isabelline

Прежде чем я сойду с ума и потеряюсь во лжи, я не сделаю и шага. Я боюсь их всех, я не буду к ним подходить. Скажи мне, куда идти, и я последую за тобой. Хонки помнит себя мальчиком, полным амбиций и мечт, готовым идти за своей целью до самого конца. Падать светлыми джинсами на грязный асфальт, разбивая хрупкие юношеские колени в кровь, раздирать тонкую кожу и выпускать наружу разноцветных бабочек. За спиной старая акустическая гитара и пачка дешевого лаки страйка в кармане не тяжелят тело, наоборот, добавляют приятной усталости, несходящая улыбка с лица и вечно разноцветные волосы. Хонки помнит себя молодым и свободным. Такое чувство, как «зависть» было не знакомо, яркий, буйствующий красками интерес застилал глаза и позволял дышать во всю грудь, но сейчас все изменилось: черно-белые кадры, словно старое кино, мешают жить и творить по-новому. Хонки ощущает себя безбожно старым, хотя прошло чуть меньше пяти лет. Это не имеет значения, когда шрамы на коленях давно не саднят, а гитара одиноко стоит в самом дальнем и тёмном углу квартиры. Когда-то уносящие в эйфорию безмятежности мечты стали далёкой и недосягаемой реальностью, стало скучно жить, да так, что хочется удавиться. Это похоже на какой-то странный артхаус с элементами повседневности, что-то из разряда минимализма, когда хочется многое, хочется новое, но в итоге выходит только одинокий чёрный квадрат на холсте А1. Аж тошнит. Ёнхва всегда был лучшим: гордость мамы, папы, школы, а после и университета. Знал несколько языков, воспитан и невероятно мил, стремящился помочь всем и каждому, если те нуждались, вот это, по мнению Хонки, самый отврат. Ёнхва нравился абсолютно всем. Он априори не мог быть другим, он как самое дорогое и идеальное детище, про таких говорят красивым словом «экселлент», эстетика, совершенство, ни единого изъяна. Как бы ни так. — Меня от тебя тошнит. — Хонки «выплевыает» это в тишину комнаты, стряхивая пепел на дорогой ковёр. — Уборная знаешь где. — Ты невыносим. — Я бы так не сказал, — Ёнхва сидит за ноутбуком, что-то упорно переписывая в большую тетрадь в клетку, щурится на экран и постукивает длинными пальцами по красному дереву кофейного столика, — Тут, кстати, нельзя курить. — Да пошёл ты. Ёнхва улыбается. — Ты когда-нибудь прогоришь с этим дерьмом и будешь сидеть в моей квартире на окраине города и пить быстрорастворимый кофе. — Как мило. Ты действительно думаешь, что меня не посадят? Да я лучше отсижусь за решёткой, чем появлюсь у тебя. — Скажешь это судебном приставу. Ёнхва отрывается от ноутбука и потягивается, неприятно хрустя позвонками. — Только если ты меня не сдашь. — он поднимается с дивана и идет в сторону Хонки, шлёпая босыми ногами по паркетной доске, — Не думаю, что тебе на это хватит смелости, — приближается и быстро касается своими губами его, — А теперь тебе надо идти, не хочу, чтобы моя невеста видела тебя здесь. Лишнее внимание ни к чему. — и, сжав чужую ладонь, отстраняется. — Я тебя ненавижу. — цедит Хонки где-то возле выхода и шумно закрывает за собой дверь. — Ага. Из открытого окна в комнату проникает свежий дождевой воздух. «Это, наверное, неправильно», — говорит мама Хонки, когда он навещает её в воскресенье. По телевизору очередные сводки новостей, что-то про взятие мошенника, который попался на подделывании банковских карт, про пекинских панд и про теракт в одном из гей-клубов США. Она неуверенно поглядывает на сына, как будто бы боясь сказать что-то не то. — Ты про мужиков, долбящихся в