Keep Out

      С чудовищным усилием я разлепляю глаза. Головная боль мгновенно вгрызается в проснувшееся тело, челюсть ныла, напоминая о ночном происшествии, горло противно саднило. Только простуды мне не хватало.       Несколько раз сильно зажмурившись, я съезжаю по подушке, откидываю одеяло и через силу собираю себя в цельное существо. Спустив ноги с кровати, я проверяю телефон и рассеянно приглаживаю волосы. Пропущенный будильник, выставленный на девять утра, уведомление с лаконичным сообщением от Джейма: «Вопрос решен. 12:00?»       Час на сборы, дорогу, хм, времени должно хватить.       Я набираю ответное сообщение и встаю, стаскиваю домашнюю футболку со штанами, кошусь на левую руку. Проступившие следы от жёсткой хватки были бы не такими незаметными, не обработай немец их сразу же. Я шевелю пальцами, проверяя на работоспособность. Мышцы и суставы отзываются вполне терпимым спазмом до плеча.       За пару часов разойдется. На мне всё заживало как на собаке.       Переодевшись, я затягиваю волосы в тугой хвост и глубоко вдыхаю. Из коридора слышится окончательно пробуждающий запах кофе и еды.       Точно. Немец. В моей квартире. Потенциальный кандидат.       Я долго выдыхаю ртом, прокрутив в пальцах тяжелую зажигалку.       Ладно. Будем решать на месте.       Я протираю онемевшее, заспанное лицо. Но сначала в ванную.       Вернувшись в комнату, я надеваю поверх рубашки темно-коричневый жилет, закрываю стальные пальцы перчаткой и иду на кухню. - Доброе утро, господин. – Немец фокусирует на мне взгляд сразу, едва я появляюсь в дверях, пробегается по всему мне, уделяя особое внимание лицу. Решив, что увиденное вполне удовлетворительно, сдержанно сообщает: - Я взял на себя смелость и воспользовался вашей кухней. - Как скажешь. - Я целенаправленно иду к столу, поворачиваю спинку стула - так, чтобы спиной сидеть к углу, лицом к немцу, приоткрываю окно, впуская свежий воздух.       Пепельница была вычищенной, непривычно блестящей и прозрачной. Такой я помнил ее только в день, когда купил. Хмыкнув, достаю сигарету, зажигалку и сажусь. - Я приготовил завтрак. - Он прослеживает мои перемещения, оценивает позицию, которую я занял.       Сидеть на проходе нервировало. Я чувствовал себя куда в большей безопасности, если за спиной находилась стена, а большая часть пространства - перед глазами. Даже дома. Привычка, не раз спасавшая мою шкуру. - Ты вроде телохранитель. Не помню, чтобы нанимал домработницу. - Я чуть расслабляюсь от утренней дозы никотина и облокачиваюсь локтем о столешницу. - Всего лишь заглянул в холодильник. - Он ставит передо мной большую кружку, наливает из непонятно откуда взявшегося заварочного сервера кофе.       У меня подобного реквизита для приготовления точно не было. Максимум – турка, из которой всегда выкипали всякие попытки сварить нормальный кофе. Бросив эту дурацкую затею, а вместе с ней и турку в дальний ящик, дома я пил либо растворимый, либо виски.       Стоило отдать должное, запах от кружки шел фантастический.       Зажав сигарету двумя пальцами, я берусь за ручку, принюхиваюсь ближе, безотчетно прикрывая глаза.       Хайдерих с терпеливым ожиданием возвышается надо мной: - Молока?       Я отпиваю крепкую, обжигающе-горькую жидкость. Что, черт возьми он туда добавил? Перец? Ни разу такой не пил. - Немного. – Соглашаюсь я, отставляя кружку. Пил я преимущественно чистым, но раз уж выдалась такая возможность... – Ты в магазин, что ли, метнулся?       Пока он доливает молока, я осматриваю кухню.       Стоящая у выключенной плиты чашка с остатками кофе, незнакомая и вскрытая упаковка молотого рядом, две тарелки, одна накрытая крышкой от сковороды, ни единого признака в виде следов готовки, пакета из магазина или случайно оброненного чека. - Так и есть. У вас очень удобное расположение дома, рядом отличный магазин со всем необходимым. – Нехотя признаётся он, снимает с замеченной тарелки крышку, ставит передо мной, выкладывает на край подрумяненный тост.       Я выдыхаю дым в сторону окна, перевожу взгляд на приготовленный омлет с розовыми кусочками ветчины. - Это что? – я присматриваюсь к запекшимся зернам на тосте, аккуратно трогаю их. - Семена кунжута, господин. - Он кладет передо мной вилку, садится за стол, подхватив себе другую тарелку.       Я делаю последнюю затяжку, не упустив, как немец косится на пальцы в перчатке, на увивающийся от них к потолку дым. - Не ем такое. – Я задвигаю пепельницу с одиноким окурком вглубь подоконника. - Вы даже не попробовали. Сначала попробуйте, а потом отказывайтесь, – он кивает на тарелку, – приятного аппетита. - Во сколько ты встал? – съездить в магазин, вернуться, приготовить все это. Часа три назад? Делать больше нечего?       Я отламываю край тоста - там, где нет странных семян - отправляю в рот. Солёный. - Пару часов назад. - Уклончиво отзывается он, принимаясь за завтрак. В его тарелке тоста не было. – Я не стал вас будить, вы поздно вчера легли.       А стоило бы. Я редко пропускаю будильник. Что ж. Сам виноват.       Мы едим в полной тишине, изредка бросая друг на друга изучающие, нечитаемые взгляды. Было что-то странное, вот так завтракать с совершенно чужим человеком за одним столом.       Я торопливо допиваю стремительно остывающий кофе. Вкусный. Настолько что не появляется привычного желания плеснуть в него спиртное.       Немец заканчивает с едой раньше меня, смотрит как я прихватываю последние кусочки помидоров, посыпанные свежей зеленью, отдаленно напоминающей не то петрушку, не то базилик: - Я также взял фруктов и йогурт, быть может сделать фруктовый салат?       Я поднимаюсь, собираю и несу посуду со стола к раковине: - Этого вполне достаточно. С голода не помру. – Не привык есть столько. По утрам я ограничивался кофе, сигаретой, в редких случаях добавлялись несколько квадратов шоколада или сыр. - Если судить по вашему холодильнику, то смерть от голода недалека. – Ровно замечает он.       Я только отмахиваюсь, снимаю перчатку, включаю воду, беру губку, выдавливаю на нее средство для мытья. - У вас просторная квартира, - замечает он, вполоборота поворачиваясь ко мне и немного сдвигая стул в сторону, так, чтобы не сидеть прямо за моей спиной, а находиться в поле зрения, – но всего две комнаты. - Мне вполне хватает и их. Куда мне больше? – точнее, для кого? Где спать и работать есть, и хорошо.       Я убираю посуду в шкаф, вытираю руки, возвращаю перчатку на кисть. - Вы могли бы завести собаку. Или кошку. - Мама, почему мы не заведем кошку? - Альфонс, ты же знаешь, Эдвард будет против. - Не будет! - Еще как буду. От них знаешь сколько шерсти? Будешь ходить весь облепленный волосами. Даже рот будет в них! - Фу-у-у! Мама! Брат гадости рассказывает! - Ах, дорогой… - Господин?       Я вздрагиваю от голоса немца, что возвращает меня в действительность. Склонив голову набок, он внимательно наблюдал за мной, и, конечно же, подметил, как я на несколько секунд провалился в себя. Я раскатываю перчатку по кисти, перевожу плечами, сбрасывая леденящее оцепенение: - Набери Мерре. Выезжаем через четверть часа. – И выхожу из кухни.       Между лопаток ощущался пристальный, заиндевело-синий взгляд.       Возможно, со временем, я научусь определять степень этой пристальности и что она в себе таит, какими мыслями сопровождается.       Я собираю рабочий кейс, слыша приглушенный разговор немца с Мерре. Ноутбук, планшет, блокнот, документы. Достаю из-под подушки пистолет, проверяю предохранитель, убираю в скрытое отделение и защелкиваю.       Уже готовый, в куртке, Хайдерих стоял в прихожей, заложив руки за спину. - Я настроил сигнализацию, она напрямую связанна с дверью. Режим охраны будет активироваться после того, как вы запрёте её. - Понял. – Я ставлю кейс на пол, обуваюсь. Выпрямившись, натыкаюсь на хладнокровный взгляд чуть сощуренных льдистых глаз.       Немец держал моё пальто внутренней стороной ко мне.       Я смеряю его долгим взглядом, скривив угол рта.       Опять проверяет реакцию?       Я поворачиваюсь к нему спиной, проникаю в пальто, сперва правой, затем левой рукой. Его ладони остаются на плечах не дольше положенной профучтивости. Достаю из кармана запасные ключи от машины – оригинал остался у прежнего водителя - протягиваю немцу, держа за брелок в виде обычного фирменного знака.       Он подставляет раскрытую ладонь, в которую я опускаю ключи. На нём не было вчерашних черных перчаток из тонкой мягкой кожи.       Невооруженным глазом заметно, что тем перчаткам не один год, за ними тщательно ухаживали, чтобы продлить их жизнь как можно больше. Кожа, что надевали для исключительно ночной работы.       Инструмент? Или символ из прошлого?       На улице я вздергиваю ворот пальто до скул, щурюсь от поднявшегося ветра. Немец снимает машину с сигнализации, обходит, когда я иду к заднему пассажирскому.       Я мрачно смотрю как он открывает передо мной дверь.       Почему за эти манеры хочется двинуть ему в челюсть?       