***
Охотники-драконоборцы всегда приходят позже дракона. Эту неписаную истину Рени поняла ещё лет пятьсот назад, когда только начала лечить драконоборцев. Ввалившиеся в дом мужчины привозят с собой запахи смерти и отчаянья, перемешанные с прелыми лесными травами. От некоторых охотников несёт мощным перегаром, честно заработанным после тяжёлой битвы. Те из них, кому повезло больше, не побрезгали выпить, дабы хоть как-то заглушить своё горе. И в этом Элфирия не может их винить, ведь многие из них потеряли товарищей, с которыми были дружны несколько лет. Боль утраты — одна из сильнейших, и девушке остаётся лишь нашёптывать тёплые слова и сочувственно глядеть на людей, чья утерянная радость не вернётся более; а в глубине аметистовых глаз теплится понимание. От одного вида искалеченных тел Эфи начинает мутить; будто не с этих рыцарей, а с неё самой стекают лужи не успевшей запечься крови, а отголоски минувшей боли свободно плещутся где-то в животе, не желая покидать приглянувшуюся обитель, дающую такую благодатную почву для заразы. На её счастье, первую помощь больным тут же берёт на себя Рени, уводя мужчин в сторону ванной. И лесная целительница спиной ощущает робкий взгляд, исполненный благодарности. Вода в котелке кипит и клокочет, силясь вырваться из сдерживающего сосуда; она желает свободы, но вместо этого вынуждена кипеть в мучительной агонии, пожирая соки зелёных листьев, беззаботно бурлящих вместе с ней. А Эфи глядит на варево заворожённо да тихонечко напевает. Песнь ли одинокого ветра, аль текучие слова магического заговора? Но после этой песни нечто в воде неуловимо меняется, и она снимает котелок с огня. Взяв заранее подготовленную внушительную поварёшку, разливает варево по большим деревянным чашкам. Это варево, конечно, не такое мощное, каким она поила Лоусея, но тоже не из лёгких. Ведь ранения, нанесённые драконами, лечатся сложнее, а потому обычной настойкой тут не обойдёшься. Оставив отвар остывать, она проходит наверх, в комнату, что располагается на самом чердаке. Открывает небольшой шкаф, откуда достаёт несколько редких мазей и изящное рубиновое ожерелье, которое тут же надевает на себя. Всякий раз, беря его в руки, она ощущала некий трепет перед его красотой. Мастер, создавший его, несомненно был искушён в своем деле хлеще многих. Ни одной малейшей трещинки не видится в налитых красным самоцветах, идеально дополняющих чистейшую серебряную оправу. Когда глядишь на это украшение, кажется, будто капли крови притаились на свежем снегу. А ещё оно пропитано мощной силой, позволяющей использовать возможности до предела. Элфирия надевает его исключительно в крайних случаях, когда предполагается полнейшая потеря сил, стараясь не использовать украшение слишком часто. Помнится, как-то ожерельем расплатился один из пациентов, которого она с трудом вылечила. И уже тогда девушка ощутила странную энергию, исходившую от украшения. Она была пленительно мощной, но соприкосновение с ней обжигало, нанося незримые раны сплетению ауры. В один из тех дней, когда ей впервые пришлось исцелять тяжкие раны одного из охотников, она открыла для себя, что при мощных энергетических затратах оно позволяет восстанавливаться гораздо быстрее. А ещё с его помощью куда проще лечить увечья, нанесённые магией. Сила дракона — воистину удивительная вещь, и переплетение этой энергии с человеческой несёт в себе некую дисгармонию для людских тел. Но, так или иначе, сегодня один из тех случаев, когда его использование послужит ей на пользу. Она снова запускает руку в шкаф, чтобы достать оттуда шаль, которой тут же накрывает блестящие камни: негоже людям видеть у знахаря предметы роскоши. А затем быстро сбегает вниз, в комнаты посетителей, дабы выполнить всё от неё зависящее. — Что за дракон? — спрашивает Рени у самого разговорчивого и целого из охотников, когда Эфи идёт готовить лекарства и бинты. — Кажется, Эмирисс, — бурчит тот. — Командир сказал так. — А где командир? — Скоро будет. Знахарка вздрагивает и, оставив охотников в ванной, бежит на кухню готовить снадобье. Элфирия не успевает и спуститься, как до её слуха доносится неестественно серьёзный голос Рени. Таким он у неё бывает в самых крайних случаях, когда ситуация тяжёлая и требуются быстрые и слаженные действия. — Эфи, — серьёзно говорит она, — ты должна мне помочь. Сейчас ты добавишь сюда эти травы, — Рени показывает нужные ингредиенты и протягивает листок бумаги, — и прочитаешь над снадобьем эти слова. Пусть настоится около получаса — и дашь мне. И, увидев испуганный взгляд подруги, тепло улыбается и треплет по волосам. — Не волнуйся, всё будет хорошо. Элфирия чувствует, что Рени волнуется. Возможно, даже боится, но внешне никаких переживаний. Она