя душа тянется к Санпаве.       — Там невозможно теперь жить, — проговорил Уилл. — Земли, воды и воздух отправлены, всё уничтожено огнём. Хаш, разве что этот город не страдал, но он переполнен людьми, которым уже не чем питаться.       Тобиан улыбнулся широко.       — Такие места, где каждый день — борьба, это для меня. Только в Санпаве я ощутил себя Тобианом, провинция и её люди приняли меня без лжи.       Нет нормальных условий для жизни, наступающий голод, земля, покрытая слоем пепла, чахлый воздух — да, Санпава стала ужасным местом, символом гнева абадон. Газеты каждый день пестрили сообщениями о новых небывалых кошмарах. И, если бы не общение напрямую с санпавчанами, пришлось бы поверить в разгуливавших до сих пор абадон, в людей, заражённых бешенством, нападающих на соседей, в откалывающуюся луну и в другие сказки, которые сочиняли газетчики, ни разу не побывавшие в Санпаве с момента схватки с Онисеем. В одном все журналисты были правы — Санпава стонала в горе. Абадоны после смерти кумрафета постарались исправить содеянное, потухли многие вулканы, потекла вновь Сквожд, но их старания все равно не избавили Санпаву от катаклизмов, а раскалённые облака с ядовитыми дождями уже парили над всем Зенрутом. «Я не исцелю Санпаву, — думал Тобиан, — но хоть помогу ей. Я нужен Джексону, а мне нужен он и свободолюбивые санпавчане, нужен свободный дух провинции трёх хозяев.»       — Тоб, ты рассуждаешь вслух, — заметил Уилл. — Тебе нужны свободолюбивые люди, тебе нужен Джексон и кто ещё?       — Свободный дух! И… — он залился краской как подросток.       «Люси Кэлиз».       — Люблю поговорить сам с собой: хороший собеседник дорого стоит, — засмеялся Тобиан. — Он меня никогда не перебивает, в отличие от кое-кого, Уилл.       Фредер пронзительно смотрел на него. «Нехорошо, — почуял Тобиан. — Что-нибудь ляпнет оскорбительное». И приготовился к словесному бою. Фредер закинул руки за шею, поверх белой рубашки показалась верёвочка, затем из-под воротника вылез отцовской медальон. Фредер снял его и протянул Тобиану.       — Он твой.       Тобиан выкатил глаза.       — Что? Нет, я не приму. Это твой медальон. Его подарил тебе наш отец.       — Ты любил отца больше, чем я, — невозмутимо ответил Фредер, держа на протянутой руке медальон, — и ценил его прощальный подарок, не то что я. Эта вещь тебе дорога. Забирай, Тоб. Медальон твой.       — Не могу. Отец завещал обладателю медальона справедливость и отвагу. Тебе они пригодятся, король.       — Я знаю, как ты дорожил своим медальоном. Дарю тебе свой. Пусть наш отец всегда будет с тобой.       Фредер положил медальон в руку Тобиана и сжал его пальцы в кулак.       — Спасибо, — неверующим голосом промолвил Тобиан, надевая медальон на шею. — Это самая дорогая для меня вещь.       — Когда отправляешься в Санпаву? — Уилл нагло влез в разговор двух братьев.       — Готов даже сегодня, но мне необходимо встретиться с одним человеком и поговорить о кое-чём, — коротко ответил Тобиан.       Фредер и Уилл догадливо переглянулись.       — Пока ты не уехал, — сказал Фредер, — решим все вопросы. Есть то, что ты хочешь спросить у меня или попросить?       — Сними заключение с отца и матери Люси, — в лоб потребовал Тобиан.       От его настойчивой просьбы Уилл выпучил глаза. Фредер сдержанно ответил:       — Не сейчас, позже. Я освобожу их непременно. Однако некоторое время вы с Люси подождёте. Кэлизы совершили убийство, нарушили закон…       — Они спасались от рабства! — Тобиан перебил брата и тяжело задышал.       — Они совершили убийство, — Фредер сурово понизил голос. — Душой я на стороне Кэлизов, но я король, я должен защищать законы своего государства. Кэлизы выйдут на свободу, я обещаю тебе, но не сейчас. Я не хочу, чтобы первые дни моего правления запомнились освобождением преступников. Всему своё время, Тобиан. Не переживай, я ведь уже распорядился, чтобы каторжанина Фьюи поместили в лечебную палату и основательно занялись его здоровьем.       «Слово Уиллу он сдержал, — подумал Тобиан. — Рабам, которых купил на аукционе в день совершеннолетия, тоже дал свободу. Нулефер Свалоу сымитировал побег из надёжно охраняемой Пинийской крепости. Я надеюсь, и Кэлизы дождутся свободы».       — Мой долг — охранять зенрутские законы, — сказал Фредер нерешительным тоном, словно оправдывался. — Прощу одним рабам убийство человека, и другие решат, что им тоже всё дозволено.       — Ты король-освободитель, — настойчиво сказал Тобиан. — Помни о своих клятвах.       Фредер хмуро взглянул на него.       — Мне досталась умирающая провинция, которая может разнести заразу на весь Зенрут. Уже льют дожди, которые уничтожают посевы. Если санпавская земля сможет стать новым источником магии для развития промышленности, Камерут и Иширут снова вспомнят о провинции трёх хозяев. Прежде всего я должен решить санпавский вопрос. Восстановление Санпавы, решение природных бедствий и преодоление нищеты в Зенруте — вот мои основные направления на ближайшее время. А рабство… Тобиан, ты же знаешь, что многие рабы не хотят свободы, они не понимают, что с ней делать. Их нужно подготовить. Отпусти зверя, рождённого в неволе, в лес. Он умрёт! Я не король-освободитель, рёв абадон заставил меня стать лекарем Зенрута.       — Ты разве не хочешь запомниться в истории освободителем? — обескураженно спросил Уилл.       Фредер изобразил досадливую гримасу.       — Я запомнюсь королём, который заклеймил брата, который сел на трон, когда его мать и дядя погибли в огне. В любом случае, через столетия потомки будут говорить, что Фредер отменил рабство в первую очередь из-за экономических соображений. А Тобиана в зависимости от общественных настроений в учебниках истории будут называть либо героем, восставшим против тирании Эмбер и Огастуса, либо мятежником и предателем семьи. Возможно, он войдёт в историю даже под именем Лжетобиан.       — Это ты вошёл в историю, а я в неё вляпался, — рассмеялся Тобиан. — Зато имя Тобиана Афовийского будет на моей могильной плите. Пусть меня считают Бонтином, я не буду ничего доказывать. Для меня счастье — иметь право сказать: «Моё имя Тобиан» и выйти из-за стен Загородного дворца со своим настоящим лицом. Я Тобиан. Тобиан… Тобиан Афовийский… Я Тобиан…       И он загалдел как попугай. Я — Тобиан. Сколько радости может хранить в себе один лишь звук своего имени.       — Я Тобиан, — упрямо повторял Тобиан, не зная, говорит он вслух или про себя.       «Молодец, сынок. Ты учишься быть не Тобианом. Ты Исали Фарар. Выжги это имя на своём теле». Похвала была хуже оскорблений. Неизменные слова от матери «Тобиан умер, ты не он» были не просто мучительные, а убийственные. Всякий раз ему казалось, что отрывают частицу души. «Ты умер. Ты умер. Ты умер», — за этими строгими и равнодушными словами Эмбер он слышал иное. «Пошёл вон, пустое место». Умереть было не страшно, ужасно — не существовать. Каждое из его новых имён было фарсом, подневольной игрой, каждая новая личность одной души грозилась тут же закончить существование, ежели он вновь пойдёт против семьи, что подобно холодной исполинской машине растаптывала маленькую жизнь.       — Я Тобиан! — зычно выкрикнул он.       Нежащаяся Зуи испуганно навострила уши. Фредер забрал кошку, посадил на колени и зачесал шею, нашёптывая ласковые слова в уши. Зуи заурчала сильнее, чем на руках у Тобиана.       — Хорошо быть зверем, он никогда не взболтнёт лишнего, — сказал Фредер.       — Зверовещателю взболтнёт, — добавил Уилл. — Даже пустоглазы оказались сговорчивы на болтовню с ними.       — До их человеческого разума зверовещатели не доберутся, — ответил Фредер.       Он прикоснулся губами к затылку кошки и застыл. Печаль тёмной печатью покрыла лицо короля.       — Фред, — встревоженно сказал Уилл, — поговорим о наших матерях? Твоя боль никогда тебя не покинет. Поговорим, лишь поговорим…       — Я же ясно выразился — никаких разговоров о матерях! — Фредер сверкнул глазами. — Цубасара удостоилась прощения короля Зенрута, но не моего личного! Я не хочу о ней слышать! Уиллард, тебе не пора ли готовиться к экзаменам в академию?       Вот теперь Тобиан узнавал нового Фредера. Брат надёжно и глубоко внутрь себя запрятал боль трагедии, ни с кем не желая её разделять. И Тобиан, и Уилл пытались достучаться до его души, но Фредер сверхтщательно от них закрывался. Со дня похорон он ни разу не упомянул Эмбер как свою мать, обрывал любого, кто начинал говорить про нападение Цубасары на дворец. На упоминание имени абадонки был наложен запрет. Тобиан и Уилл долгие часы вспоминали Эмбер, рассуждали о причинах ненависти Цубасары. За время этих бесед их узы стали крепче, а скорбь у Тобиана меньше. Но Фредер — человек другого ума, к его сердцу невозможно было подобраться.       — Отдай мне отцовский дом в Хаше, — внезапно пальнул Тобиан, ведь нужно уходить с неприятной темы. — Я ничего больше не попрошу. Наследство нашей мамы оставь себе. Дом отца в Хаше, пожалуйста, отдай мне. У тебя будет вся страна, я хочу лишь отцовский дом, в котором он родился.       Фредер мягко кивнул.       — Ты больше сын нашего отца, чем я. Его дом — твой дом.       Тобиан увидел, что к их беседке подходит майор Рис. Это означало, что утреннее чаепитие закончилось. Фредера ждут королевские обязанности, на второй день после своей коронации он планировал посетить завод по выращиванию людей. Майор Рис, вступивший в личную гвардию сына любимой королевы, хранил траурное выражения лица, был скуп на слова, осунулся и сгорбился. Фредер пожаловал Рису за преданность матери один из её летних особняков и увеличил жалование, но для майора это было как мёртвому припарки. Смыслом его жизни было верно служить королеве Эмбер. Даже право на отмщение Цубасары и то забрали у него. Казалось, службу её сыну он воспринимает как вынужденную необходимость.       — Ваше Величество, карета подготовлена. Какие будут указания? — буднично спросил Рис.       — Подождите меня полчаса, — Фредер распрямил спину, — я отдам одну вещь моему брату. Пока у вас будет лишнее время, скажите Зоркому соколу быть готовым к поездке на завод. Ещё до моей коронации главу завода предупредили, что заеду в гости, но предчувствую, что он не смог скрыть всех ужасов этой человеческой фермы.       — Будет исполнено, Ваше Величество, — поклонился майор.       Фредер не любил опаздывать, но ради брата пожертвовал минутами драгоценного времени. Подходя к своим покоям, он встретился с секретарём Байвом и велел подготовить дарственную на отцовский особняк на Тобиана. В комнате Фредер мыслью зажёг люстру, свет расплескался по всем стенам и потолку, ярко забил в глаза Тобиану. «Не то, что в тот раз», — подумал он, вспоминая день, когда они с братом поменялись местами. В другом же комната Фредера оставалась такой же. Стоящая по струночке мебель, аккуратно сложенные вещи, никаких лишней деталей. На столике по-прежнему была детская карточка с близнецами и Уиллом, возле изголовья кровати на тумбочке поместилась лежанка Зуи. Урсула давно не видела свою кошку, та, наверняка отвыкла от своей хозяйки. Хоть Урсула Фарар после войны много встречалась с королём Фредером, целыми днями она пропадала в Санпаве, очищая реки, проводя воду людям в города и сёла, и помогала Мариону. Тобиан присел на кровать.       — Возьми ключ от дома отца, — сказал Фредер, открывая полочку письменного стола. — Пока ты будешь переезжать, пока перевозить свои вещи, ты же захочешь переступить порог дома.       — Что это? Ошейник?! — спросил Уилл, стоявший рядом с королём.       Фредер закрывал полку, но Уилл пресёк его. Быстрым рывком заново открыл полочку и достал рабский ошейник. У Тобиана сразу оборвалось дыхание — он узнал орудие пыток, которым наградил его дядя.       — Это же ошейник Тоба, — прочитал надписи Уилл. — Откуда у тебя его ошейник?       Тобиан усмехнулся.       — Ещё один подарок для меня?       Фредер вырвал ошейник из рук Уилла.       — Да, для тебя.       — О, Санпава, дождись меня! — Тобиан измученно упал на кровать.       Фредер сел к нему и сжал своей рукой его плечо.       — Я хранил ошейник для тебя. Он твой, и ты должен его уничтожить.       — Отдай мне, — Тобиан стиснул ошейник. При соприкосновении с металлом его словно обожгло. Разом вспомнилась вся боль, которую он испытывал, пока жил «говорящим скотом». «Моё имя Тобиан Афовийский. Я свободен», — прошептал он себе.       — Откуда у тебя этот ошейник? — Уилл сузил глаза.       — Гвардейцы нашли в Юве, когда Тоб выбросил, — ответил Фредер. — Я же рассказывал тебе.       Уилл подозрительно зафырчал.       — И рассказывал, что королева Эмбер хранила ошейник в своих покоях.       — Так я забрал ошейник из её покоев, — Фредер недовольно покосился на Уилл, застывшего в задумчивой позе возле письменного стола.       — Ты ни разу не зашёл в её покои, как она умерла.       — Я забрал, когда она была жива.       Уилл подошёл к Фредеру и недоверчиво взглянул ему в глаза.       — И когда это было? Королева не заметила пропажи?       — Ты меня в чём-то обвиняешь? — оскорблённо спросил Фредер.       Уилл стыдливо покачал головой.       — Нет. Но ты и этот ошейник… Зачем он тебе?       — Чтобы мой брат его уничтожил.       — Ты проник в покои матери, наверняка тайно, против её воли, чтобы только украсть ошейник?       — Прекратите же спорить! — свистнул Тобиан. — Я устал от споров и пререканий!       Фредер похлопал его по плечу.       — Прекращаем, меня ждёт завод. И не только этот. Я уничтожу заводы, на которых выращивает людей точно свинят на убой, в ближайшее время.       — Меня ждёт академия Гумарда, я пойду готовиться к экзаменам, — настороженным тоном ответил Уилл.       — Дерзай, приятель! — с гордостью за него крикнул Тобиан.       Он посмотрел в спины уходящих брата и друга. Фредер шёл исполнять свой королевский долг и суровой рукой изменять жестокие устои Зенрута. Уилл шёл на встречу мечте — он поступал в военную академию, дабы в будущем покорять воинские звания и строить офицерскую карьеру при дворе короля. Тобиан подбросил на ладони ключ отчего дома. И у него есть мечты, планы.       — Люси, — Тобиан в сладком дыхании протянул имя. — Люси.       Он выбежал комнаты быстрее, чем Фред и Уилл коснулись порога. «Люси, Люси», — он напевал самое красивое имя.       Церемония по уничтожению ошейника прошла быстро. Жерло раскалённой речи поглотило его. Заклокотало, заурчало, брызгали алые кровяные искри, ошейник и чёрный винамиатис в нём визжали под натиском лома. Процессом руководил маг, ибо рабский ошейник не поддавался огню как обычный металл, чёрный камень нельзя было разбить, за их созданием стояла магия, и лишь магия могла их убить. Тобиан переполнил восторг, когда двери печи открылись, маг снял магическую плёнку и показал ему раскалённые угольки.       «Свобода! Свобода! Ты свободен!» — громко кричали в голове голоса Риоло, Ленри и Шасы.       Он надеялся, призраки умерших друзей, хороших знакомых, всех истерзанных на его глазах людей теперь не будут мучать его во сне. Каждая пятая ночь всегда оборачивалась кошмарами. Его путь — борьба, но ночью… ночью он хочет покоя.       Тобиан нарядился. Тёмно-серый новый фрак с длинными полами, однотонный жилет, белая рубашка, изящные штаны, шляпа-цилиндр. В сиротский приют он поехал на обычном самокате и без телохранителей. Фредер предлагал ему завести личную охрану и свиту, Тобиан тогда посмотрел на него обидчивым взглядом и сказал: «Вот ещё! Я никого не боюсь. Когда стану дряхлым немощным стариком, вот и подумаю, будут ли сопровождать меня слуги». Того, кто провёл детство на улице, тяготит гвардейский эскорт.       Но переступить порог приюта как простому человеку ему не дали. Смотрительница, старая фанеса в чёрном чопорном платье, накинулась на Тобиана.       — Принц приехал! Принц приехал! Дети, встречайте принца!       Из всех комнат, с лестницы, с улицы поскакала детвора шумной толпой. Поднялся визг, хохот. Мальчики и девочки всех возрастов сбежались в коридор, выпрямились как солдатики, поклонились в неуклюже реверансе и закричали:       — Рады видеть вас, Ваше Высочество!       Тобиан улыбнулся и поклонился сиротам к большому изумлению смотрительницы. Детей было человек тридцать, или больше — Тобиан поленился считать. Впереди стояли розовощёкие, толстые ребята, старающиеся изо всех сдерживать хохот и восторг. Сзади стояли ребята поскромнее, чуть дальше молчаливые, грустные, уткнувшиеся глазами в пол. На шум подтягивались другие дети. Одни бежали, протискивались через товарищей, желая стать поближе к принцу, но другие тихонько прижимались к стене. У кого-то не было пальцев, а то и рук, у кого-то глаза, ушей, ребята постарше везли в колясках безногих малышей. Детские лица скрылись под широкими ожогами, руки были в шрамах и рубцах.       «Дети Санпавы» — сердце кольнуло с жалостью.       Война подарила миру калек и сирот. Приюты Хаша не могли принять всех ребят, оставшихся без родителей, детей размещали в Рыси, Гиноре, Ларке, Конории и других крупных городах.       — Где фанеса Кэлиз? — спросил Тобиан.       — В правом крыле, — вздохнула смотрительница.       Тобиан собрался с силами и побрёл. Он уже был в правом крыле один раз и во второй не хотелось посещать. Там находились дети, судьба которых — быть вовек прикованными к кроватям и креслам. Целители и врачи ничем не могли помочь этим ребятам, разве что временно облегчить их боль.       