***
— Нет, — вежливо отказался Артур, плечом прижимая трубку к уху и прокручивая руль на повороте. — Я не поеду ни в какие командировки. — Он стиснул зубы, как только мимо него пронёсся набитый какими-то пьяными подростками джип. Прямо на красный свет. — Меня это не волнует, ясно? Можешь так и передать этому паршивому эксплуататору. Слово в слово: у Артура семья и они прибьют его, если он слиняет от них в Британию на целых две недели. — Женский голос на другом конце провода продолжал щебетать об обязанностях: черт, как будто никто, кроме него, не может поднять зад и спокойно выполнить поручение начальства! — Я сказал, нет! — Кёркленд повысил тон, но тут же вспомнил, что его секретарша одна из тех девушек, которая может расплакаться, даже если какой-нибудь пьяный негодяй ущипнёт её в метро. — Прости… Нет, правда, пойми меня, я не могу. — Загорелся зелёный, и англичанин набрал скорость. — Да, раньше не было. Да, успел. Какая тебе разница? Нечего лезть в мою личную жизнь, ясно? Взгляд Артура на какое-то короткое мгновение зацепился за золотое кольцо у него на пальце. Улыбка коснулась его губ, как только любопытная секретарша принялась его допрашивать. — О, да. Она блондинка. — Он усмехнулся и закатил глаза. — И готовит лучше любого божества. — На этот раз ему едва удалось подавить язвительный смех. — Да-да. Очень красивая. Глаз не отвести. Артуру вдруг вспомнилось, как он поклялся больше никогда не связываться с женщинами. С той, которая оставила его ребёнка чуть больше трёх лет назад, он с тех пор даже не контактировал. Да не очень-то и хотелось. Отказаться от сына только потому, что её новый «бойфренд» не хочет детей от другого мужчины — самое подлое и скотское, что он вообще когда-либо замечал за особями женского пола. Возможно, она даже не знает, где Альфред сейчас. Может, даже не знает, как его зовут… Ну и плевать. Теперь уже точно плевать. Он не её сын. Он его. И с недавних времен у него появился ещё один отец. И брат… И даже несмотря на то, что Франциск вряд ли бы начал ссориться с ним из-за командировок, он и сам не мог позволить себе оставить своих «парней» одних. Кёркленд несколько раз позвонил в дверь и, сосредоточенно нахмурившись, прислушался к детским голосам за дверью. Температура прохладной осени, казалось, в ту же секунду прогрелась на несколько градусов. — Открыто! — крикнул Альфред, и англичанин, наконец, повернул дверную ручку. — Бандиты, я же сказал, чтобы вы за мной закрыли! — Одной рукой придерживая пакеты с продуктами, Артур захлопнул дверь. — Bonjour, papa! Qu’as-tu acheté? * — Прощебетал Альфред, высунувшись из-за двери, ведущей в детскую. Следом за ним показался Мэтти и смущенно улыбнулся в знак приветствия: в отличие от своего нового братишки, Мэтт не умел так быстро привыкать к чужим людям. Он принял нового «папу», но всё еще не доверял ему. Артур снял ботинки и, вскинув брови, с едва уловимыми нотками гордости в тоне поинтересовался: — И когда это ты успел нахвататься французскому, а? — Мэтти с папой говорят так! Я тоже хочу! — Беззаботно пролепетал Альфред и вприпрыжку подбежал к папе с вытянутыми руками. — Дай! Дай! Дай! Хочу вкусняшки! — А ну с дороги, бандит. Никакого сладкого до ужина! — ласково пожурил англичанин, пытаясь обойти вьющегося под его ногами сына. Артур зашел в кухню, надеясь встретить там увлёкшегося своими делами Франциска, но тот, по каким-то причинам, будто бы и вовсе не был дома. Кёркленд поставил пакет на стол — так, чтобы прыгающий вокруг него Ал не смог дотянуться — и огляделся по сторонам, приметив разве что оставленную на плите сковороду с чем-то всё ещё тёплым и несколько чистых тарелок. Мэтти застенчиво притопал в кухню и встал рядом с неугомонным братцем, тоже как бы невзначай посматривая на торчащий из пакета шоколадный рулет. — Мэтти, милый, где папа? — решив, что Альфред сейчас не в состоянии думать о чем-либо, кроме как разбить себе лоб о край стола, он обратился к более адекватному ребёнку. — Dans la cour**, — пробормотал малыш и, пожав плечами, снова покосился на пакет. — Permets-moi?.. Артур вздохнул и, уже было достав из пакета печенье под ликующие вопли Альфреда, тут же вспомнил их семейный уговор. Пришлось спрятать печенье за спину, и Ал, обиженно скрестив руки, пробубнил