сильная, держится стойко. Эфи быстро берёт всё нужное и вновь ворожит у котелка, напевая уже совсем иную мелодию. Но временами кидает настороженные взгляды в сторону Рени; такой взволнованной она её ещё не видела ни разу, и потому тревога осторожно закрадывается в её душу, пока не давая о себе знать. Слова были очень знакомыми — Эфи видела их в какой-то книге, но не может вспомнить, в какой именно; девушке кажется, или снадобье светлеет? Нет. Не кажется. После последнего сказанного слова снадобье становится почти прозрачным, как чистейшая родниковая вода, хотя сначала оно было тёмно-коричневым, как дубовая настойка. И это не обман зрения, Элфирия помнит. От настойки исходит приторный запах то ли каких-то цветов, то ли трав. Вязко оседает на языке, стекает в горло, въедается в кожу, словно сливается с самой девушкой. Рени быстрыми глотками выпивает снадобье и, поставив кружку на стол, морщится. Вполне возможно, вкус не такой приятный, но, постояв немного без движения, женщина вновь улыбается. — Всё в порядке, — говорит она сиплым голосом, но потом прочищает горло и продолжает. — Просто голова после него чуть-чуть болит и кружится. Недолго. Прокашливается и хватается за стол. — И да, — добавляет она, — никому не говори про Лоусея. Точнее, про то, что у тебя был сильно раненный. Хорошо? И не говори никому, что он мой брат. И, получив утвердительный кивок, уходит к раненым. Сладкий запах плоти и крови не даёт нормально дышать, впитываясь в кожу и волосы. Горелые конечности разносят запах печённого мяса, и иногда кажется — кто-то готовит что-то вкусное на обед или ужин. Рени быстро перевязывает раны и даёт им настойку, схожую с той, которой поила её, Элфирию, и Лоусея. Элфирия видела, что подруга добавляла ту жидкость из пузырька. Кем бы ни был тот дракон, сил у него предостаточно, раз нанесённые им увечья с таким трудом поддаются лечению. А Эфи сокрушается жестокости зверя: как можно было так глумиться над телами? У некоторых людей не хватает конечностей, у других всё тело — сплошной розовый ожог, а у кого-то рваные раны зияют отовсюду; некоторые уже начинают гноиться, распространяя сладостно-горький смрад смерти. Тех же несчастных, для которых эта битва стала последней, в течение дня уносят члены их семей или соседи, которых безутешные вдовы упросили помочь. Некоторые из них украдкой бросают злобные взгляды в сторону девушек. Им невдомёк, почему они не могли спасти их родных. И не объяснишь, что им уже нельзя было помочь. Охота вышла действительно кровавая, и немногие из добравшихся смогут продолжать своё дело. Девушки делают всё, что могут, дабы унять их боль и выпустить с наименьшими повреждениями, но не всегда есть такая возможность.***
А заканчивают они лишь ближе к вечеру, когда последний человек засыпает крепким сном, не без помощи трав, конечно. Эфи вытирает текущий со лба пот да говорит Рени, что ненадолго уйдёт, после чего спешит наверх. Спускается, уже относительно неплохо выглядя и без шали. Тут же подходит к подруге, успевшей за время её отсутствия заварить чай. Благодарит светлой улыбкой и принимается за содержимое кружки. Напиток приятно согревает тело, а в голову закрадываются ушедшие до поры до времени сомнения. Что всё-таки происходит? Что так тревожит сестру? И при чём тут Лоусей? Все эти вопросы оседают в мыслях, стоит ей покинуть комнату с больными. Но затихают, когда слышится скрип половиц и в комнату заходит человек, которого Элфирия ожидает увидеть меньше, чем кого-либо другого. — Добрый вечер, — доносится из коридора, а потом в кухню входит человек. Тени уходящего дня и лучи закатного солнца не дают в полной мере рассмотреть стоящего в проходе гостя, но его недвижимый взгляд будит в Элфирии такие тягостные воспоминания о сгоревшей деревне. На её памяти только у одного человека был такой взгляд. У Джеффри Хэлли — старосты деревни, которую сжёг дракон. Человек, с которым она чуть не переругалась из-за Наналли. Он собирался отдать её Эмириссу в качестве подаяния. Гость делает пару шагов в кухню, подтверждая догадки девушки. Это был Джеффри. Он выжил… Но как? Мысли испуганно мечутся туда-сюда, пока он наконец не приветствует её. — Доброго здравия, Элфирия, — кивает он и присаживается за стол возле Рени. — Приношу свои соболезнования по поводу твоей семьи. Меня в тот день не было в деревне, я отправился по делам в город. Но даже если его в тот день и не было дома, то зачем ему приходить к ней? Выразить соболезнования? Не того он типа человек, чтобы жалеть других и тревожиться за чужие судьбы. Его слова звучат сухо, для формальности, но вот глаза… Серебристо-серые провалы пугают её. Ей чудится, что нечто сверхъестественное и злое сокрыто в них. Впервые увидев