Ещё не заходя в зал, Тобиан услышал тяжёлые вдохи, стоны, надрывающийся кашель. Рядами, как в солдатской казарме, стояли кроватки. Обожжённые тела и лица, сломанные спины, оторванные части тела, безумие, застывшее в маленьких глазках, — Тобиан едва не выбежал с криками, когда вошёл в зал. Всякий раз, когда ему казалось, что хуже быть не может, судьба дарила ему новые испытания. «Почему дети здесь, а не в больнице?» — спросил Уилл, когда они посетили приют вдвоём. «Больницы Зенрута переполнены», — ответил Тобиан.       Стены покрасили в приятный зелёный цвет, нарисовали медведей, зайцев, аистов, весёлую рысь, зал обставили игрушками, но улыбки не появились на лицах детей. Лёжа в муках, они вспоминали родителей. Немногие были счастливчиками — родители выжили в мясорубке и отдали искалеченных сыновей и дочерей под заботу Конории на время, пока будут восстанавливать быт. В исчезнувший дом не приведёшь изувеченного больного ребёнка. Остальные дети навсегда потеряли отцов и матерей в абадонском судном дне, от пуль офицеров, в хашианской резне. Не у всех травмы были от абадон — зенрутских, камерутские и иширутские военные, продвигаясь по санпавской земле, не хуже несли огонь и смерть.       Тобиан приметил Люси в дальнем углу, она, склонившись, хлопотала над мальчиком лет пяти и кормила с ложки густой кашей. На ней было чёрное суконное платье с серым отливом, коричневый чепчик, скрывающий волосы, чёрные туфельки без каблуков. Бело-красная лента, перекинутая с правого плеча на пояс, говорила о принадлежности к обществу учениц Андорины, которое зарождалось с начала Санпавской войны. Обществу не придавали значения, пока не грянули абадоны. Когда больного оставляют целители, на смену им приходят ученицы Андорины, выхаживающие и кормящие, заботящиеся о человеке.       — Фанин, как вы здесь оказались?! Руки помойте!       Перед Тобианом очутилась хмурая девушка, брюнетка, судя по торчащим из-под чепчика локонам.       — Кто вы такой? Ваше имя? — она важно поставила руки на бока.       Нос картошкой, косые глаза, круглое лицо, грубая толстая кожа, деревенский голос — девушка явно не имела дома магического стекла. Тобиан громко расхохотался:       — Моё имя Тобиан Афовийский. А вас как зовут, фанеса?       «Тобиан. Моё имя Тобиан», — как чудесно, он может называть своё настоящее имя.       Девушка смутилась, быстро вытерла рукавом нос.       — Тобиан Афовийский? Принц что ли? Ваше Высочество, простите, не узнала! Простите, Ваше Высочество! Я… Ну, я Долли, Ваше Высочество… А руки всё равно вымойте! — испуганный голос сменился на властный. — И переобуйтесь!       Долли потащила Тобиана к умывальнику, включила кран и толкнула его под напор воды.       — Умывайтесь, Ваше Высочество! Тут больные дети, у них открытые раны! Я вас не пропущу к ним, пока не умоетесь. Шляпу снимите!       «Хоть бы раздеваться не заставила», — хотел засмеяться Тобиан, но суровый взгляд Долли пресёк смех. Такая заставит.       — Принц, а не знаете правил! — распекала его девушка.       — Долли, пройди к седьмой кровати, — послышался спасительный голос Люси, — я прослежу, чтобы он умылся.       Долли ушла, ворча неразборчиво под нос. Люси примкнула плечом к плечу Тобиана.       — Говорил, что не придёшь сюда.       — Хочу помочь тебе, — Тобиан сжал её пальцы. — Ты днями и ночами проводишь в приюте с израненными детьми, даже Майку не уделяешь время, он отдан дворцовым нянькам.       — Сегодня Майк со мной, я обещала вечером погулять с ним в парке.       От её слов Тобиану не полегчало. Люси должна хоть иногда отдыхать, а Майку рано слышать от сверстников рассказы про войну и смерти родных.       — Ай! — внезапно закричал он от больного щипка за шею. — Что это?!       Сзади стояла Долли и внимательно рассматривала свои пальцы.       — Простите, я не знала никогда какой наощупь настоящий принц.       Тобиан потёр шею.       — Знай, что принцам тоже бывает очень больно. Бр-р, Люси, — спросил он, когда Долли удалилась, — кто эта надзирательница?       — Девушка из Бэхрийской провинции. Как только утром в её деревню пришли вести о Санпаве и абадонах, она запрягла отцовскую лошадь без его ведома и отправилась в Хаш, но на дороге её остановили солдаты, рассказали про учениц Андорины и посоветовали ехать хотя бы в Конорию. Так Долли оказалась в нашем обществе. У себя в деревне она выхаживала больных родственников, её руки чудесные, целительские. Не обижайся, что не признала, Долли хорошая девушка.       — Люси! — Тобиан уткнулся носом в её голову, — Я счастлив, что могу назваться Тобианом. И Долли мне нравится больше, чем посетительницы дворца Солнца, которые нагибаются передо мной в поклонах, а за спиной шепчут: «Самозванец».       Они постояли, обнимаясь, а потом Люси пошла к томительно кашляющей девочке. Тобиан стоял возле и смотрел, как трудится Люси. Она вытерла девочке, лишённой правой руки, слюну у рта, дала микстуру, поправила подушку и взялась за смену бинтов на груди. Раны были обширными, кровоточили, девочка жалобно хныкала.       — Долли, зови целителя! Рана открылась! — командным голосом закричала Люси.       Тобиан смотрел на покалеченную девочку, которой было не больше семи лет, перед глазами ярко появлялись такие же худые, израненные дети в казокварском имении, а слабый стон оживлял воспоминания о чёрном ошейнике. «Кто четвертовал Нормута? Кому я должен воздвигнуть памятник?» — Тобиан готов был отдать всё, чтобы отблагодарить неизвестного героя.       Девочку стошнило, Люси вымыла ей лицо без малейшей брезгливости. Прибежал целитель, она указала на раны, взяла малышку за руку и спросила:       — Как выглядит солнце?       — Оно жёлтое, яркое, — протянула девочка, — ослепительное.       — Солнышко вокруг тебя играет, — улыбалась Люси.       Вспыхнул магический свет, объял источавщую кровь рану девочки. Целитель сосредоточился над работой.       — Только не смотри на солнышко. Нельзя на солнце смотреть. Смотри на меня, кого я напоминаю? — Люси вытянула язык и выпучила глаза, уводя внимание от обнажённой раны.       — Лягушку! — закричала девочка.       — Когда лягушку целуют, она превращается в принцессу, — Тобиан подоспел на подмогу и чмокнул Люси в щёку.       «Ты моя принцесса». Эти слова он хотел сказать наедине. Через пятнадцать минут Люси оставила девочку и пошла к молчаливому мальчику, сидящему на подоконнике. Тобиан рукой остановил её и пригласил пройти в свободный угол.       — Ты спала этой ночью? — заботливо прошептал он.       — Два часа покемарила, — она глухо ответила.       Тобиан усадил Люси на стул и встал рядом.       — Фредер пообещал освободить твоих родителей. Не сказал, когда это произойдёт, но обещал.       — Ты веришь брату?       Он пожал плечами.       — Вера стала возвращаться, когда он подарил свободу Уиллу.       — Я поверила в него раньше тебя.       Люси сидела, в зале суетились ученицы Андорины, среди них были и запыхавшиеся вчерашние крестьянки, и знакомые Тобиану графини и баронессы. Люси прижалась к спинке стула, потёрла уставшие ноги, но руки смущённо заскользили по юбке. Она не хотела долго отдыхать.       — Может, выйдем? Я хочу сказать тебе кое-что наедине, — проговорил через силу Тобиан. «Почему я как мальчишка себя веду? Где моя храбрость?»       — Пойдём, я тоже хочу сказать, — кивнула Люси. — И Майка проведаем, он на третьем этаже.       «Ну почему я молчу? Что за трус!» — Тобиан поплёлся за Люси. Мимо них проходили ученицы Андорины, воспитательницы, целители и проверяющие, пробегала детвора. Что ж так многолюдно?! Надо было дождаться, когда Люси пойдёт с Майком гулять в парк. Хотя что парк, оживший принц и там привлечёт внимания людей. Вон каждый второй останавливается, чтобы поклониться и поздороваться с ним.       — Тоб, — начала Люси, — я могу отдать тебе на воспитание самого дорогого человека, моего брата Майка?       Тобиан резко остановился.       — А ты почему не хочешь воспитывать его?       — Ты не прав. Я не хочу расставаться с братом. Но я хочу уехать в Санпаву и заняться детскими приютами. Я не могу остаться в стороне, когда столько детей потеряли родителей, я ведь и сама сирота… При живых-то родителях.       «Каким и я был», — кольнуло у Тобиана.       — Преодоление бедствий в Санпаве затянется на десятки лет, — говорила Люси. — Сейчас отстраивают дороги, очищают реки и поля, в уцелевших районах строят дома, а ведь нужно стоить ещё и больницы с приютами, обеспечить уход калекам, которые хотят вернуться в родную Санпаву, но не могут — за ними никто не сможет ухаживать. А сироты… Их станет больше, ведь природа Санпавы загрязнена. Я решила, что с ученицами Андорины займусь санпавскими детьми. Сперва создадим сеть приютов в Хаше, затем в соседних непострадавших городах, двинемся дальше. И это всё большие деньги, длительные годы. Я не смогу оставаться в Конории и пользоваться услугами проходящих. Я должна перебраться в Хаш. Но вот Майк… У меня не найдётся времени растить его. Фредер не сказал, когда выпустит наших родителей… А я хочу отправиться в Санпаву в ближайшее время.       