себе под нос какое-то плохое французское слово. — Мэтти, — требовательно окликнул Кёркленд, и мальчик, осознав свою вину, стыдливо опустил взгляд. — Что ты сейчас сделал не так? — Говорить с папой Артуром только по-английски. И это действительно имело очень большое значение, потому что Франциск, хотя и переехал в Америку довольно давно, всё еще говорил с французским акцентом. Ребёнок ни в коем случае не должен это подцепить, если они не собираются возвращаться во Францию. Собственно, Артур не ленился поправлять малыша, пытаясь научить его правильному произношению. Лучше уж британский акцент в США, чем в принципе не очень хороший английский. Что касается Альфреда: что ж, этот сорванец впитывал практически всё, что слышал, так что за него беспокоиться не приходилось. В школе его британский акцент быстро отшлифуют в чистейший американский. Хотя куда более вероятно, что это случится гораздо раньше, ведь дети во дворе частенько делятся с ним не очень приятным для слуха англичанина сленгом, а вытащить это из головы мальчика было бы почти так же невозможно, как заставить Франциска забыть французский. — Прости, Мэтти, но теперь я точно не смогу дать тебе печенье до ужина. — Артур сочувствующе прикрыл глаза, и Мэтти обиженно поджал губы. Альфред ринулся к отцу с громким: — А мне?! А мне?! Смотри, я говорю по-английски! — А ты обнаглел! — рявкнул Артур, свободной рукой отстранив от себя своего гиперактивного сына. — Ещё раз скажешь такое слово, месяц будешь без сладкого! — Отец, наконец, вспомнил, как переводится то ругательство. — Это не я! — на полном серьезе возмутился мальчик. — Это папа так сказал, когда обжёгся о плиту! А мне понравилось! — Так, а ну живо из кухни! — Какой ты жестокий, Арти, — с нотками легкой усмешки в тоне проконстатировал Франциск и материализовался на кухне в обнимку с нескромным букетом красных роз. — Тебя только за смертью посылать. — Он взглянул на свои наручные часы и, направляясь к большой белой вазе посреди стола, мимоходом чмокнул своего англичанина в щёку, после чего взгляд его задержался на пакете со сладостями. — Ох, Арти, не стоило… — Ты сказал, что твоя мама любит сладкое. Я проезжал мимо кондитерской, хотел позвонить и уточнить, что именно можно ей купить, но ты не взял трубку, и пришлось набрать всего понемногу. Француз снова засветился улыбкой. Он опустил взгляд, и голос его вдруг насытился очень несвойственной ему робостью, смущением, коего Артур ещё никогда ранее не замечал за своим любовником. — Ты переживаешь, что не понравишься моей маме? Это… так трогательно, Артур… Я… — Он глубоко вдохнул и попытался вернуть своему голосу прежнюю беззаботность, что, к слову, получилось весьма паршиво, так что Кёркленд и сам почувствовал себя неловко. — Честно, я не думал, что это для тебя так важно. Артур рухнул на стул и, облокотившись на стол, подпер голову руками. Печенье, которое, казалось, ещё минуту назад было у него за спиной, каким-то любопытным образом уже стартовало в голодные рты детей. Но, по крайней мере, Мэтт и Ал смылись из кухни, так что теперь можно было говорить с Франциском на чистоту. — Конечно, не понравлюсь. Я, черт возьми, мужик. Наверняка твоя maman хотела, чтобы ты счастливо жил с той своей бывшей и наплодил ей ещё парочку белобрысых внучков. Француз хотел было возмутиться, но, наверное, гораздо логичнее было рассмеяться над безумной наивностью своего возлюбленного. — Глупый мой, — с умиленной улыбкой пролепетал Франциск и принялся неторопливо вытаскивать вафли и пирожные из пакета. — Ей абсолютно всё равно, какого пола человек, которого я люблю. К тому же, чёрт возьми, её родной брат живёт с мужчиной. Во Франции в этом нет ничего удивительного, поэтому все, чего хочет моя maman, так это того, чтобы её сын и внук были счастливы. А вообще, она не ради тебя едет. Я рассказал, что усыновил сына своего любовника, поэтому она мчится сюда, дабы понянчить его и закормить до полусмерти. — Вдогонку к последней фразе отправился тревожный смешок. — Вот, о чем тебе сейчас надо беспокоиться. Артур на какое-то мгновение закатил глаза и, спрятав лицо в ладони, продолжил своё самобичевание: — Твоя мама говорит только на французском, а у меня с ним как-то средне — даже несмотря на то, что мне нравился