В одном шаге от счастья: Gone with the wind

Глянь-ка, волчья сыть, ты едва ли жива на треть, Ты распорота, словно сеть, вся за нитью нить; Приходилось тебе о ком-нибудь так гореть, По кому-то гнить? Ну какая суть, ну какая божия благодать? Ты свинцовая гладь, висишь на хребте, как плеть; Был ли кто-нибудь, кем хотелось так обладать Или отболеть? Вера Полозкова

Что же ты наделала? Этот вопрос преследовал меня как дикий зверь, отсветом вспыхивая в глазах каждого. Что же ты наделала? — виднелось во взгляде Бобби, когда я, спеша, будто кто-то за мной гонится, рассказала, что меня больше нет для Сэма. Что же ты наделала? — болью отразилось в глазах Ирины, когда я попросила мягко выяснить, что Сэм теперь будет знать о ней, раз меня, её дочери, никогда не существовало. Что же ты наделала? — прямо спросил Адам, явившийся в дом Сингера тем же вечером. — Он же так тебя любил. Будто я не знала, что наделала. Сэм любил меня слишком. Я не заслуживала такого, и я поплатилась. Всё же справедливо, не так ли? Справедливо же? — Да нихуя, — отрезал Адам, расхаживая туда-сюда в гостиной. — Ни за что не поверю, что он забыл тебя полностью. Никогда не видел, чтобы кто-то любил кого-то настолько… самоотверженно и самоубийственно. Но фокус в том, что Сэм забыл. Он не знал меня. Вообще. Я не представляла, как так получилось, ведь я старалась — действительно старалась — стереть лишь романтическую любовь в сознании Сэма, и даже не думала убирать себя полностью, ведь это сложно — слишком многое было связано непосредственно со мной. Как объяснить присутствие Насти и Ирины? Кто такая — дочь Бобби Сингера? Как Винчестеры разобрались с битвой Михаила и Люцифера два года назад, если меня там не было? Дочь Бобби Сингера — неуловимая девица, скачущая тут и там, и лица которой Сэм даже вспомнить не может. Они с братом никогда особо и не интересовались, потому что появляется она слишком редко и не отсвечивает. Настя и Ирина — женщины из другого мира, когда с порталами возникли неполадки, и которые, естественно, осели неподалёку от Винчестеров, потому что не знали в этом мире ничего, кроме них, дело десятое. А Люцифер просто отвлёкся — так Михаил его и убил… — Но это же пиздец натянуто! — негодовал Адам. — Как он себе хоть это объясняет? — Так и объясняет, — крякал Дин, который час назад отправил брата на какое-то пустяковое дело в одиночку, чтобы встретить Миллигана и обговорить творящееся в доме Бобби. — Он спокоен — я спокоен, не бзди. — Не бздеть? — рявкал младший Винчестер. — Пиздец, Дин, два с лишним года — на свалку! Он почему-то озаботился произошедшим чуть ли не сильнее всех. Отсутствие меня означало свободу Сэма, отсутствия всего лишь части его жизни, ведь всё остальное он помнил отлично, но почему-то внезапно оказалось, что для Адама наши отношения что-то значили — я и не представляла, что он чувствует по этому поводу нечто большее, чем «какая-то фигня, которую брат испытывает по отношению к местному идиоту». Будто Адам смотрел на Сэма так, как обычно младшие братья смотрят на старших. Это привело меня к выводу, что я считала, будто для Адама я значу почти ничего. — Ты тупая, Сингер, — сквозь зубы возвестил Миллиган, устало потерев лоб. — Тупая и ещё более сумасшедшая, чем я думал. Конечно, вечно так длиться не может — ведь другие-то охотники память не потеряли. Никто другой память не потерял, кроме Сэма, и у него, естественно, возникнут вопросы. Вопросы, о ком, возможно, упомянут случайно демоны, вопросы, кто эта девушка-охотник, что внезапно стала Ангелом, вопросы, откуда, в конце концов, он знает русский язык, если никогда им и не интересовался особо. Но пока он об этом почти не задумывался, будто на всё, связанное со мной, в его голове стоял чёртов блок. Было странно осознавать, что моя ошибка вышла складной, как по нотам, будто я нарочно забрала себя у Сэма без возможности амнистии. — Нет, — твёрдо