Когда идёшь через Ад — не останавливайся. У. Черчилль
— Нет! Нет, нет, нет! Собственный крик до сих пор грохотом сошедшей лавины стоит в ушах. — Нет! Нет! Пожалуйста, нет! От него хотелось выть, хотя я уже давно сорвала голос. Это было странно — сорвать голос, но на Шестом Кругу подобное являлось чем-то ординарным, ибо здесь всё, о чём я успела забыть, будучи Ангелом, возвратилось. — Пожалуйста! Пожалуйста, нет! Пожалуйста!.. Отчаяние плотоядным червём выгрызало во мне дыру размером с ангельскую благодать. Я вся — дыра. Я, с сорванным голосом, изнывающая от жара и усталости, раненая, брошенная. Ангелы не должны чувствовать всего этого — но Ангелы, два месяца назад по меркам Земли бывшие людьми и сохранившие людской разум, могут. Наверное, когда Кастиэль шёл за Дином, он преодолевал в своём крылатом отряде Круги быстро, а я… …Я, словно грёбаный атлант, держащий на своих плечах небосвод, баюкала на макушке неумолимо сужающийся проход к Шестому Кругу, мысленно вереща Эдриану поторапливаться — даже пернатые мускулы не вечны; руки изнывают, а о темечке и говорить нечего: притолока «двери», казалось, почти смяла череп в омлет. А потом из тьмы выскочили они — пятеро демонов как из пушки вписались в меня так, что с нещадной отдачей нас выбросило на безжизненную поверхность аккурат рядом с кровавой рекой, а в мозгу эхом отдавалось «Прости, пропустил парочку…» с угасающей амплитудой. Над головой, где всего мгновение назад виднелся старательно удерживаемый мной проход, было лишь очередное полыхающее адское небо; я истерзала пятерых черноглазых вместе с их сосудами в пыль за считанные секунды, не брезгуя демонической слизью и литрами крови; они даже пожалеть о своём порыве напасть на Ангела не успели. А может, их замысел был в том, чтобы разделить нас? Я носилась под огненным небом по кругу долго, воя это бессмысленное «Пожалуйста, нет» до дрожи земли, пока раскалённый воздух не лишил меня возможности кричать, спалив голосовые связки. Осознание одиночества мешалось внутри с тем бессильным «Прости, пропустил парочку…», ядовитым газом Пятого Круга нанося химический ожог на лёгкие. Я не верила, что Эдриан мёртв, нет. Я верила, что «одинокие Ангелы вполне могут здесь сгинуть». Я верила, что раненный фамирра, лишившись своего Ангела, остался один в Лабиринте. Я верила, что не рана — скитание в сводящих с ума коридорах добьют моего Спутника. Я верила, что небесным созданиям не место в Лабиринте. Сколько раз можно сломать Ангела и ждать, что он восстановится? Я потратила пять дней на то, чтобы по памяти чётко восстановить дорогу к одной из наших «штаб-квартир» Лабиринта, и ещё десять — беспрерывно посылая этот образ во тьму; точнее, Эдриану, который не чувствовался ни мысленно, ни рядом, ни вообще никак. Я не знала, получил ли он «карту» и добрался ли до спасительного «островка», где мог бы стерпеть своё одиночество в вечном страхе. Через какое-то время я не знала даже, жив ли он ещё. Наверное, я слишком привыкла к тому, что даже в страхе я была не одна. Это эгоистично — знаю, но ужас за Эдриана мешался во мне в равной степени с отчаянием, означающим, что я теперь тоже, опять, совершенно одинока. Отчаяние это было настолько сильным, что я потеряла чувство времени и реальности. Шестой Круг был страшен ещё и тем, что являлся бесконечным. Ну как бесконечным — сама его структура, видимо, предполагала «вязку» с Седьмым Кругом, и всё это закручивалось в бесконечный «День сурка»: в какой-то момент ты можешь внезапно оказаться в третьем Поясе Седьмого, а потом снова на Шестом. Ты можешь свалиться в кипящую кровь, а, выбравшись, прийти в Лес самоубийц. Или наткнуться на сгусток мрака, оказавшись в тупике второго Пояса, а потом выйти к бесконечным долинам Шестого Круга. Единственным видимым проходом между Шестым и Седьмым Кругами был бездонный обрыв вниз, а выхода не имелось. Я бежала. Не знаю, сколько, не знаю, зачем, не знаю, куда — я не знала даже, стремлюсь ли я вновь найти проход на Пятый Круг, или же просто вырваться из этой бесконечной пустыни, где даже Ангелам нечем дышать. «Раскалённые могилы» Данте — это весь Шестой (и, возможно, Седьмой тоже) Круги. Один бесконечный раскалённый склеп. Я чувствовала, что похоронена здесь. Я, наверное, знала, что в конце концов сломанные часы в моей голове восстановятся и сообщат, сколько времени я потратила впустую, но сейчас я просто бежала и сражалась, ни на миг не останавливаясь — вперёд, назад, вверх, через Пояса; и демонов меньше не становилось. Они были повсюду: в этих выжигающих пустынях с кровавыми реками; с дождями, оставляющими выжженные дыры в сосуде; в мелькающем на периферии зрения сожжённом лесу существовали бестелесные и отвратительные сущности, что здесь века сходили с ума вместе и поодиночке. Мне не хотелось разбираться в построении пыток и обязанностях адекватных демонов; я бежала, убивая всех, кто попадался на пути. Я просто боялась, что, если остановлюсь, если позволю себе думать, окончательно сойду с ума. Но