Одинокая Волчица

Леда Зоррейн... Так зовут меня сейчас. А, если быть точной, Леда Велесовна Зоррейн-Мефистофель. Мой отец — славянский Бог, имеющий три ипостаси. Волчий Князь, Могучий Дуб, и, собственно, Бог, каким его видят в Ирии и Нави. Его царство — Навь, его жена — но, к счастью, не моя мать — Марена, богиня Смерти. Ах, как же я хотела, чтобы моя жизнь превратилась во что-то другое! Хотя бы была менее жестока со мной. Но тем не менее, я такова, какая есть, и меняться мне уже поздно... Ах, вы хотите услышать мою историю? Ну что ж, слушайте. С самого детства я не знала, кто мой отец. Меня растил тогдашний кузнец — Богдан, и его дети — Ярина, Николь и Яцек. Огонь был моей стихией... Недаром нас считали магами и ведунами — мы знали, как общаться со своенравны огнём и как уговорить калёную стал принять нужную форму, ожить, заплясать узором на гарде или лезвии... С огнём я подружилась рано. Лет в пять, когда в кузнице что-то произошло и начался пожар, я вбежала в неё из тайного хода. Посреди огня и дыма. которые не трогали меня, я осознала, что могу преспокойной жить в огне, и он не тронет меня. Я уговорила пламя спрятаться в горне, затаиться... И оно послушалось. С тех пор отпала надобность в мехах — огонь был вечным, и был жарок, как пламя Ярилы, силён, как Перун и своенравен, как Стрибог. В шесть лет меня отдали в обучение к нашему князю — Ледичу. Ведун, волхв, Видящий, варяг с синими усами и чубом — он учил меня всему. Однажды, когда мне вот-вот должно было исполниться семь, он уехал, а бояре, потехи ради, бросили меня в клетку с волками. Оставив мне только один нож, выкованный в отцовской кузне. В Богдановой кузне. Какой страх тогда меня заполнил — не сказать словами. Я забилась в угол клетки, окружённая серыми хищниками, и ничего не могла поделать... Я умоляла их. Умоляла не нападать, потому что мне многое ещё надо успеть — оседлать-таки вороного в отцовской конюшне, научиться изготавливать харалужные клинки, живые, как и сами серые, научиться "держать в полёте" до двадцати стрел подряд... И волки послушались меня. Улеглись на грязный пол клетки, тихо рыкнули в ответ — и всё. А нож так и не попробовал крови Серых Братьев... Это теперь мои золотые волосы порой пахнут волчьей кровью — не всюду волки слушаются дочь своего князя. И не всюду князь — один и тот же. Так я открыла, что могу говорить с животными — и без разницы, птицы ли это, лошади, рыбы или же матёрые бирюки. Приехав, Ледич узрел меня в клетке. Виновные были наказаны — лишены зрения и сброшены в океан. Я тогда долго стояла на берегу, умоляя море проучить идиотов, а не убивать. Тогда собиралась гроза, а я всё стояла у моря... Перуницы ударяли в воду и расползались по ней стайками. А я смотрела на них и едва ли не гладила руками — так близко они были. Одна всё же попала в меня. Дикая, о Мара, какая же дикая боль пронзила меня! Всё моё тело... И тогда пришла ко мне Марена — во всём своём величии. Колесница из чёрного булата, запряжённая крылатыми чёрными конями, о которых разбивались перуницы... Подол плаща её трепали Стрибожьи внуки, а листодёр пугливо шарахался от неё... И чёрная дымка окружала Богиню. Я спросила ей тогда: "Чего тебе надо, Богиня? Неужто так ценна в своей смерти, что ты сама пришла ко мне?..." И тогда ответила мне Марена: "Не ценна ты мне, — ни в жизни, ни в смерти. Не я мать твоя, но муж мой — отец твой. И ты жива должна быть, что бы найти и разузнать о матери своей всё!" — хлестнула меня кнутом своим, и ускакала в чёрный горизонт. А я так и осталась стоять на берегу, дожидаясь окончания Перуновой Пляски. Лет пять прошло с того дня. Я научилась танцевать с клинками, они стали продолжением моих рук. В полёте я держала двадцать и пять стрел, а вороной бегал наперегонки со Стрибожьими внуками, неся меня вдаль. Не было мне равных ни в кузнечном, ни в военном, ни в охотничьем деле. Меня желали почти все парни Ладоги... а я была равнодушна. Меня увлекли поиски моей родни — ведь после слов Богини я пошла к Богдану с прямым вопросом. Он и ответил — что, мол, не родня ты мне. Не одна у нас с тобой руда! Нашли мы тебя. — на пороге, и рядом