старосту в малом возрасте, она чуть было не вскрикнула, ей очень захотелось уйти за спину мамы, только бы не попадаться под этот мёртвый взгляд. Но раз он пришёл, значит, для того есть своя причина, а принять его она обязана. Вежливая улыбка, что растянулась на губах — скорее формальность, чем искреннее проявление чувств. Джеффри Хэлли — один из тех немногих людей-исключений, которых Элфирия не желала бы видеть подле себя. — Здравствуйте, — покорно отзывается девушка, не желая смотреть в сторону вошедшего без приглашения. С тех самых пор, как этот человек хотел принести в жертву дракону её родную сестру, Элфирия потеряла доверие к нему и всячески его сторонилась. На общие собрания родители ходили без неё, а поводы не пойти находились без особого труда: то с пациентом посидеть, то срочно в лес за травами первой необходимости, а то она попросту сбегала со спасённой Наналли. Правда, позже их за это по головкам не гладили, но Эфи была готова стерпеть наказания. Тем более родители, отчасти понимая ситуацию, не делали их чрезмерно суровыми. Рени переводит удивлённый взгляд с Джеффри на Эфи и обратно. — Так ты был старостой в деревне, где жила Эфи? — изумлённо спрашивает знахарка. — Как тесен Мир. — Действительно, тесен, — выдыхает Джеффри Хэлли, ненадолго замолкает, а потом обращается к Элфирии. — Ты, кстати, не видела никого здесь подбитого? Или, может, находила кого? Понимание настигает её, когда она слышит вопросы. Вот, значит, зачем явился. Что ж, просьбу Рени она запомнила хорошо, и, памятуя её встревоженный вид, девушка спокойно отвечает: — Видела, — переводит взгляд на него, но смотрит словно куда-то сквозь. — И Вы тоже увидите, если зайдёте в комнаты по коридору справа, — она небрежно указывает рукой в ту сторону. — И не одного. А потом вздыхает, усмехаясь. Жест выходит каким-то натянутым, словно Эфи проглотила что-то мерзкое. А потом всё же заглядывает прямиком ему в глаза и говорит: — Ко мне, сэр Хэлли, редко приходят не подбитые, — и это звучит уже совсем по-другому: каждое слово пронизано светлой, но такой тяжёлой печалью. Элфирия чувствует взгляд бывшего старосты. Он пристально смотрит, как бы изучая девушку, и от этого немного становится не по себе. Словно видит насквозь, словно хочет вывернуть наизнанку, а затем ещё и выпотрошить. Лёд его глаз сковывает, но Эфи терпит. Им уже приходилось «воевать», когда она отбивала у него Наналли, и после этого Элфирия уже не так боится этого взгляда. А ведь его действительно не волнуют судьбы тех людей. Не знай она ситуации, Элфирия никогда бы не подумала, что он — староста недавно выжженной деревни. Ни малейшего отблеска печали не наблюдалось в пепельно-серых глазах, с холодным спокойствием смотрящих на неё. А есть ли у него сердце, способное чувствовать? Или его душа давно заросла мхом отчуждения? — Я не о том, — отмахивается мужчина. — Может, в лесу находила… Ай, ладно. Когда на её отклик он лишь досадливо отмахивается, продолжая говорить о чём-то другом, приходит осознание, что ему на самом деле нужен Лоусей. Но для чего? Может ли быть, что он пострадал именно по вине бывшего старосты? Все эти мысли отстраняют девушку от происходящего на несколько долгих секунд. Мысли тревожные, и они летят, словно ветерок, отдаваясь лёгким звоном где-то в голове. Глаза Элфирии серебрятся и мерцают тихими слезами, исполненные смутной тревоги непонятно за кого. Возможно, за её сестрёнку — Наналли, которой в доме как раз-таки нет. Впрочем, она тут же спешит утереть непрошеные капли, а затем часто моргает. Сейчас слёзы абсолютно неуместны: с чего бы им появиться? Хотя, возможно, это просто выливается всё напряжение этих бешеных дней: уже давно девушке не доводилось принимать раненых людей в таких количествах. И тем более лечить раны, нанесённые драконами. Ожерелье помогло лишь отчасти — злоупотреблять его энергией Эфи не хотела, и теперь эмоции незаметно раскалились, как угольки в камине. Но её печаль не так долговечна, как тлеющие камни, сохраняющие своё тепло в течение долгого времени; она горька, но сиюминутна, и уже через несколько секунд отрешённого глядения в никуда она уходит, являя вместо себя всё ту же улыбку, испускающую свет. Но тревога не ушла. Отпустив лишь грусть-подругу, она осталась; осела в сердце, скребясь тонкими лапками о хрупкие стенки, утяжеляя. Рени смотрит с интересом, возможно, ожидая чего-то. Но Эфи чувствует небольшое напряжение, царящее на кухне. Практически полностью от Рени, будто она боится, что будет сказано что-то лишнее. Скорее всего, боится за Лоусея. — Джефф, ты, конечно, прости, но в доме нет больше места, — пожимает плечами знахарка. — Поэтому… — Я пойду ночевать в другое место, — подхватывает Джеффри Хэлли. — Я