бежать вечно нельзя — и это напомнила мне выросшая из ниоткуда стена, которую я протаранила лбом так, что в прямом смысле вывалилась из тела. Забавно, что я — сгусток чистой энергии, — вылетев из собственного мясного костюма, самим этим действом распылила преследовавший меня мрак, состоящий из безумных, лишённых плоти теней. Забавно так же и то, что пустой сосуд, сломанный и перекорёженный, продолжал дёргаться в нескольких метрах от покрытой пеплом стены, стойко выдержавшей ангельский таран. Будто сосуд самостоятельно мог чувствовать боль. А ещё забавно, что, избавившись от телесных оков, я всем своим существом продолжала ощущать дикую усталость и непереносимый жар. В мозгу тикали часики, настраивая время, и я, страшась момента, когда сознание вновь очистится от тумана забытья, поспешила спрятаться через рот в своём теле — ангельская сущность настолько больше среднестатистического демона, что меня, наверное, все в радиусе тысяч километров приметили. Четырнадцать месяцев. В сознании «бздзынькнуло», напоминая о микроволновке, и на плечи навалилась такая тяжесть, что я распласталась в пыли, насквозь прокусывая губу. Люцифер, Эдриан, Элен и Джо — я баюкала левую руку, пытаясь понять, как могла без остановки вертеться ужом блядских четырнадцать месяцев, растеряв всё человеческое. Падение через проход — убийство демонов — крик — бегство. Всё это время я видела, слышала, чувствовала физически; но не морально. Я была грёбаной пустой благодатью, бета-версия, так сказать, и, наверное, мне должно быть страшно; но страшно не было — было больно, а ещё хотелось вернуться обратно. В пустоту. Сколько раз можно сломать Ангела и ждать, что он восстановится? Я четырнадцать месяцев рассекала адскую пустыню, не видя ничего, кроме уродливых сущностей и чёрной крови. Никакого выхода. Никакой надежды. «Ты теряла надежду и на Втором Круге, — запищал в голове противный голосок. — Ты преодолевала ветра Второго Круга без надежды и нашла выход». На каждом Кругу меня раз за разом ломали. Сколько можно? «А чего ты ждала от Ада, Елена? Ад создан для того, чтобы ломать людей». Я больше не могу. Я так устала. Я не могу дышать. Я больше не хочу бороться. «Ты здесь всего чуть больше года, а уже разводишь сопли. Почему ты вытерпела пожирающие ураганы и незыблемый страх, но опускаешь руки, расплавляясь под «солнцем»?» Я была не одна. Я могла найти Эдриана. А теперь Эдриана нет. «Его нет лишь в твоём воображении. А как же Элен и Джо, Елена? Как же Люцифер?» Элен и Джо в моей благодати. Люцифер. Люцифер… Обе руки будто вспыхнули, и я вскрикнула; левая светилась, и мне казалось, будто чья-то тёплая ладонь опустилась на плечо, подбадривая и даря уверенность. Правая… Корни и ветви Древа удлинились, паутинками охватывая кисть и соединяясь на тыльной стороне так, что создавалось ощущение, будто кто-то крепко держит меня за руку. Сколько, блять, можно ломать Ангела? И насколько сильно можно ненавидеть Бога? Это место — бездна, сама по себе жуткая и угнетающая, но для нас — для Ангелов, для тех, что как вольные птицы, — долбанная клетка, тисками сжимающая крылья. Я стиснула правый кулак так сильно, что брызнула кровь. То чувство из прошлого — чувство горящих крыльев и бессильная, горькая злоба на Отца, который отправил собственного сына в эту пожирающую тесноту, являющуюся полной противоположностью небу. Грёбаным сосредоточением всего, что убивает самый яркий и тёплый свет, когда-либо созданный богом. Чего ты хотел, Отец? Чтобы тепло превратилось в лёд? Чтобы у Тебя было оправдание Твоей величайшей ошибки? Чего ты хочешь теперь? Вернуть былой огонь? Признать вину? А тот ли корректор для опечаток Ты выбрал? Моя искра, и на хулиард помноженная, не сравнится со светом, что Ты так малодушно низверг когда-то в противоположную сторону от почерневших без него Небес. Хоть сотни раз меня ломай. «Ты это… Обороты-то сбавь, — эхом прокатился в опустевшей от злобы голове внутренний голос. — Ты, конечно, вставай тут, злись, крылья эпичненько расправляй, но божий корректор-то из себя не строй». Я расхохоталась так громко, что задрожала земля, а в голове явственно зачесалось — голос, что ли, трясётся? Пальцами левой руки провела по правой — чёрные линии корней достигли локтя, причудливо переплетаясь между собой. «Знаешь, когда ты говоришь Люцифером, мне страшно, — говорю Люцифером? Тебя сильно пришибло? — У тебя глаза красные, посмотри». Сфокусировать зрение удалось не сразу; и только спустя пару минут я заметила, что уходящая в небо стена, в которую я недавно так красочно вписалась, местами имеет зеркальную поверхность, отражающую бесконечную пустыню за моей спиной. Себя я почти не узнала: потрёпанная временем, бледная, с каким-то сероватым оттенком кожи, потрескавшимися белыми губами, явственным отпечатком горя на лице и вся покрытая толстым слоем крови девушка. Когда в последний раз я видела своё лицо? Года три назад, когда Эдриан решил нашаманить зеркало в одной из «штаб-квартир»?.. Глаза девушки в отражении