Флорентийка. Паутина обмана

      Ещё два дня прожили мы в доме мадам Морель-Соверген, за которые Фьора открыла для себя привлекательную сторону в физическом выражении любви мужа и жены, а я охотно шёл ей навстречу в том, что Фьоре так хочется, как и мне. Фьора больше не задавала мне вопросов о Жане и Мари де Бревай, но её и не думали покидать видения о том, что в доме напротив держат узницей молодую женщину, над которой издеваются два охранника. Стоило Фьоре сказать мне о своих видениях, как у меня похолодела кровь — потому что дом напротив принадлежал Рено дю Амелю. Я знал, что история дома напротив не самая радужная, но вот как быть с тем, что моя жена увидела во сне, я не мог представить. Фьора между тем упрашивала меня помочь ей вытащить ту женщину из заточения так часто, что я уже решился вместе с Матье де Прамом провести разведку, велев Фьоре ждать дома и не пускаться в самодеятельность, на что моя жена согласилась. Проникнув с Матье на территорию дома дю Амеля, я застал нечто такое, что лучше бы никогда не видеть: в этом доме и впрямь насильно удерживали женщину, рыдания которой я слышал через маленькое окошко цокольного этажа. Мои попытки вызнать, кто эта женщина и почему её лишили свободы, ни к чему не привели, потому что в её узилище нагрянул один из охранников, разразившись бранью, что она мешает ему пить в своё удовольствие. Далее последовали звуки, не оставляющие сомнения в том, что там происходило дальше с несчастной в обмен на вино и еду. Тем же днём я не преминул сообщить городским властям о том, что узнал. Они поначалу не хотели шевелиться и связываться с дю Амелем, занимающим должность советника, но я пустил в ход угрозу довести всю эту историю до сведения монсеньора Карла, и тогда посмотрим, как скоро стражи порядка пожалеют о своём бездействии. Для стражей порядка Дижона я придумал объяснение, что услышал плач из дома советника и решил проверить, не нужна ли помощь. Не говорить же им, в самом деле, что моей жене было видение. Кончилась вся эта история с расследованием, которое затеяли с моей подачи, тем, что во всём доме дю Амеля был обыск, в том числе и в подвалах. В одной из темниц и нашли узницу, прикованную цепями к стене. Пленницей оказалась молодая девушка на вид не старше двадцати лет, очень отощавшая, светловолосая и зеленоглазая, едва ли не всё тело покрывали застарелые следы побоев, на запястьях кровоподтёки от кандалов. Что-либо рассказать о том, что с ней было, она не могла, хотя язык ей не отрезали. Наверняка она потеряла способность говорить от сильного потрясения и пережитого жестокого обращения. Но, что было для меня немного пугающим, чертами лица эта девушка напоминала Фьору, зародив во мне подозрение, что спасённая девушка — дочь Мари де Бревай и Рено дю Амеля. Если это так, выходит, что этот деспот так жестоко обращался с родной дочерью?.. Что до Рено дю Амеля — его разбил насмерть сердечный приступ, стоило ему услышать, что его ждёт суд и тюрьма. Вырванную из Ада девушку хотели поместить в монастырь, но я и Матье настояли на том, чтобы её отдали под нашу опеку, тем более что Фьора вызвалась позаботиться о ней вместе с Симоной и Шретьеноттой. История со спасением девушки наделала много шума в городе, это событие обсуждали целую неделю. Бывшая пленница дю Амеля всю эту неделю жила у нас в доме Симоны, для неё отвели отдельную комнату со всеми удобствами, к услугам девушки была тёплая ванна и ароматное мыло, лечебные мази, Фьора по доброте душевной подарила ей немало своих красивых платьев. Моя жена много времени посвящала нашей подопечной: вместе с Симоной и Шретьеноттой кормила её, помогала принять ванну, читала ей книги, рассказывала о своих близких и о своём родном городе, всегда как можно мягче взбивала ей подушки и укрывала потеплее одеялом, перед сном непременно целовала в лоб и желала доброй ночи. Понимая, что был неправ перед Фьорой, когда ранее отмахивался от её видений, я попросил у жены прощения, и она великодушно простила меня. На вторую неделю пребывания у нас девушка, наконец, заговорила — попросив разогреть для неё молока с мёдом. Шретьенотту