В одном шаге от счастья: Gone with the wind

…Пусть это 6удет зваться любовью — Самой нелепой, самой земною, Пусть это 6удет дьявольским зноем, Зноем, сжигающим все.

Ледяная мелодия Лакримозы лилась из-под моих пальцев, каким-то образом даря холодное, почти визуально покрытое льдом умиротворение. Я могла слушать её вечно; и играть — тоже. В ушах, помимо скрипки, эхом отдавался бархатный голос, подпевающий моей игре; иногда мне хотелось верить, что Люцифер слышит меня сквозь бескрайние просторы Ада, но это, конечно, невозможно. Клетку замуровали так крепко, что никто из демонов не мог даже ощутить присутствие Дьявола, спустись они хоть к самому Озеру. Поэтому распространение слухов было вяленьким, без огонька — никто не мог со стопроцентной вероятностью объяснить, что происходит. И это есть хорошо, потому что где знают демоны, там знают и охотники, демонов отлавливающие. А где знают охотники, там появляется весьма жирный намёк на то, что меня скушают с потрохами. Этого, конечно, в конце концов не избежать, но… Смычок соскользнул, оборвав ноту, и я спешно поставила его на нужную струну, продолжая мелодию. Мне не избежать ненависти товарищей по охоте. Да что уж там, я не уверена, что меня не возненавидит собственная семья. Если, конечно, я доживу до цели моего похода в Аду. Пришлось уже осознанно брать смычок и стучать себя им по голове. Доживу, куда денусь. Попробуй тут не дожить — Высшие демоны из принципа вернут обратно и пустят ради спортивного интереса в путешествие с первого «этажа» до девятого ещё раз. Зря, что ли, старались? «Вечером» моего первого дня в баре Вельзевул за шкирятник посадил меня за стол напротив Велиара и строго наказал провести психологическую экспертизу. Мы попялили на Вельза, друг на друга и в окно, а потом принялись сверлить взглядами лоб оппонента. Не знаю, каким макаром Велиар записался в психиатры, но… — Что? — поинтересовалась я мрачно спустя пять минут беспристрастного созерцания моей физиономии. — Ничего, — демон откинулся на стуле и принуждённо улыбнулся. — Твоя психика весьма шаткая. Тут работы — на одну человеческую жизнь минимум. «Прелестно, — заметил внутренний голос. — Я совсем не против сеансов, посмотри, какой красивый у нас мозгоправ». — Спасибо, — слегка развеселился Велиар, и я моргнула. — Что и следовало доказать. Твоё сознание, стараясь оградиться от всего, что наносит ему вред, породило этот голос. Это не просто внутренний диалог, это уже почти раздвоение личности. «Я передумал, — встрял голос. — Он плохой, а я крут, как голубое яйцо варёного дрозда, гони его в шею». Демон задумчиво поразглядывал моё перекошенное лицо, а затем, видимо, что-то для себя решив, выдал: — Хочешь, научу играть на скрипке? Я давно хотела научиться играть на скрипке, но с охотой времени не хватало. Сейчас же его у меня — непочатый край, и я с энтузиазмом согласилась. Ну как с энтузиазмом — рассеянно кивнула, не зная, хватит ли у меня сил на что-то столь прозаическое и далёкое от ставших родными сражений. Первое время я не догоняла происходящее, но потом с удивлением осознала: все четыре Князя Ада почему-то стараются вернуть мне душевное равновесие. Кроме Вельза и Асмодея, любящего разглядывать меня в обтягивающей коже и имеющего целый ворох пошлых шутеек, современных танцев и красивый голос, был Велиар — с Тьмой, отдающей незыблемым спокойствием, ароматом книг и мокрой земли; в красивом сосуде мужчины чуть за тридцать с тёмными вьющимися волосами и двухдневной щетиной, — и Астарот — с запахом костра и ночи, сам был, как язык пламени, и лицом рыжеволосого парня, едва вышедшего из подросткового возраста. Все они не оставляли меня в покое ни на минуту, и у меня почти не было возможности думать о чём-то плохом. Мне показали то, что было за баром — чуть ли не комплекс развлечений на любой вкус (впечатление слегка портило скопление пыточных всего в километре от бара), научили играть на скрипке, перезнакомили с большинством демонов, имеющих право сюда приходить (вряд ли они приняли бы меня так легко без протекции Высших), приглашали на «вечеринки», сводили к пыточным (это становится легче, если наведываешься в гости, например, к Гитлеру, и не испытываешь сомнений), и ещё много, много чего. Целых пять лет. Постепенно становясь частью «адского бара», не находясь больше в одиночестве, ведя почти «не-адский» образ жизни, привыкнув к черноглазым, не пытающимся меня убить, я «ожила» — перестала ежеминутно ожидать нападений, хоть всё ещё частенько дёргалась; не «выпадала» с периодичностью раз в пять минут и снова научилась смотреть на себя в зеркало. Спустя пять лет я была почти той же Еленой Сингер, но подсознательно опасалась, что всё же что-то со мной не так. Это довольно привычно, да и некоторые нюансы, преследовавшие меня в период депрессии в параллельном мире, вернулись — расстроится