не собирался здесь ночевать. Я завтра проверю, как мои люди, а так пойду в другое место. — Ты ведь не обижаешься? — улыбается Рени. — А чего я должен обижаться? Я же сам не планировал оставаться у Элфирии. Джеффри Хэлли, видимо, поняв, что ничего путного от них не добьётся, тут же меняет тему, и они с Рени принимаются обсуждать что-то. И её лесная приятельница общается с ним так фамильярно, словно они знакомы по меньшей мере несколько лет. А странное поведение незадолго до его прихода: рассеянные жесты, голос и телодвижения — выдают её мощное волнение. А Эфи молча смотрит на них, улыбаясь, не в силах выдать нечто определенное. Подумать только, сколько же всего она узнала о своей лесной приятельнице за последние несколько дней… Но ведь в детстве она приходила к ней так часто! Как же она могла не застать старосту? А Лоусея? Они жили порознь? Хотя глупый вопрос: наверное, так и было. Но теперь Джеффри Хэлли зачем-то преследует его. Элфирия чувствует беспокойство подруги и понимает, что чего-то они недоговаривают. И вряд ли ей доведётся узнать, что именно от неё скрывают, в ближайшее время. Скорее всего, это только начало неких событий… Солнце уже скрылось за горизонтом, и кухня освещается лишь догорающим пламенем в печи. Отсветы прыгают по стенам, играют в полумраке, создавая различные образы. Пугающие и не очень. А из цепи рассуждений её вырывает звук открывающейся двери. Не ожидавшая столь поздних визитов, девушка вздрагивает, теряя нить мыслей. В прихожей слышны тяжёлые шаги, а потом какое-то бурчание и шум, будто бы что-то падает. До слуха доносится лёгкий треск поленьев в гостиной; надо же, забыли растопить или подкинуть. И Эфи тут же спешит в сторону коридора, узнав этот голос. Она хочет, чтобы он не успел дойти до кухни, где несомненно столкнётся с бывшим старостой. Но перемазанная фигура в тёмном плаще уже заходит, едва не столкнувшись с Элфирией в проёме. Окидывает взглядом сидящих на кухне, незаметно останавливается на бывшем старосте, почти неразличимо вздрагивает, а потом кивает Эфи. — Эфи, я принёс тебе свежего мяса, — спокойно говорит он, и Элфирия точно узнаёт по голосу Лоусея. — Куда его? Девушка мысленно укоряет себя, его и старосту. Если ты скрываешься, то стоит вести себя хотя бы немного аккуратнее! Но сразу спешит утихомирить начавшуюся внутреннюю бурю, подхваченную от Рени. Никто не должен видеть её волнения, дабы не возникло лишних подозрений. — Да, конечно, занеси сюда. Можешь положить прямо на пол. Займусь им с утра, — и улыбается Лоусею, словно они закадычные друзья. Такую улыбку могли лицезреть все, кто время от времени помогал сбежавшей селянке по хозяйству. А после оборачивается к беседующим: — Я отойду, надо помочь гостю, — и, не дожидаясь ответа, уходит с гостем, оставляя приятелей наедине. Возможно, им есть о чём поговорить с глазу на глаз, а она пока посидит с Лоусеем. Может, действительно сможет чем-то помочь. От Лоусея веет лесом и животными, а ещё, кажется, костром и выпивкой. Запах шкур бьёт в нос, почти сбивая с ног, а вот выпивка почти не чувствуется, возможно даже, что ей этот запах просто кажется или Лоусей просто принимал какую-нибудь настойку на спирту или съел ягоду забродившую. Элфирия практически впервые видит его лицо почти отчётливо. Оно практически спокойно, только Эфи не проведёшь. Наверняка его напрягает присутствие Джеффри Хэлли в её доме. — Я не уверен, что оно поместится на кухне, — он поджимает губы, указывая кивком головы на громоздкую тушу, лежащую у двери. Свет от камина озаряет комнату, и Элфирия видит, что за животное принёс Лоусей. Медведь. Огромный медведь, которого сельчане-охотники привозят на телеге, а потом делят меж собой и оставшееся мясо отдают соседям и друзьям. Обычно хватает деревне, как той, где она жила раньше. — Ничего себе… — шелестящий шёпот непроизвольно слетает с губ при виде огромной медвежьей туши, любезно принесённой новым знакомым. Господи, да как он вообще смог донести такую тяжесть аж до её дома? Глаза расширяются от охватившего её удивления, а руки сжимаются в замок на уровне груди. Или ему помог кто-либо из местных? Среди городских есть немало хороших ребят — да взять тех же хозяев таверны, приютивших её! — в чем Эфи успела убедиться на собственном опыте. Она почти уверена, что знает ответ, но решает всё же уточнить: — Ты… сам его принес? — В изумлении она успела забыть о своем недавнем обращении к нему на «Вы». Вежливость ушла на второй план под натиском эмоций, охвативших сейчас её разум. Правда, на вопрос он отвечать вовсе не спешит, и вместо этого осматривает её с ног до головы, точно она редкий экспонат на выставке. Но помимо этого взор его омрачён горем: таким тяжёлым и таким знакомым… Где-то