немедленно отправили выполнять пожелание нашей подопечной. От девушки я, Фьора и Матье с Симоной узнали, что её зовут Маргарита дю Амель, что умерший от сердечного приступа мерзавец был её родным отцом, который с ней столь жестоко обращался. Понимая, что моя жена, мой друг Матье и я сам безопасны для неё и желаем ей только добра, Маргарита решилась облегчить душу и рассказать правду о своей жизни, которая больше походила на кошмар. Жизнь не баловала Маргариту радостями. Четыре года безмятежного счастья на руках и под опекой любящей кормилицы, которая покинула её, отправившись в лучший мир, затем полнейшее безразличие к ней со стороны разных слуг и жизнь чаще всего вдалеке от отца, не скрывающего своего отвращения к ней. Потом жизнь с отцом, который таковым являлся только на том основании, что некогда он заставил с ним делить постель её мать. За сходства с матерью и за то, что Маргарита родилась девочкой, а не мальчиком, маленькая в ту пору Маргарита удостаивалась множества словесных унижений, оскорблений, тычков и затрещин, упрёков… Она выходила из дома, только чтобы пойти в ближайшую церковь в сопровождении служанки-святоши, для которой всегда казалось коротким долгое стояние на коленях на холодных церковных плитах. Маргарита стала думать, что в монастыре ей будет не хуже, чем в родительском доме. В возрасте двенадцати лет Маргарита решилась сказать отцу о своём желании уйти в монастырь, но дю Амель жестоко высмеял желание дочери, сказав, что на дочь распутной стервы Мари он не потратит ни единого су, к тому же он уже давно использовал дочь как домашнюю прислугу, экономя на ней и не желая отдавать приданое монастырю. Когда девичье тело немного округлилось, её изнасиловал конюх на соломе в конюшне, когда Маргарите было пятнадцать. Далее мы узнали страшное продолжение: роды в подвале, куда дю Амель заточил её, жестоко избив, когда её состояние стало заметным, потом рождение мальчика, которого у неё отняли и задушили прямо на её глазах. Это было как раз тогда, когда дю Амель был назначен советником в Дижоне. Тем временем дю Амель сократил прислугу до двух человек, двух братьев, которые держались за это место за неимением другой, более высокооплачиваемой работы. Маргариту привезли на носилках с плотно закрытыми занавесками, на которых несли также большую часть багажа. Она спустилась с них только ночью, перед домом на улице Лясе. Несчастную заковали в цепи в подвале, поначалу на ночь, так как днём она выполняла работу по дому. Кормили её плохо, обращались ужасно. Только Клод выражал ей некоторое сострадание, когда дю Амеля не было дома. Он приносил ей немного еды и вина, к которому он её приучил, но отплачивать за эту «доброту» ей надо было единственной монетой, которую бедняжка имела в своём распоряжении. К счастью, эти грязные и краткие объятия не возымели нежелательных последствий. Несмотря на эту небескорыстную помощь, Маргарита слабела с каждым днём и все больше приходила в отчаяние. Желание жить — если только это можно было назвать жизнью — оставило её, и она начала страстно желать скорейшей смерти, когда наконец ей пришли на помощь. Сейчас она чувствовала себя намного лучше. Силы постепенно возвращались к ней, лицо принимало нормальный вид, но она походила больше на оживший механизм, чем на живую женщину. Она выказывала большую благодарность своим спасителям, но казалось, что будущее её совсем не интересует. Она была тиха и молчалива, хотя дар речи вернулся к ней окончательно. Нам казалось, что рядом с нами присутствует тень. После рассказа Маргариты о том, какой была её жизнь, Фьоре пришлось отпроситься выйти и выпить успокоительных настоев, которые для неё сделала Шретьенотта. Когда же Фьора вернулась обратно в комнату Маргариты, глаза её были красные и опухшие. Видно, моя жена очень близко к сердцу приняла многолетнюю боль Маргариты, которую бедная девушка носила в себе. — Боюсь, что её душа ушла вместе с душой её ребёнка, — сказала мне Фьора, когда мы остались одни. — Я не знаю, что должно случиться, чтобы к ней вернулось желание жить после того Ада, что она пережила. Мы