ответил Дин, когда Адам предложил просто рассказать Сэму, что вышел курьёз, в результате которого Ангел-неумеха подтёр в его памяти целый любовный цирк. Рассерженный Миллиган, как выразилась Настя, становился просто идолом тактичности. — Пусть поживёт спокойно. Поедом ведь себя сожрёт, если выяснит всю эту херню. Может, он и прав. Дин всё ещё сердился на меня, хотя я подозревала, что он просто запутался; с одной стороны брат больше не в печали и не изводит себя круглыми сутками, с другой — то, что я сделала… И я не знала: то ли старший Винчестер просто злой из-за ситуации в целом, то ли всё же волнуется за меня, то ли ещё что. Я в принципе больше не была уверена ни в чём — абсурдная мысль, что вместе с Сэмом меня забудут и все, кто мне дорог, могла бы преследовать меня в кошмарах, если бы я умела спать. Но я не спала. Я вообще почти не шевелилась всю неделю после того, как Сэм забыл меня — сидела на крыше нашего дома и тупо разглядывала неприглядный ландшафт территории свалки. Знала, что это не про меня. Про меня — носиться торпедой и ни на секунду не давать понять, что мне плохо; про меня — мужественно (или самоубийственно) терпеть и словом не обмолвиться. Что ж, я уже не выдержала на глазах Дина, и именно поэтому избегала его всю эту неделю, опасаясь остаться с ним наедине вовсе не потому, что чувствовала вину. Вина — моя. Вина сжирала меня без остатка, но, чёрт, тот раз, в мотеле, когда я позволила Дину увидеть мою истерику — неправильно, впервые в жизни, и это отвратительно; даром, что сам Винчестер ведёт себя так, будто ничего такого и не случалось. Спасибо ему за это. — Лена. Я моргнула, рывками вспоминая, что я вообще тут делаю. В руках скрипка, которую Дин обнаружил в номере после моего ухода и виртуозно заныкал в сумке, чтобы Сэм не интересовался, кто из них двоих вдруг в музыку удариться успел. Я опять играла «Лакримозу». Прямо передо мной — Люцифер. Он сидит, расслабленно откинувшись на трубу, и смотрит на меня, задумчиво склонив голову набок. Так — каждый день. Каждый день этой странной недели; Падший обычно появляется на закате и устраивается напротив меня, а на рассвете исчезает, будто его и не было. Каждый раз я чувствую непонятное спокойствие, и неважно, что мы делаем — говорим или молчим, разглядывая друг друга. — Почему? На его лице то непонимание, что появлялось у Люцифера раньше, два года назад, когда он испытывал нечто ему незнакомое. Я улыбнулась, ставя смычок на струну. Когда он вселялся в меня, он видел Сэма в моих воспоминаниях — я до сих пор не знаю, что он думает по этому поводу. — Сложно объяснить, — я аккуратно задела смычком верхние струны, продолжая Лакримозу с того момента, на котором остановилась. Как объяснить Сатане ту рваную смесь из вины, тоски и боли, что я почувствовала, потеряв Сэма? Они вообще странны — эти разговоры. Чаще мы молчим, и у меня чувство, что Люцифер пытается разгадать меня так же, как когда-то. Он не злится, от него даже привычной яростью не несёт в эти моменты. Ощущение, что он действительно старается понять, как-то пробивало мой анабиоз, и я переставала походить на статую, за каким-то хреном присобаченную к старому, покосившемуся дому. — Вы не чувствуете ничего подобного? — поинтересовалась я, прикрыв глаза. — Нет, — ответил Люцифер. — Холод, обездоленность, одиночество… Как они… вы, люди, с этим живёте? — Со скрипом, — я усмехнулась, склоняя голову ближе к скрипке. Что-то мне подсказывало, что Люцифер понимает все эти чувства уже гораздо лучше, чем прежде, и именно это заставляет его вглядываться в меня так, будто ответы нарисуются на моём лбу. О большем я стараюсь не задумываться, потому что, если честно, не очень понимаю, чего Падший ждёт, ищет или пытается выяснить, прилетая по вечерам сюда, ко мне на крышу. О чём он думает? Что движет им, когда он устраивается напротив и разглядывает меня, будто неразгаданный