волчонок был. А волчонка мне не показали — говорили. что сама найду. Я и искала. Лесами, полями, степями — в битвах с хузарами и скифами... И где я только не побывала! Вот только однажды. придя домой с очередного путешествия, я увидела не дом. Пепелище. И родился в моём сердце крик, не крик. Вой, не вой. Обернувшись золотою волчицею, я взвыла на луну. "За что?! — вопрошала я её. — За что мне это?!" — но небо молчало. И тогда позвала я огонь — и откликнулся он. И тогда позвала я серых братьев — и пришли они. И позвала я грозу — и Перуна на его колеснице, и Стрибога с его непокорными внуками, и Симаргла — о семи мечах, и всех тех, кого искала... И пришли к Ладоге Боги. И был Перун молчалив и грозен, и был Стрибог хмур и зол, и был Ярило мрачен — даже Солнце, венец его короны, померкло. И огонь плясал вокруг, и ветры били в лицо, и хлестал дождь, и выли волки... А я сидела и молчала с Богами. И тогда заговорил Перун, обращаясь ко мне. — Ты, Леда, не нашего миру дитя. И не соседних миров. Мать твоя — элементаль, да не простой, а малри. Се значит, что не одна стихия покорится её слову, а все. И отче твой — не Ирию дитя, а Нави. И имя ему — Велес. — Но где же отец, когда он так нужен?! — вопросила я тогда. — А нет его, — покачал головой Стрибог. — И не будет. Убит Велес, разом со Богданом, отцем приёмным твоим, с которым Велес рудою поделился. Убит он, и осталось только одно его лико — дуб могучий. Не может он к тебе прийти, Леда. — Но как же тогда?! — по моим щекам текли слёзы. Или то был дождь? Сейчас уже и не вспомнить. — А так, — сказал мне тогда Симаргл, — что я дарую тебе свои два меча. Один меч — для Истинны, а другой — для Памяти, — и протянул он мне два меча своих, и стали они мне братьями ибо была на них и моя руда... — Но что же взамен? — спросила я тогда. И протянула Богу свои мечи — харалуг, живые. И на одном был узор — виноградом, а на другом — зверем диким... — А вот клинки твои и будут заменою. — взял он их, и стали они сразу под стать Богу... И ушли Боги, оставив меня одну. И лишь Стрибожьи внуки шептали мне.. И я вместе с ними. Лишь снег закроет пепелище... Лишь холод сокроет следы страшного горя, чёрную дыру одиночества... Но, когда придёт весна, растает Снег, и под ним зацветут нежные ландыши и подснежники — там, где ещё зимой была смерть... И встала я тогда и отправилась в путь. Долго скиталась я. И тело моё покрыли раны и шрамы. И шкура моя из золотой стала седою, а на висках появились седые пряди. И было в моих скитаниях много боли и страха, и множество битв я пережила. Я видала и Перунову Пляску — из Ирия. Я видала и Одина на Слейпнире, коне о восьми ногах. Я видала и крылатых коней, что зовутся Пегасами. И на них пересекла я границы нашего мира. И долго скиталась я по мирам, и долго училась у жизни и Смерти. И Бой стал моим братом, Руда — моею сестрицею. И вереск был моим любимым цветком. Но вот, в одной из Битв, волхв, что Морене поклонялся, — своей, а не нашей, — лишил меня Магии. И исчезли для меня и Огонь со своею страстною пляскою, и Дождь со своим убаюкивающим шёпотом, и ветер со свею сладкою песнею, и земля со своими еле слышными стонами. И остался со мной только Волк — брат мой. И остались у меня лишь Симаргловы мечи — Истинна и Память. И ушла я, куда глаза глядят... и пришла сюда, в мир, в котором возможно всё. Мой клинок ещё при мне, а мой язык острее бритвы. Многое я узнала по пути сюда. и, надеюсь, что здесь сыщется Бог, способный вернуть мне утраченное. Леда закрыла пожухлую тетрадь, пахнущую и пергаментом, и прелой листвой и свежими чернилами, и свитками. Устало вздохнув, девушка уселась на вороного и поскакала вдаль, где её ждал новый мир. А сны... так на то они и сны. ____________________________________________ На наше счастье, в мире не так много глупцов, как это порой кажется. © Алексей Пехов. "Золотые костры" Неправда, что страдания облагораживают характер, иногда это удается счастью, но страдания в большинстве случаев делают человека мелочным и мстительным. © Сомерсет Моэм "Луна и грош" Чародейство как невроз — это наследственное. © Лоран Ботти "Однажды случится ужасное..."