Просто останься

— Здесь лежит моя сестра, Лусиана. Алиша. Ветер сухой и треплет волосы, бросает в глаза, мешает смотреть. В глаза, что слезятся от выжигающего солнца Мексики. Как же он ее ненавидит. Мексику, ранчо и весь тот пиздец, который случился здесь, когда нагрянула орда мертвецов. Безбрежное стадо, ведомое одним сумасшедшим индейцем. — Цветы. Это ведь для него, правда? Смешно. Она издевается что ли? Глупая баба, мелет черти что своим языком. Ник в жизни своей цветов не дарил, только матери — так давно, что и не помнит, а еще сестренке на ее 16. Она всегда была его гордостью — маленькая, храбрая Алиша. Упрямая, как мул и такая отважная. А Трой... Трой бы швырнул ему этот веник в лицо, если бы мог. — Нет. Одно короткое слово, которое застряло в горле пригоршней песка, измолотой в мелкий щебень скалы, обломками лезвий, что впились в гортань, и ни вдоха, ни выдоха... ничего. Застряло еще тогда. В ту ночь, когда от горящих домов было жарче, чем под пылающим солнцем пустыни, светлей, чем при свете неоновых ламп — в той жизни, которая никогда не вернется. Не вернется, как Трой. — Он спас тебе жизнь. Пожертвовал собой, чтобы ты продолжил дышать. Это больно. Это в вену — стеклом. Это в жадные, тянущиеся руки ходячих — с разбега, это добровольно подставить шею под гниющие пасти. Это вырезать глаза тупым лезвием и смеяться. Потому что — весь мир опостылел, весь мир не значит уже ничего. Без него. — Ты не можешь отвернуться от этого, сделать вид, что не было... Ник, ты ведь знаешь. Знаешь, как дорожил тобой Трой. Он устроил бы апокалипсис снова — только чтобы сохранить твою жизнь. — Я его ненавижу. Солнце прожигает затылок, выплавливает сквозную дыру, как тот ворон, что клевал череп несчастного в заваленном трупами форпосте. Солнце... и небо такое яркое, что больно смотреть. Больно до слез, что бегут по щекам, и ниже, туда, где ворот так плотно охватил шею вместе с галстуком-удавкой, на котором лучше было б повеситься в пыльном сарае, чем переться в такую даль просто для того, чтобы... "Я так и не попрощался с тобой". — А он берег тебя до конца. — Я! Его! Не! Просил! Понимаешь?! Зачем мне все это, вся эта жизнь? Если он... просто бросил, ушел. Пальцы, что сжимают шершавые стебли, почему-то намокли, скользят. Ник не смотрит на подругу, не глядит по сторонам. Да и что увидишь тут — выжженная солнцем трава и песок. Насколько глаз во все стороны хватит. Безбрежное желтое поле и две кособоких плиты поодаль друг от друга. "Алисия Кларк. Дочь, сестра и любимая". "Трой Отто. Брат. Друг. Тот, кто никогда не пытался оглянуться назад". — Они рвали его на куски, а он улыбался. Превозмогая боль, уже умирая. Он смотрел мне в глаза, псих ненормальный, и эта улыбка. А еще он шептал. Не кричал, не плакал, не звал на помощь, от боли не завывал. Я и сейчас слышу тот шепот, он мне ночами спать не дает. Узкая ладонь — на плече, и столько сочувствия в внимательном взоре, что тошно. — Ты поэтому приехал сюда? Думаешь, это поможет? "Поможет? Что мне может помочь, Лусиана? Его не вернуть, и этот голос. Кажется, если он замолчит, я лишусь рассудка в тот же час. Или шагну с обрыва куда-нибудь в пропасть. А он и на том свете достанет меня, чтобы вытрясти душу, мерзавец". Потому что Трой Отто и вправду отдал свою жизнь за него. Потому что все, о чем он просил перед смертью: "Живи, Никки. Пожалуйста, только живи. Ради меня. Живи, Никки. Живи. Просто живи..." — Мне не поможет уже ничего, потому что люди не могут воскрешать тех, кто умер. Я просто... не знаю... не знаю. Может, всего лишь хотел сказать этому поганцу: зачем? Зачем, мать твою, мне эта жизнь, если я совсем не умею здесь так вот... один? Я не умею, Трой, не умею.