кроссворд? — Как Ад? — выпалила я первое, что пришло на ум, когда Лакримоза кончилась, и я отложила скрипку, разминая пальцы. — В порядке, — снова неожиданно прямо отозвался Люцифер, поднимая голову и вглядываясь в предрассветное небо. — Я посадил на трон Велиара, он наиболее компетентен в том, чтобы быть моим заместителем. — Так ты не собираешься забить на Ад хрен? — проникновенно полюбопытствовала я, рассчитывая увидеть гнев в глазах Падшего. Я вообще-то ожидала, что именно так Дьявол и поступит — в конце концов, его ненависть к черноглазым не исчезла внезапно после воскрешения и, конечно, он не начал пылать страстью к идее правления этими самыми черноглазыми. Но Люцифер не испепелил меня взглядом. — Нет, — задумчиво ответил он, продолжая рассматривать заинтересовавшую его звезду. — Думаю, армия преданных мне существ не помешает… на всякий случай. Возможность того, что Люцифер поднимет на Михаила армию демонов, почему-то не нашла во мне должного отклика. Вместо этого я озаботилась тем, что на меня не рявкают. — С тобой всё нормально? Глупый, конечно, вопрос. Люцифер опустил взгляд и выразительно поднял брови так, будто я спросила, покушал ли он сегодня на завтрак кашу. Что ж, расценим это как «ты долбоёб или да?» Когда-нибудь всё же надо начать задавать мучающие меня вопросы. Что дальше? Что мы будем делать? Кто мы, в конце концов, друг другу? Я не задавала их в основном потому, что они казались мне чем-то из разряда обычной жизни, обычных, ничем не осверхъестественных отношений между людьми, и докапываться до Сатаны с подобными речами — верх тупизма. Впрочем, меня действительно интересовало, что произойдёт дальше — не вечно же нам торчать на крыше, проникновенно разглядывая друг друга и молча пытаясь догнать, кто что ощущает и не понимает, — поэтому я открыла рот и… — Елена! — донеслось снизу, и я чуть не покатилась с крыши. — Давай сползай, у нас в больнице людей кушают. Краем глаза отметив, что Люцифер испарился, я на мгновение прикрыла глаза, чувствуя, как то спокойствие, что я ощущала в присутствии Сатаны, исчезает. Бобби окатил меня инквизиторским взглядом с головы до ног. Я лишь пожала плечами, бодро прошагав мимо отца в гостиную, где Адам, Ирина и Настя сосредоточенно что-то разглядывали на столе. — Чё-как? — я бухнулась на стул и сложила руки перед собой в замок. Четыре пары глаз тут же обратились ко мне, но я и бровью не повела — достаточно. Я и так слишком долго рефлексирую в своём личном Аду; и так целую неделю без перерыва провела, как все думали, в одиночестве на крыше — больше послаблений я себе позволить не могла. — Кто куда кого сожрал? — Джоди звонила, — Бобби подошёл к столу и подобрал сумку. — В центральной больнице Су-Фолс лежит с апендицитом, говорит, её лечащий врач сожрал её соседку. — А… — я подняла глаза к потолку, словив мощное дежавю. — Что-то такое помню… Ма, по-моему, это было в начале седьмого сезона, да? — Не помню, — созналась Ирина. — Вообще седьмой сезон и раньше не особо помнила, он мне не очень нравится. — Ну уж извините, — фыркнул Бобби. — Я пойду забирать её оттуда, а вы, — он ткнул поочерёдно в меня, Адама и Настю. Шанина со своей сломанной ногой пролежала недолго — порыв жить, как обычные люди, быстро прошёл, посему девушка обратилась к Касу и вернулась в строй, раз у нас тут очередная проблема мирового масштаба. — Тем временем в морг. Стоит выяснить, что там с соседкой Джоди. — Зачем аж трое? — удивилась я. — Это обычный поход в морг, меня хватит. — Ну уж нет, — отрезал Сингер. — Сама говорила — левиафаны способны легко убить Ангела и без оружия, а этих тварей у нас теперь под завязку. Идёте втроём и прикрываете друг друга. Нам нужно больше узнать об этой чертовщине; того, что вы с Ириной помните, недостаточно. И мы пошли. Что ж, вылазка оказалась какой-то кособокой, рьяно напоминающей трагикомедию — едва мы пробрались в морг и открыли