полыхали алым, а не привычным фиолетовым. «Если вы ассимилируете, то прекратите, — нервно попросил голос. — Архангельской пыльцы это тебе не отсыпало, зато злости хватит на стадо чертей, которое как раз вот сейчас, кажется, к нам подползает». Я моргнула, и алый плавно перетёк в лиловый, а потом вновь засветился краснотой. Я почти всей кожей ощущала ярость Люцифера, рвано переплетающуюся с моей собственной и искажающую небесный свет в глазах сильнее, чем раньше. Она помогала дышать, и она же испепеляла изнутри. «Прекращай!» Нет. Мне нужна эта ярость — я думала так, поворачиваясь к непроглядной тьме и поднимая с земли ангельские клинки. Мне нужна эта ярость, я знала, когда мрак распадался на отдельные бестелесные сущности, отступившие, заметив во взгляде обычного Ангела тень кого-то другого, более могущественного. — Струсили? — выплюнула я, окончательно решив, что ярость — отличная альтернатива угасшей надежде, придававшей когда-то силы. Что ж, безумные духи Шестого Круга тоже могут быть строптивы. Я утонула в их тьме — и мне нужна была ярость Светоносного, чтобы выйти из неё собой. …Пятнадцать лет. Пятнадцать ёбанных лет. Может, со стороны и весело наблюдать, как меня выбрасывает с Шестого Круга на Седьмой и обратно, словно грёбаный баскетбольный мяч, но вот я заколебалась настолько, что от собственного бессилия хотелось ржать сильнее, чем сдохнуть. Что я и сделала — оставляя за собой широкую полосу крови, восхищаясь своей непередаваемой конспирацией и вползая на огороженный вялыми сухими кустиками потрескавшийся клочок земли. Клочок земли в бесконечной горящей Пустыне, где всё и всех видно за километры. Измазав траекторию своих поползновений изрядным количеством крови. Молодец, Еленка. Брависсимо. Я смеялась до тех пор, пока кровь не пошла горлом. Ну, став Ангелом, я ещё не пробовала заниматься бурной деятельностью без передышек продолжительное время. Попробовала. Ещё два года войны в Пустыне, и вот она я — раненная собственным клинком, потерявшая остатки как физических, так и моральных сил, задыхающаяся, ржу, уткнувшись носом в чьи-то останки и, кажется, собираюсь умирать. А может и нет. Я не знаю. Ярость отступила где-то полтора года назад, и я честно находила тысячи причин, чтобы продолжать бороться. Но продолжать бороться сложно, когда не хватает времени излечиться от нанесённых ранений. Когда максимальный твой «отпуск» за два года составлял два часа, да ещё и на пару с молодой Ачери. Когда, не долечив подбитое крыло, ты получаешь удар клинком в живот. «Не смертельный, — хрипло напомнил внутренний голос. — Вняла? Не отключайся!». Занятный квест получился, не находишь? — Простите, — сплюнув кровь, пробормотала я и подтянула левую руку к груди. Смеяться больше не хотелось. Да и думать тоже. Я замерла, вслушиваясь в многоголосый вопль страданий, что здесь, кажется, служил отдельной звуковой пыткой и не прекращался ни на мгновение. Я почти к нему привыкла. В конце концов, я не сдавалась пятнадцать лет. Целых пятнадцать лет. И пусть это гораздо меньше, чем выдержал Дин, я горжусь собой. А теперь можно и отдохнуть. Последним, что я увидела, с улыбкой закрывая глаза, была пара вполне земных ботинок, а потом — прохладные ладони на моих плечах.***
Беатрис замерла на пороге кабинета, растеряв весь боевой пыл сразу же, как разглядела чуть ли не метровые синяки под глазами Бобби. Не сказать, что за последние полтора месяца её отношение к старшему Сингеру хоть на йоту сдвинулось с мёртвой точки, но сейчас увидеть человека, в поисках которого она когда-то самоотверженно землю носом рыла, настолько уставшим и вымотанным, оказалось вдруг… трудно? Что-то защемило внутри, и Трис, беззвучно ругнувшись, чуть не растянулась звёздочкой на ковре, к чистке которого уже полстолетия никто не притрагивался. Паскудство! Она-то думала, что безвылазное прозябание в древних фолиантах избавит её от размякшей в отсутствие Елены эмоциональности, но не тут-то было — привыкшее за два года растрачиваться чувствами лишь на сестру эго теперь совсем приуныло, задавленное нервами и дикой усталостью. Хотелось расплакаться и чтобы кто-нибудь пожалел, желательно, родной человек. Родной, несмотря ни на что. Шейпшифтер преисполнилась желанием побиться головой о бетонную плиту. — Да заходи уже, — буркнул старый охотник, переворачивая страницу какой-то очередной книжонки из мохнатого века. Что он там пытается вычитать, Беатрис не знала — Винчестеры буквально на днях замочили Еву, про Елену никто не знал, а больше пока выяснить ничего не удалось, ибо ангельское радио молчало, а нечисть подозрительно притихла. Вчера только через окно на кухне в прямом смысле влетел Бальтазар — расхреначил полкомнаты, разбил месячный запас бухла Бобби и Ирины, чем привёл обоих в бешенство, пять минут просидел на полу в тишине и явно растрёпанных чувствах, да так ничего толком и не сказал, внезапно решив прописаться на крыше дома. Перевёртыш подозревала, что он и сейчас там, размышляет о смысле вечности и