этот предмет в школе. Мне кажется, даже Альфред уже лучше меня болтает. — А чего это «даже»? — Франциск изогнул бровь и как бы невзначай покосился на подглядывающую из гостиной мордашку Альфреда. — У него хорошая детская память. Кёркленд тоже покосился в сторону сына, но тот даже не думал смущаться: просто пялился на родителей из-за угла и ждал, пока ему отвесят ещё парочку комплиментов. Артур подпер щеку ладонью и, хотя и смотрел в этот момент на француза, громко адресовал Альфреду: — Ну, если Ал не будет говорить плохие слова, которым его научил, — на этот раз театрально вскинутые брови Артура дали Франциску понять, что упрёк отрикошетил в его сторону, — любимый папочка, то бабуля нас всех полюбит. Альфред влетел в кухню и с наивным ребячьим восторгом выдал: — Обещаю! Буду говорить плохие слова только на английском! Артур вытянулся в лице, но Альфред уже будто растворился в воздухе. Франциск сдавленно хохотнул и, закусив губу, оценивающе просканировал состав на упаковке с пирожными. — Какой ужас! Да я бы и цента за такую халтуру не отдал! И что только… Артур скрестил руки и впился в супруга тяжелым взглядом исподлобья. — Только не думай, что ты сможешь так просто уйти от этого разговора. Ещё раз я услышу…***
Кёркленд пришёл в себя сразу же, как только несколько автомобилей позади его вросшей в асфальт тачки принялись соревноваться в громкости своей сигналки. Парень стиснул зубы и с раздражением надавил на педаль. Хотя Артур и пытался ехать как можно более неторопливо — в надежде отсрочить душещипательный «серьезный разговор» со своим… всё ещё мужем, — дом француза будто бы сам крался к нему навстречу, и прошло не более пяти минут, когда Кёркленд, увлёкшись тщательным обмысливанием всех возможных вариантов развития их с французом диалога, обнаружил себя зажатым между дюжиной выстроенных, словно под линеечку, аккуратных домиков с двух сторон узкой улочки. Артур схватился за пульсирующий лоб и вымученно выдохнул накалившийся воздух из плена своих внутренностей. Нет. Это нельзя оттягивать ещё на полгода, всё уже решено, с этим нужно покончить. Англичанин вдруг вспомнил, что ему так и не представилась возможность отдать Франциску запасные ключи от когда-то… их общего дома. Он точно помнил, что они должны быть надёжно захоронены где-то среди тонны бумаг и брошюр из общепита в тумбочке напротив сидения. Немного помешкав, Артур, старательно пытаясь не подвергаться тискам сдавливающих его душу воспоминаний, принялся выколупывать ненужный хлам из бездонного хранилища макулатуры до тех пор, пока его пальцы не наткнулись на что-то гладкое и холодное на ощупь — по форме совсем не напоминающее какой-нибудь очередной флаер или буклет. Сердце снова обвалилось под рёбра. И дрожащая от сдающих нервов ладонь поднесла фотографию к влажным, словно дремучие топи джунглей, тёмно-зелёным глазам.***
— Черт подери, неужели тут нет ни одного браслета или бус? — ворчал англичанин себе под нос и нервно переворачивал всё содержимое шкафчиков, коробок и тумбочек на холодном чердаке их дома. Он наклонился над очередной коробкой и, нырнув в нее чуть ли не с головой, вытащил какой-то поблекший бело-розовый браслет. — И кто только додумался свалить все эти блестящие побрякушки на чердак?! Я же ещё минут десять буду отмывать его от пыли, — продолжая разговаривать с самим собой, он достал небольшую смоченную губку и аккуратно стёр грязь и пылинки с всё ещё презентабельно выглядящего украшения. — Посмотрим, может, там ещё что-нибудь есть… — Артур снова заглянул внутрь и в это же самое мгновение вздрогнул так, словно вместо двух выцветших фотографий на дне коробки сидела метровая сороконожка. — Ох… Черт… — Он поднес одну из фотографий к глазам и почувствовал, как щеки его, по какой-то странной причине, запылали от одного только вида безумно тёплой и кокетливой улыбки маленькой светловолосой девочки в бесформенном синем платье. — Кёркленд прижал фотографию к груди и метнул перепуганный взгляд куда-то сквозь потолок. — Ох, Господи, только не говори, что ты сделал меня педофилом. — Он снова взглянул на фотографию, лихорадочно соображая, кто это может быть, дабы поскорее придумать своей реакции хоть какое-то адекватное оправдание. Детская фотография бывшей его мужа? То