холодильник, так тут же получили незваного гостя в виде хирурга-интерна, который при ближайшем рассмотрении оказался одним из левиафанов. — Ну Елена, ну какого хрена? — почти выл Адам, когда они с Настей вывалились из моего Мустанга уже у дома, а я спокойно слезала с байка. — Что случилось? — тут же нарисовались Ирина с ранее вернувшимся Бобби. Я спокойно отцепила от сиденья коробку и засунула в неё руку. — Быть или не быть? — глубокомысленно изрекла я, вытащив на свет отрезанную голову. — Елена, блять! Всё очень просто: левиафан оказался медлительным и знатно прихуевшим, когда я, ничтоже сумняшеся, вырвала из доверенного нам трупа бедренную кость и, пожав плечами, преобразила её в клинок, которым тут же голову левиафану и снесла. — А что? — я посмотрела на голову и потыкала пальцем в щёку. — Эй, не притворяйся, я знаю, что ты вполне себе живой. Ирина, прикрыв рот рукой, отвернулась. Я снова пожала плечами и со всей силы дербалызнула головой об землю; та, странно ойкнув, раскрыла глаза и обрушила на меня поток ругательств. — О, заговорил, — я подняла голову на руки и мило улыбнулась. — Будем знакомы, значится. Я Елена. — Елена, — Бобби положил ладонь мне на плечо, и я вздрогнула. — С тобой всё нормально? — А? — я проводила взглядом удаляющихся Ирину с Настей и подняла брови. — А что не так? — Дай подумать, — с ядовитой иронией протянул отец, разглядывая отрезанную голову, которую я засунула подмышку. — Ты отрезала голову левиафану и играешься с ней. — О, нет, я отрезала голову левиафану и привезла её домой для опытов, — поправила я. — Как видишь, вместо крови у них чёрная жижа, и умирать они от обезглавливания не собираются. Зато прыти изрядно поубавилось. — Хорошо, — Бобби устало потёр лысину и водрузил кепку на макушку. Если честно, то чувствовала я себя странно — будто прихожу в себя после недельных возлияний. Движения казались какими-то лёгкими, отрывистыми; голова пуста и легка, как картонная коробка, и задумываться о том, что я творю, не хотелось. Да, я не анализировала свои действия, едва там, в морге, поняла, кто к нам явился. Я знала, что никаким имеющимся у нас оружием левиафана не взять, поэтому, пока никто не успел ничего сообразить, снесла ему голову и заныкала её в ближайшую коробку, подсознательно сообразив, что оставлять её возле тела не стоит. И привезла её я тоже автоматически, почти не задумываясь. Интереса к делу я не чувствовала и хотела побыстрее оказаться дома. — Пап, — внезапно ощутив полное бессилие, выдохнула я. — Прости, если что не так. Я мало что помню о борьбе с левиафанами, но знаю, что на выяснение их возможностей у вас ушло достаточное количество времени. Сейчас мы узнали, что их даже обезглавливанием не убить; не убить, скорее всего, ничем, что имеется в нашем арсенале. Давай, если хочешь, закопаем его в саду? — Эй, я всё ещё здесь! — рявкнула голова. — Да-да, — я поудобнее её перехватила и зашагала в дом. Бобби и Адам, переглянувшись, последовали за мной. — Как зовут-то тебя хоть? Левиафан, поразмышляв, вероятно, о своём положении, мрачно ответил: — Врасиа. Но теперь — Стив. Я резко остановилась. — Не может быть! — Ты что-то знаешь? — тут же поинтересовался Бобби. — Ничего особенного, — внезапно преисполнившись весельем, пояснила я. — Одна моя знакомая знает этого товарища. Пасть, говорит, у него самая маленькая. — Дай догадаюсь, — фыркнул Врасиа. — Франциска. — Точняк, — я завалилась в прихожую и, перехватив голову, стянула с себя кожанку. — Чувствуй себя как дома, дорогой друг. «Поставь его к себе на полочку в комнате, — ожил в голове внутренний голос. — Будет декором». Поразмышляв с минуту о подобном предмете интерьера, я всё же перепоручила голову отцу и быстренько смылась в свою комнату. Смутное желание поиграться с левиафаном пришло и ушло — я не чувствовала в себе никаких сил. Прежнее неистовое желание работать над нынешней проблемой