позади с кухни слышится увлечённый разговор Джеффри и Рени — врага и лучшей подруги, которые по воле судьбы оказались знакомы. Речь течёт с некой присущей деловой беседе монотонностью, но что-то тёплое временами проскальзывало в ней. И Элфирия теперь может почти точно сказать, что эти двое не только знакомы, но и являются друг другу приятелями или кем-то большим. Хоть Рени и беспокоилась, разговор наедине помог ей привести нервы в порядок хотя бы отчасти. Голоса звучат ещё несколько долгих минут, после чего скрипят кухонные половицы, дверь отворяется, являя Джеффри Хэлли в полной готовности… к уходу, слава Богу. — До свидания, Элфирия, — молвит он, накидывая на плечи плащ. — Я зайду завтра, чтобы проверить своих людей. Спокойной ночи. Сдержанно попрощавшись, моментально исчезает из зоны видимости, махнув на прощание и предупредив, что заявится в ближайшее время. А ведь он даже не посмотрел на Лоусея. Хотя это и к лучшему. И, может, он не его ищет, а кого-то другого, а Лоусея тоже ищет кто-то другой? Лоусей провожает Джеффри взглядом и вновь оборачивается к Эфи. Атмосфера в доме практически враз становится легче, словно, уходя, бывший староста забрал с собой всю тяжесть. Эфи вздыхает, смеряет вражескую спину недовольным взглядом, а затем непринужденно произносит: — И Вам того же. Снова вздыхает, но уже с ощутимым облегчением. Подумать только, как может один-единственный человек так омрачить окружающее пространство. Но сейчас он ушёл, и по крайней мере до завтра можно и порадоваться. Главное, чтобы бывшему старосте не пришло в голову явиться с утра. Девушка почти рывком подходит к двери, и слышится лёгкий щелчок. Видимо, Эфи решила заранее предостеречь себя от ночных посетителей, кем бы они ни были. А тем временем она снова чувствует на себе тот же оценивающий взгляд и сразу же оборачивается в сторону Лоусея. Сначала он видит в её глазах облегчение, но затем их наводняет озорное любопытство. Взор его останавливается, и девушка замирает вместе с ним. — Дай, пожалуйста, руку и закрой глаза, — едва слышно шепчет он, будто опасается, что в доме их кто-то услышит, и сжимает что-то в кулаке. Первые несколько секунд ловит на себе недоумённый взор фиалковых глаз, но затем она всё-таки закрывает их. В конце концов, он — брат Рени, а значит, хоть какой-то повод для доверия имеется. И ощущения не заставляют долго ждать. Миг — и она чувствует прикосновение тёплой руки и тепло металла на пальце. Его руки горячее, чем у большинства людей. Такому, возможно, не требуется одеяло зимой, да и тёплая одежда, скорее всего, тоже. Одного или двоих с похожей температурой она в своей жизни встречала, только давненько. Девушка чувствует, как скользит по фаланге тёплый металл, разогретый ладонью гостя. От этого колечка исходит некий жар, что тут же расплывается по телу, восстанавливая ушедшие силы. И энергия эта кажется ей смутно знакомой, словно приходилось уже работать с ней. Но если та норовила задавить сокрытой в кровавых рубинах мощью, то эта текла более нежно, проявляя нечто вроде заботы и нисколько не утяжеляя напор. Может ли быть, что это… Эфи терпеливо ждёт голоса, что позволил бы её догадкам подтвердиться, но слышит лишь удивлённый девичий возглас. И, кажется, он только усиливает предположение. — Лоусей… Это… — Да, — отвечает тот. А спустя ещё несколько секунд ей наконец разрешают открыть глаза. — Можешь открывать глаза. На указательном пальце красуется серебряное кольцо с крупным рубином, как и в том ожерелье, что подарил ей благодарный больной. С немым восторгом Эфи глядит на серебряное кольцо с рубином, что словно опалён огнём. Идеальная работа неизвестного кропотливого мастера. Определённо, эти две вещи делал один человек, ведь не могут двое незнакомых людей сделать такие вещи. Просто идеальная огранка; то, как серебро держит камень, наводило на сравнения с кровью на снегу. Вполне возможно, что они из одного комплекта. Но как могло случиться, что у Лоусея кольцо от того ожерелья? И Элфирия чувствует похожие ощущения, что и от того подарка благодарного больного, только энергетика кольца не так давит, а ещё и словно лечит прорехи в энергетике девушки. Несомненно, эти два украшения — комплект, некогда сотворённый неизвестным мастером. Но откуда это у Лоусея? Может ли он иметь отношение к первому хозяину этих драгоценностей? — Это кольцо — последнее, что у меня осталось от младшего брата, — произносит мужчина, глядя на руку Элфирии. Он всё ещё придерживает эту руку своими пальцами. — И я хочу, чтобы оно стало твоим. Оно поможет тебе в знахарстве, ведь когда-то, более трёх сотен лет назад, оно принадлежало одному дракону. Лоусей совершенно немногословен, он слегка устал. По его взгляду на