можем дать ей нашу дружбу, но будет ли этого достаточно?.. — Фьора, быть может, к Маргарите вернётся желание жить, если кто-нибудь очень сильно и преданно её полюбит, — предположил я, привлекая к себе жену и целуя в макушку. — Ты же стала для неё чудесной подругой. Полночи я и Фьора не могли уснуть — мы оба думали, что дю Амель отделался слишком легко, померев от сердечного приступа, тогда как он заслуживал смерти в страшных муках за то, что сотворил с жизнью и душой своей дочери, хотелось его оживить и убить повторно, причём не одному только мне. Когда же Маргарита окрепла окончательно, было решено привезти её в Бревай к её бабушке Мадлен. Сама девушка встретила эту новость без энтузиазма, будучи безразличной к тому, что с ней дальше будет. Не расшевелили её даже слова Фьоры и мои с Матье, что бабушка непременно обрадуется Маргарите и полюбит её. Путь до Бревая мы проделали без приключений, добрались благополучно. Мадлен де Бревай не ждала моего визита к ней, но встретила меня и моих спутников очень приветливо, встреча же с Маргаритой заставила ярче загореться от радости её потускневшие некогда от слёз голубые глаза, широкая улыбка тронула губы, как потерявшая рассудок мадам де Бревай обнимала Маргариту и покрывала поцелуями её лицо, прижимала к себе — так, словно хотела растворить в себе и спрятать от чужих глаз. Здесь же в Бревае был и Кристоф, который вернулся домой. Добросердечная хозяйка Бревая предлагала нам остаться погостить в её доме из благодарности за то, что вернули ей сына и внучку. Как бы ни было приятно такое выражение добрососедского расположения, нам пришлось отказаться, потому что в Селонже меня ждали дела, нужно было ещё помочь Фьоре освоиться в её новом доме, где она отныне полная хозяйка. Простившись с мадам Мадлен и Кристофом с Маргаритой, мы втроём уехали в Селонже — небольшой городок на севере в долине Веннель, где и расположен мой хорошо укреплённый замок и церковь. По приезде в Селонже начались наши заботы, с которыми, впрочем, мы справлялись довольно хорошо. Под моим руководством Фьора очень быстро и тщательно вникала во все тонкости управления владениями, училась вести книги счетов, расходные книги, гроссбухи, причём ни слова жалоб от неё не услышать. Моей жене удалось хорошо поладить с нашими крестьянами и моими вассалами, в том числе и с моей свояченицей Беатрис, которая как-то сразу прониклась к Фьоре симпатией. Признаться, меня радовало, что моя жена и свояченица прекрасно поладили. Фьора — моя жена, которую я люблю, с кем хочу прожить вместе всю жизнь. Беатрис мне дорога как родная сестра, которая всегда помогала и поддерживала. Отрадно на душе, что Фьора нашла для себя жизнь в Селонже приятной. Только всё равно тень грусти омрачала лицо Фьоры, причиной которой была разлука с отцом и то, что Франческо Бельтрами наверняка обозлился на дочь за то написанное ею письмо, чем Фьора как-то со мной поделилась. Мне удалось убедить жену написать письмо моему тестю, причём писали мы это письмо совместно, что ни в какие бродячие актрисы Фьора не уходила, что она нарочно это написала — чтобы обезопасить отца из страха за него, что Франческо Бельтрами угрожала опасность, от которой Фьора всеми силами пыталась его спасти. Поведали мы в письме и о том, что заключили брак ради того, чтобы уже обезопасить Фьору, потому что она тоже оказалась в опасности, которая угрожала Франческо, только мы не можем оба в письме сказать — какая именно напасть случилась, если вдруг письмо попадёт не в те руки. Напоследок мы оба заверили Франческо Бельтрами в своих самых лучших чувствах и снабдили письмо нашими подписями, написав в послесловии, что желаем ему благополучия и здоровья, а также надеемся на встречу в Селонже, где его всегда согласны принять на любой срок. Письмо я и Фьора отправили с гонцом во Флоренцию. Дальше дни потянулись своим чередом, я улаживал дела имения, Фьора училась им управлять, иногда нам наносили дружеские визиты Мадлен де Бревай, Кристоф и Маргарита. Фьора всегда искренне радовалась, когда её дядя и бабушка с сестрой к нам приезжали, искренне считая их своими