тоже остыло. Я стряхнула с себя кеды и уселась на кровать, хмуро уставившись в противоположную стену. Пустота глодала меня, смешиваясь со ставшей почти привычной тоской. Хотелось самых простых вещей — поспать, съесть чего-то вкусного. Хотелось вернуться на два года назад, туда, где, как сейчас казалось, всё было куда проще. Хотелось сесть в Импалу и не думать ни о чём, кроме очередного дела. Хотелось оказаться на утёсе в Портленде и негодовать из-за того, что Габриэлю пришло на ум озолотить меня крыльями. Хотелось… — Эй, Михаил, — обратилась я к потолку. — Это ведь ты проебался. Почему бы тебе не спуститься и не решить проблему с левиафанами? Уверена, тебе бы это легко далось, — я помолчала, но, конечно, никто мне не ответил. — Ну и пошёл ты. Я перекочевала за стол и вытащила свой охотничий дневник — стоило бы записать всё, что я помню и до чего додумалась за время одержимости насущными проблемами; возможно, тогда придёт и ответ. — Знаешь, к этому времени в параллельном временном потоке вы с Люцифером торчали в Клетке, — внутренний голос покачал головой и, махнув рукой, отправился рвать редиску. — И никому, кроме Винчестеров, не пришло бы в голову вытаскивать на своём горбу жопу, образовавшуюся в мире. Но теперь-то у нас и Ангелов больше, и ты всё так же верховодишь на Небесах; в чём вообще проблема спустить к нам парочку пернатых или самому явиться и помочь? Никогда не пойму, — я пожала плечами и прислушалась — судя по звукам, Врасиа ещё никому руку не откусил. «Заведи друга», — отвлёкся от садовничества голос. Может, и заведу, хуле мне, всё равно левиафану никуда от нас не деться за счёт отсутствия конечностей. — Богу плевать, но ты же здесь с начала времён, почему же… Руку словно тисками сжало; меня вырвали из-за стола, и дневник свалился на пол. Я не успела ничего сообразить, как оказалась прижатой к стене в полуметре над полом. — Скажи, — выдохнул мне в лицо Люцифер. Его голубые глаза блестели в полумраке, и я склонила голову к плечу, невольно залюбовавшись этим зрелищем. — Что произошло за время, пока меня не было? Что сказал или пообещал тебе Михаил, если ты так спокойно обращаешься к нему, когда одна? Приходится усиленно моргать, чтобы прогнать пленяющий образ пронзительной ледяной голубизны и вникнуть в вопрос — из груди рвётся придушенный смех, будто ему здесь самое место. — Ты ревнуешь? — вырывается против воли, потому что, если бы Люцифер был обычным мужчиной, а я обычной женщиной, не имеющей за спиной крыльев, а за душой — Сатаны, его вопрос можно было расценить именно так. — Лена, не строй из себя глупую девчонку, — рычит Падший, вбивая моё тело в стену так, что с потолка сыпется штукатурка. — Этот образ тебе не идёт. Естественно, не ревнует, как я могла такое подумать. Это если переводить в эквивалент обычных людей, но здесь вопрос другой — он всё ещё думает о том, не склонилась ли я пред Михаилом, не стала ли послушным Ангелом. — Я падшая, — выдыхаю я. — Что? Конечно, не в прямом смысле — мои крылья не подрезаны, и я не похожу на легион падших пернатых, одни из которых, как Вельзевул, стали демонами, другие, как Ирэль — Ангел, встреченный мною однажды в адском баре, — имеют за спиной обожжённые, изуродованные крылья, и которые окончательно перешли на сторону других своих падших братьев и сестёр, на сторону Люцифера. Он хмурится, но я хватаюсь за его руку и отвожу от собственного горла — не падшая и в этом смысле. Обычные Ангелы, склоняющие колено перед Михаилом, падшие Ангелы, подчиняющиеся беспрекословно Люциферу — я не одна из них. Я ни перед кем не склонюсь. Это больше не похоже на удушающий захват — я судорожно дышу Люциферу куда-то в шею, и мои руки, будто имея собственную волю, скользят по его плечам, груди; твою мать, хотела бы я любить его хоть чуточку меньше, не так сильно, что это почти походит на комедию одного актёра. Я — чёртов клоун с прогнившим Падшим