кольцо, что он уже подарил ей, видно, что оно ему и правда дорого, только он отдаёт его. Зачем? Это настолько сильна его благодарность, или он просто боится, что украдут? Ведь Эфи нашла его побитым и обнажённым, выброшенным в кусты и отравленным. Кто же, такой безжалостный и беспощадный, объявил на него охоту? Или Лоусей просто напоролся на разбойников, когда скрывался? Наверно, этого Эфи никогда не узнает. Возможно, и правда отдать кольцо знахарке — лучший выход. Кольцо, подаренное Лоусеем, поблёскивает в свете пламени камина, а потом Эфи начинает казаться, что изнутри камня исходит свет. Но это просто игра тени и света. А ещё от кольца словно исходит спокойствие и умиротворение. Эфи хорошо и спокойно. Рени смотрит в изумлении, словно не верит своим глазам. Лоусей проводит подушечкой большого пальца по камню, а потом отпускает руку Элфирии и, сняв с себя грязный плащ, проходит в ванную. И тут же раздаётся скорбный голос, призванный пролить ясность на историю этих украшений. — Эфи, — тихо шепчет подруга. — Он дорожит этим кольцом больше своей жизни. После смерти нашего брата Лоусей перестал доверять людям, считая их лживыми тварями. Я точно не знаю, что произошло, Лоусей мне не рассказал ничего, кроме того, что нашего брата убили. Его заподозрили в колдовстве, хотя никаких предпосылок не было. Его жена была лекарем, а чем занимался он, я так и не узнала. Просто не было возможности выбраться к нему в гости; он жил далеко отсюда, ближе к северным предгорьям, где когда-то жил Акхор. Когда брат был жив, Лоусей жил, а теперь он просто существует. Рени смахивает выступившие слёзы и опускается в кресло, стоящее в гостиной. Закусывает губу, ненадолго замолчав, а потом продолжает. — Они были очень дружны, Лоусей был готов перегрызть глотку любому, кто даже не так посмотрит на нашего младшего брата, но в тот день его не было рядом… И по мере того, как Рени продолжает рассказ, Эфи всё больше мрачнеет. А ведь не зря эти камни навлекали мысли о крови. Их история в действительности пропахла ей, словно мягкая ткань бинта, призванная успокоить рану. — Ох… — только и выговаривает девушка, обращая взгляд к Рени. А выражает он неподдельное сочувствие, но слова утешения так и застревают в глотке. Ни к чему они. Попросту не нужны, ибо не помогут вернуть утерянного брата. Но вопреки слоёной тяжести слов Рени, небольшая радость скользит во глубине окрашенных сиреневым глаз; и светлое это чувство принадлежит Наналли, её дражайшей сестрёнке, которую она смогла спасти в тот злополучный вечер. До сих пор ночами она порою благодарит всех богов, существующих и неведомых, за это спасение. А искусно сделанная фигурка с тоскою серебрится в лунном свете, абсолютно не привлекая внимания. Дослушав эту печальную историю, девушка говорит Рени что-то умиротворяющего характера, а затем спешит в палаты, захватив с собой несколько сосудов с отварами: горе горем, а больных навещать надо. Некоторые из них заснули крепким сном, но, хвала Небесам, в мир иной никто не отошёл. Она делает знак помолчать проснувшимся и принимается за смену повязок. Жуткий смрад палёного мяса и гнили едва не выворачивает живот наизнанку, но нужно потерпеть. Совсем чуть-чуть. А в следующий раз не забыть захватить с собой маску — какая-никакая, а защита. Но пока приходится работать так. Закончив, направляется на кухню, где застаёт Рени. Улыбается краем губ: что-что, а эта традиция всё не меняется. Что бы ни случилось, её лесная приятельница всегда находится в одном и том же месте. А та может лицезреть перепачканную и слегка позеленевшую подругу, чьи руки пахнут кровью и, кажется, прелыми травами, призванными облегчить боль пациентов. — Пошли, тебе нужно поспать, — тихо, словно боясь спугнуть, произносит Рени, увлекая Эфи за собой. — Завтра у нас тяжёлый день. Эфи смотрит благодарно, но аккуратно разворачивает подругу в сторону ванной. Сон — дело благое, но чистота — залог не только здоровья, но и душевного равновесия. Лоусей выходит из ванной, когда в камине остаются почти одни угли. Берёт несколько поленьев и кладёт к догорающим углям. Садится возле камина, молча наблюдая за весёлыми языками пламени. Со светлых волос медленно стекает вода, пропитывая светлую рубашку, но мужчина, кажется, не обращает на это внимания. Отсветы пламени играют на его лице, и есть в этом что-то притягательное, ласкающее глаз. Эфи оборачивается в сторону Лоусея, одиноко сидящего возле камина, любуется отблесками пламени в волосах, но избегает контакта глаз, исполненных всё той же печалью. И вспоминается ей недавний эпизод в ванной, когда она помогала почти обессилевшему человеку, что так внезапно внедрился в её жизнь. Тогда он показался ей необычным, но кратковременным