друзьями, как, впрочем, и они — её. С мадам Мадлен, Кристофа и Маргариты я взял обещание, что они не скажут Фьоре ничего о том, кем приходятся ей на самом деле и кто её родители. Я понимал, что поступаю, возможно, неправильно, утаивая от Фьоры правду о её родителях и о том, кем она на самом деле приходится мадам Мадлен, Кристофу и Маргарите, но мне надо было заботиться о душевном покое Фьоры и о том, чтобы до тайны своего происхождения она не дозналась никогда. Так будет лучше для неё же. Месяца полтора спустя я и Фьора имели счастье принять у нас отца моей супруги — Франческо Бельтрами. Негоциант был заметно бледен в сравнении с тем, как он выглядел в конце января этого года, под глазами Франческо залегли тёмные круги, в уголках губ пролегли горькие складки, но чёрные глаза его оживлённо сияли за ужином — когда он сидел за столом рядом с Фьорой и порой нежно касался ладонью её лица. — Фьора, доченька, почему же ты не сказала мне ничего? — спрашивал Франческо свою дочь. — Мы бы вместе нашли выход. — Прости, отец, зря я написала про свой уход в бродячие актрисы, — признала неправоту Фьора, опустив глаза. — Но для твоего блага мне было нужно, чтобы ты меня возненавидел… Иеронима замышляла какие-то козни против тебя, Марино угрожал разболтать ей какую-то тайну, которую она хотела использовать против нас… в тот день, когда я пропала из города, Марино Бетти с приятелем пытались меня убить в тёмном переулке… Филипп тогда спас мне жизнь, — произнесла Фьора и обратила на меня ласковый взгляд серых глаз. Моя рука мягко накрыла её слегка дрожащую руку. Это помогло немного успокоить Фьору. — Мессер Бельтрами, Марино Бетти и его приятель не просто пытались убить Фьору. Не вмешайся я тогда — не обошлось бы и без изнасилования. Ваша кузина наверняка дала им добро на это, когда подговаривала убить Фьору. Марино Бетти был случайно убит Фьорой, когда напал на нас, — заметил я. — Дочка, прости меня, что так легко поверил в твою распущенность, — Франческо поднёс к губам руку дочери, а Фьора погладила его по плечу. — Я же правда считал, что ты подалась в бродячие актрисы, а ты на самом деле несла очень тяжёлое для тебя бремя. Прости, милая. — Я не держу на тебя зла, отец. Прости меня и ты, я так заставила тебя изводиться… Ты же прощаешь меня? — Фьора обратила на отца взгляд, полный надежды. — Мне нечего прощать тебе, моя родная. Кстати, думаю, ты обрадуешься за Хатун. Я официально её удочерил, дал за ней хорошее приданое и выдал замуж за достойного человека — её мужа зовут Себастьяно Дольчи, он врач из Рима. Твоя подруга с детских лет будет счастлива, — поделился с Фьорой Франческо этой новостью. — Я поверить не могу! Отец, неужели? — сорвалось с губ поражённой Фьоры. — Хатун вышла замуж… Как я хочу, чтобы всё у неё сложилось хорошо в её замужней жизни… — А вам, мессир де Селонже, я хочу сказать спасибо, что вы позаботились о моей дочери, что вы всё это время защищали её и что она счастлива с вами, — выразил синьор Бельтрами благодарность уже мне. — Да, как бы… не стоит меня благодарить, — проговорил я в лёгком смущении, — я люблю Фьору и она мне очень дорога, потому я всегда буду заботиться о ней и оберегать её, — мои пальцы переплелись с пальцами счастливо мне улыбающейся Фьоры. — Мессер Бельтрами, я же могу вас попросить помочь Фьоре присмотреть в Селонже за всем в моё отсутствие? Я доверяю вам и поэтому прошу об этом. — Да, отец, ты же останешься? Я так хочу, чтобы ты погостил подольше в моём новом доме, тебе понравится здесь жить, я уже полюбила Бургундию — как только ступила на её землю, — уговаривала Фьора отца. — Останусь и помогу с удовольствием, Фьора. Ты же знаешь, что мне трудно тебе отказывать, — ответил согласием Франческо Бельтрами на моё с Фьорой предложение и поцеловал дочь в щёку. До моего отъезда в ставку Карла Смелого ещё далеко, все эти дни я могу посвятить Фьоре и общению с её отцом, которого лично я нашёл хорошим и приятным человеком. Наконец-то в душе Фьоры теперь наступит мир, когда она помирилась со своим отцом. Мой разум не покидала мысль, что всё в моей созданной семье будет хорошо.