isabelline

«Ю Кихён, мы носим с тобой парные вансы, давай раскроемся, хватит прикрываться своей гетеросексуальностью» — Кихён читает записку, которая минутой ранее валялась у его ног, и прибывает в состоянии смятения, нежели удивления. Это что, чья-то глупая шутка? Тогда сразу «провал», потому что вот что-то совсем не смешно. Какой вообще год на дворе, чтобы? любовные? записки засовывали в школьные шкафчики, разве сейчас не принято сталкерить какао или подкидывать шоколад? Что за старомодность? И эти тупые вансы носит весь мир. Тогда давайте всё человечество устроит массовый каминг-аут, развесит радужные флаги и начнет сосаться друг с другом. Чур Кихёну какую-нибудь симпатичную официантку или Хёсон из параллельного класса, а не аджумму с центрального рынка. Боже упаси. Это вообще безумие какое-то. Кихён представляет морщинистое лицо и настойчивый запах свежей рыбы, и его передергивает. Чистой воды идиотизм. Кихёну это не нужно. На носу первые пробники по экзаменам, он тянет на золотую медаль, какая к черту любовь? Вай, а ю со факин стюпид, купидон, отложи свое пернатое шило в другое место и дай спокойно окончить эту школу, а потом шмаляй как джокер в отряде самоубийц, к слову, Кихёну не очень понравился фильм, и дело даже не в том, что он пришёл на сеанс в футболке сёти секондс ту марс, чтобы поглядеть на Джареда-оппу, а его обломали, как какую-то девчонку-малолетку, просто…ой, боже, да кого он обманывает. Кихён до сих пор помнит, как ржал над ним Минхёк, содрогался от дикого смеха, когда увидел его лицо после просмотра: непередаваемый фонтан из разочарования, неловкости и лёгкого шлейфа наебалова. После Кихён притуплял свое горе мерзким клубничным мороженым и бутылкой бабского ароматизированного пива со вкусом грейпфрута или манго, он так и не понял. Не будем вдаваться в подробности, но Кихёна полоскало пол ночи от этой смеси, а фаянсовый друг неплохо так скрашивал оставшуюся ночь. Кихён не хочет переживать подобное снова, когда что-то настойчиво долбится в животе, и постоянно тянет блевать. Молодняк женского полу называет это тошнотворным словом «влюбленность». Это обычное кишечное расстройство, дурочки, и в таком случае надо обращаться к врачу, а то мало ли что. Кихён в последний раз перечитывает послание, комкает клочок розовой бумажки (боже, как стыдно) и захлопывает свой шкафчик. ■■■■■ 4 мая — Это тебе. — Минхёк протягивает Кихёну стаканчик с кофе и приземляется рядом на скамейку. Кихён машинально отодвигается чуть дальше, позволяя Минхёку свободно сесть, и продолжает перебирать исписанные листы. В школьном кафетерии сейчас шумно — самая большая перемена, поэтому все спешат поскорее купить чего на похавать. Школьники подолгу стоят в очередях за свежими булочками и кофе, иногда не успевают и уходят расстроенными в класс, где следующий урок какая-нибудь мразотная геометрия с не менее шальной учительницей, которая, завидев твой крайне унылый фейс, закатит истерику, что типа ты не рад её видеть. И ведь не поверит, что это тупой шоколадный кексик лишил тебя желания жить, а не пятая подряд двойка в журнале. Ты — не ты, когда голоден, и тут, увы, не поспоришь. Кихён в этом случае поступает умнее — просто не жрёт. Вуа-ля, ловкость рук и никакого мошенничества. И время цело и целлюль с жопки лишний раз сгонять не надо. — О, какая щедрость, надо же, — Кихён отрывается от конспекта по биологии и всматривается в чистое лицо своего друга, — Никогда бы не подумал, что ты сам купишь мне попить, — щурит карие глаза и ехидно улыбается, — Вау. Минхёк усмехается. — Обойдешься. Это толкнул мне какой-то парень, которому это толкнул другой парень, чтобы я толкнул этот сраный кофе тебе, — Минхёк манерно поправляет жилистыми пальцами блондинистую прядку