Просто останься

Микки Милкович ненавидит Рождество. Все эти сказки о долбаном сказочном чуде, исполняющихся желаниях и прочей хуйне, в которую так легко... так хочется, сука, поверить сейчас, когда мир рухнул в какие-то ебеня, что оказались пострашней загнивающего Саус Сайда. — Я, сука, так и знал, что этим все кончится. Хули пыришься, рыжий? Давай, ебло подобрал и ускорился. Или ходячих решил подкормить? Они, знаешь, с радостью попробуют твою еблиивую жопу на зуб... Шевелись, говорю. Мик умудряется орать и прикуривать одновременно, он чуть щурится от сыплющихся с неба снежинок, и на какой-то миг Йен замирает, завороженный его красотой. На какой-то ебаный миг, что меньше секунды, ему кажется, что вот оно — все вернулось, и мир опять стал нормальным. Если сильно не смотреть по сторонам, можно даже поверить, что Чикаго по-прежнему цел, и они где-то неподалеку от дома на улочке, густо запорошенной снегом, что скрипит под ногами и лезет в рот и глаза. Хотя на самом деле сейчас они где-то в Джорджии и, наверное, зима пришла сюда впервые с начала времен... Впервые в этом столетии — точно. Здесь так привычно холодно, и, блять, это именно то, в чем они просчитались — холод и снег нихуя не помогли в борьбе с армией мертвых. А они так надеялись, что с приходом зимы ходячие станут медленней, неуклюжей, задубеют, как сраные сосульки. Да только вот нихера. Йен знает, что дебил, что не должен надеяться хотя бы на подобие праздника в Рождество. Хотя какое Рождество может случиться сейчас, когда, наверное, ни один человек на планете не скажет точно ни дату, ни час. Может быть, где-то в секретных лабораториях... но что им до этого, если на двоих осталась лишь пачка патронов, двустволка, да коробка засохших крекеров с луком. Охуенный рождественский ужин. А ему так хотелось бы забраться вместе с Микки в какой-нибудь дом на отшибе, до которого не добрались мародеры, растопить жарко камин, сварить на открытом огне глинтвейн и просто сидеть в обнимку, жмуриться от мерцающего пламени, слушать, как трещат, прогорая, деревяшки... — Галлагер, я че-та, блять, не пойму... Мы, может быть, на прогулке в центральном парке? Где тогда твоя ебучая псина в свитере тогда или еще какая зверюга, корзинка для пикника?.. — Хватит уже, Мик. Не пизди. Мы прорвемся, мы всегда прорывались, — пальцами — в волосы, присыпанные белой крупой, как конфетти, губами — в висок, точно по гулко пульсирующей жилке. Они всегда прорывались, потому что вдвоем. Даже когда Чикаго полыхал после того, как военные сбросили бомбы. Даже когда пропали Ви и Кев с малышками, Евом и Светланой — уехали с беженцами или... или что-то еще. Даже когда Фрэнк вернулся домой с белесым, затянутым бельмами взглядом, хрипел и тянул скрюченные пальцы к детям, которых, конечно, не узнавал. Даже когда остались только вдвоем, растерявшись с другими в безумном беге из превратившегося в огромную мышеловку города... Вдвоем во всем этом ебаном мире. И выжили-то потому что вместе. Всегда друг за друга при любом, мать его, повороте. А теперь каждый день — руки по локоть в крови, и так привычно счищать с острых лезвий гной и мозги, а черными, глухими ночами, если удается найти ночлег, прижиматься друг к другу так крепко, глотая с выдохами и стонами ужас, что впитался под кожу, стал ежедневным спутником, почти братом. Страх, который уходит лишь когда так вот — вдвоем. Когда губы — с размаху к губам, когда сиплым шепотом, хрипами: "Мелкий. Я, блять, без тебя уже не смогу, просто сдохну. Обещай... сука, просто обещай, что не бросишь..." Не брошу, придурок. Как мог бы? Тогда или теперь... — Жопой уже шевели. Где-то за повтором хрипят и толкаются мертвяки. Йен стряхнет с плеч оцепенение вместе со снегом. Подхватит свалившийся на землю рюкзак, и припустит следом, глубоко натянув капюшон. У него разбитая губа до сих пор кровоточит, и это ни хера не хорошо, потому что мертвые чувствуют кровь, точно звери, и идут по следу без устали. Следу, что так легко взять на свежем снегу. Девчонка в вязаной шапке и амбал с арбалетом наперевес вываливаются из снежных вихрей внезапно, они и среагировать не успевают. "Хорошо, не ходячие", — думает Йен, пока мужик, прищурившись, разглядывает его с каким-то матерым похуизмом. — Скольких человек вы убили? — голос у девчушки неожиданно звонкий и ясный, она заправляет за уши выбившиеся светлые пряди, открывая несколько едва затянувшихся шрамов на кукольном личике. — Отвечайте, если хотите жить. Стадо близко, и мы их при всем желании не удержим. — Это что, блять, угадайка какая-то? Может быть, вы просто нахуй съебете? Или куда вы там собирались? Мик тревожно шарит по карманам, нащупывая нож. Наверное, не замечает, что оба они давно под прицелом арбалета. С первых секунд, как эти двое вышли из вихря. Странная парочка, надо сказать. Эдакая пай-девочка, что сбежала от семьи с уголовником. Йен не удивился бы, если б мужик был родом с какого-то гетто, как и они. — Микки, не рыпайся, что ж ты