Тобиан не сразу нашёл, что ответить Люси. Он смотрел в её чистые прозрачные глаза и робел ещё сильнее. Она погладила его по щеке, совсем без стеснения или отчуждения, ведь столько времени она видела в нём другое лицо и другого человека — Бонтина Бесфамильного, а это лицо принадлежало только кронпринцу Фредеру Афовийскому.       — Я ведь тоже планирую переселиться в Хаш и быть правой рукой Джексона Мариона. Будем соседями, Люси.       «Вот же дурак! — появилось отчаянное желание треснуть себя по лбу. — Я же переборол тогда в лечебном зале робкого мальчишку и признался в любви! Смелее же! Чего ты боишься? Она сказала, что любит меня, соответственно, она скажет, что согласна. Люси — другая, она не засмеётся как моя мать: «Ты никто для меня».       Тобиан надул лёгкие воздухом, подтянулся.       И отвернул голову.       «Проклятье, я остался мальчишкой».       — А брат подарил мне медальон нашего отца, — выкрутился он.       Люси выжидающе обвела его глазами и вздохнула:       — Твоя мать раскаивалась.       Тобиан без желания продолжать тему ответил:       — Я читал её письмо. Я простил её. Знать бы, как она умирала… Но Цубасара никогда не расскажет.       — Упокоят боги душу Эмбер, — скорбно сказала Люси.       — Она подарила мне своё кольцо, я вот не знаю, что с ним делать. Мне дорого это кольцо, но не надену же я его на палец, женское оно.       Люси усмехнулась.       — Как же быть тебе с этим кольцом? Вот задача.       Тобиан продолжил шаг, Люси последовала сзади.       Когда он отворил дверь в детскую, то схватился за грудь. На подоконнике, у открытого окна стоял Майк и жонглировал мячиками. Возле него собралась толпа визжавших детей, ровесников и помладше. Присутствием воспитательницы не пахло, зато в открытое окно задувал жаркий ветер. Майк улыбался до ушей, радуясь первой широкой публике, от счастья и от важности закрыл глаза и довольно насвистывал.       — Майк, живо слезай! — закричала Люси.       Он услышал сестру. Но вместо того, чтобы спуститься, Майк закрутился и затанцевал. Пусть и Люси полюбуется его талантами!       — Я и не так могу! — подпрыгнул он.       Нога встала на край доски, Майк пошатнулся. Мячики полетели в сторону, мальчик нагнулся за ними и окончательно потерял равновесие. Тобиан стрелой рванул к нему, запрыгнул на подоконник и ухватил за руку.       Тут он почувствовал, что падает сам. Тобиан толкнул Майка в комнату и в последнее мгновение попытался зацепиться за край. Пальцы соскользнули, он полетел вниз. Перед глазами пронеслось голубое небо, приютская крыша, окна третьего и второго этажей. Резко потемнело, затем послышалось ржание лошади и раскинутые руки заколола солома.       Как удачно поставили телегу! Тобиан залился смехом. Это судьба его — побеждать смерть. Он лежал и смеялся. Он наслаждался, ибо смеётся в теле Тобиана Афовийского.       — Тоб! Тоб! Милый! — примчалась задыхающаяся от бега Люси. — Ты цел?!       Она запрыгнула в телегу и обвила его шею руками. Тобиан поднял голову Люси, прошептал:       — Сядь.       Она села на колени, он поднялся и скрестил ноги, солома покалывала, упиралась в пальцы.       — Не переживай за меня. Или ты меня не знаешь? Я всегда выхожу из воды сухим.       Люси нахмурилась и стукнула его кулаком по голове.       — Вот поэтому и переживаю! Ты всегда в неприятностях.       — Знаете ли, фанеса, таким уродился.       — Дураком ты уродился!       — И им тоже.       Она поджала губы, намеренно хмурилась, воображая обиду. Тобиан прижал руку к её груди, сквозь плотное платье он почувствовал встревоженно бьющееся сердце.       — Я не хочу тебя терять, — сказала Люси.       — Я тоже, — с тоской согласился он.       Нужные слова вылетали из головы. Он опять не решался сказать.       — Ты чуть не потерял медальон, береги его, — Люси кончиками пальцев провела по сену и достала подарок отца и брата.       Он прикоснулся губами к медальону. «Отец, благослови». И неожиданно для себя почувствовал прилив сил, жаждущее тело наградили энергией и отвагой. Как говорил его отец? Счастье без приглашения в гости не пожалует. Он потянулся к Люси, обнял, поцеловал её в губы и произнёс:       — Будь моей женой. Соединим наши жизни.       — Да, — коротко ответила Люси. — Я хочу, чтобы мы стали семьёй. Я согласна стать твоей женой.       Он оторвал от себя Люси и спросил с нескрываемым удивлением:       — Ты осознаешь, какая ответственность на тебя ложится? Я теперь принц.       Она повела плечами.       — И что? Я всегда знала, кто ты. И любила тебя, понимала, что о спокойствии нужно забыть. Я люблю тебя, Тобиан, и хочу быть с тобой.       — Наш брак морганический. Ты не будешь принцессой, наши дети не войдут в очередь престолонаследия.       — Знаю. Это прекрасно! — Люси хлопнула в ладоши. — Наши дети будут свободными!       — К нашему браку негативно отнесутся в обществе. Высший свет не примет тебя.       Люси закатила глаза.       — Тобиан, я выхожу замуж за тебя, а не за высший свет! Передай Фредеру, что мне не нужно дарить даже самый мелкий титул. Я хочу жить с любимым человеком, имя которого — Тобиан.       — Подумай серьёзно.       — Тобиан! — крикнула она. — Ты мне предложение делаешь или я? Где нож? Я сейчас, в этой телеге обменяюсь с тобой клятвами и кровью! И назад пути не будет! Я люблю тебя, Тобиан, — сказала она уже спокойным, ободряющим голосом.       Тобиан погладил пушистые прекрасные волосы, прикрыл глаза и уложил Люси перед собой. Сено приятно кололо по коже, нос щекотал сладкий запах иссохшей травы. Может, тайно пожениться здесь, в телеге под лучами жаркого солнца? И потом явится к священнику, показать шрамы на ладонях и попросить признать их брак состоявшим. Ну да, нужны свидетели, попечительское разрешение, ибо Люси нет девятнадцати лет. Поскольку он принц, а она простолюдинка, бывшая рабыня, то должны собраться ворчащие парламентарии и лишить их будущих детей прав на престол. Он же вдобавок опекун Люси, это ещё одна комиссия, одобряющая брак на законность. Вот же суета!       — Поцелуй меня, поцелуй сильнее! — воскликнула Люси.       Он протянул её лицо к себе.       — Я тебя никогда не отпущу! Никто нас не разлучит. Никто!       Тобиан услышал скрежет по стенке телеги. И тут же показалась рыжая голова Майка.       — Ух, как ты полетел! — восторженно закричал мальчик. — А мячик мой нашёл?

***

      Поздно вечером, с вошедшей круглой луной, они летели на самокате в Загородный дворец. Смеялись, шептались, громко кричали, передразнивая друг друга, слушая отдалённое гулкое эхо. Прошёл день, но за этот короткий день, наполненный хлопотами, делами, заботой о приютских детях, встречей с главами учениц Андорины они говорили так много и обо всём разном, что, казалось, никогда раньше не разговаривали. Впереди было много счастливых дней, но им не терпелось сейчас рассказать Фреду о своей помолвке и получить, если не отцовское, то братское благословение. Отметились у дворцовой стражи, пронеслись над зелёным садом, напугав отдыхающего садовника и, как будто так можно, влетели на самокате в холл дворца.       Фредер готовился ко сну, он накинул уже халат, надел на ноги тапочки с мохнатой мордочкой, когда перед ним воцарились Тобиан и Люси. Перебивая друг друга, смеясь и волнительно вздыхая, они рассказали, что хотят пожениться.       — Вот не вор ли ты? Это мои тапочки! — с задором прокричал Тобиан.       Король изучающе на них смотрел, дрогнули губы, в тёмных глазах заиграл лучик света, Фредер положил правую руку на плечо Тобиана, а левую на плечо Люси и ласково произнёс:       — Счастья вам, мои дорогие.       — Благослови нас! — звонко потребовал Тобиан.       — Благослови, — тихонько сказала Люси.       — Но я не ваш отец, — Фредер непонимающе поднял брови.       — Ты наш король! — поспешно крикнул Тобиан.       Фредер обвёл их изумлённым взглядом, сконфузился, глядя на двух влюблённых, прильнувших друг к другу, и произнёс:       — Тобиан, Люси, я вас благословляю на долгую жизнь. Любите, понимайте, прощайте, будьте счастливы. Будьте счастливы.       Дрожащий взгляд застыл на Тобиане, Фредер молчал, но его широкое скривившееся лицо кричало непониманием. «Ты ко мне явился за благословением?! Ты ненавидишь меня!»       Тобиан протянул ему руку:       — Забудем всё. Простим наши ошибки.       Фредер пальцами взял его ладонь и робко, боясь услышать неприятную истину, спросил:       — Братья?       — Братья, — ответил Тобиан с лучистой улыбкой.