нутром, комично пытающийся жить, как все, словно вся моя жизнь не превращалась никогда в бегство к нему одному. Хотела бы я вырвать его из себя, как опухоль, хотела бы сделать вид, что мой выбор тогда, ещё два года назад, никогда сделан не был, хотела бы соврать, что у меня получалось жить без него, как живут все нормальные люди. Я никогда не была нормальной. И любовь моя никогда нормальной не была; я ненавижу себя, ненавижу, ненавижу, ведь я никогда не переставала любить Люцифера, я всегда выбирала его, я всегда бежала к нему и любила его через время, Ад и смерть. И любовь эта горит во мне жерлом вулкана так сильно, что почти смешно. Ненавидящая, блять, саму суть любви. Не умеющая, мать твою, даже говорить это слово. Не воспринимающая, чёрт возьми, это чувство. — Сейчас будет клише, — бормочу глухо. — Что? — повторяет Люцифер, и его ладони, тоже как самостоятельно живые, ловят моё лицо. — Клише, — разъясняю я. — Потому что я собираюсь тебя поцеловать. И целую, не дав подумать ни себе, ни ему. Раздвигаю настойчиво замершие губы языком и рвусь вперёд, захлебываясь всей тоской, что преследовала меня те два года; растворяющейся сейчас, когда я зарываюсь пальцами в светлые волосы и больно едва ли не рву их. Люцифер замирает на какое-то мгновение, которое кажется мне целым годом, и я чувствую его язык на своём; он прижимает меня к стене сильно, почти грубо, и обрушивается на меня ураганным ветром — в нём ни капли замешательства. Что-то в душе становится на место. Я на мгновение приоткрываю глаза и ловлю отсвет ледяной голубизны; Люцифер коротко рычит, прижимается так, чтобы между нами не осталось ни миллиметра пространства, вгрызается в мои губы собственническим, властным поцелуем и тоже зарывается пальцами в мои короткие пряди — я ощущаю больной восторг. Лицо, шея, плечи; я судорожно хватаюсь за Люцифера, будто могу вот-вот утонуть. В какой-то момент наши руки переплетаются, и… — Что за… В горящее огнём лицо ударил порыв ветра, и в следующую секунду я стою у стены уже одна. И я бы забеспокоилась таким бестактным исчезновением, если бы не ощущала присутствие Люцифера всем своим существом — только где он?.. — Я здесь, — я булькнула и поднесла руки ко рту — потому что слова произнесли именно мои распухшие губы. Ноги дрожат, и я, кряхтя, как немазанная телега, чуть не наворачиваясь на каждом шагу, подползла к своей кровати. Чувство странное — меня будто растягивает на дыбе; не больно, пытка будто бы только начинается, но не сказала бы, что приятно. — Какого чёрта… Голова вибрирует — то ли голос, уже догадавшийся, в чём соль, ржёт, то ли… — Кажется, мы только что нашли, что ещё делает эта чёртова метка, — и снова слова вырываются изо рта не по моей воле, и рука тоже тянется ко рту не потому, что так хочу я — я ощущаю некоторое смятение Падшего, хотя ещё минуту назад его и в помине не было. Пальцы дотронулись до губ, но тут же в поле зрения попала метка — ветви и корни Древа оплели всю кисть и достигли локтя. Я, приложив некоторые усилия, вскочила и метнулась к зеркалу. Открывшийся вид весьма удручал: я плыла. То есть… реально. Лицо расплывалось, в одно мгновение становясь моим, а в следующее — Люцифера. Волосы то темнели, то светлели; тело то вытягивалось, то сжималось, приобретая мои привычные черты. — Что за херня? — визгливо воскликнула я — голос, как ни странно, оставался моим, но я чувствовала неудобство, будто за пультом управления, попеременно пихая оппонента плечом, сидят два человека. — Похоже, так не должно было произойти, — тут же открылся мой рот; меня «согнали» с управления. Люцифер скривился, и моё лицо вновь перекосило. — И что же нам делать? — глубокомысленно поинтересовалась я. — Убить кого-нибудь? — полунасмешливо предложил Падший. — Нет! Тело всё ещё подрагивало, лицу всё ещё было жарко; я бы даже уделила подобной реакции отдельное внимание, если бы, чёрт подери, не