братьях, подставляющих своих друзей. А может, просто получил пинок на Небесах за что-то. Если честно, Трис было плевать. — Знаю, что похож на алкоголика в стадии весеннего обострения, но и сама ты, — Бобби поднял голову, и в его глазах с лопнувшими капиллярами мелькнула еле заметная озабоченность. — На обложку не тянешь. — Ты всегда похож на алкоголика в стадии весеннего обострения, — не слишком правдоподобно съязвила шейпшифтер, неуверенно приближаясь к столу. — Чего хотела-то? — Сингер, давно уже решивший, что обсуждать деликатные темы с перевёртышем — дело заранее пропащее, тяжело вздохнул и потёр переносицу. Его усталость ощущалась почти физически. Беатрис решительно протянула руку ладонью вверх, собираясь потребовать то, за чем, собственно, явилась, но вдруг подавилась невысказанными словами и прикусила губу, так руку и не опустив. Тяжело же. Трис ощущала это как никогда сильно — она загнала себя до состояния подзаборной псины, тянущейся к любой ласке, попадающейся на пути. Зря надеялась, что будет, как раньше; что разберёт себя на кусочки, тем самым помогая внутреннему монстру ненавидеть всё вокруг; что постоянная работа приведёт только к одному результату — к злобе, помогающей жить дальше. Фигушки. Присутствие каких-никаких близких людей даже монстра её, никогда особо кровожадностью и не отличающегося, разморило и заставило распустить слюни; но если раньше она могла всю нежелательную для себя нежность в своей манере тратить на сестру, то теперь до дикости одинокая душа требовала… чего? Отца? Беатрис на такое не подписывалась! Она привыкла быть одинокой, привыкла быть типичным человеком, обременённым одиночеством — закрытой, саркастичной и не желающей делиться эмоциями со всеми подряд; и принципы дали течь с приходом в её жизнь Елены. Как не купиться на ебанутое, но няшное создание, являющееся твоей младшей сестрёнкой? Бобби же начал бесить уже на второй год его поисков; Бобби — константа, объект, заставляющий закалиться и начать огрызаться на общество. На него легко злиться, как легко злиться всем «брошенкам» на своих предков, которые не присутствовали в их жизни. Беатрис резко выплыла из ненужных размышлений и уже собралась убрать руку и начать говорить по делу, как Сингер вдруг накрыл её ладонь своей и сжал. Это стало таким внезапным электрошокером, что Трис неслабо тряхнуло, а пальцы невольно сжались, отвечая на прикосновение. Твою мать! Хорошо хоть, что охотник разъясняться нежностями не стал, — неприязнь к подобному, похоже, у них в крови; но смотрел так понимающе и по-родному, что шейпшифтер впервые задумалась о полёте вниз головой с какой-нибудь высотки. Ну не получается у неё выплывать из привычного одиночества ровно и без кульбитов! В голову пришла идея взять на высотку и папашу. Внезапный грохот показался благословением; дом в прямом смысле сотрясся, и откуда-то сверху послышалось недовольно ворчание — да, Трис права, Бальтазар всё ещё смолит на крыше. С потолка вывалилось нечто, хаотично размахивающее конечностями, и чуть не смяло в лепёшку старшего Винчестера, который после очередной охоты опрометчиво решил подремать на диване. Бобби сам отдёрнул руку, впечатав кулак в столешницу, но разразиться гневной тирадой, чего ради все так и норовят сровнять его дом с землёй, не успел — его опередила Ирина, вынырнувшая из темноты и с каким-то особым садизмом громыхнувшая приготовленной для старого охотника чашкой кофе по сингеровскому столу. — Я вам бензопилу в зад запихаю! Задрали громить наш дом всеми возможными способами! — рявкнула она, чем мгновенно заставила сжаться всю мужскую половину присутствующих. — У нас и так дел по горло, а вы смеете приземлять свои пернатые задницы в каждую дыру, будто к себе в чёртов Рай припёрлись! Специально выучу особый противоангельский знак, чтобы вас от одного вида этого дома выворачивало! — Так я как раз по делам! — жизнерадостно сообщило чудо, провожающее взглядом Винчестера, с кряхтением поднимающегося из-за перевёрнутого кресла. Беатрис заметила очертания странного оттенка крыльев и знакомый огонёк в глазах, обшаривающих скудные апартаменты и сонных охотников. — Вы чё, совсем? Чем вы тут занимаетесь, пока Елена в… — перевёртыш, быстро сообразив, что к чему, мысленно взвыла, и брови Ангела взлетели к линии волос. — …в пизде. Елена — в пизде, которая даже мне неизвестна, а вы тут хуи пинаете? — Сюда иди, — мгновенно решив, что ебанутый и ругающийся матом пернатый стопроцентно должен быть приближен к Елене, Трис схватила девушку за руку и потащила за собой на второй этаж. — Я разберусь! — осадила она открывшего рот Бобби. — Дайте мне десять минут. Ты кто такая? — Габби, — громко сообщила Ангел, по-хозяйски плюхаясь в кресло-грушу, как только перевёртыш впихнула её в комнату младшей Сингер. — А ты охренеть как вымахала, знаешь? — Откуда ты это взяла? — сурово поинтересовалась Беатрис, запирая дверь на замок и подумывая, что стоило бы впаять сюда металлическую поверхность ради защиты от разъярённых