с нихрена, повдуплять в одну точку, устроить бэмс в баре, не желая идти с Вельзевулом на очередную авантюру, потому что душевных сил нет. Но я старалась, честно. И демоны тоже старались. Я до сих пор не знаю, почему и зачем — но ради того, чтобы выкопать останки Лены и вновь стать ею, я готова немного закрыть глаза на свои опасения. Я была готова назвать их друзьями. Но от этого почему-то становилось горько. — Ты опять? Со стороны двери повеяло серой, и я картинно сморщила нос, разворачиваясь к стоящему на пороге демону. — Нет, это красиво, — заверил он. — Но не двадцатый раз подряд же. Я, подумав, приложилась головой о скрипку, вызвав демонский смешок, (Велиар бы не одобрил), и с чувством принялась наяривать «Пляску Смерти» Сен-Санса. — Прелестно, — хохотнул черноглазый и приоткрыл дверь комнаты. — Тебя Абдиэль ищет. Если бы демона можно было испортить, то это именно то, что я сделала с Валерием. Валерий — русский, ставший черноглазым ещё в те времена, когда в России существовали дворяне, князья и бояре. Такого аристократа в Преисподней ещё поискать нужно, но я упоминала, что отчаянно старалась вновь стать Леной? Ну так вот: Валерий полюбил матерные частушки, танцы на барной стойке и группу Ленинград. — Валера-а-а, — заныла я, едва демон свистнул из моих рук скрипку. — Давай-давай, — черноглазый подтолкнул меня под зад коленом и аккуратно оправил пиджак. — У меня сегодня ещё смена в пыточных. Вельзевул мне голову оторвёт. Сучка. Побоксировав для вида о демонское плечо, я поставила Валере подножку, посмотрела, как тот высокопарно ругается на русском, — дело житейское, — и перегнулась через перила лестницы второго этажа бара, выглядывая среди посетителей темноволосую макушку моего товарища по оперению. — Деда-а-а! Тоже громко сказано: Абдиэль являлся моим дохрена пра- дедушкой и такой седьмой водой на киселе, что смешно. Это выяснилось ещё в первую неделю моего пребывания в баре; мы построили теорию, по которой получалось, что шанс становления человека Ангелом есть тогда, когда в роду новообращённого имелись пернатые. Абдиэль — Ангел из Гарнизона Габриэля, ушедший с Небес ещё до начала нашей эры ради девушки, которую полюбил. Адель, кстати, та, чью расу я не могла угадать, оказалась ведьмой поневоле; сделала всё, чтобы остаться со своим Ангелом, вполне освоилась в Аду и почему-то недолюбливала меня, хоть я и старалась. Печально, мы ж всё же родственники. А ещё она была похожа на Карен. — Валерий препятствует твоему музыкальному образованию? — добродушно поинтересовался пернатый. — Валерий препятствует своему матерному образованию, — сообщила я, обходя Ангела кругом. — Когда заставлю его сказать «пиздец» без этого его аристократичного сморщивания носа, проставлюсь на «Мрак», — а это у нас алкашка такая, бьёт почище водки. — Как пылесборники? — Замётано, — улыбнулся Серафим и махнул на свои крылья. — А они гораздо лучше, немного осталось. Подсобишь? Это — часть нашего ежедневного общения: «больные» крылья Абдиэля не могли переносить его далеко, что касалось и передвижений по Аду, хотя покидать Преисподнею Ангел не так уж и спешил, поэтому я потихоньку их исцеляла. В Аду бывали Ангелы. Их можно разделить на три категории: такие, как Абдиэль — падшие, решившие остаться на стороне других своих падших братьев, ставших чистокровными демонами, но сами так и не очерноглазившиеся; отрезанные от Небес пернатые, потерянные и неопределившиеся, которым заказан путь домой; и обычные Ангелы, которых отлавливали Князья ради веселья и добычи информации о бывшем Доме. Веселье бывало разное: секс, пытки и благодать, которая здесь служила наркотиком. Не сказать, что я одобряла подобное, но… Ад всё же повлиял на меня, и я подозревала, что просто стала более чёрствой. В общем, никто не мог помочь с проблемой моего далёкого прадеда, а тут я, самаритянин пернатый. Недолго думая, я решила прадеда подлатать, на основании чего наши отношения и становились всё теплее; из всего моего нынешнего окружения, пожалуй, только его я и могла назвать настоящим другом, душой не покривив и не испытывая смутных сомнений. — Когда отправляешься? — поинтересовался Абдиэль, когда я исцелила очередную толстую чёрную «вену», опутавшую его крылья. Причину «болезни» выяснить так и не удалось, так что процесс лечения оказался долгим. Я почувствовала, как тонко зазвенел в груди, отдаваясь эхом, страх, и с лёгкой паникой увидела, как последняя «венка» исчезла под светом, лившимся с моих ладоней. «Голубчик готов, выносите следующего», — бледно, как почти растворившийся мираж, пронеслось в голове. Голос в последнее время совсем никакой, в мозгу что ни день, то только мои мысли, даже грустно как-то. — Елена? — Да, — глупо отозвалась я и заехала ладонью пернатому по плечу. — Ты готов, летай на здоровье. Почему-то казалось, что с окончанием лечения закончится