Просто останься

— Давай, мужик, не дрейфь, твой путь закончен, амиго. Нас много тут, и все тебя ждут. Все будут рады тебе, представляешь? — Я знаю, что ты — моя галлюцинация, Рон. — Интересно, почему в свой последний земной день ты вспоминаешь меня? Все же я был неотразим, признайся, что запал с первого взгляда. — Ты был невыносимым засранцем вообще-то. — И не нянчился с тобой, как другие. Карл то, Карл се... самого то не заебало? Ничего, мы еще повеселимся, дружище... Солнце на лице — это в последний раз. Сегодня каждый — последний, и глоток воздуха, и дуновение ветерка, и пение той пичуги, что свила гнездо под крышей. Маленькие ладошки Джудит, так трогательно обнимающие за шею, вкус чистой воды и подсохшего хлеба, крошащийся шоколад с привкусом плесени, далекие взрывы раскатами грома, хрипы и стоны уже гниющих ходячих... — Парень, жаль, ты так рано. Был уверен, что еще повоюешь, — рыжая шевелюра ярче солнца, и рядом с ним улыбающаяся афроамериканка, что обнимает громилу так нежно, и глаза — ее живые глаза, сияют, как драгоценные камни, а, может быть, ярче. Зажмуриться, глаз так слезится, и картинка подергивается пленкой, двоится. Испарина на лбу. Очень жарко, настоящие тропики. — Ты держался молодцом, Карл. Досадное невезение, не дрейфь. Мы все здесь, и мы тебя не оставим, — раскосые глаза щурятся в улыбке, и любимая бейсболка на месте. И кажется, так хочет спросить — может быть, о Мэгги, о малыше, но молчит. Наверное, решает, что не сейчас, пока рано. — Давай, названный братец, пусти, мой черед обниматься. Соскучился, мелкий? Ты не бойся. Правда, не бойся, это только кажется страшным, а на деле просто шаг оттуда — сюда. Здесь тебя никто не обидит, и больно больше не будет. Ну же, Карл, улыбнись. Расскажешь, как там наш хмурый лучник-арбалетчик? Нелюдим, как и прежде?.. я по нему очень скучаю. Голова кругом — самую малость, а людей больше... и больше... и больше... — Детка, ты слишком много болтаешь, а малец еще не в себе, не части, — седовласый старик — о чудо, на обеих ногах, улыбается так по-доброму, тянет руки. Еще один рядом — живые карие глаза и смешная панамка. Дейл? В самом деле... Карл и не помнит, сколько прошло с того дня... — Я помню, каково это, Карл. Боль, ломота во всем теле и лихорадка сжирает, а сознание мутится... немного осталось, ты, сынок, потерпи. — Я языки вам всем отрежу, честное слово, — белокурая амазонка все также сильна и отважна, откинет волосы со лба и сожмет плечо, будто делится силой. — Знаешь, а ты вырос, так сильно вырос, Карл, возмужал. Они не виделись с самой тюрьмы или дольше, но Андреа все также красива и кажется сильной. Вот только кажется, или слезы в глазах, и голос дрожит? Ерунда, они же ушли все, как он. И сейчас они здесь, и им хорошо. Они где-то, где смерти и боли не существует. — Обещай, что драться больше не будешь, — кто-то смутно знакомый выходит из тени, у него вздернутый нос, а на макушке — шапка в облипку, и никак не получится вспомнить имя. — И ведь правда уже не тот прыщавый пацан, что прострелил мне башку во время штурма. Меня зовут Джоди, ты помнишь? Джоди... тот самый, чью жизнь отняли эти вот руки, что сейчас так слабы и так сильно дрожат. Влажные ладони, и дыхание все чаще. Сознание плывет, и какие-то вспышки... Как мухи перед глазами, много мух, полчища просто. — П-прости меня, Джоди, я не хотел. Испугался, что... — Ты совсем пацан был, не парься... И отходит, уступая место кому-то другому. На том откуда-то новенькая форма копа, и кобуры на бедрах крест на крест, сбитая на затылок шляпа и чуть кривая улыбка. — Давно не виделись, шкет. Поздоровайся с мамой? И все вокруг исчезает, когда женщина с длинными волосами, что треплет ветер, выходит из-за спины. Улыбается робко, а он чувствует, как нестерпимо щиплет глаз... оба глаза. И Карл чувствует, как становится легче дышать, как мягкие руки обвивают, баюкают, точно в детстве. И слезы держать больше нет мочи, и губы шепчут, как в исступлении: — Мамочка, мама... ... Позже, когда высохнут слезы, когда сердце перестанет биться в груди, как дурное, когда голова уже не будет кружиться, а земля уплывать из-под ног, Рон подойдет к нему сзади, обхватит руками, как прежде, ткнется носом куда-то в затылок: — Ты — придурок, каких поискать, Граймс. Знаешь, я, блять, чертовски скучал. Белокурая Джесси робко улыбнется чуть издали, сжимая ладошку младшего сына, кивнет. Странно, но Лори обнимет ее за плечи, точно подругу, наклонится, что-то прошепчет. — Здесь совсем другая жизнь, привыкай. Впрочем, не жди, что я дам тебе спуска, ты мне охренеть задолжал. И твою уродскую шляпу я, конечно, сожгу. Пиздец, и сюда ее приволочь умудрился. Подзатыльник шутливый и все еще фантомный след теплых губ на виске. "Ты будешь в порядке, Карл Граймс. Ты привыкнешь". ... Ты прошел путь от пацана до мужчины. Ты умер, спасая чужую жизнь. Ты умер героем. Ты всегда будешь жить. Ты всегда будешь, Карл Граймс.