охотников. — И вообще, откуда ты знаешь Елену? Чувствовала ведь, что свободу слова этому недоразумению лучше не давать; едва Трис озвучила вопрос, Ангел затарахтела так, будто молчала минимум столетие. Рассказала о своём создании, о Боге, которого очень хотелось покусать, о Саде, о том, что, слава всевышнему, у неё не получилось стать Хранителем Елены, хотя готовилась она серьёзнее, чем к чему-либо за всю свою жизнь — изучила родословную, даже о Беатрис всё узнала. «В рот я эту родословную имела», — пыталась заметить шейпшифтер, но возможности высказаться ей не дали. К пятнадцатой минуте сверх эмоционального монолога, Трис хотелось лезть на стену, а пернатую выкинуть в окно; даром, что это едва ли причинит ей хоть какой-то вред. — Нахрена ты вообще припёрлась, коли Камаэля своего не нашла? — потирая переносицу, устало спросила перевёртыш, когда увесистые удары с той стороны двери заставили Серафима на минуту смолкнуть. — Мозги нам вынести? Ну так ты опоздала, они давно утрачены. — Хочу помочь, — неожиданно серьёзно заявила Габби, выпрямляясь. — Думала, вы тут землю носом роете в поисках Елены; вроде, у любящих друг друга людей так принято, нет? — Принято, — злиться на Ангела расхотелось; усталость накатила с новой силой, и Трис опустилась во второе кресло. — Но они ничего не знают. Так легче, правда, — разглядев праведный гнев на детском личике, взмахнула рукой шейпшифтер. — Они скорее самоубьются, чем сумеют вытащить мою тупую сестру из Преисподней. А я кое-что нашла… Захлопнись, Сингер! — Немедленно открой дверь, Беатрис! — взревел из коридора Бобби и с силой опустил кулак на поверхность двери. — Елены нет, а у тебя не получится укрепить дверь непроходимой жижей! Снесу и не побрезгаю, мать твою! — Мать мою ты уже, — в полголоса огрызнулась Трис, медленно поднимаясь. — Слушай, — обратилась она к Габби. — Ты вроде нормальная, в отличие от твоего создателя, так что вот что: я нашла одно заклинание; волшебным образом оно Елену по Аду не протащит, но, возможно, поможет выбраться, когда сестра доберётся до Коцита. В книгах сказано, что от Девятого Круга был создан сквозной проход до Земли, только там туева хуча подлян, да и со временем эта «труба» загрязнилась. Заклинание может помочь «очистить» проход, а ещё, надеюсь, доставить записку, чтоб моя идиотка не потерялась. В первую очередь… — перевёртыш резко открыла дверь перед Бобби. — Мне нужна твоя кровь! — Чё? — Хер через плечо, — объяснила преисполнившаяся боевого настроя Габби, тыча пальцем в старого охотника. Тут же из ниоткуда появилась уже наполненная кровью склянка, которую Серафим торжественно вручила Беатрис. — Держи, бро. — Зашибись, только не называй меня так, — средняя Сингер, кажется, тоже воспряла духом от перспективы начать действовать, и с энтузиазмом засунула «подарок» в карман штанов. — Перо своё безвозвратно одолжишь? — Да без бэ. — Если вы сейчас же, — выдыхая гнев, грубо оборвал почти дружеский диалог Бобби. — Не объясните, чего ради ваш девичий дуэт пыжится, на цепь в бункер посажу. И не говорите, что это никак с моей дочерью не связано, по рожам вижу! Габби почесала висок, хмыкнула и отступила в тень, бросая Трис на амбразуру великого гнева сингеровского. Та вздохнула, прикрыла глаза и на одном дыхании выпалила: — Елена в Аду. — Что, прости? — Беатрис показалось, что охотник клацнул зубами так сильно, что эмаль треснула. — В Аду она… — интересно, взрывной волной снесёт только часть дома, или им всем уже стоит прощаться с жизнью? — Михаил послал её в Ад за Люцифером, насколько я поняла. В груди зашевелилось что-то, подозрительно напоминающее испуг перед отцом. В детстве, видимо, чувство это выход так и нашло, зато теперь расцвело, и Трис такое совсем не нравилось. Ей не нравилось хоть как-то зависеть от чужого слова, а опасаться наливающегося кровью лица Бобби Сингера вообще казалось чем-то в корень уничижительным. Тем не менее, морда у Бобби действительно была страшной. — В Аду, значит, — звенящим голосом повторил старый охотник. — Люцифера ищет. Твою мать, Беатрис! — девушка вздрогнула, когда мужчина треснул кулаком о дверной косяк так, что, кажется, даже Бальтазар на крыше покачнулся. А вот это уже интересно. — Какого чёрта ты мне только что сказала, а самое главное — почему только сейчас?! — А ну не кати на меня бочку, старый козёл! — рявкнула Беатрис, пытаясь загнать все чувства «нашкодившая дочь — отец» куда подальше. — Елена заставила Кастиэля пообещать, что он ничего вам не расскажет. Он и мне ничего не смог сказать, я сама догадалась. Она не хотела, чтобы вы знали, потому что именно так вы и будете реагировать, а потом попытаетесь вытащить её из Ада, вот только уходить она не захочет! — Это ещё почему?! — выплюнул Бобби. — Потому что она, блять, любит Люцифера! — в тон отца взревела перевёртыш. Тишина повисла звенящая. Беатрис остро захотелось провалиться вниз к сестре, когда в конце коридора обнаружилась сползшая по стене на пол Ирина. Вот ей подарочек-то, на старости