и ставшая привычной жизнь, и что-то в груди фантомно оборвалось. Я хотела выбраться из Ада — о, бог видит, я хотела, я так хотела снова оказаться в кругу семьи, вспомнить, увидеть их лица; так хотела добраться наконец до Люцифера, так хотела освободить из благодати Эдриана — на Земле его исцеление закончится намного быстрее, — так хотела вновь вдохнуть свежий воздух; но покинуть территорию, контролируемую Высшими, оставить этот бар, эту маленькую пятилетнюю жизнь, полную драйва и некоторой любопытной опасности, полную моего душевного равновесия, чтобы вернуться туда, где плохо — невыносимо. Поверх голов цивильно пьющих спиртное демонов, — Франциска сегодня очень не в духе, — показался Вельзевул и, поймав мой взгляд, приставил два пальца к виску. — Я проверил, — это он о Михаиле. — Можем выдвигаться. Абдиэль сжал мою руку. Вдох-выдох, Елена. Вдох-выдох. Ты знала, что в конце концов придётся уйти — не жить же я сюда пришла. Миссия ждёт, сука. — Проставлюсь в другой раз, — пообещала я Ангелу и, развернувшись к Высшему, громогласно заныла: — Как же так, мы ж с Дэрилом «Наруто» не досмотрели! — Вы пересматриваете его уже в восьмой раз, — закатил глаза Астарот, зависший вверх ногами на перилах лестницы. — Но там только Мадара появился! Дэрил, наш местный нежный качок с нездоровой тягой к кинематографу и комиксам, и ухом не повёл — звание «придурок адского бара» ожидаемо перекочевало от него ко мне, так что, когда в центре внимания ошивалась я, демон мог вздохнуть спокойно. Помещение окутала тишина, и я бегло осмотрела присутствующих. Да, мне, бывшей охотнице и ныне Ангелу, зная род демонский, нельзя было называть хоть кого-то здесь другом. Понятие «дружба» среди черноглазых вообще весьма растяжимое, и со стопроцентной вероятностью я могла назвать этим словом только отношения между Князьями — это что-то такое, почти родное, связанное бесчисленными тысячелетиями и вряд ли могущее разрушиться даже с фактом Падения и становления демонами; Вельзевул, Асмодей, Велиар и Астарот были братьями ещё на Небесах. Другие крепкие отношения были между Абдиэлем и его Адель — тут что-то за гранью обычной любви, они прошли вместе огонь, воду и ярость Небесную. Франциска… Её историю я не сумела вызнать за эти пять лет и не могла сказать, какие отношения связывали её со здешним народом. Остальные же… Что ж, доебалась я абсолютно до каждого. Дэрил — француз, продавший душу за писательский успех пару сотен лет назад по земному времени. Тот «бледный» демон, которого я видела в первый свой день здесь, попал в Ад вообще случайно и в пыточных пробыл всего ничего, полноценным демоном так и не став. Валерий при жизни убивал «конкурентов» с помощью яда, после смерти привычкам не изменив — его грешники вечно топились то в кислоте, то в мешанине препаратов, из-за которых выблёвывали себе все внутренности. «Сатир» никогда не был человеком, являясь порождением Ада, и звали его Венир. Троица демониц, изначально меня невзлюбившая, тоже людьми не были — суккубы. Я знала почти всех. И хоть мне не положено было испытывать и крохи расположения к подобному контингенту адских созданий, ничего поделать с собой я не могла. — Эй! — запыхтел Венир, едва я схватила его в большие братские обнимашки и дружески потрепала по голове между рогов. — Ты ж моя парнокопытная зайка, — я потащила демона к центру бара и, кряхтя, принялась взбираться на стол. Стол протестующе крякнул, как и сидящая за ним старуха. — Совесть потеряла, гиппопотамиха пернатая? — мгновенно вышла из себя Франциска, материализуя в руке ножку от ближайшего стула, с которого тут же с воем свалился один из демонов. — Франни, милая, — я увернулась от деревянной утвари и пристроила бампер на столешнице, угнездив рядом сатира. — Обожжи чуток, и настанет тебе божья благодать. — Меня весьма удручает твоё понятие «божьей благодати», — не согласилась Странница, таки заехав мне ножкой по лбу. — Помнится, ты то же обещала, а потом вы с узурпатором рогатым мне сюда Гитлера испить яду притащили! — Потому что твои яды самые действенные, — резонно заметила я. Испробовать заточку ножей на Гитлере было моей идеей, потому что тогда я ещё не знала, как найти в Аду достаточно грешную душу, чтобы отыгрываться на ней без мук совести. Потом, конечно, мне показали ещё пачку отмороженных маньяков, которых тоже без сожалений можно было чуточку помучить, но нацист был первым. — Бытие с Вельзевулом плохо на тебя влияет, девочка, — сурово заметила Франциска. — Смотри, не очерноглазься. — Не очерноглазюсь, — заверила я и, развернувшись к наблюдающим за нами демонам, прокашлялась и надела на нос только что сотворённые солнечные очки весёлой жёлтой расцветки. — Ну что ж, пацаны и пацанессы… Больше нечего ловить! — Всё, что надо, я поймал! — нестройным хором подхватили мгновенно черноглазые. — Надо сразу уходить, чтоб