Просто останься

— Видишь вон там, наверху, Джудит? Это Большая Медведица, а вон там, сама яркая звездочка, видишь? Это Полярная звезда, самый точный компас в мире. Но ты же не понимаешь, да, о чем я тут говорю? Знаешь, был бы здесь Ронни, давно велел бы заткнуться и не пудрить ребенку мозги всякой заумной чушью. Ты же тоже скучаешь по нему, милая? По нашему Ронни, его сказкам и колыбельным. Я не умею петь тебе так, как пел он, даже песен таких не знаю... Карл устраивается в качалке поудобнее, прижимает к себе сестренку, что разомлела в его руках и уже закрывает глазки, мнет в крохотном кулачке футболку брата, опускает голову ему на плечо, и Карл трогает губами волосики мягкие, будто пух. Чернильная ночь растекается по Александрии, и тишина над городом такая оглушающая, что звенит в ушах. Сюда не доносятся даже хрипы редких ходячих, что бродят за высокой оградой и скребут истлевшими пальцами по воротам. Ребенок тихо сопит, засыпая, и в груди, где все эти дни с тех пор, как он очнулся, все саднила какая-то невидимая для глаз рана, теплеет. Теплеет, и нежность, смешанная с грустью, растекается под кожей, наполняет его изнутри, как солнечный свет наполняет комнату ранним утром. А если опустить ресницы, можно даже представить, что это он, Рон Андерсон подходит сейчас со спины, склоняется, чтобы обнять за плечи и смазано чмокнуть в щеку перед тем, как шепнуть: "Она уже спит или мне спеть ей колыбельную? Надеюсь, что спит, я так соскучился, Карл". Теплая влага струится по щеке, и Карл зло стирает ее рукой, как наяву слыша насмешливый голос: "Ноешь, блять, как девчонка! Карл, хорош раскисать!". — Мне тебя не хватает, ты слышишь, Рон? Где бы ты ни был. Ох, как мне тебя не хватает. Слезы щиплют единственный оставшийся глаз, они такие едкие, будто из кислоты состоят или щелочи. А потом дверь в дом приоткрывается, пропуская на крыльцо амазонку, что даже здесь, за стеной не расстается со своим самурайским мечом, будто и дома ее окружают враги. Она ступает осторожно, как кошка, но Карл, даже не поворачивая головы, знает, что вышел не Рик, не Иисус, что частенько заходит к ним в гости, не Дэрил, не Кэрол. Она - Мишонн. Женщина с черными крыльями за спиной. Женщина, что так явственно пахнет смертью, что сводит желудок. — Она заснула? Давай я занесу ее в дом, уложу, - Мишонн останавливается напротив и пытается улыбнуться пухлыми губами, а ему даже видеть ее... не тошно, нет - противно так, что внутренности скручиваются в узел и пальцы сжимаются в кулаки. — Не трогай! - резче, чем хотелось бы. Не так. Резче, чем одобрил бы Рик, но кому какое дело до Рика сейчас, когда ему мозги стекли в штаны и думает он только тем, что ниже пояса. — Карл, ты в порядке? Она правда кажется обеспокоенной, участливой, милой. Такой милой, что Граймс ненавидит себя за то, что на какое-то крошечное мгновение хочет... простить. Всего на мгновение, не больше. "Когда-то ты была моим лучшим другом. Какая ирония, правда?" — В порядке ли я?! - хриплый, каркающий смех будит Джудит, и она хнычет, возится на руках. Карл поднимается, пытаясь укачать девочку, лепечет что-то вполголоса, но смотрит он на Мишонн. Смотрит, и в единственном глазу она видит такую ненависть и отвращение, что отшатывается, испуганно выдохнув. А он продолжает уже тише, но с такой злостью, что голос звенит. - Ты спрашиваешь в порядке ли я? Как я могу быть в порядке, когда мы живем в аду, когда моя мама мертва, мертвы столько моих друзей. ... Когда Рон мертв, Мишонн. Не плакать, не плакать. Пожалуйста, Карл, она не должна видеть твоих слез, только не она. — Он был твоим другом, мне... Мне правда жаль, Карл, - громко шепчет женщина, и в сгустившейся тьме ее глаза кажутся ярко-белыми, как у не у обретшего покоя призрака. — Ты убила его. Ты убила его. И тебе просто жаль? Карл не понимает, плачет он или смеется. Он сдавливает Джудит слишком крепко, наверное, и та снова хнычет, трет глазки маленькими кулачками. Мишонн инстинктивно тянет руки, чтобы взять девочку, успокоить, но Карл шарахается от нее, как от серийного маньяка-убийцы ("А кто же еще, именно это она и есть!", - верещит в голове внутренний голос так мало похожий на обычно спокойного, уравновешенного Карла). — Вы подружились, я