посетителем, что уйдёт с первыми солнечными лучами и не вернётся более. Но дальнейшие события пошли совсем по иному пути, связав воедино звенья, на первый взгляд совершенно не сочетаемые. А теперь этот человек до поры до времени будет жить здесь. Хорошо это или нет — неизвестно; к чему приведёт — тоже. То, что за ним ведётся охота — пугает, но пока вроде бы всё в относительном порядке. И хоть бы это и оставалось так… Она ещё раз окидывает его взглядом, после чего за девушками закрывается дверь ванной. И когда они оказываются там, Эфи с радостью скидывает пропахшее зеленью и потом платье и спешит наполнить ванну водой. С лёгким недоумением глядит на раздевающуюся Рени, а потом пожимает плечами. Если и она хочет помыться, то может ли Эфи запретить ей это? Конечно, нет. А струи наполняют корыто со стремительностью горного водопада, и спустя несколько минут ёмкость заполняется до предела. И Элфирия тут же спешит проскользнуть первой. Грязное и уставшее тело жаждет горячей воды как никогда ранее. А Рени, видя всё это безобразие, предлагает посильную помощь, хитренько так улыбаясь. А девушка на это кивает и тут же разворачивается, подставляя спину. Подруга трёт её спину почти так же сильно, как и сама Элфирия тёрла Лоусею. Мочалка жёсткая, и касания её отзываются колючими искрами в мышцах, вызывая ощущение лёгкого покалывания с капелькой боли. Сначала это немного больно и неприятно, но это длится недолго. Потом это даже начинает нравиться, дышать становится легче, а кожу немного покалывает изнутри. И эта забота согревает душу и способна перекрыть неприятное чувство на корню, оставляя лишь радость пребывания здесь и сейчас. Ванна успокаивает, Эфи чувствует, как с души Рени падает камень, и становится спокойно и отрадно. Конечно, спиной дело не ограничилось: весёлый голос заставляет Эфи развернуться и открыть мочалке оставшееся тело. А позже уже Эфи стоит возле чана и помогает отмыться Рени. При взгляде на её тело вспомнились слова Лоусея, сказанные при первой встрече. Тогда он говорил про то, что она не стареет. И сейчас, проводя мочалкой по плавным изгибам, девушка понимает смысл его слов. И в самом деле, изменилась ли она со времён их встреч в детстве? Кажется, стала чуть бдительнее и тревожней, но не более. Её красота почти не померкла, словно года и не касались её. Впрочем, она же знахарь, и у неё вполне может быть свой, отличный от традиционных способ поддержания своего тела в форме. Может быть, Элфирия даже спросит её об этом. Но не сейчас. Рени расслабленно выдыхает, когда мочалка доходит до её тела, почти урчит, подставляясь под грубое мочало. Под левой лопаткой еле заметен небольшой тонкий шрам, и, если бы Рени не откинула волосы вперёд для удобства, Эфи бы и не увидела его. А после водных процедур подруга достаёт баночку с ароматной мазью и принимается наносить на тело Эфи. — Это чтобы лучше спалось, — с улыбкой произносит девушка, втирая в кожу зеленоватую смесь. — Сколько я рецептов перепробовала в своё время, пока не создала этот. Позже я тебя научу. Как только Джефф со своими ребятами уйдёт. А то этот лис везде свой нос сунет. Нежные руки ласково скользят по девичьему телу, иногда слегка похлопывают и вновь гладят. Эфи тихонько смеётся, когда пальцы Рени касаются её спины, силится увернуться от юрких касаний, но тщетно: подруга уже сделала злобное своё дело, и теперь их тела источают пряный аромат мази. И девушка готова поклясться, что никто, кроме лесной целительницы, не знает этого рецепта. А потом Рени замечает взгляд Эфи, прикованный к телу подруги, и хохочет. Задорно, как девчонка. — Я тебя научу и этому, — она легонько щёлкает Элфирию по носу. — Когда придёт время. Пока тебе рано думать о старости. — Хорошо! — Эфи кивает, подставляя тело для последних мазков, да убирает волосы в хвост, чтобы потом заплести косу. — Лис? — девушка призадумывается, а затем выдаёт: — Я бы скорее назвала его шакалом. Из тех, что обитают в горах и чья хитрость граничит с жестокостью… Таким она его всю жизнь и представляла: хитрым и в чём-то жестоким созданием, скрывающим свои деяния во тьме. Детская и непринуждённая ассоциация, так и не пожелавшая покинуть её. И впечатление это было крепче гранита, который так просто не сломишь. Осознав, что сболтнула лишнее, Эфи на мгновение сникает, но спустя пару мгновения добавляет, как бы примиряясь: — Хотя, возможно, и лис. Я не знаю его настолько хорошо, чтобы осуждать. Наверное, есть в нём и хорошие черты, но я запомнила его таким… — заключает она виновато, глядя на Рени с некою грустью. Чудится ей, что подруга не очень-то желает обсуждать Джеффри Хэлли, а недоверие к нему в конце-то концов — её, Элфирии, проблема. Очередная тема отправляется в шкатулку