такой... это так сложно? Ответить? А вы... может, скажете для начала, кто вы такие и зачем вам знать что-то о нас? — Мышонок, я же говорил, бесполезно. У них на лице все написано, особенно у того, — короткий кивок в сторону Мика. — Не нужны они нам. — У каждого должен быть шанс. Ты что не видишь, в каком они состоянии, Дэрил? Я сказала, мы их испытаем. А если ты против — возвращайся домой без меня. Храбрая крошка. Йен даже присвистнул бы, вот только думает, что после этого стрела арбалета вонзится ему точнехонько между глаз. Уж очень нехорошо зыркает этот мужик... этот Дэрил. На самом деле, он ждет резкой отповеди, даже грубости, но тот лишь раздраженно дернет плечом и прикурит, не спуская глаз с двух парней. — Скольких человек вы убили? Поверьте, это не прихоть. У нас есть место... убежище, и мы должны быть уверенными перед тем, как пригласить вас. Безопасность... мы не можем рисковать нашей семьей сейчас, когда люди становятся страшней монстров... Она запинается на мгновение и, кажется, борется со слезами. Мужлан оказывается рядом, Йен и моргнуть не успевает, обхватывает ручищами хрупкие плечи и прижимает без слов, а она закрывает глаза. — Меня зовут Бет. Я повторю вопрос... — Не надо, я понял. Я — Йен Галлагер, а он — Микки. Мы из Чикаго, выбрались в последние минуты, когда военные закрыли город и начали бомбить. Нам пришлось стрелять по живым, иначе... там был настоящий ад, ходячие перли стеной. Я не считал, скольких убил, как и Мик. Как не считал и мертвых, которым пробивал головы. Блять, казалось, что преисподняя спустилась на землю, до ебаного счета ли было... Он вдруг чувствует, как руки Микки стискивают со спины, как подбородок прижимается к плечу. — Не надо. Нахуй все, Йен, не надо ничего никому объяснять. Мы выберемся и без них, раз уж смогли уйти оттуда живыми. Закрыть глаза, расслабляясь. Это всего лишь секунда. Такая важная для двоих — снова понять, осознать, что есть друг у друга, что так будет всегда. До сраного последнего вздоха. — Пойдемте, у нас фургон в соседнем квартале, а стадо почти добралось. Обработаю твои раны в машине. Если вы согласны, конечно. Смотрит глазищами своими — огромными, голубыми и чистыми. Йен и не думал что такие еще в этом мире остались. Безгрешный, бесхитростный взгляд, как у ребенка. — Мышонок... — Дэрил, не начинай. Им нужна помощь, и я так решила. Если хочешь поспорить, потерпим до дома, окей? Давай поспешим, ты же тоже слышишь их. Бегом, быстрей, ускоряясь — по обледеневшим замершим улицам. Как декорации к фильму ужасов, думает Йен, усмехаясь. Она и превратилась в фильм ужасов — их жизнь. Кто мог бы подумать, что их ждут проблемы посерьезней лечебницы, наркоты и тюряги... — Хоть один протянет к ней лапы, все пальцы переломаю, а потом вырву к хуям, чтобы соблазна не оставалось. Понятно? Дэрил Диксон все так же невозмутим, курит одну за одной и что-то делает с замком зажигания, пока Бет юркнула в кузов, чтобы аптечку достать. — Скрутила тебя девчонка в бараний рог, — понятливо хмыкает Мик. Странно, это не кажется оскорблением, и Дэрил даже не пытается хмуриться, отзеркаливая усмешку. — В этом мире мало осталось такого вот... И обрывает себя, не закончив. И слово "совершенство" или, может быть, "идеал" тает на губах, рассеивается в воздухе холодным облачком пара. Или он имел ввиду "ангел", да постеснялся сказать. — Куда мы едем вообще? — спросит Микки, когда мрачный заскорузлый город из бетона и снега останется позади. — Тюрьма в западной части штата Джорджия, блок С. Думаю, вам выделят шикарную двухместную камеру. Ну, как парни, это то, о чем вы мечтали? Это самая длинная фраза, которую они слышали от Дэрила Диксона с начала знакомства. Но молчат, ошарашенные, они совсем не поэтому. — Ладно вам, мальчики, отомрите. Зато там тепло и должны были уже нарядить елку. Уверена, Кэрол и Мэгги уже готовят рождественский ужин. Может быть, даже удастся сварить пунш. Не уверена насчет индейки, но нам удалось запасти кукурузы и зеленых бобов... Она щебечет, как птичка на ветке под окном ранней весной. Рассказывает об их новом доме и людях, что обязательно станут семьей. О маленьком Карле — сынишке их главного, Рика, о младенце, что скоро должен родиться. О том, что тюрьму пришлось зачищать от толпы мертвецов, а сейчас удалось даже разбить огородик и крошечный садик... Чуть позже Бет стянет шапку и, встряхнув белокурыми волосами, устроит голову на широком плече Диксона, закрывая глаза. Тот перехватит руль одной рукой, а второй приобнимет девчушку, словно оберегая. От печки становится тепло, и пальцы отогреваются, и неудержимо хочется спать. — Рождество в тюряге, мелкий. Вот это охуеть, не смел и мечтать, — проворчит Мик перед тем, как Йена окончательно смотрит сон. — Блять, у меня нет даже подарка, — донесется уже через дрему. И Йен потом, как проснется, обязательно скажет, что нахуй все подарки, мишуру, конфетти. Потому что живой Микки Миклович рядом — и нихера ему больше для счастья не надо. Совсем.