знаю... — Подружились, ну, как же... Его смех больше похож на истерику, а картинки в голове непрерывно сменяют друг друга, он будто смотрит фильм о своей жизни, фильм, о котором знает лишь он. "Губы Рона липкие от шоколадных конфет, которые Гленн и Дэрил привезли с последней вылазки, вкус шоколада и ванили на языке, тихий выдох в раскрывающиеся навстречу губы и руки, прижимающие его запястья к подушке над головой. Тяжесть тела и сбивчивый, непрекращающийся шепот: "Мой, понимаешь? Мой. Мой. Мой". — Ты не в себе, Карл. Ты, может, не помнишь? Рон целился в Рика, это его пуля покалечила тебя навсегда. Я должна была просто смотреть, как твоего отца убивают? — Блять, Мишонн, ты о чем говоришь? Он и стрелять то не умел никогда, из десяти пуль десять летели мимо мишени. Он просто не попал бы в него. На его глазах сожрали братишку и маму, Рик ей еще руку оттяпал, у него крышу сорвало, а ты... ты... — Если бы Рик этого не сделал, Джесси утянула бы тебя за собой. И, Карл, в тебя-то он неплохо попал в конце концов. — Это был долбанный рикошет! Рон никогда бы не выстрелил в меня, что бы ты понимала! Он лучше бы себе пулю в висок пустил. Это ведь ты, Мишонн. Ты проткнула его катаной, и он спустил курок, когда падал. Убила его, покалечила меня. А теперь пытаешься занять место, что принадлежало сначала моей маме, а потом Джесси. Неестественная бледность проступает на темной коже женщины, и она закрывает ладонью рот, как если бы сдерживая крик. — Это не так. Карл, все не так. Я никогда не хотела... Боже мой, да ведь Джесси... и Рон. Это большая потеря, у тебя никогда не было ровесника-друга, и... — Он не был мне другом, Мишонн! Он был моим парнем! Я любил его, а ты его забрала. Проткнула насквозь, как свинку на бойне, хотя могла просто выбить тот пистолет, если уж так испугалась. Ты смысл моей жизни забрала. — Господи, Карл... - У нее горло сдавливает от обиды и боли - за себя, за него, за все, что случилось, за все, что должно было сложиться совсем не так. - Я ведь не знала, никто не знал. — Не знала? А если б ты знала, изменилось бы хоть что-то, Мишонн? Уходи, ладно? Просто уйди и не подходи к нам с Джудит, иди трахайся с Риком, развлекайся с друзьями. Блять, просто делай все, чего Рон уже никогда не сможет. Вы же даже не вспомнили ни разу о нем, будто его не было никогда. И о Джесси, о Сэме. Просто перешагнули их смерть и пошли дальше. Как будто они были чужими. Так ведь и было. Для вас. — Карл. — Уходи!!! И она уходит, уходит, опустив голову и сжав кулаки. Наверное, это слезы блестят у нее на лице, но Карлу настолько плевать. Он просто опускается назад в кресло-качалку, откидывает голову на спинку и опускает Джудит себе на грудь. "Так не должно было случиться, ты слышишь? Не с нами, Рон. Не с тобой", - крик разрывает грудь в лохмотья, но Карл не издает ни звука, лишь стискивает зубы так, что крошится эмаль. "Я помню. Я помню каждое мгновение. И тот проклятый день, как страшный сон, что повторяется снова и снова" Вонь измазанных гниющей кровью и кишками простыней, напяленных поверх одежды, голодное лязгание зубов и утробные стоны мертвецов, стеной обступивших живых, рука Рона в его руке и тепло его пальцев, и потерянный испуганный взгляд, и мягкая улыбка в ответ: "Все будет хорошо, мы выберемся. Я держу твою руку, держу". Не смог, не справился, облажался. "Я подвел тебя, Рон. Я подвел тебя. Я отпустил", - слез не осталось, и в груди уже не ноет, не тянет, там будто кто-то остервенело кромсает ножом, как Мэгги, изрубающая ходячих в фарш. Кажется, еще немного, и он начнет харкать кровью. "Зачем мне жить, если тебя уже нет? И не будет" Горячие слезы капают на волосики Джудит, и этого раскаленного, выжигающего внутренности воздуха так мало. Так мало. Словно со смертью Рона что-то сломалось внутри, и все его органы сдают, отказывая постепенно. "Я же люблю тебя, Рон. Я так люблю тебя" — Эй, размазня, хватит киснуть. Ты сильный, Карл Граймс, ты сможешь справиться с этим тоже, - всего лишь шум ветра в деревьях и проводах, всего лишь шелест листвы по асфальту, всего лишь треск ветряков на лужайке за домом, но Карл точно слышит в вое ветра тот же голос, что добавляет уже тише, без смеха: - Я тоже люблю тебя, глупый. Всегда любил.