Не проронив ни слова, я сажусь, укладываю кейс рядом, достаю планшет. - Господин, позвольте уточнить. Это ни в коем случае не замечание, информация необходима мне для дальнейшей работы. У вас есть права? – он садится за руль, бросает на меня взгляд через зеркало заднего вида, пристегивается. - Есть. – Я снимаю блокировку с планшета, погружаюсь в новостную сводку. - Вы предпочитаете ездить с водителем? – он заводит двигатель, плавно выезжает с парковки. - Да. - За рулём я ездил крайне редко. - Связан ли с этим какой-либо инцидент?       От формулировки я хмыкаю. Инцидент и правда имел место быть. Последний раз я садился за руль, чтобы избавиться от окончательно доставшего предшественника немца. Слегка вышел из себя и разбил машину.       Глупо. Знаю.       Но было в том телохранителе что-то неприязненное. Постоянно делал замечания о том, что я много курю, пью. Плюс, я еще не отошел от поездки в Грецию. Шатался как не до конца завинченный привод, три прострела только-только начали заживать. Отбивая ботинком о колесо поставленной на аварийку машины рассеянный, несвязный ритм, я позвонил Мерре и со всей вежливостью поинтересовался, приедет ли он лично, или отправит кого-то вместо себя.       Я две недели ему талдычил, чтоб избавился от этого наёмника, который уже откровенно мозолил глаза. И звоня с места аварии, не скрывал в голосе ядовитого удовлетворения от того, что затянувшийся спор окончен в мою пользу. Нет худшей репутации для Щита, который не может держать в поле зрения своего контрактника, даже если тот всеми силами этому противится.       Я поднимаю нехороший взгляд на немца и не отвечаю.       Он переводит взгляд на дорогу, воздержавшись от дальнейших расспросов.       Когда до штаба остаётся несколько кварталов, немец вдруг оттормаживается, удивленно вскидывает брови, глядя на дорогу. Я откладываю планшет, опираюсь локтем о спинку соседнего от водительского сиденья, перегибаюсь: - В чем дело? - Небольшое затруднение.       Обе полосы перекрыли две въехавшие друг в друга машины. Одна – новенький, чуть ли не светящийся от чистоты Lamborgini, другая – затёртый Mercedes. Асфальт поблескивал от стеклянного крошева. Владельцы машин переругивались, стоя в двух метрах друг от друга. Первый – невысокий, с прилизанными на затылок волосами, активно жестикулирующий, надрывающийся до багровых пятен на шее. Вторая – стройная брюнетка на шпильках, в одном единственном красном длинном платье с кружевной отделкой вдоль длинного разреза до середины бедра; миловидное, уставшее и побледневшее лицо, очки в черной оправе. Она неохотно отвечала, раздраженно встряхивала тугими кудрями, поджимала очерченный алым рот.       Хайдерих также смотрел на девушку, не мигая, не меняясь в лице. Недолго думая, я решительно выхожу из машины. - Господин! – я захлопываю дверцу, заглушая голос отчего-то встревожившегося немца. Он включает аварийку, отстегивает ремень безопасности, стремительно выходит следом. - Просто выпишите чек и я оплачу весь ремонт, - холодно бросает брюнетка, – ни к чему тратить время на полицию. - Чек?! Да ты рехнулась! Ты хоть знаешь во сколько тебе это встрянет? Несёшься на красный свет, тебе очки для чего, слепая ты курица?! – прилизанный резко повышает голос, уходящий в звенящий фальцет.       Брюнетка поджимает губы, снова встряхивает головой. Её слегка шатало. - Мисс? – я подхожу к девушке, за спиной вырастает Хайдерих. Брюнетка вздрагивает от обращения, встречается со мной зеленющими глазами. – Вы в порядке?       Она хлопает ресницами вместо ответа, смотрит на меня, будто увидела призрак. - Мисс? Вам нужна помощь? Вы не поранились? – я подхожу ближе. Она была одного роста со мной, миниатюрная, хрупкая, грациозная. - Иарэн. – Спохватившись, представляется она и поправляет кончиками длинных ногтей очки. - Прошу прощения, мы перегородили дорогу. Ох, - она рассеянно прижимает ладонь к груди, - я много лет не ездила за рулём, буквально несколько часов назад сменила часовой пояс.       Брюнетка расстроенно смотрит на вмятый нос своей машины: - И вот, посмотрите, во что всё вылилось. - Часовой пояс она сменила! Зачем вообще за руль тогда села? Безмозглая корова! – разъярённо зашипел на секунду притихший от моего приближения прилизанный.       Я пристальнее рассматриваю её, издалека она показалась моей одногодкой, но вблизи чувствовалась старше: высокий лоб, азиатский разрез глаз, белоснежная, нетронутая загаром кожа, маленький, пухлый рот. Безупречная внешность, владелица которой вкладывалась в тщательное сокрытие возраста.       Пока я разглядывал её, она, воспользовавшись моментом, также разглядывала меня, чуть прищурив густо подведенные черным блеснувшие за стёклами очков глаза. - Прошу прощения, - я откашливаюсь, - у вас есть визитка?       Она удивленно моргает, практически ласково улыбается, точно подумав, что я решил воспользоваться моментом и стрельнуть номерок. - Я бы хотел помочь вам с решением конфликта. – Указываю на побагровевшего потерпевшего. - А ты кто такой, чтобы лезть? - вклинивается тот. - Связался с бабой на свою голову! Ты её хахаль или кто? Катись своей дорогой! Черт, я звоню копам!       Порхающим движением, она достает визитку из глубокого выреза на груди, протягивает её мне со смущенной улыбкой: - Разумеется. Благодарю вас. – Добавляет она и выдерживает вопросительную паузу. - Эдвард. – Я принимаю теплый от её кожи прямоугольник. На белой бумаге были выбиты золотые иероглифы и номер телефона.       Японка? У неё довольно чистое произношение.       Иарэн вдруг переводит взгляд на немца: - Ваш телохранитель? - Еще не решил. - Я передаю визитку Иарэн немцу, скашиваю на него взгляд и указываю подбородком на потерпевшего, что уже с полыхающей яростью копался в телефоне.       Немец уходит к нему, оставляя меня и Иарэн наедине: - Прошу прощения, связываться с полицией ни к чему. - Хладнокровно обращается он к владельцу первой машины. - Эй-эй, мне не нужны проблемы! - Для решения об оплате ремонта, пожалуйста, свяжитесь по этому номеру. - Я вызову вам эвакуатор, мисс Иарэн. – Я достаю телефон, пролистывая список контактов до наименования фирмы. Узкая ладонь с темно-красными ногтями ложится на горящий дисплей, останавливая. - Не нужно. Лучше такси – машина арендованная. – Она очень мягко улыбается вновь. – Я впервые в этом городе, добиралась с помощью навигатора. – Зачем-то поясняет она и убирает замерзшие пальцы. Я пересиливаю желание предложить ей своё пальто.       Красивая женщина. Тонкий цветочный аромат духов, неуловимый запах сигарет, приятный голос.       Так. Мне бы мозги включить, а не продолжать на неё пялиться.       Но до чего красивая! Визуал до мозга костей, я просто не мог найти в себе силы перестать намагничиваться на её внешность. - Как скажете. Куда вам нужно?       С веселыми искорками в глазах она называет хорошо известный отель в центре, я вбиваю его в приложении, с досадой чувствуя, как совсем ни к месту теплеют уши. - Господин. Нам нужно ехать. – Негромкий голос вернувшегося немца отрезвляюще приводит в себя. - Вы, похоже спешите, а я и так отняла слишком много вашего времени. - Тут же реагирует Иарэн и отходит к машине. Она забирает с заднего сиденья внушительный, явно тяжелый для её телосложения, серебристый кейс с рифлением. - Успею. Я оплачу такси. Машина подъедет через три минуты.       Иарэн захлопывает дверь, поворачивается и по-девичьи прижмуривается: - Спасибо, Эдвард. Это излишне, но я благодарю вас.       Я вбиваю в примечание для водителя к заказу такси: «Место аварии. Брюнетка в красном, с серым кейсом». - Всего доброго. Будьте осторожны на дорогах. – Я безотчетно улыбаюсь без единой мысли уязвить её или уколоть.       Иарэн опускает кейс на асфальт и качает головой: - Урок хорошо усвоен. Была рада познакомиться. Хорошего дня, Эдвард.       Я сажусь обратно в машину, смотрю на одиноко стоящую возле двух разбитых машин Иарэн.       Она поднимает ладонь в прощальном жесте, наугад, не видя меня за тонированным стеклом.       Я подпираю подбородок тремя пальцами, глядя на смятые машины, на блестящую россыпь осколков на асфальте.       Красивая женщина. А мой вспыхнувший интерес – каприз организма, который вот уже длительное время не получал разрядку. Мой секретарь, несмотря на моё тщательное разграничивание личного и работы, часто высказывался на эту тему: «Если не можешь вспомнить, как давно это было, то было это действительно давно». Сейчас я как раз и не мог вспомнить, как давно.       Необходимо решить этот вопрос. Пока усиливающееся за последние дни напряжение не стало влиять на работу.       До встречи с Комеручи оставалось десять минут, и было бы здорово перехватить кофе, до того, как он испортит мне настроение в очередной раз. - Эдвард, к чему такая спешка? Разве тебя не предупредили о том, что встреча переносится на завтра? У меня, знаешь ли, были планы.       «Сколько же человеку необходимо денег, чтобы он насытил все свои желания и жадность?» - думал я, глядя на Комеручи, сидящего напротив.       Сколько нужно, чтоб нули после цифр смогли заполнить пустоту?       