лет. Оставалось только надеяться, что Сэм не вернулся с охоты раньше времени, потому что… Ну, просто потому что слишком много всего. И для Трис тоже. Как успокоить отца, у которого одна дочь перевёртыш, а вторая настолько ебанутая, что аж кисло, шейпшифтер не знала, да и вообще — она что, самый брутальный солдат здесь? Ну к чёрту, у неё есть все права тоже немного поистерить. — Она никогда… — хрипло начал Сингер. — Она всем «никогда», — огрызнулась Беатрис. — И мне «никогда», и тебе, и Сэму. Она вообще никогда об эмоциях не говорит, блин, будто ты её не знаешь. — Но… — А то она по приколу расстроилась, когда Дьявол погиб, — выдавила кривую улыбочку девушка. — Они же вместе рассадой тюльпанов занимались, а теперь за тюльпанами некому следить. Ирина, — обратилась она к посеревшей женщине. — От души соболезную, что вам в дочери попалась моя сестра. Но, раз уж у нас тут все просвещённые… Давайте делать дело, что ли.***
Я не видела снов. Что ж, снов я не видела очень и очень давно, ведь «Ангел головного мозга» в принципе не предполагал понятие «сон» как таковое, но сейчас, когда я внезапно оказалась в состоянии, подозрительно смахивающем на простую человеческую дремоту, почему-то почувствовала такую ощутимую тоску по сновидениям, что резко захотелось проснуться. Проснуться тоже не получилось. Я плавала в густой тьме, которую никогда не любила, засыпая в человеческой жизни — после ночей без снов я всегда чувствовала себя разбитой, поэтому «бессоная тьма» казалась враждебной и чужой. Но сейчас она вдруг оказалась… приятной? Я дёрнулась, поражённая такой перемене; тьма в Аду стоит стеной духоты и смрадом серы, от неё хочется бежать, с ней хочется сражаться, и всё ангельское существо требует уничтожить сочащийся гноем мрак, а сейчас темнота мягкой периной окутывала меня со всех сторон, защищая от выжигающей Пустыни и осторожно касаясь живота в том месте, куда пришёлся удар клинком. Она даже пахла круто — свежестью ветра, грозы и… домом, и эти запахи с лихвой покрывали горькое демоническое послевкусие с примесью кислоты Преисподней. Я пошевелила пальцами, с трудом избавляясь от исцеляющей темноты. Чёрная дыра вместо сновидений теперь казалась манной небесной, ибо на её место оперативно припёрся неслабый отходняк как после чисто русского Нового Года, и я засомневалась, что всё ещё жива. Может, я заставила Сэма с Дином отметить Новый Год с большим размахом, чем среднестатистическое винчестеровское рождество, и теперь просто переживаю самое длинное утро в жизни алкоголика с первого по десятое января? А всё, что было — сон? Мне б рассольчику… Беззвучно поминая по очереди того, кто додумался создать алкашку, и всё его потомство до десятого колена не самыми лицеприятными словосочетаниями, я вытянулась в струнку, разлепила будто склеенные веки и попыталась разглядеть источник давящих на психику щелчков над головой. Щелчки эти воспроизводились с почти точным интервалом в одну-две секунды, сопровождаемые сквозняком из аромата тухлых яиц, и меня замутило. «Я угомоню похмелье, а ты — Щелкунчика, будь любезна», — хрипло предложил внутренний голос. Проблема лишь в том, что никакого похмелья быть не может, потому что я совершенно точно не валяюсь в своей кровати, слушая нотации Бобби, а всё ещё стиснута со всех сторон клеткой Ада. Печаль какая, а я ведь почти уверовала в рассол… Я находилась в пещере. Точнее, это было небольшое углубление в скале, с одной стороны заканчивающееся гладким камнем, а с другой открывающее обширный вид на Пустыню. Здесь было прохладно, и каждый уголок, казалось, пропитал этот странный запах тьмы, не похожий ни на какую разновидность демонической сущности. Он был притягательным, и я не заметила, как «похмелье» стало постепенно сходить на нет. У выхода из «пещеры» в какой-то карикатурной боевой позе стоял парень в чёрном пальто и с вихрем смоляных волос на голове — щелчки исходили от него; он поочерёдно взмахивал то левой, то правой рукой, и это действие отчего-то завораживало, хоть на первый взгляд и могло показаться, что мужик этот — дебил. Он поднял руку, в очередной раз щёлкая пальцами, и я заметила, что бесплотная сущность, почти достигшая нашего убежища, взорвалась как мыльный пузырь, источая серу. Та же участь постигла и следующую. Игра явно доставляла демону удовольствие, но пока я моргала, силясь вникнуть в суть происходящего, парень вздохнул так, будто его постигло самое тяжёлое разочарование в жизни и… достал водяной пистолетик. Самый обычный детский водяной пистолетик, голубенький, с белыми пузырями для воды по бокам. С негромким «ага!» черноглазый воодушевлённо принялся обстреливать сгустки мрака из новоприобретённого оружия. «Тоже хочу», — захрипел внутренний голос, чьи слюни изо рта уже достигли метафорического пола. Мысли и воспоминания всё ещё не расфасовались по полочкам в моём мозгу, да и голова была слишком заполнена туманом, чтобы размышлять над тем, в какой именно момент демон с водяным пистолетом в руках стал идолом