есть, получается, мамы Мэттью. Нет, черт, почему черты лица такие… Знакомые? До боли знакомые. Может, это сестра Франциска? Ещё лучше. Ни дай Бог он узнает, что его муж подумал, когда наткнулся на фото его сестрички. Возможно, так и есть, ведь француз не особо рассказывал о своих родственниках. Ох, ну конечно! Может, это его мама в молодости?.. Ну да, ещё лучше… Уж лучше сестричка. Да нет же… в те времена ещё не было цветных фотографий. Дьявол, до чего прекрасны её глаза. Какое милое, нежное детское личико, тонкие запястья, блестящие белые локоны, румяные щёчки, маленькие пальчики, сжимающие подол, откровенно говоря, старомодного и безвкусного платья. Ей на вид лет семь: совсем крошечная, но уже такая принцесса. Так и хочется поднять её на руки и крепко прижать к себе… Артур вдруг почувствовал необычную теплоту в груди, прилив нежности, вовсе не извращенные мысли. Его семья состояла из одних парней. Может, он просто устал от этого?.. Было бы так здорово, если бы их мужской коллектив разбавила какая-нибудь маленькая девица. Может… когда-нибудь предложить Франциску взять в семью девочку из приюта? Он бы был самым счастливым человеком на земле, если бы супруг согласился. Погрузившись в раздумья, Кёркленд нацепил на руку только что отполированный браслет и шагнул навстречу чуть треснувшему по краям широкому зеркалу. Он усмехнулся и с задиристым тоном обратился к зажатой в его руке фотографии: — Да ты глянь, как хорошо я смотрюсь в этом розовом халатике! Тебе и не снилось! — Хотя в действительности Артур просто-напросто успокаивал себя: поспорить с Франциском на желание, прямо накануне дня дураков, и с треском провалиться — самая позорная ситуация за все три года его замужества. — Ладно… теперь вы, крошки… — Сгримасничав, Артур в брезгливом жесте поправил кружевные чулки — которые, к слову, делали всю его конституцию необычно женственной — и просунул ногу в туфлю на высоком каблуке. Спустя минуты мучительной возни, приглаживания растрёпанной шевелюры, присобачивания блесточек и побрякушек к халату, англичанин, наконец, угомонился и метнул в отражение «горячей медсестрички» ещё один хорошо отрепетированный брезгливый взгляд. Кто бы мог подумать, что он позволит Франциску так над собой издеваться. Ладно хоть дети этого не увидят. — Арти?.. — послышался отчасти неуверенный, но одновременно с этим до рези в ушах насмешливый голос Франциска. — Не пойму, что ты тут ищешь уже целый час? — Верёвку и мыло, — процедил Артур сквозь зубы и деловито поправил свой розовый чепчик. Франциск едва слышно усмехнулся. — Ну, мыло в ванне, если что. Англичанин развернулся и, скрестив руки, впился в блондина одним из своих самых угрожающих взглядов. — Учти, сразу после того, как ты удовлетворишь на мне свои извращения, я собственноручно придушу тебя. — Эй, — с театрально наигранной обидой в интонации протянул француз. — Медсёстры не бывают такими злыми. — Скотина. — Я тоже тебя люблю, — с улыбкой проконстатировал Франциск и медленно приблизился к насупившемуся парню, как бы невзначай приобняв его за талию и притянув к себе. На каблуках Артур был с ним почти одного роста. Почти… Даже так он всё ещё его любимый маленький англичанин. — Обещаю, я не буду делать то, что тебе не понравится. — Франциск прильнул к поджатым губам парня и, не встретив сопротивления, аккуратно вытащил зазывающе выглядывающую из его розового кармана фотографию. — Нет, стой!.. — Артур растерялся, пытаясь выхватить милую девочку из рук француза, но тот отстранил его при помощи одной только свободной руки, в то время как взгляд голубых глаз внимательно сканировал, казалось, давно забытую и потерянную фотографию. Франциск хмуро уставился на подозрительно нервного мужа и, озадаченно изогнув бровь, вкрадчиво поинтересовался: — Я… стесняюсь спросить, что ты собирался делать с этой фотографией. Англичанин покраснел, и теперь уже француз начал чувствовать себя неуютно. — Прости, — умоляюще выдавил Артур. — Прости, пожалуйста, если это твоя сестра или какая-нибудь родственница. Я просто… Не знаю. — Франциск изменился в лице, и англичанин занервничал ещё сильнее. — Я хотел спросить, кто это! Честно! — Эм… — Француз снова уставился на фотографию. Его губ коснулась едва заметная улыбка. — Зачем? — Потому что