Голодные игры: За пять лет до...

      Несмотря на то, что мы не опоздали, а даже пришли немного раньше, площадь была уже забита такими же подростками как мы, пытающимися собраться в две ладные очереди. Здесь нам пришлось расстаться с родителями, но, надеюсь, не надолго.       Мама с папой уже пропали из виду, а нам предстояло вклиниться в женскую очередь, чтобы попасть к девушке, берущей кровь на идентификацию для подтверждения личности, а заодно пересчёта населения.       Здесь было очень много людей, поэтому сформировать очередь было достаточно трудно, но нам с Анной всё же удалось встать в самый конец. — Что там с нами сделают? — немного дрожащим голосом спросила сестра. — Не бойся, всего лишь возьмут капельку крови. — Это больно? — Не очень, как укус комарика. — Зачем им это? — Наверное, удостоверяются в том, что все юноши и девушки сегодня явились. — А что потом? — Потом нам придётся расстаться. Ты должна будешь пойти в начало площади, почти к самому пьедесталу, там собираются младшие. — А ты? — Я буду стоять где-то в середине, так что мне будет отлично тебя видно. Анна опустила голову, посмотрев в сторону Дома Правосудия. — Нас ведь не выберут? — Конечно, нет. Поверь, есть люди, чьи имена вписаны гораздо больше раз, чем наши, — как же мне сейчас хотелось быть на месте сестры, чтобы и меня кто-нибудь успокоил, ведь я же знаю, что в прошлом году выбрали парня, чьё имя было вписано лишь три раза. — Дай руку! — послышался холодный голос медсестры, после чего Анна, немного колеблясь, протянула ей свою холодную, мокрую ладошку, чуть подрагивающую от волнения. Всё кончилось очень быстро, и эта девочка с двумя аккуратными рыжими косичками уступила место мне, уходя в глубину толпы, но постоянно оборачиваясь, чтобы не потерять сестру из виду. Я же, когда и меня зарегистрировали, направилась в самый центр площади, к своим ровесникам, ни на миг не теряя из виду рыжую голову сёстры.       К половине третьего обе очереди превратились в две гигантские колонны: мужскую и женскую, которые теперь были в центре внимания всех прочих жителей девятого дистрикта. Как ни странно, среди всех этих людей, а их было около тысячи, даже несмотря на то, что они подростки, царила мёртвая тишина, которую резко прервал тонкий женский голос, поприветствовавший нас. Это был голос Амалии Эфит, она всегда начинала церемонию, и именно она определяла тех, чья жизнь сегодня изменится навсегда. У этой странной женщины всегда был очень нестандартный для нашего дистрикта вид, а именно: тёмно-зелёные волосы, уложенные в причудливое каре, броский, режущий глаз, макияж, очень длинные синие ресницы и какая-то блестящая пачка, судя по всему выполняющая роль платья.       Когда она наконец закончила читать свою, как ей казалось, пламенную речь, состоящую из сплошного вранья о том, как нас ценит Капитолий и как им жаль, что за восстание нам приходится платить такой ценой, помощники мэра поставили всем известное видео, которое и так прокручивают в начале каждого урока, где говорится о всё том же восстании, но теперь нас уже обвиняют, убеждая, что мы заслужили этой участи, а Капитолий могущественен и справедлив. Но самое худшее наступает теперь, когда Амалия произносит эту ужасную фразу… — Дамы вперёд… На окутанной гробовой тишиной площади слышится лишь цоканье каблуков Эфит, уже погружающей свою руку в круглый, стеклянный аквариум, набитый маленькими свёрточками, на которых аккуратным почерком написано имя того, чьи дни теперь сочтены. Она возвращается на исходное место, разворачивая бумажку с заветным именем, и громко произносит: — Элизабет Разенграффе. В этот момент во мне всё сжалось, я не могла ни то что слова сказать, я не могла