Выглаженный серый костюм в мелкую полоску, начищенные ботинки с острыми носами, сиреневый галстук, несколько массивных колец на правой руке. Он всегда выглядел безупречно, со вкусом. Худое лицо, длинный нос с горбинкой. Маленькие, но чрезвычайно цепкие, блестящие, серо-зеленые глаза; черные, зачесанные на затылок, волосы и неизменно снисходительная гримаса. Когда мы только познакомились, я был уверен, что он итальянец. Легкий акцент, манера речи, эта усмешка мерзавца – ленивая, проникновенная, обезоруживающая. - Предупредили. - Я морщусь от вежливых интонаций в хриплом голосе Ника и по столу придвигаю к нему папку. Не стоит ударяться в ностальгию. Никому от этого легче не будет. – Я решил напомнить о себе. Объем груза достаточно большой, оборудование необходимо к четвергу следующей недели. - Не страдаю Альцгеймером. – Холёные пальцы ловко хватают папку, в несколько мгновений пролистывают содержимое.       Я подпираю костяшками висок, отрешенно наблюдая как Комеручи задерживает внимание на последней странице.       Идя сюда, он знал, что груз уже у меня и проблема решена? Мерре отлично сработал: четко, оперативно. Мы отделались малой кровью. Жаль только, что кабинет и приёмную придется восстанавливать – обгоревший паркет, стены, разлетевшаяся на обломки мебель влетят в копейку. Черт, мне нравился книжный шкаф. Я сам его выбирал. Это был первый раз, когда мой секретарь удовлетворенно и важно кивнул: «Очень хорошо, босс. Подходит». - Я пометил позиции, которые необходимы в удвоенном количестве, Ник.       Он чуть ослабляет галстук, оттягивает его от шеи и со всем самообладанием, на которое был способен, произносит: - Это не составит труда.       Мой милый Ник. Который год он пытается меня наколоть и с каждым разом, будто нарочно, скрывает следы всё хуже и хуже.       Я внимательно смотрю на него: - Сколько? - я был бы рад услышать от него втрое большую цену. Так было бы проще. И легче. Давно уже устал искать в его действиях смысл и надумывать.       Он отвлекается от бумаг, переключает внимание на меня, откладывает папку и, судя по враз ставшему сосредоточенным лицу, обдумывает мой вопрос. А затем называет нужную мне цену. - Ты же знаешь, я ценю твоё время. - Я усмехаюсь, без прелюдий достаю чековую книжку.       Он отвечает симметричной усмешкой, откидывается к спинке дивана, кривит угол рта и протягивает: - Разумеется.       Я подписываю чек, сдвигаю его на середину стола, баррикадой разделяющего нас обоих.       Он забирает чек, и после того, как прячет его во внутренний карман пиджака, переводит взгляд на немца, стоящего за мной: - Наконец-то обзавелся новым Цербером? - Ты вдруг стал интересоваться не только моими деньгами? – в тон спрашиваю я, обратно подпирая висок костяшками. – Польщен. Тебе не к лицу.       Комеручи как-то слишком пристально разглядывает немца, до щёлок сужает глаза, от чего его лицо становится хищным, неприязненным. - Занятный выбор. Сколько платишь? - Меньше, чем тебе.       Откровенная ложь, но Ник никак не проверит. Контракт я еще не отдал Хайдериху.       Комеручи задумчиво потирает края челюсти большим и указательным, скользит взглядом по неподвижно застывшему немцу, снизу вверх: - Специально выбирал? Смазливый до блевоты.       Я отзываюсь коротким смешком: - Нравится? Забирай.       Со злым весельем Ник скалится в ответ: - Голубоглазого блондина? Уволь, я не столь «щепетилен» во вкусах. - Он насмешливо смотрит на меня и добавляет: - Главное, чтобы были удовлетворены твои запросы, да, Эд? - Мои запросы не так уж и велики. - С вызовом парирую я и поднимаюсь. Комеручи встаёт следом, застегивает пуговицу пиджака.       Я протягиваю ему правую руку, он без промедления отвечает на рукопожатие. - Помнишь? – забывшись, я по привычке с силой, до жалобного хруста перстней, сдавливаю стальными пальцами в перчатке его ладонь.       Он не морщится, не отдергивает руку, до побеления сжимает в ответ. Тонкий рот нагло расползается, обнажая белые ровные зубы: - Компромат и преданность. – Не размыкая рукопожатия, он рывком дергает меня к себе, наклоняется, и тихо, так, чтобы слышал только я, цедит сквозь зубы: - Упёртый ублюдок.       Я вздрагиваю от обращения из прошлого, с силой удерживая контроль над больно хлынувшем в мозги воспоминании. - Следующий четверг, Николас. Жду твоего звонка. – С нажимом напоминаю я.       Он отходит, забирает с дивана шляпу-федоре с широкой лентой в цвет галстука и выходит, бросив на прощанье: - Чудный кабинет. Второй этаж тебе больше подходит.       Я смотрю в его удаляющуюся спину. Возможно, стоило бы хоть раз после того случая поговорить с ним начистоту. Но, не зная поведения немца в подобных ситуациях, я не могу рисковать. Уверен, у Ника кулаки чешутся так же как и у меня. - Господин. Позвольте вопрос?       Продолжая стоять, я оборачиваюсь к нему: - Попробуй. - Что ваш поставщик имел в виду, говоря о цвете моих глаз? Разве это редкость? - Не редкость. Ник «прозрачно» намекнул что ты гей, и моя шлюха. – Привычные любезности от Комеручи. Работать с ним одно сплошное удовольствие.       На самом деле, он ни разу не комментировал мой выбор телохранителей, но касательно остальной моей жизни отпускал шуточки на постоянной основе. Неужто немец зацепил? Вряд ли. Комеручи не был падок на внешность, его цепляло безумство, закрытое обыкновенностью.       Не изменившись в лице, лишь моргнув, Хайдерих вдруг говорит: - Ваш партнёр по бизнесу довольно проницателен, - и откашливается. - Имею в виду, первую часть ваших слов. - Скорее всего, он просто ткнул пальцем в небо. В этом разговоре его целью было досадить мне, а не унизить тебя.       Немец отвечает выверенным кивком-поклоном, опускает взгляд. Любопытная реакция. - В чем дело? Боишься, что не стану подписывать договор в свете новых открытий? – я насмешливо выгибаю бровь. - Я не доставлю вам проблем, господин. - Заткнись, а?       Снова, снова этот тон. Терпеливый, лишенный всякого оттенка и намека на то, что говорит живой человек, а не робот. У меня в который раз рука зудит, как хочется ему в челюсть заехать. - Твоя ориентация – не мое дело. И кого трахать – также, исключительно твое дело. Ясно выражаюсь? – выходит жёстче, чем я того хотел, и грубо.       Разве то, что я позволил остаться в своём доме на ночь, присутствовать на этой встрече – холостой выстрел в никуда? Если предполагается, что я должен доверять Щиту, то конкретно этот даже и не думает переступать точку вежливой абстрагированности и хоть как-то облегчить мне принятие решения.       Немец не отвечает, еще раз кивает.       Острая волна раздражения от этого индифферентного молчания захлестывает сильнее.       Я рывком ставлю кейс на край рабочего стола, заваленного наспех сложенными Мерре стопками документов, спасённых из старого кабинета, откидываю крышку, выдергиваю нужную папку, швыряю на стол между диванами: - Копия для тебя.       Качнувшись, Хайдерих сходит с места, склоняется и дотрагивается пальцами до острого пластикового края прозрачной папки. - Контракт бессрочный. Сам решу, когда перестану нуждаться в твоих услугах. Я уже расписался. Подписывай и моему секретарю на стол.       Не доставая бумаги, он пробегается по первому листу, с основной информацией о найме. - Добро пожаловать в моё пользование, Альфонс Хайдерих.       Он не смотрит в мои глаза, молча забирает папку. - Ты свободен. Мерре проинструктирует тебя о дальнейших действиях, моём расписании, требованиях и условиях.       Хайдерих поворачивается ко мне, склоняет голову дольше обычного, глядя в пол: - Да, господин. - И выходит, тихо закрыв за собой дверь.       Чертов педант.       Тяжело выдохнув, я падаю в скрипнувшее кресло.       Идеальные рекомендации, идеальные обучение и опыт. Кто в здравом уме не примет на работу такого?       Я зло уставляюсь в потолок.       Сам пришёл. Сам вызвался. Получил, что хотел. Какого хрена, тогда, выглядит как побитая собака?       Я устало массирую лоб. Какого хрена я чувствую себя так паршиво?       Кресло подо мной протестующе скрежещет, опасно накреняясь от попытки раскачаться. Я резко хватаюсь за столешницу, дернувшись всем телом. Чертыхаясь, пытаюсь отрегулировать посадку одной рукой, нащупав перекладину под сиденьем. Старая модель плевать хотела на это.       Всеми силами сдерживая злое рычанье, я встаю. Ухватившись автомейлом за газлифт, с грохотом переворачиваю кресло крестовиной вверх, ставя на спинку. Я опускаюсь на корточки перед чудовищем, с которым предстояло договориться.       Может, обычный стул поставить на время ремонта? Нет, плохая идея. Моя спина убьёт меня раньше. Придется договариваться с тем, что есть, пересиливая желания просто-напросто выкинуть кресло в окно. Фонящая с самого утра головная боль не упрощала контроля над собой.       Пока я яростно копаюсь во внутренностях кресла, в кабинет осторожно заглядывает секретарь: - Босс? Все в порядке? - Просто волшебно. Аджи, где ты достал это ископаемое?       