никто не привыкал! — загорланила я. — Ярко-жёлтые очки, два сердечка на брелке! — взвыл с конца бара аристократ-Валерий. Ты ж моя лапочка. — Развесёлые зрачки, твоё имя на руке! — басом взревел Дэрил. Радость моя неземная, текст выучил. — Районы, кварталы, жилые массивы, — взорвался бар. — Я ухожу, ухожу, краси-иво! — вскочив на ноги и раскинув руки в стороны, взвыла я. Не рассчитывала, что получу такой дружный отклик, но произошедшее едва на слезу не пробило. Завершив знаменитую песню «Зверей» чувственной нотой, демоны в голос расхохотались, а некоторые даже подошли похлопать меня по плечам — свалить я планировала сразу после того, как подниму черноглазых на крошечный внеплановый концерт, в результате пришлось задержаться ещё на час. Странно это… Многим здесь в принципе не знакомо (или они просто забыли) такое понятие, как дружба, но, покидая бар, я ощущала тёплую грусть, будто оставляла позади место, наполненное друзьями. Попрощалась я почти со всеми лично, уделив особое внимание Абдиэлю, Велиару, Асмодею, Дэрилу и Валере. — Ну что, — жизнерадостно поинтересовался Вельз. — Вернёшься ещё? Я вспомнила разговор пятилетней давности — тогда Высший объяснял мне тонкости передвижений по Аду так, будто я когда-нибудь захотела бы вернуться в это пекло. Что ж, кажется, меня пространно переклинило: сознание поделилось на часть, желающую быть уверенной, что и в Аду у меня теперь есть место, где я могла бы остаться, и часть, связанную с пылающим где-то далеко в груди личным Адом — всё это ненастоящее, меня не могли по-настоящему принять здесь, и всё, что мне осталось — пройти последние два Круга. — Конечно, вернусь, у вас тут всё без меня развалится, а Франни к своему пятисотому юбилею иссохнет от злости, — доверительно поделилась я, щурясь на адское небо. Сопровождать меня отправился Вельз и то и дело подпрыгивающий Астарот — этот чёрт в принципе имел в попе реактивное шило; именно нашим с ним и Вельзом энтузиазмом обычно бар ушатывался настолько, что потом мне приходилось собирать свои перья по всей территории бара, а демонам — отращивать новые рога стараниями Франциски. Поражаюсь этой женщине; кажется, та вообще страха не знает. Пустыня вновь раскинулась перед нами бесконечным простором огня, но на этот раз дрожь не спешила сковать мне тело — я не одна. И ещё долго не буду; Астарот должен покинуть нас где-то на Восьмом, Вельзевул же пообещал сопроводить меня аж до Клетки, и мозг окунаться в отчаяние не спешил. Всё будет хорошо. — Ну Ве-ельз, — ныл Астарот где-то на третьем месяце пешей прогулки, пока я увлечённо сооружала из его волос маленькие пики, сидя у демона на спине. — Один раз! Одно маленькое, несчастное перемещеньице аккурат ко входу на Восьмой Круг! — А потом ты будешь Михаилу отчёт составлять? — хмыкнул Высший, непринуждённо покусывая взявшуюся из ниоткуда травинку. — Да он не успеет! — жарко заверил младший демон, отчаянно вскинув руки. — Я, конечно, люблю-не-могу наш тандем, но мы ж скоро от скуки свихнёмся! Как ты вообще умудрилась не сойти с ума, в одиночестве тащившись по нашим адским хоромам аж шестнадцать лет? Что-то внутри отозвалось резкой болью, но я только задрала нос: — Сила юности! А ещё у меня был мой фамирра. — Ах да, — Астарот на мгновение приобрёл несвойственный себе задумчивый вид, но тут же покачал головой. — Я в первый раз в Аду чуть кони не двинул — заплутал в одиночестве на десять сраных лет, — я навострила уши: как бы Князья не были со мной «радушны», доверять мне своё прошлое они не спешили — и я не могла их за это винить, сама б миллион раз подумала. — Возненавидел это место. — Расскажи-и, — томно выдохнула я ему на ухо, присосавшись всем телом. — Да нечего тут особо рассказывать, — демон взъерошил огненные волосы и пожал плечами так энергично, что я чуть не покатилась в пыль. — Я был первым, кто сюда чебурахнулся, и знатно прихуел. Остальные даже не искали меня! — Напоминаю, что снаружи прошёл от силы месяц, — усмехнулся Вельзевул. — А ты любишь сваливать за горизонт и ищи-свищи тебя. — Вельз, а давай телепортнёмся, а? Демоны спорили ещё час, за который я, старающаяся смотреть только на них, слегка присмирела — за многие километры до начала Восьмого Круга уже начинал расползаться непередаваемо отвратительный запах чего-то то ли протухшего, то ли разложившегося, то ли вышедшего естественным путём из человеческого организма. Не это было самым жутким — мне почему-то казалось, что так или иначе меня ждало ещё одно одиночное приключение, и я начинала поневоле задумываться, переживёт ли его моя психика. Вдруг грудь прорезала острая, почти непереносимая тоска по Люциферу. — Уговорил, — закатив глаза, сообщил Вельзевул. — Тогда где-то ближе к северо-западному проходу. — Ура! Меня даже спускать на землю не стали — горло чуть сдавило, и в следующий миг вонь стала совсем