Просто останься

— Она охуенная, правда? Лапает девчонку за задницу, та руки с себя едва убирать успевает. Но эдак наигранно, нарочито, к о к е т н и ч а я . Кайф ловит... п о д с т и л к а надзирательская. Рожа у него предовольная, будто куш за покерным столом сорвал. Глушит эту бурду, которую выдают здесь за текилу, и слюнями едва ей на юбку не капает. Кобель неразборчивый. Похер, с кем пойти, да? Совсем похер тебе?! — Детка, скажешь свое имя? Ну, что же строптивая-то такая... Давай к нам, мы не обидим. Трой, ну, посмотри... ко-о-онфетка какая. Ник обдолбанный, как пиздец. Вот как притащился откуда-то, нажравшись колес. И пустился в разнос. И нет, Трой сам не против хорошего гудежа, но... Но какое-то "но" внутри держит крепко, горло дерет, и чувство, что блеванет прямо сейчас на эти тонкие ножки на шпильках. Или вырвет их нахуй и швырнет за забор вечно голодным ходячим. А Никки времени даром не теряет. Затащил ее на колени, и руки уже под юбкой блуждают. Ему дай волю, нагнет прямо здесь и засадит, чужих глаз не стремаясь. Мнет упругую задницу, а сам морду на сиськах устроил, жмурится кошаком разомлевшим. Так и въебал бы. С ноги. — Нравится, Трой? Давай, к нам двигайся ближе. Милая, ты же не против? Стопку мутной жижи — залпом в себя. Не морщится даже, хоть и горло дерет, как наждаком. Но под ребрами тянет сильнее. Это запекается злость, это бешенство, это... это что-то, что не пускает, что заставляет сжимать кулаки и, стряхнув девчонку с его коленей, ухватит недоноска за шкирку и волоком — прочь. Тащить за собой в катакомбы, в хитросплетение узких улочек, комнат. Не слушать, что он лепечет там, заходясь приступами дикого смеха. Перед глазами — как пелена. И в висках бу́хает, как молотом по наковальне. — Воу-воу, какие мы грозные... Ну, и какого распсиховался? Я же предлагал поделиться, да их там таких — целая площадь. Выбирай — не хочу. Беленькую, черненькую, рыженькую.... хочешь, даже лысую подыщем тебе? Хихикнет, когда с размаха — в кирпичную стену спиной и затылком, и искры из глаз вместе с непрекращающимся веселым бульканьем из глотки. Глотки, которую, кажется, ничем не заткнуть... — Я бы скорее мозги мертвеца сожрал. Блять, Ник, что с тобой? Не противно? — Оу... Трой... малыш так брезглив? Ну, а другим-то какого... мешать? Все на мази ж уже было. Я не трахался сколько, знаешь?.. — С тех пор, как твоя чернявенькая деру дала? Она была хороша, Никки? Послушно на колени опускалась? Открывала для тебя свой прелестный ротик? А попку тебе подставляла? Хрясь... в челюсть с разворота со всей дури. Затылком о стену — в обратку. — Не твое... не твое ебаное дело... Трой, сука... — Мое... сука ты, Кларк. Как раз ведь мое. И в губы, — как в толпу беснующихся под окнами мертвецов. С головой, на растерзание, без оглядки. Стиснуть до боли, до хруста запястья отпихивающих ошалело рук, вжаться бедрами так, чтоб самому стало больно. Держать, целовать, погружаться, пока не замрет, а потом рывком не подастся навстречу, отвечая яростно, не целуя даже, кусая... И некогда раздеваться, не до того, только лишь штаны приспустить. А потом — быстро, горячо и немножечко больно. Росчерком пальцев — по скулам, толчками, всхлипами, сбитым шепотом. И вспышки, и стоны и горячие губы, и руки... руки везде. И имя выдохом... сорвано... снова и снова. — Никки... И все вдруг становится на места. Так четко и ясно. Правильно.