Аджи Вольф. Двадцать девять лет, одного со мной роста. Мальчишка, перенявший манеру обращения от Мерре, въедливый, хуже таможенного контроля, неутомимо-любопытный. Он не выглядел на свой возраст, тем самым - регулярно и к моему удовольствию - каждый раз вводил в сконфуженное замешательство проходящих через приёмную. Его большие, светло-серые, наивные глаза и мягкий, шелестящий голос были дурманным барьером, последним рубежом перед моим кабинетом. Этот барьер не раз решал множество неожиданных проблем. Там, где моя вспыльчивость уже переходила на нецензурщину, Аджи околдовывал вкрадчивой вежливостью. - Других не было. - Аджи заходит в кабинет. – Что вы там делаете? - Реанимирую старую рухлядь. - Рыхчу я, не отрываясь от крепежа, дотягиваю болты стальными пальцами, чудом не срывая резьбу.       Я с таким трудом подобрал себе нормальное кресло, идеально отрегулировал посадку, наклон спинки, подлокотники, подголовник, жесткость. Гадство. Просто гадство. - Потерпите немного, бригада закончит все в кратчайшие сроки. – Сочувственно вздыхает Аджи и заинтригованно подходит ближе.       Усевшись прямо на полу перед перевернутым креслом, я поднимаю на него тяжелый взгляд: - Ты что-то хотел?       Возвышаясь над столом, он отвечает с хитро прищуренными глазами: - Вам звонили. Звонок по второй линии. – Первая линия для работы, вторая для личных вопросов. - Ничего не слышал. - Бурчу я, возвращаясь к попыткам сделать из доисторического чудища более-менее удобную конструкцию. - Я так и понял. Вы не отключили беззвучный режим. Вот, здесь, индикатор мигает зеленым, если есть входящий звонок. Если есть пропущенный он будет гореть красным. - Аджи, для этого у меня есть ты. Ты мой автоответчик. - Вы как всегда любезны, босс. – Отвечает Аджи, голосом подражая механическим интонациям робота. - От кого там звонок? Кому я вдруг понадобился? – я сдуваю с лица выбившую прядь челки, дотягиваю последний ослабленный болт, регулирую жесткость и встаю. - Она не представилась. – Хитрости во взгляде Аджи прибавляется. Я меланхолично отряхиваю джинсы. Не знаю, чего там он себе надумал, но это точно не то, что он надумал. Своим женщинам я не давал рабочий номер. Не могу представить обстоятельств, при которых это было бы возможно. - Сделаешь кофе? – я переворачиваю кресло в прежнее положение. - Как обычно? - Как обычно. - Что-нибудь добавить? – обыкновенный вопрос, в котором таится опережающий укор, если я заикнусь про виски.       Да не так уж много я и пью! Курил – да. В день могло улететь до двух пачек. Такими темпами я успешно перейду на сигариллы. И сдохну от рака лёгких. - Черный перец. – Я с опаской сажусь, проверяя кресло на устойчивость. Оно все еще скрипело, но не так противно, и благодушно позволяло откинуться чуть больше, чем раньше.       Аджи вскидывает брови: - Черный перец? У нас новые вкусы? Молотый, горошком, смесь? Сделать по-турецки? - По-турецки? Если добавляют перец, то это так называется?       Он пожимает плечами: - Я как-то встречался с вьетнамцем. Он только так и пил. Делал с перцем, с имбирем, с можжевельником, со смолой. - Со смолой? Кофе? - Ага. Тот еще извращенец оказался. – Он отключает на моем стационарном телефоне беззвучный режим, разворачивает ко мне, коротко постукивает пальцем по перекладине трубки. – Добавить щепотку черного? Или красного? Рекомендую начать с черного. Босс, кто, кстати, надоумил вас на новые рецепты? – он выразительно играет бровями. – Я, конечно, добавлю, что скажете, хоть железную стружку.       Мой секретарь представлял собой опасное, ориентированное на социум, оружие массового поражения. И я был крайне недоволен, когда это оружие оборачивалось против меня. Я понятия не имел, как ему удавалось каждый раз так проницательно попадать несколькими догадками. - Забудь, что я сказал, – я надеваю очки, раздвигаю стопки документов, освобождая место вокруг ноутбука и мыши, – сделай как обычно. Без всего. - Ага. – Аджи миролюбиво кивает. Кивок значил, что тема не забыта, но зафиксирована в бескрайнем пространстве памяти, и при случае обязательно всплывёт. – Также, Франческ просил вас приехать к нему. Ему нужно сделать повторный обмер.       Я хмурюсь, останавливая пальцы над клавиатурой: - Когда? - Не позднее двух ночи. - Передай, что буду в половину. – Как раз разгребусь с этим мини-складом вместо рабочего кабинета. – Что-то еще? – я перевожу взгляд на своего замявшегося секретаря. - У вас новый Щит?       Ну естественно. Чтобы Аджи, да пропустил нового человека в Штабе.       Я захожу на почту, всем видом демонстрируя, что отвечать не намерен. - Он будет работать на вас? Вы подписали контракт? - Кофе, Аджи. - Я когда-нибудь говорил, о том, что мой радар никогда не ошибается? - Не один раз. – Аджи был безупречен как секретарь. Но в нем, всё же, было несколько недостатков. Болтливость и дотошные вопросы к ним не относились.       К ним относились я и его работа на меня. Двадцать четыре на семь, загруженный настолько, насколько это можно было представить в текущих реалиях, с учетом нехватки кадров и моего «прекрасного» умения налаживать контакт с людьми, у Аджи не было ни секунды свободного времени на отчаянно желаемую личную жизнь. Это являлось одной из главных причин, по которой я закрывал глаза на его размытое понятие о личных границах в общении со мной и остальными сотрудниками.       Долгое время формулировка «Секретарь Стального» носила нецензурный оттенок. Со временем она перетекла в статус, с которым необходимо было считаться, прежде чем встретиться со мной лично. Аджи Вольф оплетал паутиной любого, кто начинал работать на меня или со мной. Оружие массового поражения. Страшный человек. - Так вот, - Аджи приосанивается, упирается ладонью в бедро, выставляя локоть, - он гей. - В курсе. – Я опускаю голову ниже к ноутбуку. – Дальше?       Это не было чем-то новым. За время работы с Аджи уже стало традицией. Он информировал меня о каждом, кто выходил из моего кабинета. В ход шла любая информация: от предпочитаемой еды, до предпочтений пола партнера. В первый подобный диалог я просто выпал из реальности. На мою фразу о том, что не собираюсь заниматься сбором сплетен, Аджи только фыркнул: «Босс, не нужно недооценивать силу сплетен. Это пригодится в переговорах. Доверьтесь моему чутью». Будь я проклят, если это не пригодилось. Дьявол и правда кроется в деталях.       Сбор и последующая передача затрагивали любого - даже Мерре приклеило к широко раскинутой Аджи паутине. Чтобы научиться считывать людей как мой секретарь, мне понадобится прожить несколько жизней, минимум пять. - Красивый. В моём вкусе. Со мной общается стандартными фразами. Скрытный. Это уже второй раз, когда выходит от вас… хм. Злым? Нет, не то слово… – Он задумчиво потирает ухо, коротко постукивает зубами. - Кусачий? - Кусачий? - я выглядываю на него из-за экрана. - Ты с Ником, что ли, говорил? - Ага. Он остался не в восторге от вашего нового «Цербера». – С озорством откликается Аджи. - Когда он вообще бывает в восторге? - Явно не тогда, когда вы засыпаете его деньгами. – Он скрещивает руки на груди под моим остановившемся взглядом. В отличие от Мерре, который знал, когда нужно промолчать, Аджи выдавал всё в лоб. - Дальше. - Так вы подписали контракт с Хайдерихом?       Две не самые удобоваримые темы. Ник. И немец. Как говорится, из двух зол… Ну хоть Джейм разъяснил как правильно обращаться к немцу. - Подписал. - Выглядите недовольным. Контрактом? Или тем, что он гей?       Мой секретарь выводы делает – закачаешься. Их там где-то обучают искусству читать по воздуху? - С чего такие выводы?       Он с прищуром смотрит на меня как на дурака: - Да так. Рекомендую сообщить, что ваш секретарь тоже гей. Это избавит от стереотипного опасения касательного вашего мировоззрения.       Ни хрена себе оборот. - Ради бога, Аджи, - я безотчетно повышаю голос, - не планирую заниматься сводничеством! - При чём здесь это! – он вспыхивает от возмущения. – Не собираюсь я его клеить! Я о том, что если у вас возникло недопонимание о вашем отношении к… - Достаточно. - Босс. Вы давно не нанимали новых людей, в край очерствели уже! Это нормальная ситуация. Здесь нет ничего такого. Это не будет считаться за нарушение границ! Кому предлагаете разруливать недопонимание? Мерре? - Я сказал – достаточно. – Отчеканиваю я, понизив голос и сжав челюсть.       Аджи замолкает, несогласно передёргивает плечами, но больше ничего не пытается сказать. - Кофе, Аджи, пожалуйста. – Напоминаю тише.       Он не сдвигается с места, глядит на меня с упрямством десятилетнего ребёнка - надув губы, стиснув оба кулака. - Я услышал тебя. Иди.       Аджи подчиняется и вылетает из кабинета. Я провожаю его удаляющуюся, наконец, спину и склоняюсь обратно к ноутбуку.       Гей. Когда это, чёрт возьми, было проблемой?       Я снимаю очки, с удовлетворением смотрю на стопку готовых к отправке папок, на расчищенный, волшебно-пустой стол. Доходил первый час ночи, план на сегодня был выполнен, завтра можно будет без нервотрепки переключиться на учёт сырья. Если взвалю еще и это на Аджи, он меня с костями сожрёт. Я давно предлагал ему нанять второго секретаря в помощь. От предложения Аджи отказался, оскорблённо замолчав на несколько часов.       Где он кстати? Если засиделся вместе со мной, выпишу пару ласковых.       