нестерпимой. Сосредоточиться на этом, впрочем, мне тоже не позволили: — Атас, — оглянувшись, брякнул Вельз. Местность на взгляд вообще ничем не отличалась от предыдущей локации, но я тоже уловила это — едва ощутимый прилив света откуда-то извне. — А я говорил. — Давай вниз! Секунда — и я лечу в объятия жёсткой поверхности пустыря. Астарот был едва ли выше меня, посему летела я недолго, но довольно чувствительно приложилась носом о непонятно откуда взявшийся добротный валун. — Суки, — обласкала я демонов, поднимаясь. — Так… На три стороны — бесконечные просторы Пустыни. Чуть впереди — идущий странными помехами провал, едва заметный в мареве. Я настолько привыкла к иссушающей жаре Шестого и Седьмого Кругов, что могильный холод, сквозивший из «прохода» к Восьмому, мгновенно заставил мышцы заледенеть — жутко. И отвратительно; зловоние было непередаваемым. Рядом, по бокам от портала, зеленели два симпатичных кустика. — Очешуенно, — пробормотала я. — Браво. Белиссимо. Просто неподражаемая конспирация, гениусы вы рогатые, — один из кустиков качнулся. — Что? Я не говорю по-кустарному, — второй куст явственно затрясся. — И тебе обойти стороной садовых вредителей, Астарот. Мне что делать, выкопать вас и тащиться озеленять Восьмой Круг, али Михаил заметит и задумается, чёй-то я по Аду с рассадой шляюсь? — будто бы я могла понять, что эти придурки пытаются до меня донести. В груди вновь лопнул пузырь страха — придётся идти одной. Вряд ли, конечно, Михаил не допёр за пять адских лет, что я завожу новые знакомства, но попадаться ему на глаза под ручку с Князьями — дело такое себе, так что… — Хорошо, я иду вперёд, а вы догоняйте, когда созреете. Я минуту стояла, глядя в адские небеса. Спутник в центре благодати, уже гораздо более живой, чем пять лет назад; души спящих Элен и Джо в левой руке, метка, связующая меня с Люцифером, на правой. Я смогу. Смогу. Я, чёрт подери, смогу, даже если Вельзевул и Астарот задержатся. Восьмой Круг — кажется, та же Пустыня, но в тоже время прямая противоположность ей. Тут было холодно, противно и жутко; тут были «озёра», полные какой-то гадости типа испражнений, в которых тонули грешники, были раскиданные повсюду человеческие потроха, кровь и живность. Не та живность, которой можно порадоваться — целые плантации извивающихся гадюк, копошащихся гигантских пауков и сколопендр; Ад сковывал ангельские крылья, и я с трудом приподнималась в воздух над скоплением этой мерзости, вызывающей дикую тошноту и отвращение. Пару месяцев я тяжело летела вперёд, внутренне поддерживаемая прошлыми пятью годами и неизменно сопровождаемая взглядами демонов — меня не всегда замечали, потому что здесь клубами поднимался гнилостный дым и пар, но когда видели — не нападали, только смотрели угрожающе, давяще. Это нервировало. На третий месяц, в тот момент, когда я угодила в целое скопление пауков и огромных сороконожек, глупо, но, кажется, получила первую седую прядь — идиотизм, конечно, особенно после Лабиринта Пятого Круга, но орала я громко, пытаясь выбраться из кишащего моря волосатых лапок и кучи ножек, стремящихся забраться мне в рот и уши. Осознание, что я могу просто сжечь их всех энергией благодати, пришло далеко не сразу, и, когда мне удалось улететь, тело сотрясала такая дикая дрожь, что я упала метрах в ста от места события. Смеялась я долго и истерично, едва не сорвавшись в глухие рыдания. Прошла семь Кругов и чуть не умерла от ангельского сердечного приступа на Восьмом, попав в плен к паукам — это просто комедии достойно. Вельзевул нашёл меня через пару недель; я всё ещё валялась там, где билась в истерике, вытаскивая из волос полумёртвых пауков и сороконожек. Двигаться не позволяла невовремя вылезшая паранойя, да и что уж там — Восьмой Круг кишел всякими многоногими сюрпризами, и моя арахнофобия вкупе с отвращением перед сороконожками, расцвела невиданными красками. — Соскучилась? — его прохладная ладонь легла на моё плечо, и стало чуточку легче. — Еле тебя нашёл, на Восьмом легко потеряться, — будто на других Кругах имеются указатели. Он помог мне встать, осмотрел, вздохнул, и его лицо стало непривычно добрым. — Пойдём, тут недалеко короткий путь — за месяц управимся. Если Восьмой Круг показался мне холодным, то это я просто не видела Девятого. Вельзевул вёл меня укороченными, обходными путями, и я успокоилась, присмирела, поняла, наконец, что в Аду можно передвигаться спокойно и не утопая в бассейнах с пауками; жаль, что Высший не нашёл меня раньше, может, я и не сломалась бы настолько сильно, что аж стыдно. Это был спокойный месяц — месяц перед Вратами на самый нижний Круг. Мы почти расслабленно болтали, пока перед нами не выросли титанические ворота с историей Падения, вырезанной в камне. От них шёл холод такой, что не сравнится ни с каким палящим жаром Шестого Круга. Я поёжилась, скользя взглядом