слилась с Люцифером в прямом смысле этого слова! Это даже на пошлость не тянет — я, чувствуя, что вскипаю не по-детски, наблюдала, как моё лицо в зеркале колбасит в странной, почти киношной дымке, и глаза то наполняются синим, то выгорают до ледяного голубого. И ведь не это самое странное: смотреть, как на женском теле образовывается мужская голова, а щёки периодически обрастают щетиной, было куда страннее. — Елена? — раздалось за дверью. Я пискнула и схватила с кровати плед так быстро, что Люцифер даже опомниться не успел. — Минуточку! — хрипло каркнула я, заворачиваясь в одеяло по самую макушку. — Ну и зачем ты прячешься? — поинтересовался Падший иронично. — Потому что! — огрызнулась я. — Перенеси нас! — рука сама собой потянулась к краю пледа, и я с силой «дёрнула поводья на себя», не давая Люциферу избавиться от маскировки. Вышло из рук вон плохо — Дьявол был явно сильнее даже в таком… замысловатом положении, и пришлось окукливаться заново. — Люцифер, перенеси нас! В общем-то, ни к кому, кроме как к Михаилу, идти нам смысла не было. Люцифер настоял сначала слетать к Габриэлю, но тот ржал так сильно, что и слова нормального выдавить не сумел — лишь помахал ручкой, когда я внесла идею об Архистратиге с его пернатыми учёными. О том, чтобы поручить исследование демонам, и речи не шло, так что битый час мы проваландались на поле вне Штата, рьяно пытаясь разделиться самостоятельно. Михаила вызвать оказалось куда легче, когда мы с Падшим состоим в этом странном симбиозе — Архистратиг явился почти сразу с двумя подручными Ангелами, что в мгновение ока перенесли нас на какую-то заброшенную фабрику и нарисовали кресло, настолько чисто-белое, что глаз резало. В него меня, закутанную в плед, и усадили, окатив взглядом учёных в стадии острых открытий. Бояться Люцифера, видимо, не обязательно, если за спиной стоит Михаил и сверлит младшего брата справедливым оком. — Этого не должно было произойти, — произнёс Михаил задумчиво, глядя, как Серафимы вертятся вокруг кресла, разрисовывая мои руки енохианскими символами. Злость полностью меня покинула — разгорающейся ярости Падшего хватило бы на десятерых. Я чувствовала, как ему противна сама мысль о том, чтобы просить помощи у Михаила, но тут вариантов не было — кто проблему намутил, тот её и решает. — Да что ты, — вырвалось из меня шипение Люцифера. — Да... — полностью игнорируя агрессию, протянул Архангел. — Действие метки не предполагает того, что вы синхронизируетесь, — а разъяснения его — просто конфетка. Он будто бы и объясняет, но всё равно ничерта не понятно. — Так что изначально должна была делать метка? — поинтересовалась я сипло. Дыба продолжала тянуть, и действия Ангелов Михаила только усугубляли ситуацию. Люциферу, видимо, подобные неудобства были по барабану: — Да, Михаил. Объясни, ради чего ты связал нас? Почему эту чертовщину чувствую только я? Я зажмурилась, когда неприятные ощущения превысили допустимые пределы, но Люцифер тут же открыл мне глаза и снова что-то сказал — меня отбросило на задворки сознания, и я не услышала ни слова. Руки Ангелов достаточно осторожно сняли с меня плед; несколько секунд боли, кисти словно огнём обожгло, и спустя мгновение меня будто из огня во льды сбросило — стало чуточку легче. — Готово, командир, — донёсся до меня голос одного из Серафимов. — Хорошо, — Михаил опустился на корточки и сжал моё правое запястье. — Слишком большой резонанс, — пояснил он, переворачивая мою ладонь. — Моя ошибка. Больше этого не повторится. Я разглядела, как несколько символов, что были вычерчены на моих предплечьях, исчезли, будто впитавшись в кожу, и Архистратиг с силой надавил на метку так, что я едва сдержала судорожный вздох. Заброшка заходила ходуном, и в следующую секунду Люцифер «выпал» из меня. Я обессиленно развалилась в кресле. Ангелы, бросив взгляд на своего командира, исчезли, и комнату окутала