даже пошевелиться, меня будто волной окатило, которая теперь разливалась по всему моему телу то горячими то холодными потоками, заставляя стоять на месте, не осознавая что происходит, и, даже не замечая расступившуюся колонну людей, с сожалением и облегчением смотрящих прямо на меня. — Ну что ты, душечка, скорее иди сюда! — ласково подзывала Амалия, делая жестами знак, чтобы я наконец подошла. Жребий брошен, выбора нет, кроме как идти на тот самый траурный пьедестал, минуя личико заплаканной сестры, пытающейся схватить меня за руку, что тут же пересекли миротворцы. — Есть ли добровольцы? Никто не отозвался. Я знала, что Анна могла бы не сдержаться, поэтому заранее запретила ей жертвовать собой, поклявшись, что тогда ни за что её не прощу.       Теперь я могла видеть не только залитое слезами лицо сестры, но и не менее заплаканное лицо мамы, которая прижималась к отцу, ни на секунду не сводя с меня глаз. — Ну что ж, значит очередь мальчиков! — радостно воскликнула Амалия, и мне сразу захотелось врезать ей за этот мерзкий тон, которым она собиралась назвать следующего «счастливчика». Вернувшись с очередным свёртком, она всё так же задорно и громко произнесла: — Джексон Оверлэнд. После чего тут же начала расступаться мужская колонна, открывая проход пепельноволосому голубоглазому юноше восемнадцати лет, так же как и я ещё не осознавшему что произошло. — Джек! — кинулась к нему маленькая, захлёбывающаяся от слёз девочка одиннадцати лет, но эту попытку добежать до обречённого брата, её отец пресёк раньше, чем это сделали миротворцы, которые могли бы легко покалечить сопротивляющегося ребёнка.       Я прекрасно знала этого парня. В детстве мы были лучшими друзьями, но потом почему-то резко прекратили общаться и стали видеться лишь на рынке, когда он покупал что-нибудь для семьи на нелегально убитую белку или куропатку, а иногда и оленя, но даже тогда мы не особо разговаривали, разве что здоровались, хотя, когда я была маленькой, он мне даже немного нравился. Теперь, осознавая то, что вторым трибутом будет именно Джек, мне стало ещё хуже. — Итак, поприветствуйте трибутов! — радостно завопила Амалия, всплеснув руками. На площади по-прежнему царила тишина, показывающая скорбь стоящих чуть ниже людей, пытающихся показать своё искреннее сочувствие и уважение. — Что ж, — разочарованно произнесла Эфит, —, а теперь пожмите друг другу руки!       После рукопожатия нас окружили миротворцы, сопроводив в Дом Правосудия, где оставили в какой-то маленькой комнате, не блещущей роскошью и, как я думала, заперли дверь, но это было не так. Дверь никто не запирал, поскольку с наружной стороны и так стояла охрана. Через пару минут в помещение влетела Анна, мгновенно повисшая на мне и пытавшаяся прекратить плакать, но это ей не очень удавалось, а следом вошли и родители, явно не в лучшем состоянии, чем я. — Ты же обещала! Обещала, что тебя не выберут! — кричала сестра. Отец снял её у меня с шеи, пытаясь успокоить и нас обеих, и маму, и самому сдержаться. Не сразу, но нам всё же удалось нормально поговорить, после чего дверь резко распахнулась, и миротворец, сказав, что время истекло, вытолкнул их за дверь. — Ты же постараешься вернуться? — Клянусь! — успела крикнуть я, пока дверь не захлопнулась. В следующий час ко мне приходили Туоф, Лея и ещё несколько моих одноклассниц, но мне уже было всё равно, я мечтала, чтобы всё это скорее кончилось, и вот меня уже ведут на вокзал, сажают в поезд, а дальше я не помню почти ничего, кроме мелькающих внизу лиц и нас с Джеком, взятых крупным планом и транслируемых на огромных экранах, которые вскоре исчезли, как и сам девятый дистрикт, для меня теперь, возможно, уже навсегда…