по картинкам и вновь ощущая тот бесконечный болезненный полёт вниз и боль, ударом молнии искрящуюся перед глазами. — Добро пожаловать на Девятый Круг, — негромко произнёс Вельзевул и замолчал, в мгновение становясь отстранённым. В нём были странны все крайности — я удивлялась и чрезмерному добродушию, и ледяной жестокости, и почти ясной тоске — я не знала Вельзевула. Это понимание внезапной тоской сковало сердце, будто я должна, абсолютно точно должна знать его — но не знала. Это должна знать я… или Люцифер? Коцит оказался огромен. На обход по периметру понадобились бы часы, но мы спускались вниз: Озеро находилось будто бы в кратере, и по ободу его, спускаясь, вела тропинка. Мы шли по ней молча, и я, слегка прикрыв глаза от голубоватых отблесков со дна, оттуда, где в вечных ледяных муках томились Иуда, Брут и Кассий, тёрла заледеневшие ладони и разглядывала прямую спину демона. — Пришли. Вельзевул остановился у небольшой расщелины из тёмного камня и повернулся. Я ощущала такую тяжесть в груди, что хотелось опуститься на землю и не двигаться никогда. Страх ледяными щупальцами сковывал сердце, рвал лёгкие, и я не могла понять — то ли я не-хочу-не-хочу-не-хочу знать, через что мне ещё предстоит пройти, то ли зелёные глаза были слишком пусты. — Ну, и что же меня ожидает за этим потрясающим куском камня? — через силу улыбнулась я. Треснуть бы себя по башке этим самым камнем — вот совсем не вовремя я вновь окунулась в отчаяние. — Не уверен, — задумчиво протянул Вельзевул. — Скорее всего, Печати. — Печати? — дыхание отчего-то перехватило — а чего я, собственно, ждала? — Да, — Высший коснулся стены. — У нас, как понимаешь, проход к Клетке под запретом. Но в первый раз Люцифер был закрыт за шестьюстами Печатями, так что, думаю, тебе придётся вскрыть их. — Лилит вскрывала всего шестьдесят шесть в первый раз, — я кашлянула, и в мозгу ни к селу, ни к городу возник вопрос «а как бы поступила Лена?». Этот вопрос часто всплывал первые пару лет из пяти в баре; мне приходилось насильственно возвращать себя в прежнее состояние, и иногда я тупо забывала, как действовала, когда была обычным человеком. Сейчас такое бессмысленно — не скакать же по стенам, радостно раскрывая поставленные блоки? Блоки явственно скрипнули; я наглухо замуровала всю тоску по близким, включая Люцифера, и на данном этапе захлёбываться в ней было нельзя. — И это не заняло много времени, разве нет? — То было на Земле, — поучительно заметил Вельз, хотя в его голосе всё же слышался холодок. — В Аду будет по-другому. Понятия не имею, чем являются Печати, вероятно, они подстроены под мазохиста, который надумает их вскрывать. Я с тобой пойти не смогу — демонам вход воспрещён. Я это ожидала, но подавить дрожь не смогла. — Вельз, — помолчав, обронила я. Тишину не прерывало ничего, кроме криков предателей из Коцита и звука падающих капель с потолка пещеры — на этом Кругу «неба» не имелось. — Давай по-чесноку: ты же не ради радуги из жопы меня тягал из бездны моих страдашек. За это дело не каждый мало-мальски добрый человек возьмётся, что уж говорить о Высших демонах, не имеющих со «страдальцем» никаких душевных связей. И не каждый вообще удостоится лицезреть эти самые страдашки. За сохранение моего рассудка мне не расплатиться и вовек, ведь я оказалась слишком сломана, чтобы, как и всегда, не показывать внутренний раздрай никому. Вельзевул и Велиар — те, кто сумел влететь под мою броню с ноги, чего не удавалось сделать почти никому; на то я и в Аду. Хорошо хоть, что не умирала активно перед Асмодеем и Астаротом, стыда было бы в два раза больше. Того, что я успела привязаться, это не исключало — отсюда и непереносимая горечь, ведь демоны не станут привязываться ко мне так, как умела привязываться я. — Ну, — протянул Вельзевул и улыбнулся — не так, как улыбался прошлые пять лет, неправильно-мягко, но тоже тепло, не как я боялась. — Я рассчитываю на некоторую… благодарность, — он шагнул ко мне, и пришлось задрать голову. — Целовашки-обнимашки? — крякнула я. — Почти, — усмехнулся Высший. — Мне нужна твоя благодать. Указанная благодать явственно похолодела. — Вся? — Нет, конечно, — демон хмыкнул, накручивая на палец прядь моих волос. — Мы же не хотим, чтобы ты превратилась в ледяную скульптуру, не дойдя до нашего светоносного засранца — людям на Девятом Кругу не место. Да и что-то мне подсказывает, что не так просто отнять всю твою ангельскую суть, — он наклонился, ловя мой взгляд. Губ коснулось тёплое дыхание. — Ну так что, ты отблагодаришь меня? Скажем так: я не смогу отказать. Единственной причиной, почему я не загнулась ещё на Шестом Кругу, подбитая собственным клинком и тяжелейшей безнадёжностью, являлся Вельзевул — и я просто физически не могла не сделать то, о чём он просил. Подозреваю, что тут имеет место быть сверхъестественный контракт за спасение