тишина. — Объясняй, — приказал Падший. Меня обдало холодом — я чувствовала его ярость так, будто она была ледяным коконом, облепившим меня с головы до ног. Я что-то пропустила?.. — Нет, — твёрдо ответил Михаил. — Тебе необязательно знать всё, Люцифер. Достаточно и того, что метка позволяет вам чувствовать эмоции друг друга. Вы связаны. — Брат мой, — в этом бархатистом обращении угрозы было больше, чем в самом злобном рычании. — Будь добр, не веди себя, как скотина, — с моих губ сорвался звенящий смешок, но Люцифер не обратил на него внимания. — Не вижу никаких преград на пути объяснений, зачем ты нас связал. Как действует метка? Она заставляет нас... испытывать что-то? Я пискнула и вскочила, ощутив всей кожей приближающуюся бурю. Габриэля тут не было, и меня вдруг осенило пониманием, что я ничем не смогу помешать Люциферу наброситься на Михаила. — Уйди, — рявкнул Падший, едва я скользнула между ним и Михаилом, развернувшись к Сатане лицом. — Люцифер... — пробормотала я, но Архистратиг, подняв брови, перебил: — Испытывать что-то? — он опустил взгляд на меня. — Нет. Метка не управляет эмоциями. Всё, что ты чувствуешь, брат, настоящее. Я упрямо вздёрнула подбородок, разглядывая холодные глаза Падшего. Тот перевёл взгляд с меня на Михаила за моей спиной и хмыкнул — меня вновь обожгло ледяным огнём. Слова Архангела ни на грамм не остудили поднимающийся гнев Люцифера. — Хорошо, — протянул он. — Предположим. Он казался спокойным, собранным, но меня жгло, придавливало, опаляло его ледяной яростью. Яростью страшной, губительной; внезапно пришло осознание, что он и секунды не провёл без своей чёрной злобы с того момента, как возродился, и злоба эта копилась, копилась, копилась, и достаточно было одной искры, чтобы она взорвалась ядерной бомбой. Я затаила дыхание. — Предположим... — повторил Люцифер, вновь скользя взглядом по брату и мне, застывшей перед ним так, будто защищала. — Но ответьте мне: что связывает вас? — и снова эта усмешка, от которой всё в голове мёрзло, как в ледниках. — Что объединило Архангела и человека? Что заставило тебя, Лена, подчиниться слову Михаила? В чём замысел? Пару секунд я глупо пялилась в лицо Дьявола, а потом расхохоталась. Он опять! Он не верит, не понимает, не хочет принять! — Люцифер! — я подалась вперёд, обхватывая ладонями лицо Падшего и улыбаясь почти горько. — Ты дурак или да? — Лена, — предупреждающе рыкнул Люцифер. — Дурак, — я судорожно закивала. Почему-то стало ужасно грустно, и я с горечью погладила большим пальцем его скулу. Неужели он не может принять факт, что кто-то захотел сделать ради него что-то бескорыстное? — Люцифер, никто не заставлял меня пройти через Ад. Понимаешь? — он не шевелился, и я поморщилась, ощутив тянущую боль в переносице. — В ту же секунду, как мне сказали, что ты жив, я знала, что сделаю. Мне не нужно было ставить никаких ультиматумов, мне не нужны были ничьи приказы, чтобы спуститься в Ад! Я сама хотела этого, твою мать, Люц, ну неужели не ясно? — Ты прошла через Ад, — хрипло повторил Падший. — Только из-за меня? — Да! — воскликнула я, почти с мольбой потянувшись к нему. — Только потому что сама хотела вытащить тебя, понятно? Никто не заставлял меня! Никому не нужно было даже просить. В тот самый момент, как я услышала от Михаила, что Люцифер жив, я уже знала, что меня ждёт. Уже знала, что сделаю всё, чтобы вернуть его. В ту самую секунду мой выбор стал окончательным, хотя, если честно, он был таким уже больше двух лет. Люцифер смотрел на меня долго, испытующе. Поднял взгляд на брата, вновь опустил на меня. Затем наклонился, коротко поцеловав в лоб, и я ощутила, как его руки мягко коснулись архангельского меча на моём поясе — меня затопила волна ужаса. Одна искра... Его силуэт расплылся перед глазами, смазался, и через секунду я осталась в обветшалой комнате одна. Затем, спустя ещё мгновение, где-то далеко раздался взрыв.