Подавив зевок, я потягиваюсь в кресле, довольно прохрустев позвонками. Закрыв ноутбук, я поднимаюсь и выхожу в коридор. Приёмная пустовала, Аджи не было. Зато был немец.       Опустившись на пол и привалившись лопатками к стене, Хайдерих не то спал, не то сидел с закрытыми глазами.       Первый раз наблюдаю телохранителя, спящего на посту. Что полагается делать в таких случаях? Пнуть? Уволить?       Сам не зная для чего, я опускаюсь перед ним на корточки, складываю руки на коленях.       И долго он так спит?       Я склоняю голову набок, задерживаю дыхание, рассматривая его. Немец вдруг вздрагивает во сне, от чего и я вздрагиваю вместе с ним.       Чем я вообще занимаюсь?       Темный пиджак, серая рубашка, широкий ремень, массивная пряжка которого исписана непонятными символами, отдаленно напоминающими скандинавскую вязь. Длинные пальцы, маниакально-ровно остриженные ногти. Округлые, чёткие костяшки, крепкие запястья.       В его досье ни слова о личной жизни, о родителях, наличии братьев или сестер. Невооруженным глазом видно, что он не из обычной семьи работяг. Тренировками можно выправить осанку, но не настолько естественные манеры.       Довольно давно рядом со мной никого не было. Прежние Щиты не задерживались долго. Мне было достаточно Джейма, но чем дальше шло время, расширялось производство, тем становилось сложнее удерживать всё в своих руках, не полагаясь на кого-либо. У Мерре была семья: жена, два сына. Возлагать на него еще и мою персональную охрану было бы как минимум нечестно и эгоистично.       Сейчас, когда внезапно появился Хайдерих, я не знал, как мне реагировать: радоваться или избавиться от него. Второй вариант привлекал больше. Переменная, которая могла быть чем угодно. Кем угодно. Не запланированная траектория, аномалия.       Человеку свойственно бояться неизвестного. И именно этим Хайдерих и был. Неизвестным.       Я протягиваю ладонь и нерешительно, без прикосновения, в нескольких миллиметрах обвожу краешками костяшек контур гладко выбритых подбородка и челюсти немца. От его кожи исходило тепло.       Находиться с ним на таком близком расстоянии было спокойнее, когда он молчал, не смотрел, не шевелился, просто спал. От того, каким беззащитным он выглядел, внутри разрасталось болезненное, щемящее, горькое сожаление.       Светловолосый, выше меня. У него могли бы быть карие глаза. Моя фамилия. Та улыбка. То обращение. Те интонации. Общие воспоминания. От которых во мне кончились эмоции много лет назад. Быть может, Аджи прав? И я в конец очерствел?       За этой немецкой непробиваемой вежливостью невозможно углядеть хоть что-то.       Я дотрагиваюсь кончиком пальца до светлой короткой пряди у виска Хайдериха.       Терял ли он кого-то? Какой он в жизни на самом деле? Какой он вне работы? Такие как он теряют себя где-то на пятый год. Судя по его досье, он только и делал что работал.       «Я не доставлю вам проблем, господин».       Каких проблем? Какая мне разница, чем и с кем он занимается в свободное от работы время? Так дорожит контрактом, что готов и личную жизнь вычеркнуть? Или счёл меня за гомофоба? В таком случае, нужно было или промолчать после слов Ника, или спросить о моём отношении.       Я поднимаюсь, бесшумно разминая слегка затекшую левую ногу, несколько секунд смотрю на Хайдериха.       И правда. Как побитый пёс у моих ног.       Я возвращаюсь в кабинет за кейсом, нарочно громко задвигаю ящик стола, звеню ключами, забираю пальто, рассеянно охлопываю его рукава.       Брал я утром шарф? Не могу вспомнить. Вроде нет.       На ходу надевая пальто, я выхожу в коридор, запираю за собой дверь. Немец уже стоял на ногах как ни в чем не бывало. Я молча смеряю его взглядом и прохожу мимо к лифту.       В голове бегущей строкой проносятся слова Аджи: «Кому предлагаете разруливать недопонимание? Мерре?».       Нужно ли вообще что-то разруливать? Я четко обозначил: это не моё дело. Не понимаю, для чего еще раз поднимать эту тему. Если не дурак – сам дойдет.       Я заговариваю с немцем в машине – называю адрес Франческа, к которому предстояло ехать.       К слову, о моём механике.       Франческ, вместо фамилии – росчерк из двух первых букв имени, тридцать девять лет. Таких как он люди обычно называют сумасшедшими гениями. Бывший хирург, помешанный на схемотехнике и всем, что было с ней связанно, Франческ мог неделями питаться лапшой быстрого приготовления, при этом не отрываться от разработки, вспыхнувшей в воспаленном от беспрерывной работы мозгу в пять утра. Урожденный француз, он матерился исключительно на французском, с пренебрежением игнорируя другие языки. Он вклинился в мою жизнь как хаотичный торнадо: единственным работающим методом спасения из которого – войти в воронку и перестать сопротивляться. Что я и сделал. Иногда это было архисложно, учитывая его неуёмное желание совершенствовать созданный им автомейл. Будь его воля, я бы сутками сидел у него в лаборатории под лампой, пристегнутый к креслу.       Франческ встречает с порога крепким и лихорадочным от едва сдерживаемого предвкушения объятием: - Эдвард! – нетерпеливо выкрикивает он. – Так рад, что ты наконец-то доехал до меня. Меня осенило! Я знаю, что сделаю с корпусом. Он будет легче, легче, понимаешь? - он трясёт мою стальную руку, выпуская из себя поток бесконечных, сумбурных слов. - Заменим терморегулятор, материал… - В горящих за стеклами съехавших очков глазах отчётливо читалось безумие, недосып и одержимость.       Наверняка опять сидел за чертежом неделями и никуда не выходил. И еще что-то мне говорит о пользе свежего воздуха. - Легче за счет чего? Ударопрочности? - О. А это кто? Новый Цербер? – Франческ без стеснения тычет пальцем в Хайдериха-статую, решив проигнорировать въедливый вопрос. - Общался с Комеручи? – я снимаю пальто, вешаю на куцый крючок около входной двери. Видимо формулировка Ника пришлась по вкусу не только Аджи. - Общался? – он брезгливо отмахивается. – Скорее, это было похоже на ошибочно прокинутый контакт. – Я замечаю, как на последних словах он переминается с ноги на ногу. - Вот как. Представлю вас. Франческ – Хайдерих. - Имя или фамилия? – дотошно уточняет Франческ. Уж кто бы уточнял.       Я за плечи отодвигаю его в сторону и обхожу: - Фамилия. - Эдвард, не разувайся, проходи сразу в лабораторию.       Прицокнув языком, я смотрю на него через плечо, уже вытащив одну ногу из ботинка: - Зачем? Тебе же нужен только обмер. Обмеряй и я поеду. – Сварливо отзываюсь я, обуваясь обратно. - Только потому, что я думал ты приедешь без сопровождения! - Франческ весь светится. – Раз ты не один, то можно и съём.       Немец поочередно смотрит то на меня, то на моего механика, явно не понимая, о чём идёт речь. - Давай-давай, не бурчи, - Франческ ненавязчиво подталкивает меня в сторону лаборатории, - обмер займет всего пять минут. После я переподключу тебе временный.       Он мог и предупредить. Я привык, что во время этой процедуры рядом находился Джейм.       Я кошусь на немца через плечо, отодвигая в сторону створку силиконовой шторы, отделяющей лабораторию от основного помещения: - Жди в машине. – Голос сам собой деревенеет.       Он похолодевшими глазами настороженно смотрит на Франческа, скользит взглядом по моему лицу, руке, удерживающей отогнутую штору: - С вашего позволения, я останусь, господин. – Бледно произносит он и со всем упрямством сжимает рот в тонкую нитку. С теми же интонациями, когда отказался оставить меня у лавки во дворе. - Брось, Эдвард, пусть останется, Джейм же остаётся, какая разница? Сделаю ему чай, посидит на диване, пока мы с тобой будем заняты. Диван отличный! Спасибо тебе, кстати, за него. Сам выбирал, или Аджи подсобил?       Разница колоссальная. Джейм – один из моих людей. А этот – никто. Инструмент.       Я раздраженно отворачиваюсь и молча захожу за штору, вполуха слыша, как Франческ щебечет с немцем, возится с чаем. Если бы не Франческ, я бы из принципа упёрся и спровадил немца. Здесь ему не на что смотреть. И знать лишнего ни к чему.       Я подхожу к приподнятому хирургическому креслу, расстегиваю жилет, следом рубашку. Здесь было ощутимо прохладно, опять отопление сбоит?       Пока Франческ был занят немцем, набираю Аджи отложенное сообщение, чтобы он проверил, все ли счета Франческа по аренде оплачены, предупреждаю, что завтра буду работать из дома, затем повторяю стандартный заказ доставки продуктов на восемь утра. Прикинув, во сколько Франческ примерно встанет, меняю время доставки на час дня. Задумчиво пробежавшись по списку позиций, добавляю пару бутылок виски - на будущие визиты.       Комната, выделенная под лабораторию, была самой просторной. Вдоль стен – перегруженные металлические стеллажи до потолка, заваленный прототипами автомейла монтажно-сборочный стол у окна, наглухо закрытого горизонтальными жалюзи. В центре – хирургическое кресло, с подкатной стойкой для инструментов. Эти бесчисленные модели – от самых ранних, когда Франческ еще только начинал, до поздних, с уже проработанными «мозгами» - напоминали больше склад-гнездо потрошителя, чем вычищенное рабочее место хирурга-механика.       