она… — Кёркленд вздохнул и на этот раз решил сказать правду: — Она похожа на ангела. На маленького солнечного ангела. Клянусь, я никогда не видел таких красивых детей… Я бы хотел к ней прикоснуться, хотя бы взять за руку. Просто убедиться, что такое совершенство существует на самом деле. Франциск задержал дыхание. Артур заметил, как расширились его глаза, и стыдливо опустил взгляд, ожидая чего угодно, даже пощечины: особенно, если это действительно его младшая сестра и он его просто не так понял. Какую-то секунду они молча слушали дыхание друг друга. Затем Кёркленд почувствовал, как Франциск берет его за руку, и вздрогнул так, словно его в сердце пчела ужалила. — Нет… — Артур глядел на француза во все глаза, язык заплетался. — Нет, не может быть… Нет… Он выхватил фотографию из рук Франциска и выставил ее на уровне его лица. Да, когда они познакомились, француз, помнится, носил бороду, но даже сейчас, когда он перестал допускать растительность на своем лице, эта милая девочка едва ли напоминала вполне себе здорового и взрослого мужчину. — Но ты же не был девушкой, правда?.. Франциск вытянулся в лице. — Что?.. — Извини, но как это возможно? Почему ты в платье? Почему ты… ты… Блондин поджал губы. Это что, получается, сейчас он какой-то потрепанный уродец, раз его супруг не верит, что он был милым в детстве? — Это был школьный спектакль, основанный на истории. — И ты играл девушку? — Артур усмехнулся, но проглотил язык сразу же, как только голубые глаза прелестного существа с фотографии вновь приковали его внимание. — Мы играли времена, когда мужчины носили платья. И ещё учительница красиво уложила мне волосы. Кёркленд повторно просканировал улыбчивого ребёнка на фотографии. Затем поднял взгляд на своего француза и, чуть прищурившись, неуверенно выдал: — У тебя такие же глаза… И… Форма лица… И волосы… Вроде… Всё еще задетый Франциск потащил неуклюже ковыляющего на своих громадных каблуках Артура к коробке. Он наклонился и тщательно порылся среди хлама, пока не достал ещё одну фотографию и не всучил её растерянному англичанину прямо в руки. Артур проглотил собственный язык. И снова невообразимое знакомое нежное тепло просочилось в каждую клеточку его онемевшего от изумления тела. — Мне здесь четырнадцать, — сухо добавил француз, наблюдая за дрожащими руками англичанина. Артур — всё ещё не в состоянии говорить — поднес фотографию на уровне лица возлюбленного и с нежной улыбкой перевёл взгляд с неё на заметно расстроенного Франциска. На фото действительно был мальчик. Красивый, худенький мальчуган в джинсовой куртке, с румянцем на щеках, с густыми блондинистыми кудрями, лезущими в его большие небесно синие глаза… Он смотрит куда-то ввысь, машет рукой, возможно, пролетающему мимо самолету, и держит флаг своей страны за спиной. Это не кто иной, как его любимый француз. Это выражение лица он знал. И эти глаза. Они одни такие. На всей земле. Англичанин опустил фотографию подростка и снова достал фотографию ребёнка. Он вглядывался то в неё, то во Франциска целую минуту. Рука сама собой потянулась к щеке возлюбленного, и тот вздрогнул, неуверенно накрыв его ладонь своей. Артур всем своим нутром ощутил, как участился пульс блондина, и, аккуратно убрав фотографию в карман, взглянул французу в глаза. Тот лишь в недоумении уставился на него — и слова не мог проронить. Наверное, если парень снова намекнет на что-то вроде того, что этот милый мальчик не может быть стоящим перед ним «мужланом», он всерьез обидится на него. Но, к счастью, взявший Франциска за руки Арти лишь прильнул к его губам и, прижавшись, едва слышно, по-особому нежно шепнул в поцелуй: — Значит, у меня есть свой собственный прекрасный ангел. Франциск тяжело выдохнул и стиснул англичанина в крепкие объятия. Он чувствовал себя так, будто Кёркленд заставил все его внутренности воспламениться одним только нежным признанием и робким поцелуем в губы. Как он любил, когда Арти таял, словно сахарок, зажатый между теплыми ладошками младенца. И говорил до безумия сладкие глупости… И сам становился таким сладким… — Придурок. Если бы ты знал, как я люблю тебя.***
Артур стиснул зубы и схватил бумаги на подпись Франциску с переднего сидения. Осталось только… заставить себя выйти из машины. Как-нибудь…