с грифом «Потом». — Шакал? — повторяет Рени. — А что, это определение более точное. Эфи, ты гений, — задумчиво проводит руками по телу подруги, а потом добавляет уже со знакомой улыбкой: — И не обязательно со мной во всём соглашаться. У тебя же есть своё мнение. Лоусей для тебя не хороший, но и не плохой, Джефф — шакал. Кстати, а когда вы успели познакомиться? — Долгая история, — усмехается Эфи, глядя на подругу с хитрецой в глазах. Искорки так и мечутся в глубине её очей, придавая им некий мистический шарм. Кажется, будто разумом подруги мог завладеть кто-то другой, отличный от Элфирии, но то лишь игра света и тени, дополненная причудливым мерцанием бликов. — Он был старостой деревни, в которой я жила. Разве ты не знала об этом? — а этот вопрос звучит уже совсем по-другому: в интонации проскальзывает удивление с лёгкой ноткой недоверия. Впрочем, взгляд девушки остается таким же лучистым, как и всегда, а значит, поводов для беспокойства пока не имеется. Глаза Рени расширяются почти в ужасе. Она цедит сквозь зубы проклятия, иногда переходя на шипение и рык. Эфи ни разу не видела подругу такой злой. Сейчас она походила больше на разгневанное божество или злого духа, нежели на её добрую и ласковую подругу. Но Эфи не страшно, внутри она знает, что Рени не причинит ей вреда. Будет защищать до последнего. И в этот момент она чувствует некую мощь, исходящую от подруги. Нечеловеческую, но спящую. Или это просто следствие переутомления? И кажется ей, будто подруга в одночасье изменилась: старая добрая Рени ушла, явив вместо себя существо огромной мощи. Ярость застыла в тёмных глазах, не предвещая ничего хорошего. И хотя Эфи знала, что эта агрессия направлена не в её сторону, плечи интуитивно подогнулись, а взор опустился, признавая несуществующую вину. На мгновение ей даже стало немного жаль бывшего старосту, ведь этот шквал адресовался именно ему. Но состояние злобы быстро сменяется привычным спокойствием. Пара жалких минут понадобилась лесной целительнице для того, чтобы сокрыть гневные эмоции. — Мразь, — бросает она напоследок, а потом начинает тяжело дышать, чтобы успокоиться. Глубокий вдох и такой же выдох. И так около минуты. — Чтоб тебя, Джеффри Хэлли. Медленно прикрывает глаза, чуть откидывая голову, и жгучая ненависть, что совсем недавно рвалась наружу, скрывается под непроницаемым коконом спокойствия. — Я не знала, что он был старостой в твоей деревне, — молвит она, виновато склоняя голову. — Я никогда не лезла в его дела, а он — в мои. Знала, что он староста деревни, но подробности мне не были интересны. Теперь понимаю, зря. — В-вот как… — слова растягиваются на манер черепашьей ходьбы, а взгляд неспешно сверлит пространство за спиной Рени. Ещё недавно их с Джеффри отношения были совсем другими, а теперь подруга словно бы возненавидела его. Не сказать, что это сильно печалило Элфирию, скорее наоборот; но что же могло послужить катализатором для такой резкой смены поведения? И здесь следовало бы остановиться и серьёзно подумать: а что же было раньше? По всему выходило, что отношения этой пары имели отнюдь не приятельский характер, иначе девушка не восприняла бы ситуацию настолько глубоко. Они определённо пользовались доверием друг друга, да притом немалым. Эфи усмехнулась. Сколько же вопросов теряется вне её понимания. По лицу девушки пробежала очередная волна задумчивости, когда она смерила подругу взглядом исследователя на допросе. Однако им дело и закончилось, расспрашивать Элфирия не стала, кивнув. Но взгляд деловито сообщал, что к этой теме они ещё вернутся. Последующие слова Рени и вовсе поразили девушку. Конечно, если как следует подумать, догадка крылась совсем неподалеку, но порою внимание имеет свойство распыляться в самые неподходящие моменты. — Значит, всё же не знала? — в голосе Эфи сквозит плохо скрываемое удивление, а руки судорожно сжимают подол платья, норовя порвать нежную ткань. Сколько ещё тайн хранят эти двое? Ещё недавно девушка была уверена в Рени, как ни в ком другом, но сейчас в фундаменте, установившемся с детства, появилась первая трещина. Но пока пролом не достигнет критической точки, Элфирия не отступится от неё: слишком крепка их дружба, что тянется вот уже несколько долгих лет. — Н-ничего страшного, — отвечает в итоге девушка, примирительно улыбаясь. Хочется ещё добавить, что всем свойственно ошибаться, но Эфи быстро замолкает, не давая языку сболтнуть подобную глупость. Всё-таки Рени куда старше и опытнее, и не во власти Элфирии осуждать её без веской на то причины. А после они таки уходят наверх — спать. И сон тут же принимает обеих в своё царство, что для кого-то — тьма, для иных — свет, а для некоторых — переплетение судеб в обертке хаоса.