Я ловлю себя на том, что лбу становится больно, от того, как сильно я хмурюсь. Не лучший ход мыслей перед съёмом. - Ты уже готов? – с шелестящим звуком Франческ просачивается сквозь колыхнувшиеся шторы. – Чудесно, просто чудесно. - В следующий раз. Предупреждай. – С нажимом цежу я, снимая рубашку и вытягивая перед собой руки. То, что на монтажном столе я заметил сиреневый галстук, очень похожий на галстук Ника, я решаю не озвучивать.       Нежелательно прокинутый контакт, да? - Я был уверен, что ты приедешь один, - парирует Франческ, – то, что ты не один – просто подарок судьбы! Я бы свихнулся выжидать еще неделю. - Он работает на меня меньше суток.       Джейм стал ездить со мной к Франческу спустя три месяца, после подписания контракта. После одной из тяжелых, неудачных стыковок я добирался до дома на такси. Тогда у меня еще не было ни водителей, ни служебной машины. Сил хватило только разуться, снять верхнюю одежду и рухнуть в кресло у кровати. Я проспал до трёх часов дня, пропустил все утренние будильники, не услышал, как Мерре вскрывал входную дверь, как влетел в квартиру с двумя охранниками. С перекошенным от паники лицом он с третьей попытки растолкал меня, вырвав из толщи мутного, тошнотворного сна. Наверное, именно тогда он понял чуть больше.       Я блёкло смотрел на него, ватными пальцами теребил смятую, наполовину опустошенную пачку сигарет, слушал, как он отчитывал меня. Охранники вышли в коридор, решив, что я очередной «запойный» клиент. В то время я тщательно скрывал своё увечье, прозвище «Стальной» еще не прикипело ко мне, Штаб был небольшой конторкой, я был абсолютно один.       Мерре попытался поднять меня, ухватившись за стальную руку и тут же отдернулся, когда я сложился пополам.       «Босс! Ни к чему это геройство!» - злость и обида в глазах Джейма пошатнула во мне изначальную, безотказно работающую, установку не сближаться с людьми. - Лучше так, чем он найдет тебя в полуобморочном состоянии на следующее утро. - Беззлобно огрызается Франческ. Ему тогда от Джейма знатно влетело. Хотя виноват был исключительно я.       Не помер же. Терпеть не могу всю эту беготню со здоровьем. - Давно пора заменить эту модель, сам-то в Штабе технику обновляешь своевременно. - Производство важнее. - Пока будешь ходить с временным, я закончу с обновлением. – Продолжает Франческ, повышая голос, не отвлекаясь от снятия мерок с моих вытянутых рук. - Мне нужно проверить износостойкость и поведение металла. - Стали. - Привычно поправляю я. - Не придирайся. – Он ощупывает стальное запястье, сравнивает с левым, приподнимает выше, оценивающе всматривается в разницу. – Опускай. - Он делает торопливые пометки синей ручкой себе на внутренней стороне мазолистой ладони. - Может, хоть в этот раз ты вколешь что-нибудь? – я тоскливо смотрю на серое кресло. - Знаешь же, что нельзя. Ни разу не был у стоматолога? Если можно без обезбола – лучше без него. А ты можешь. Отсыплю тебе таблеток, садись уже. - А ты знаешь, что таблетки на меня действуют с вековым запозданием. - Вскипаю я, но в кресло послушно забираюсь.       Франческ натягивает на пальцы плотно прилегающие резиновые перчатки: - Эдвард, - он поправляет съехавшие очки, - не психуй. Ты как в первый раз. Ну-ка, - он надавливает мне на грудь, заставляя вжаться лопатками в кожаную спинку полностью, – затылком плотно, шею расслабь. - Где немец? – внутренне сжимаясь, я наблюдаю, как мой механик закрепляет левую руку и бедра фиксирующим ремнем. Предосторожность излишняя, я редко дергался – привык уже, но, похоже, в этот раз моя паника передалась и ему. - Да в коридоре он, сидит, чай пьет, насыпал ему последнее печенье. Позвать, что ли? – он принимается выкручивать крупные болты на креплении на ключице, отработанными движениями орудуя затертой отверткой. - Обойдусь. - Как закончим, скажу ему, чтобы отвез тебя домой. - Он и так отвезёт. - Вот видишь. Замечательное стечение случайных обстоятельств! – он меняет отвертку на ключ, со стуком скидывает снимаемые метизы в подставленный лоток. – Поедешь не один, под присмотром! – Франческ откладывает инструмент, с тихим шипением отходящих трубок отсоединяет стальную руку. Я вжимаюсь затылком в подголовник, смотрю на горящую холодным светом операционную лампу. - Эдвард. - Что? - Ты сегодня ел?       Ослепший от света я поворачиваю подбородок к Франческу: - Ну да.       Он сосредоточенно обрабатывает остро пахнущей пастой внутренние полости крепления на моём плече: - А на завтрак что было? - Ты мне зубы пытаешься заговорить? Выходит у тебя паршиво. – Я натянуто сглатываю. По спине начинает ползти знакомый липкий мороз, растекаясь неприятными щупальцами вдоль позвоночника вниз, по пояснице, до колен. - Слушай, у меня вот сегодня чашка лапши - это завтрак, обед и ужин. А последнее печенье я скормил твоему телохранителю. Можно мне хоть узнать, как нормальные люди питаются? – он жалостливо поджимает губы и достаёт автомейл на замену. - Я тебе предлагал нанять повара. Сам отказался. - Эдвард-Эдвард, у меня нет денег на услуги повара-брюнеточки, а мне нравятся исключительно брюнеточки! - Жди завтра к часу доставку. Это, конечно, будет не брюнетка, но хоть поешь нормально. - Ах, ты такой заботливый! И тем не менее. - Ладно. Дай подумать. Завтрак, например… - Только завтрак? - Ты будешь слушать или перебивать? - Молчу-молчу. - Так. Омлет, тост с семенами, - перечисляю я по памяти, - а, еще кофе с перцем. - С перцем? - Угу. - Первый раз слышу, чтобы в кофе перец добавляли. Имбирь – слышал, но чтобы перец!       Я обвожу взглядом приготовленный тазик с холодной водой, втрое сложенное на его краю махровое полотенце. Наполненный стакан, пузырек с разноцветными капсулами.       Франческ ногой придвигает к себе ближе стойку с раскатанным чехлом с инструментами, подключает шуруповёрт. Я до рези в глазах смотрел в электрическую, выбеливающую лампу. Голос Франческа то отдалялся, то приближался, размываясь ватным эхом.       Он снимает заглушки на временном автомейле, придвигает вплотную к обработанному пустующему креплению, готовясь сочленять с нервами. - Сам не в курсе. Аджи говорит, в кофе даже смолу добавляют. - До чего эти кофеманы дошли. Что может быть лучше старого доброго виски в кофе, а, Эдвард?       Плечо ударяет черной вспышкой боли, острый разряд прошивает каждый нерв, ошпаривает шею, пронзает до загудевшего затылка. Я с силой зажмуриваюсь, безотчетно дергая левой рукой, вскидываю подбородок. Ремни с глухим звуком жестко удерживают метнувшийся корпус. Я надсадно вскрикиваю и проваливаюсь за серую завесу.       В детстве мама часто напевала одну мелодию.       Я помнил её хрупкие и теплые руки. Мягкие, нежные, чуткие пальцы. Она заправляла ими пряди моих отрастающих, вечно торчащих во все стороны волос за ухо. Улыбаясь с завораживающими, переливчатыми искорками в глазах. Когда она наклонялась ко мне её темно-каштановые волосы, забранные вишневой шелковой лентой в низкий боковой хвост, спадали через плечо.       У отца были большие и шершавые ладони, грубые, жёсткие. У мамы они были лёгкими как перышко. Она часто гладила меня по волосам, опускала пушистые ресницы и улыбалась. Мурлыкала под нос тихую мелодию, когда мы с братом клубком сворачивались на диване на ее коленях. Под эту мелодию я засыпал и видел яркие, залитые золотым, солнечным светом сны.       Маленьким, я чувствовал её тепло, даже когда её не было рядом.       Взрослым, я уже смутно помнил её голос, её лицо. Только руки.       Изящные, красивые.       Тёплые. - Эдвард, ну же!       Я распахиваю невидящие глаза, тело сводит болезненной судорогой, и я прихожу в себя окончательно.       Лампа выключена, лоток для метизов опустел.       Я коротко шевелю пальцами левой руки, проверяя на дееспособность. - Господи, Эдвард, не пугай меня так больше. - Франческ трясущимися пальцами проверяет мой пульс, выпрямляет кресло из лежачего положения. - Я отключился? - На десять минут! Что случилось? Это третий раз, когда у тебя такая реакция! Ты хорошо питаешься? Ты ешь мясо, как мы договаривались?       Пока Франческ суетливо расстегивает ремни, я каркающе посмеиваюсь: - Опять ты про еду? Достало уже.       Он нервно покусывает губы, совсем как девчонка. - Таблетки-то дашь уже?       Франческ спохватывается, вкладывает мне в рот три капсулы, помогает запить.       Я облегченно обмякаю в кресле, глубоко вдыхаю и выдыхаю. Этот сон давно уже мне не снился. И эту мелодию я почти забыл.       Франческ копается в оборудовании, проверяет состояние подключенного автомейла, мокрое полотенце накрывало крепление и приятно холодило горящую кожу.       Память, ведомая защитным механизмом, вычеркнула то, как я пережил первые дни, первые недели, первый месяц. Мой первый день рождения, рождество.       Без мамы, без отца. Без брата.       Я был маленьким, искалеченным и испуганным. Всё чего мне хотелось – забыться. Уснуть и никогда не просыпаться. Не сталкиваться с реальностью. Я не верил в неё, не мог признаться самому себе и смириться. Я не знал, как мне жить дальше, без маминого голоса, без отцовских сдвинутых бровей. Я не хотел оставаться один.       