жизни, но и без него я не могла не вернуть долг. Вельз достаточно обо мне узнал, чтобы не сделать ставку на такой исход, а моя благодать, думаю, весьма неординарна, чтобы считаться хорошей платой. Прохладные губы коснулись моих, и я сразу же утонула в них, изголодавшаяся по человеческому контакту. В голове взрывались фейерверки; такое близкое соприкосновение с циклопической Тьмой Вельзевула было подобно сдетанировавшей бомбе, небу, упавшему на землю, зарождению новой звезды, смерти Ангела… Меня обдало не холодом — приятной прохладцей как от взмаха ангельских крыльев, и я знала, что я в корне какая-то неправильная: вместо отторжения такому скоплению темноты, я чувствовала яростное притяжение и восторг. Как не видела я искорёженного лика падшего Люцифера, так не видела и Ада, изувечевшего падшего Вельзевула — чувствовала спокойствие и задорное ликование, которое, может быть, когда-то давно, на Небесах, испытывал он сам. Возможно, поэтому это всё и досталось мне — я не видела в Падших того мрака, что предопределялся им Судьбой и их историей. Я видела в них нечто большее. Когда Вельзевул оторвался от меня, его глаза блеснули фиолетовым. — Пока ты не будешь ощущать особых изменений, — хрипло сообщил он. — Но на Земле советую отдохнуть — благодать восстановится, но для этого понадобится некоторое время, ангельское моджо может барахлить. Я, оглушённая, тупо смотрела перед собой. — Скажи, — я подняла плывущий взгляд, занятая совсем не отнятой благодатью — цена за всё, что произошло, по-моему, низка, ради чего бы Вельзу она ни понадобилась. Каким-то образом я знала, что объяснений не получу. — Что-то из этого было реальным? Вельзевул пару минут молча разглядывал меня, а затем поднял руку и легко, едва касаясь, погладил меня по щеке. — Сначала — нет, — честно ответил он, и его тонкие губы скривила невесёлая улыбка. — Я не смог бы забрать твою благодать без согласия. Твою — нет. И мне нужно было, чтобы ты доверилась мне, — нам, — настолько, насколько это возможно, — я прикрыла глаза, ощущая в голове космическую тишину. — Я знал тебя поверхностно, Елена. Я знал, что Люцифер не заинтересовался бы тобой, будь ты ничем непримечательным человеком, но… — он запнулся, и пришлось посмотреть на него — никакой фальши в его задумчивости я не нашла. — Скажем, я не рассчитывал на что-то большее, чем забавное достижение цели. Но я признаю выбор Люцифера. Своим выбором ты присоединилась к нам, своим упорством ты доказала, на что способна — я признаю тебя. И я позволила себе поверить в это. «Печатями» оказались небольшие готические комнаты как в старинных замках, не имеющие ничего, кроме двух стен и двух дверей — вперёд и назад. По крайней мере, таким образом предстала мне первая «Печать»: сразу после того, как я проникла в небольшой проход у Коцита, я обнаружила себя в этой комнатке. — Ну и какого хера? — глубокомысленно изрекла я, разглядывая скудную обстановку. «Меня не спрашивай, — отозвался в мыслях Вельзевул. — Что там происходит?» Он сказал, что до какого-то предела сможет связываться со мной мысленно, а потом уже будет не достучаться — слишком глубоко зайду. Я промолчала, но с радостью согласилась; называть Вельза другом после его последних слов было гораздо легче — может, я поступаю глупо, но я хотела сохранить эти отношения. — Две стены, две двери, — отозвалась я. — И гигантский нолик. Погоди… — над дверью, которая находилась прямо передо мной, засветились символы, каким-то образом мне понятные. — Кажется, это на енохианском. «Секрет». Просто потрясающе, и чё дальше? «Может, тебе стоит рассказать какую-то свою дохрена глубокую тайну?» Вот ещё. Я мрачно уставилась на надпись, подсознательно разыскивая подходящий факт — вряд ли дверь среагирует на что-то типа «однажды я стащила у предков сто баксов, когда курс доллара был ещё недостаточно высок, и знатно проебалась». — В чём смысл секрета? — поинтересовалась я. — Как-то плохо смахивает на Печать. «Вовсе нет, — довольно ответил Вельз. — Наверняка ты должна не просто рассказать секрет, а исповедаться. Вполне в духе боженьки, каким я о нём когда-то слышал. Да и потом, у тебя впереди ещё пятьсот девяносто девять печатей, нарадуешься». Так нарадуюсь, что наверняка снова захочу самоубиться об стену — в этом смысл Ада, и я не видела причин, избавляющих навострившегося сломать Печати камикадзе от очередных страданий. Да и исповедаться… Это хоть с одной стороны легко, с другой — отнимает душевные силы. — Ладно, — пробормотала я. — Ладно… Как насчёт такого? В двадцать я уже активно старалась помогать людям и нахваливала свои методы, внушая другим светлый путь, а сама гуглила, как не трястись, когда разговариваешь с людьми по телефону. Вельз в голове заржал, как конь, но двери скрипнули и приоткрылись, приглашая меня ступить во мрак. — Подумаешь, — фыркнула я, не спеша