непригодное для этого место или про теракт? — Хонки переводит ленивый взгляд на мать, которая от его слов бросает деревянную лопаточку мимо раковины. — Хонки-я, я не это имела в виду, — она промакивает тут же слезящиеся глаза краем фартука и разворачивается к сыну, — Я… — Если это твой тонкий подход к вопросу, то да, мам, я все ещё гей. — Это твой выбор, и я не отказываюсь от тебя, пойми, это просто непривычно. — По крайней мере у тебя есть ещё один сын, Ходжун уж точно наделает тебе кучу сопливых спиногрызов, которых будет сбагривать чуть ли не каждый день, — он лезет в карман толстовки и достает красно-белую пачку, — Это ли не счастье? — и закуривает. Мама опасливо посматривает на часы. — Ты бы не курил тут, отец скоро вернётся. — А мне плевать. Дай-ка мне кружечку, я ему пепла туда набросаю, ты ему скажи, что это типа я, и меня кремировали, пусть порадуется на старости лет. — Не говори так. Он очень тебя любит. — Поэтому и вышвырнул подростком на улицу, — Хонки сплевыает горькую слюну в пепельницу и последний раз затягивается, — Пусть Ходжуна любит, меня не надо. И уходит, слыша взволнованное «заходи почаще » в спину. — Ага. Чувствовать себя третьим лишним отнюдь не очень здорово, особенно когда ты — девушка в компании своего жениха и его друга. Что-то типа замены, почти ненужной, чисто для имиджа. Это обидно, как-то раз проносится в голове Хонки, когда Ёнхва подминает его под себя, зарываясь в серебристые волосы, цвета инея, с отросшими корнями. — Ты бы покрасился. — Ты сейчас должен думать далеко не об этом. Хонки давится воздухом, когда по ребрам проходятся чужие пальцы, а по всему телу приятная дрожь. — Радуйся, что я думаю о тебе. — Как много чести. — Не забывайся. После он быстро одевается, несмотря на томную усталость, приводит себя в порядок и хватается за гитару, потому что с минуты на минуту должна прийти невеста Ёнхвы, прекрасная и нежная особа с сиськами, тощая как гриф гитары и плоская, Хонки осматривает себя в зеркало и думает, что будь он женщиной, обязательно славился бы чем-то таким третьего размера чуть ниже шеи, тогда бы отец им гордился, но увы и ах, жизнь решила очень знатно над ним постебаться. Раз не уродился с бездной между ног, так все равно подкладывайся под мужчину. Иногда Хонки реально задумывается, за что? За что ему Ёнхва, который с сияющей улыбочкой несется открывать дверь, встречать свою «суженую» в то время, как Хонки, держась влажными руками за гитару, молится, чтобы Ёнхва вспомнил хоть одну песню, которую они разучили. Хонки по совместительству что-то типа репетитора, помимо «это мой ОЧЕНЬ хороший друг детства». Девушка неодобрительно его осматривает, хмурит тоненький носик, что появляется ощущение, что с него сейчас отколется кусок тональника и пудры, прям как штукатурка с потолка у Хонки в квартире. Она что-то щебечет, когда Ёнхва ведёт её на кухню и по заказу подливает в кофе совсем немного карамельного ликера. Хонки видит, как чёртовый супермен, сквозь стену, как Ёнхва её приобнимает, целуя за ухом, а девушка звонко смеется. Так противно, что Хонки чувствует именно себя третьим лишним. Как бы позорно это не звучало, но ему такое не нравится. Не то чтобы они клялись друг другу в вечной любви, просто ему мерзко от одной мысли о том, что Ёнхва отдаёт себя не только ему. Раздаёт частички, как на каком-то гребаном аукционе, и эта девушка заметно выигрывает. Это видно по её дорогому кольцу на безымянном пальце. Хонки, кстати, приглашен, как лучший друг или «типа» того.