Было страшно.       Во время побега я поранил левую ногу. Хотели отрезать и её, вслед за правой. Франческ был тем хирургом, что спас её, настоял на лечении, курировал моё состояние. А потом сотворил автомейл. Он начал с простого протеза, работал над механизированным. После разработал автомейл, начинённый электросхемами и искусственным «сердцем», как он нежно говорил про бесчисленные трубки и соединители.       Глупый механик.       Влюбленный в свое дело, вытащивший меня с края. Слишком добрый, чтобы брать мои деньги за свою работу.       Франческ вдруг склоняется надо мной, трёт подушечкой пальца кожу под моими глазами. Зачем? - Эд, что ты… - С беспокойством тихо говорит он. – Ты должен хорошо питаться. Потеря сознания в кресле хирурга ничем хорошим не заканчивается. Договорились? - Всё потому, что ты не предупредил. – Я бы хоть морально приготовился. Взял бы Джейма с собой - с ним мне спокойнее в сто раз. - Прости. – Франческ виновато принимает упрёк. – В следующий раз обязательно. - Что за серьезный вид? – его взбалмошность меня устраивала больше. От следующих слов Франческа я холодею. - Я попросил Хайдериха помочь мне с оборудованием. - Какого хрена?! Франческ, твою мать! - Мне нужно было быстро подключить тебя и контролировать пульс! Я боялся не успеть! - Ты издеваешься? Чего ты боялся не успеть? Это всего лишь обморок! – забывшись, я до звона повышаю голос. – Не помру я от боли! Первый раз что ли?! - Не кричи, - он морщится, – я накрыл руку, он ничего не видел. - Да он и так знает, что я калечный! Как ты до этого справлялся? Джейма ты ни разу не просил помогать. Теряешь хватку с возрастом или что?! - Ну зачем ты так грубо.       Я бессильно рычу вместо ответа и отворачиваю лицо. Сил продолжать орать не хватает, и я просто пережидаю, когда тело вспомнит, как существовать дальше. Где-то сутки рукой будет работать затруднительно. - Вот, - Франческ примирительно достает из кармана заляпанного халата початую плитку молочного шоколада, - шоколадка.       От чертовой шоколадки в измятой обертке меня затапливает острое, болезненное чувство вины за то, что разорался как ребёнок. Франческ был не причем. И уж точно не заслужил мой психоз.       Под взглядом из-за стёкол очков, принуждающим есть, я откусываю шоколадный квадрат. - Успокоился? Полегче? - Франческ помогает мне одеться, кружась вокруг. - Натравлю на тебя своего Цербера, - угрожаю я устало, пытаясь одновременно застегнуть пуговицы оставшейся рукой и не выронить шоколадку. - Он у тебя такой назойливый, - Франческ отпихивает мои кисельные пальцы, застегивает сам, одевает меня в жилет, – порывался скорую вызвать. - Скорую? Когда есть ты? – я ржаво посмеиваюсь. – Не переживай. Он просто не знает еще о тебе.       О том, что мой механик способен поднять труп из могилы без помощи черной магии, я потом обозначу Хайдериху. Чтоб не нервировал и не задевал самолюбие Франческа. - В следующий раз, приезжай с Джеймом. Этому бульдогу чай сделай, конфет насыпь, и он сидит спокойно, не дрыгается, про скорую не заикается. – Он возвращает перчатку на стальные пальцы - Франческ, не надумывай. Я объясню ему.       Он методично набирает в пакет с зип-застежкой стандартное количество цветных капсул: - Нормально питайся, Эдвард. Нор-маль-но. От твоего бычьего упрямства мне легче работать не будет. Понял? Вот и чудненько.       Я молча иду к силиконовой шторе, игнорируя воодушевлённую прыгучесть Франческа. Теперь, когда он выполнил задуманное, беспокоить не будет примерно три недели, если чего-то критичного не произойдет. Если повезет, то целый месяц. - Ну-с, мы закончили, возвращаю вам Эдварда. – Франческ излишне подталкивает меня к немцу.       Побелевший как мел, Хайдерих мгновенно оказывается в двух шагах, заглядывает в мои глаза. В руках он держал мое сложенное пальто. Франческ передаёт ему упакованные капсулы и чинно раскланивается: - Еда, Эдвард. Буду счастлив, если навестишь меня по собственному желанию! – не дожидаясь ответа, он исчезает из поля зрения, прошуршав складками шторы над порогом лаборатории, оставив меня наедине с немцем.       Хайдерих с видимой нерешительностью приподнимает моё пальто: - Позвольте мне.       Я равнодушно киваю, оставшись стоять лицом к нему. Он подступает ближе, протягивает свои руки по обе стороны от моих плеч, как если бы попытался обнять, расправляет за моей спиной пальто, аккуратно вдевает стальную руку в рукав, затем левую, поправляет воротник. Я сглатываю от сокращения дистанции и смотрю в сторону. - Где ваш шарф? - Дома. На. – Я шевелю недоеденной шоколадкой. Он растерянно смотрит на неё, медленно берет, так, чтобы случайно не дотронуться до моих заледеневших пальцев. - Господин? - Неси.       Он несколько раз моргает, убирает шоколадку в карман куртки к капсулам.       Слава богу я не разувался. Не представляю, как в машину садиться буду, и как вылезать из неё. Я стоял на одном честном слове, а выходил из лаборатории на автопилоте.       Немец сжимает и разжимает челюсть – на коже на секунду проступают желваки: - Я помогу вам дойти. - Сам справлюсь. - Пытаюсь огрызнуться я, но выходит до омерзения жалко.       Он сам себе кивает, открывает входную дверь, пропускает меня вперёд. И на лестнице, на первой же ступени, страхует ладонью у лопаток, вынудив опереться о его подставленную, согнутую в локте руку. - Ты должен был остаться в машине. - Выдавливаю я на улице. Страшно хотелось курить. Вот только сигареты в заднем кармане, а зажигалка в жилете. А руки ни хрена не чувствовали. - Я должен быть рядом с вами, господин. – Отвечает он, стоя плечом к плечу.       До озноба холодно, пальто не грело, поднявшийся на улице ветер не улучшал настроение. Остатки сил работали на прогорающем топливе из гордости.       Я смотрю в почерневшее ночное небо, мечтая о том, как вернусь в квартиру, рухну в кровать и никогда не проснусь. - Где ваши сигареты?       Внутри царила сжирающая опустошенность.       Я превосходно переношу боль. За столько лет к чему я только не привык. Франческ и до этого подключал автомейл, иногда дважды подряд, когда контакты плохо сходились. - Задний карман.       Немец прикладывает ладонь к моей спине поверх пальто, вопросительно останавливает движение. Я мотаю подбородком и его пальцы спускаются по бедру, отводят край пальто, достают пачку сигарет и замирают, не найдя зажигалки. - Внутренний жилета. – Со стороны сердца.       Меня штормило, ощущение ног стремительно покидало.       Хайдерих оперативно удерживает меня другой рукой, крепко фиксирует в ровном положении, достаёт зажигалку. Вынимает из пачки сигарету, вкладывает в мой рот. Для человека, не переносящего курево, он идёт прямо-таки на подвиг.       Руки бессильно висели плетьми. Не работала всего одна, а чувство – что отшибло обе.       Он откидывает литую крышку зажигалки, щелкает и подносит вспыхнувший язык пламени к концу сигареты. Я прикуриваю, с затапливающим до дурноты облегчением затягиваюсь, прикрываю глаза, приваливаюсь к Хайдериху.       Не выблевать бы проглоченные капсулы. - Господин, я отвезу вас домой. Не отключайтесь. – Я решаю сфокусироваться на этом тихом, хриплом, безликом голосе, звучащем прямо у уха.       Придерживая сигарету зубами, я сдуваю проступающий на ней пепел в сторону и затягиваюсь еще раз, не открывая глаз.       Сколько он видел? Сколько слышал? О чем говорил с Франческом? С его послужным списком, уверен, он видел вещи и гораздо хуже.       Рядом с ним обострялось одиночество, которое я успешно перебивал все последние годы. Рядом с ним я как никогда болезненно чувствовал, что нуждаюсь в исчезнувшем брате. - Ты говорил, что у тебя есть связи. - Я кое-как, будто сквозь толщу воды, отвожу сигарету негнущимися пальцами, поднимаю на него глаза.       Хайдерих смотрел мимо меня, всем своим видом показывая, что не акцентирует внимание на приступе моей слабости.       Видок у меня – краше в гроб кладут. В обычные дни и без того живописный. - Да, господин, Кто вам нужен?       Мой брат. Мне не нужно было отмщение. Мне был нужен мой младший брат. - Достаточно количество людей, способных на поиски, для начала.       Всё сходилось к Шальным рукам. Найду их – найду брата. - Я найду их для вас. – Твердо произносит он. Похоже, я произнес мысли вслух.       Я долго смотрю на него, докуриваю сигарету. Он знает, о ком речь. По лицу вижу. Сталкивался, работая с предыдущими контрактниками? - Вам не о чем беспокоиться, господин. Я найду их. - Повторяет он, переводя на меня пронзительно-синие глаза. – Могу ли я что-то еще сделать для вас?       Честность, не помешала бы.       Я в открытую смотрю ему в глаза.       Как мне работать с ним? О чем говорить? Я не знаю о нем ничего, кроме информации из личного дела. Куда не ткни – всюду белые пятна. Эмпатия не моя сильная сторона, вместо вытягивания информации окольными путями я действовал напрямую, опираясь на логику. И логика говорила мне: с Хайдерихом прямые вопросы не помогут, даже если бы я приказал вбить его в стул, связать и хорошенько обработать в четыре руки.       