сексуальности. — Дитя Преисподней очнулось, — раздался над ухом чертовски приятный мужской баритон. — Как живот? — тормознутость полнейшая. Пока я воевала с целым табором внутренних голосов, утверждающих, что трахнуть сей наипрекраснейший черноглазый объект — лучшее, что я бы сделала за последние несколько лет, демон пистолет отложил и внезапно нарисовался на соседнем камне с чрезвычайно серьёзным выражением лица. Лицо его — отдельное искусство. Глаза большие, светло-зелёные, точёный нос, тонкие губы и трёхдневная щетина на острых скулах. Тёмные волосы, обычно явно хаотично топорщащиеся в разные стороны, небрежно зачёсаны назад — я попаду в Ад. Опять. Глубже и дальше, чем все места, где я побывала, вместе взятые. «Трахни его!» — затрубило в голове. Нахер идите, предатели. Мозг коротило. Руки подрагивали, словно в истерике, а в голове штампом то и дело вылезали флэшбеки, как в кино, о том, что происходило со мной в последнее время. Не решаясь раскрывать рот, под разочарованный гул в черепной коробке я опустила взгляд, рассчитывая увидеть результат своих «боевых заслуг». Голубая футболка до колен с радужным, мать его, пони?! Сбой в системе. Штанов не имелось, да и вся моя относительно недавно сотворённая одежда, за время, проведённое в Пустыне знатно поизносившаяся, исчезла, зато имелась грёбаная поняшная футболка, цветастые кружавчатые стринги и… подорожник на животе. Сраный подорожник на сраной ране, которая выглядела так, будто заживала несколько лет. Сраный зелёный, живой подорожник. В Аду! — Останется шрам, — задумчиво сообщил демон. — После удара архангельским мечом и такое — фарт, тут только подорожник с плевком любви помог, не благодари. Я боялась что-то говорить в виду возможной истерики, но клёкот убиенной курицы с губ всё же сорвался. Я так же выглядела на Земле? Люди вокруг меня так же давали системный сбой, когда я с лицом профессора в стадии острой диссертации несла херню? Блять, ещё минуту назад мне хотелось орать, чтобы выкричать из себя эту чёртову адскую Пустыню, осевшую в лёгких и не дающую дышать, а сейчас я едва сдерживаю полубезумные смешки. Морда моя, наверное, выражала крайнюю степень познавания вечности, ибо демон слегка побагровел, но мину сохранил, нахмурившись. Теперь я пригляделась к нему внимательнее: за красивым лицом модели в чёрном пальто и рваных джинсах клубился Мрак. Мрак с большой буквы; ни разу за пятнадцать лет в Преисподней я не встречала настолько плотно сгустившуюся тьму, настолько безграничное скопление темноты. Она могла напугать — о, она могла обратить в бегство одним лишь взглядом, несмотря на водный пистолетик; истинный лик этого демона был титаническим по сравнению с остальными черноглазыми. В нём чувствовалось электричество грозы и ураганные ветра; фигура, сотканная из мрака, её ужасающая изящность: длинные, казавшиеся острыми пальцы, гибкая шея, лицо монстра с чертами ночных кошмаров и страшной, кровавой улыбкой, похожей на разорванный от уха до уха рот. И всё же — он пах иначе; он пах тем, что я любила открыто и подсознательно: абстрактным домом, грозами и ветрами свободы. Единственным, что выбивалось, были рога. Чёртовы рога, которые я обожала пририсовывать в параллельном мире «каноничным демонам». И если у других черноглазых они скорее походили на возникшие в результате болезни отклонения, то у этого субъекта подобная демоническая атрибутика вполне могла подарить зрителю эстетический оргазм. — Нравится? — парень поднял руку и провёл пальцем по одному из отростков на голове, видимому только сверхъестественным созданиям. — Сам отрастил. Голова закружилась; мне определённо нужно выпить. В Лимб бы сгонять с его бесконечными запасами ценного бухла… Я свесила ноги с импровизированной кровати, но, споткнувшись о среднее крыло, хрипло крякнула и чебурахнулась на землю. — До сих пор путаешься в своих крыльях? — До сих пор путаюсь в своей жизни! — с ноткой нездорового веселья огрызнулась я. Здравствуйте, меня зовут Елена Сингер. Я урождённый человек, но что-то пошло не так, и я стала Ангелом. Мой отец — знаменитый охотник на нечисть Бобби Сингер, он ещё в ТВ-шоу в параллельном мире фигурирует. Моя сестра — перевёртыш, а суженный — Сатана. Ну как суженный, мы просто связаны странной меткой, а в данный момент я его из Клетки вызволить пытаюсь, путешествуя по Преисподней. Ба-дум-тсс. — Я Вельзевул, — парень официально протянул руку, будто мы на совещании, я вовсе не в голубой футболке по колено, а в трёх метрах дальше — не Ад вообще. Я тупо уставилась на протянутую ладонь всё ещё сохраняющего невозмутимость демона, чувствуя, как меня штормит от мрачного веселья до ледяного ужаса. Перед глазами мельком пролетели затёртые временем фанфики, мой фанатизм по неканонному персонажу, желание полапать рога и рой мух. Потом — необходимость потискать красивого мужика, потому что Ад на либидо не действует, а я не трахалась пятнадцать лет. Ещё — потребность поваляться в истерике и повыть. Меня просто вынесло: под телесной