приближаться к следующей Печати. — Бред какой-то. «Ну, если это тебя действительно до сих пор заботит, то для «секрета» самое то», — весело сообщил Высший. — Психосоматика, Вельзевул, — подняла я палец. — Психосоматика. Я, конечно, кремень, но и у меня долгоиграющие тупые загоны бывали. Я справилась. «Не сомневаюсь». Печати действительно оказались «комнатами». Одни были маленькими, как первая, другие — не имеющие видимых границ. В одних, как и в первой, возникали надписи, подсказывающие, что нужно делать, в других — нет, потому что «комната» сама предоставляла мне возможность сделать нужное ей. Связь с Вельзевулом я потеряла на тридцатой Печати. Это было внезапно, как гром среди ясного неба, и неожиданно страшно — каждая Печать отнимала связь с реальностью. И не только её; я чувствовала, как после очередной закрывшейся за моей спиной двери силы покидают меня, что физические, что моральные. Потому что замки на Клетке Люцифера не были кроссвордом: «задания» шли в разнобой и местами вызывали приступ дежавю — например, однажды мне было «приказано» освободить Самайна и даже милостиво предложено заклинание, что я смутно помнила из старого сериала. Что ж, думала я долго. И была почти благодарна тому, что мне пришлось всего лишь выпустить его сюда, ко мне — не на Землю, где моим родным пришлось бы сражаться с древним демоном Хэллоуина опять, — и убить в двухчасовом сражении. Их было не так много, как в Пустыне, но противники, которых мне порой приходилось выпускать самой, были куда опаснее тех же Сущностей. Одним из них оказался Шедим — мерзопакостная дрянь, после битвы с которой мне пришлось целых два месяца лечиться, сидя под дверью к следующей Печати. Забавным вышло то, что Печать милостиво предложила мне небольшой экскурс по этим адским тварям в виде абзаца на енохианском, вырезанном в стене. Хорошо, что прочитала я его уже после того, как с трудом Шедима убила — оказывается, сам Люцифер опасался их, запертых богом в Аду, а Асмодей однажды получил по шапке за то, что попытался их выпустить и обучить. Прелестно. Возможно, мне попался так себе развитый Шедим; по описанию, твари эти чрезвычайно опасны, а левиафаны рядом с ними — милые собачки. Шестьсот Печатей. И каждая представляла собой новый вид изощрённого искусства. Двухсотая предложила мне сломать праведного грешника. Битый час, стоя перед молодым парнем (я не знала, было ли это иллюзией, или мне действительно швырнули душу из какой-нибудь пыточной. Да и вообще, как это — праведный грешник? Чем он провинился?) я ржала, как ненормальная, горько восхищаясь воображением Чака. Мне пришлось ломать парня, потому что иной путь был один — назад, а я зашла уже слишком далеко, чтобы идти на попятную. Двухсот первая вернула мне слёзы. На двухсот восьмидесятой мне пришлось со стороны наблюдать, какой была бы моя жизнь, останься я при рождении в этом мире, и вспоминать Рай моей родной матери — проход к двухсот восемьдесят первой заставил почти всё забыть, и ползла я дальше на карачках. На трёхсотой я возненавидела бога так, как не ненавидела никогда прежде. На четырёхсотой барьеры рухнули, и боль, отчаяние и лютая тоска по родным захлестнули меня так, что сознание почти физически треснуло до фантомного писка в ушах. Захотелось высвободить Эдриана и попытаться вылечить его самой — просто потому, что я отчаянно боялась, что снова сойду с ума в одиночестве. Но я смогла перебороть это. На пятьсот пятидесяти восьмой я лежала на полу, не в силах даже дышать. Хотелось, чтобы Люцифер смог сюда прийти и вынести меня на руках к солнцу, которого я не видела уже почти двадцать пять лет. Но осталось совсем чуть-чуть. Дверь, отделяющая шестисотую Печать от Клетки, казалась далёкой, как Девятый Круг от Лимба. Я смотрела во мрак, не в силах остановить льющиеся сами по себе слёзы — я должна, должна, должна остановить их и преодолеть этот последний рубеж. Там Люцифер. Там мой Свет. Там, — вздох; я подняла руку, подтаскивая себя ближе к выходу, — всё, ради чего я, — выдох; выползла из комнаты с чувством, будто каждая косточка в моём теле сломана и раздроблена в пыль, — прошла, — ещё вздох; сил нет вообще — я не знаю, как заставляю себя двигаться, — через Ад. За прутьями Клетки клубилась тьма. Я, раздавленная в космическое ничто, сипло захрипев, подтолкнула себя ещё раз, и ещё, и ещё — до тех пор, пока не коснулась трясущимися пальцами основания Клетки между резными прутьями. Коснулась и упала плашмя вниз, надорвано дыша в ледяной камень. Здесь было холодно; так холодно, что никакая благодать не помогала — я промёрзла вся, обратилась в лёд, закостенела, даже дрожать уже не могла. Не могла даже чувствовать — только лежать и слушать своё дыхание, хрипло срывающееся с треснувших губ. А потом в гулкой темноте, плотным смогом окружающей меня, широкая тёплая ладонь накрыла мои ледяные пальцы.