Он захлопнется, как капкан, поймавший жертву на банальнейшую из всех приманку. Прошлая ночь хороший тому пример.       В иных других случаях я бы воспользовался применением силы. Ничто так не вправляет мозги и не способствует разговорчивости как хороший удар в челюсть. И переламывание пары пальцев.       «Позволь мне ответить позже».       Насколько позже? Когда он закончит то, ради чего нашёл меня? Что будет дальше, когда закончит?       Голова раскалывалась на куски от сбоящих мыслей. Человек-аномалия. Похеривший всю мою стабильность и трезвость мозгов.       Он неожиданно отвечает на взгляд, дрогнув ресницами, коротко вдохнув.       Что-то меняется в его чертах. Ощущалась какая-то перемена, как если бы несколько пылинок в столбе света неуловимо изменили траекторию движения, отклонившись от курса своей стаи. Едва заметно он размыкает ожесточившийся рот и сразу смыкает обратно. Его поддерживающий хват остается по прежнему неподвижным, твердым.       Говорят, от боли человек может напридумывать себе всё что угодно. Даже то, что такой как Хайдерих, боится что-то сказать. - Домой меня отвези. Пока я не сдох у Франческа под дверью. – Я сщелкиваю дотлевшую сигарету в стоящую рядом урну, разрывая зрительный контакт.       Он слишком многое видел и слышал, там, у Франческа. В квартире без дверей и шумоизоляции.       Нужно быть осторожнее в выводах.       Шатнувшись, я упираюсь в него локтем: - Отцепись. - Позволите остаться на ночь в вашем доме? – доносится до меня негромко.       Он даже не думал расслабить хватку и снова смотрел в сторону. В его голосе упреждение на возможное сопротивление. - Позволю. – И он убирает руку.       До дома мы едем в благословенной тишине. Обмякнув на заднем сиденье, я бездумно разглядывал цветные блики на стекле от фонарей и проезжающих машин. Хайдерих изредка бросал на меня взгляд через зеркало заднего вида, будто уверялся, что я не отключился. За дорогой бы лучше следил.       Он вёл плавно и быстро. Машина была на механике, и в отличие от других водителей, переключение передач не чувствовалось. Двигатель равномерно, успокаивающе урчал, размягчая наслаивающие друг на друга вопросы в голове в разрозненную массу.       Дело не в руке. Он и так её видел прошлой ночью.       Дело было в том, что вырисовывалась неутешительная односторонность.       Он следил за мной, допустим, около месяца, прежде чем вломиться в Штаб, значит, знает обо мне куда больше, чем я о нём.       Компромисс, что позволил ему продолжать молчать, в то же время, позволил мне утвердиться в подозрениях: он врёт мне.       Территория вокруг него подобна зыбкому песку – не утягивает вниз, пока стоишь в нём не шевелясь, соблюдая озвученное правило.       Слишком влёгкую он лезет в мое личное пространство. Но чем чаще это происходит, тем больше эмоций я считываю с его непробиваемого контроля.       Если я продолжу допускать его за собственные границы, смогу ли я залезть к нему под кожу? Продраться в его мысли?       Перед дверью в квартиру Хайдерих достает из моего кармана ключи, открывает, придерживая за лопатки.       Я молча жду, затем переступаю порог следом, нашариваю переключатель, включаю свет в прихожей и коридоре.       Хайдерих ставит мой кейс на пол, снимает куртку, разувается, снимает пальто с меня, и наклоняется.       Я с расширившимися глазами понимаю, что он собирается сделать, через силу отшатываюсь, хватаясь за стену левой рукой: - Дурной! Не вздумай!       Он озадаченно хмурится, но возвращается в вертикальное положение: - Мне не сложно.       Я сам спихиваю пятками надрывно простонавшие ботинки. Дальше что? С ложки начнет кормить? - Ужин? - Нет. - Перекус? - Ты записался в домработницы? - Если вам это потребуется. Чай? Вы выглядите замерзшим. Пойдемте на кухню.       Может, все-таки двинуть ему разок? Душу хоть отведу.       После второй кружки мятного чая меня отпускает судорожный озноб. Левая рука уже полноценно двигалась, правую я даже не пытался пробовать. Угнездившись на стуле в углу, я тру закостеневшую шею. - Как вы себя чувствуете? – пока я по глотку отпивал горячий чай, Хайдерих внимательно следил за мной, иногда постукивая указательным по столу. К своей кружке даже не притронулся.       Превозмогая раздражение, я отвечаю: - Прежде чем ты продолжить изображать из себя мою сиделку, проясню кое-что. Обморок – кратковременное явление. - Вы потеряли сознание от боли на десять минут. - Тоном, не терпящим возражений, корректирует Хайдерих, нацеливаясь на меня взглядом, в котором будто навелась резкость. – Это две совершенно разные вещи. Как по серьезности, так и по последствиям. Мне кажется, вы не до конца осознаёте разницу. - Обморок, потеря сознания – наплевать. Случилось и случилось! Мне достаточно что на тему здоровья меня задалбывает Франческ и Мерре на пару! Решил присоединиться? - Нет нужды злиться.       Я нервно дёргаю щекой или её сводит тиком: - Я нанимал телохранителя, а не сиделку. Делай свою работу, не лезь в мою жизнь. - В таком случае, для выполнения своей работы, я останусь в вашем доме на несколько дней. - Это еще зачем? - Затем, что в текущем состоянии вы не способны защитить себя в случае нападения. - Нападения? Какого? Чьего? – я отставляю ополовиненную кружку, исподлобья впериваюсь в него отработанным, обмеривающим взглядом. – Давай-ка проясним, не знаю, какие обо мне слухи ходят, но я дружу с законом. Ты всерьез думаешь, что за следующие несколько дней кто-то решит, что моя квартира ну просто не переживёт, если на неё не «нападут»? - Я настаиваю. Если вам неприятно именно моё присутствие, то пусть останется господин Мерре. - Железно говорит он, игнорируя мой тон.       Что ж. В каком-то смысле он прав. Я был уверен, что Ник не решится на кардинальные меры по привлечению внимания. Так же, как сейчас был уверен в том, что никому не сдался. Греция доступно продемонстрировала, что бывает, когда беспечно копаешь под кровавое прошлое, не заботясь о мерах предосторожности. - Параноик.       Крылья его носа вздрагивают от язвительно брошенного слова. - Господин Эдвард, я знал, что вы любите доставлять проблемы людям, работающим на вас в качестве Щита, но не думал, что вы в буквальном смысле спешите быть заколоченным в гроб. – Чем дальше он говорил, тем ниже становился его голос и темнее глаза. – Так и рвётесь на убой?       Ха. Так вот какие слухи. - Ты на редкость болтливый сегодня. Что, язык, наконец, развязался? – я безотчетно стискиваю пальцы в кулак.       Он с шумом втягивает воздух, напрягается: - Я останусь здесь. И не доставлю вам проблем. – От этого безапелляционного тона внутри всё перемыкает.       Я снимаюсь со стула, со злостью хватаю кружку: - Как ты достал этой фразой! – от резкого подъёма ожидаемо мотает в сторону.       Хайдерих рывком выбрасывает руку, ловя за локоть, поворачивается. - Да убери ты руки! - шиплю я сквозь зубы, упрямо шатнувшись к раковине, выдираясь из его пальцев. – Еще раз. Еще раз я услышу от тебя эту фразу, я тебе рот зашью! Уяснил?       Я впечатываю кружку в раковину, расплескав остатки остывшего чая. То, что Хайдерих поднимается, я чувствую спиной, лопатками, загривком. Я бессильно опираюсь работоспособной ладонью о столешницу, закусываю изнутри щеку. - Эдвард, - он подходит сзади почти вплотную, его ладонь берется за край столешницы рядом с моей, – что не так?       Я вслух выдыхаю ртом, трясущимися пальцами накрываю зажмуренные глаза, стискиваю большим и средним фонящие виски. - Не могу так.       Я перевожу дыхание, возвращаю руку на столешницу, задев дрогнувшие костяшки Хайдериха. - Ни черта про тебя не знаю. Ни черта не понимаю. Отделываешься от меня этими бесконечными фразами, как будто рот затыкаешь. Ты от чего-то бежишь? Объясни мне хотя бы это! – обреченно говорю я потолку, прекрасно осознавая, что несу. И перед кем.       Я слишком форсирую события. Прошу чужого быть со мной откровенным, в обход вчерашней договоренности.       Хайдерих подступает практически вплотную, берется за край столешницы второй рукой, захватывая меня в полукольцо. И начинает тихо, неторопливо говорить.       Он рассказывал про место, где родился, про большой дом своих родителей, про жёсткого и упрямого отца, и безответно любившую его мать.       В какой-то момент его ладонь легла мне между лопаток, проникая теплом под кожу, до хребта.       Он рассказывал про некоторых своих контрактников: какими они были, сколько платили, чего требовали. Такие незначительные мелочи, из которых понемногу, по крохотному кусочку собиралась мозаика без рисунка.       Я слушал его хриплый, спокойный голос и ловил себя на мысли, что мне нравятся эти интонации, манера, с которой Хайдерих проговаривал некоторые слова – с едва уловимым немецким акцентом.       Мне не хотелось, чтобы он замолкал.       Досуха выпившее видение из детства оставило после себя нестерпимую тоску по брату, по жизни, по чувству, что я мог бы жить.       Если бы смирился.