и закидывает ногу на ногу, — Я тут в передачки не набивался. Хахали твои, вот пусть тебе и носят. Кихён заметно напрягается. Заявление Минхёка крайне не верно. Во-первых, хахали, как он выразился, не кихёновы, и ни разу ему не нужны, а во-вторых, надо бы ему сказать, чтобы больше ничего не брал. Тем более, мягкие игрушки, потому что там может быть прослушивающее устройство, скрытая камера, может, даже мини-бомба. Забавно однажды узнать, что твой новый плюшевый медведь, подаренный благоверным, смотрит на тебя своими карими глазами через механизмы камеры. А вы думали, как такая порнушка в сеть попадает? Вот так. Поэтому Кихён очень скептически относится к подобному роду презентам и не считает это какой-либо стадией паранойи, потому что вряд ли у той вообще есть стадии, а раз нет, значит, и проблем нет. Как говорил один великий чувак из «Отбросов», Кихён уже не помнит его имени: «Нет тела — нет дела», и это, блять, просто самая жизная жиза. — Ну выкинул бы тогда, что ты ноешь? — Неудобно как-то… Тем более, халявная еда — есть халявная еда, и, это…того самого, дети в Африке голодают, а мы тут разбрасываемся. Кихён прикладывает свою ладонь ко лбу Минхека. — У тебя лоб какой-то горячий, ничего не болит? — второй рукой трясет «миром» перед носом, — Сколько пальцев показываю? — Ты дибил? Минхёк отталкивает руки друга от себя и отворачивается. — Я нет, это ты сегодня какой-то не такой. И не передавай больше мне этой херни. Отравиться ещё не хватало. И отправляет нетронутый стаканчик с кофе в близстоящую мусорку. ■■■■■ 5 мая Кихён потягивается, звонко хрустя позвонкам, и краем глаза видит как группа одноклассниц морщится на это. Он хочет сделать так ещё раз, чтобы побесить этих куриц намного сильнее, но замечает розовую бумажку, торчащую из-под дверцы его шкафчика. Ну, блин, нет, пожалуйста. Кихён аккуратно раскрывает записку и чуть не оседает на старый школьный линолеум. «Твой поступок вчера почти разбил мне сердце. Но я тебя понимаю, так что не держу зла. Значит, в следующий раз придумаю что-то другое. P. S. ты сегодня так улыбнулся на физкультуре, что я чуть не умер. моё сердце тудум-тудум» Он воровато осматривается по сторонам, стараясь вглядеться в темноту коридора, но замечает только уборщицу, меланхолично протирающую пол. Это, конечно, все очень здорово и классно, но это капец как пугает. Кто-то настойчиво сталкерит за ним, впитывает всю информацию и ловит каждый вздох и взгляд. В такие моменты хочется позвать маму, чтобы она прогнала плохого мальчика, потому что очень стремно осознавать, что кто-то остервенело дрочит на тебя и слюни пускает, стоя за углом, пока ты идешь по коридору. Кихён мысленно миллион раз извиняется, что упомянул в одном предложении свещенное слово «мама» и «дрочит», потому что «мастурбирует» сюда не подходит совсем. Это слово красивое, даже в неком роде благородное, этим занимаются в одиночку, приглушив свет, или под струями душа, представляя некий свой идеал, свой предмет воздыхания, и Кихён не хочет осквернять столь классное <по-своему> слово. Может оставить ответ, думает Кихён, и, ну, а почему бы и да, он выдирает листок в клетку из какой-то тетради и принимается строчить ответ, скрючившись на четвереньках на полу. Вся эта ситуация не так раздражает, как заставляет чувствовать неловкость, закрадывающуюся под воротник белой школьной рубашки. Это не неприятно, это напрягает и позволяет мурашкам взять вверх над телом, как после странных шипящих звуков в самое ухо. «Не люблю загадки. Покажись.» Кихён засовывает ответную записку в дверцу шкафчика, шмыгает носом напоследок и, поправив рюкзак, направляется к выходу из школы. А завтра его сталкер найдет в сложенной бумажке тонкую пластинку ягодной жвачки в знак извинения.