оболочкой я имела ожог десятой степени, и выжженная Адом душа вошла в патологический диссонанс со всё ещё дышащим образцом «живая Лена Сингер», посему я почти физически чувствовала, как мозг искрит не тем концом вставленными проводками и пытается перезагрузиться, надеясь этим действом устранить поломку. Обнаружила я себя, тыкающей указательным пальцем в середину широкой ладони. — Тык, — глупо обозначила я свой порыв. В груди запузырилось что-то, подозрительно смахивающее на истерический смех. У демона дёрнулся уголок губ. — Замечательная ладошка. Большая такая, мужская… Ты обидишься, если я скажу, что твои рога похожи на порционные дилдо? Нихрена они, конечно, не похожи, но фильтр между посеревшим за ненадобностью мозгом и языком после «перезагрузки» отчего-то снесло быстро и начисто. Да и внезапный взрыв хохота процесс в нужное русло совсем не сдвинул: меня развернуло на девяносто градусов и приложило о непонятно откуда взявшийся сталактит, и дело тут вовсе не в почти осязаемых волнах веселья, а в не вовремя развившемся у меня нервном тике в целом и под корень убитых нервах в частности. Заткнуть ржуна не хотелось, даже несмотря на то, что с моим очередным изящным падением на пол он повысил амплитуду своего хорошего настроения, и пещера затряслась. Что ж, надо же дать человеку проржаться, он ведь, бедный, всё это время явно по швам расходился от необходимости посмеяться над дезориентированной мной. Пусть пар выпустит. Да и я уже по ощущениям лет сто не слышала обыкновенного смеха. Слушать его — одно удовольствие… Да, у меня просто не было сил сотворить реальное дилдо и засунуть его черноглазому в открытый рот. — А в муху ты превращаться можешь? — похоже, карнавал тупизма мой мозг прекращать не желает. «Какой мозг? Ты его спалила своими экспериментами лет сорок назад», — млея, сообщил внутренний голос. А сколько мне сейчас, сорок один? «Почти сорок четыре, — голос отвлёкся от разглядывания задницы демона и нацепил очки. — В два года ты самостоятельно научилась выговаривать «Р» и выучила на слух поэму. А в три уже залезла на шведскую стенку и радостно пизданулась оттуда затылком. Вот когда-то тогда и началось… Поздравляю, кстати, вы с Беатрис теперь одного возраста. Бальзаковского». — Конечно, а ещё в саранчу и садового гнома, — оторжавшись, серьёзно кивнул Вельзевул. Адекватным воплощением Тьмы ему, видимо, прикидываться надоело, и я не заметила, как оказалась на ногах, раскручиваемая по часовой стрелке аки юла. — Хм… — задумчиво протянул демон. — Пока латал, счёл, что оценка будет неуместна. Ты ничего, а свежие ангельские булки-то какие… — Твой элитный демонический орех тоже неплох, — почему бы и не пожмякать задницу демона, раз он жмякает мою. Смысл происходящего я не очень понимала, но базовый человеческий инстинкт, задавленный Адом, перекрыл мозгу кислород. И я продолжала не понимать, пока мысли, отвлечённые демоном, не перетекли мягко с картины «Ангел и демон мнут друг другу попы, глубокомысленно пялясь в даль» в адский котлован. Может, меня пытались отвлечь?.. Потому что едва сосредоточенность на непотребствах немного отступила, мозг взорвался картинами последних лет в Преисподней. Отчаяние, сопровождаемое лёгкой трясучкой и желанием выть, тихонько подкрадывалось к центру благодати, и было странно… Я же спасена? Я могу двигаться дальше, продолжать бороться. Бесформенная мысль «а так ли уж я хочу быть спасённой?» заставила вздрогнуть, и я потерялась, забыв, где я и с кем. На этот раз не помогли ни души Харвеллов, ни метка; я устала так, что зрение вдруг стало монохромным, потеряв все краски. Почему я не мертва? Почему сильный демон, встретив Ангела, не убил его, как должно быть? Пожалуйста, Вельзевул, это же было бы так логично… — Чт… Монохром вдруг взорвался розовым. — Долбоёб? — крякнула я, провожая взглядом один из миниатюрных членов с крылышками, вальсирующих вокруг. Да-да, маленькие мужские, мать вашу, яйца цвета бешеного поросёнка весело кружились вокруг меня в богохульном подобии нимба и, чуть ли не хохоча, гуськом дрыгались от одной стены к другой. Диагноз ясен: — Долбоёб. — Попрошу, — поднял палец Вельз, щелчком отправляя мини-пенис в полёт до моей правой ноздри. — Высший демон и всея адовый Князь. — Пока ты похож на всея адового долбоёба, — с искренним восхищением сообщила я. Хочу за него замуж. — Эй, это не я предлагал покарать Михаила анально сдобренной в елее рукой статуи Свободы, пока находился в отключке, — да что не так с моим подсознанием? Я тупо пялилась на демона минуты три, а потом внутренний голос, отчаянно с адскими котлованами сражающийся, растянул мои губы в идиотской улыбке. — Ве-ельз, — стало потрясающе плевать на причины и следствия. — Ве-ельз. — Что? — Ве-ельз, — единственное, что я хочу — не думать, и пока этот рогатый был лучшим средством. Я сомнамбулой растеклась по его спине, давя желание укусить парня в плечо. — Вельз, — ноги закрепила на животе, а руками вцепилась в так манящие на пошляцкие шутки рога. — Родео?