Когда остановятся стрелки

— Ты выглядишь расстроенной. Что-то случилось? Или просто погуляла вчера вечером? Сара пожала плечами и тут же пожалела, что не выразилась яснее. Каждая фраза, сорвавшаяся с ее языка, ставила крест на дальнейшем диалоге. Что бы ни хотелось передать словами — все искажалось, комкалось, вырывалось с неуместной интонацией. Теперь, каждый раз, как ей хотелось что-либо сказать, она просто прикусывала язык. Объясняться жестами было легче, но и они порой подводили. «Ты намного красивее, когда молчишь», — гласила татуировка на ее запястье. Джордж поставил на пол последнюю коробку, посмотрел на Сару, и та поняла, что этот жест только подчеркнул тот факт, что вчера вечером она гуляла. Это было не так — магазин закрывался в половину десятого. Остальное время занимала дорога домой. За прямоугольником окна маячил тротуар. Там струилась вода — билась в стекла, и от этого в магазине стояла невыносимая духота. Вентиляция не работала — управляющей казалось, что ее починка выльется в бесполезную трату денег. Иногда Саре хотелось приоткрыть окно назло и сделать из магазина импровизированное водохранилище. Останавливало только одно — при всей ее внешней странности, девушку не увольняли. Стоило ли платить за эту доброту такой подлостью — Сара не знала. Она украдкой перевернула страницу газеты, спрятанной под прилавком. Кричащий заголовок. Сводка новостей. Объявления — и ничего о самоубийстве. Может, лесники еще не нашли тело? А может, она просто накручивает себя? В конце концов, самые разные причины могли повести этого человека ночью в лес. — Отправляйся-ка ты домой, — Джордж все еще сверлил ее взглядом. — А я разберу все эти коробки. — Управляющая, — ответила Сара. Одно слово — много смысла. Это лучше, чем рассыпаться в объяснениях и надеяться, что кто-то, кроме нее, сможет отыскать в них связь. — Давай, давай. Она тебе ничего не сделает, если увидит, что каждая из этих коробок лежит на своем месте. Он подошел к прилавку и взял ее за руку. Это противно до тошноты, но отстраниться нельзя. «Уважай всех, кто обращает на тебя внимание» — было вырезано бритвой на втором запястье, поэтому Сара напустила на лицо благодарное выражение и потянулась за жакетом. Он не согревал в промозглый ноябрь, но тяжелые пуховики не были ей к лицу. — Давай, давай, — в голосе Джорджа промелькнули нетерпеливые нотки, и он чуть подтолкнул ее в сторону выхода. — Оставь ключи, я спрячу их под половиком. Последний вопрос прилетел ей в спину: — Уже завела себе кота? Казалось, что Сара видит, как на его лице, покрытом прыщами и шрамами от бритвы, расползалась насмешливая гримаса. Крыльцо смотрело в сторону бульвара, а узкая улочка за ним вела во дворы, засыпанные стеклянными бутылками и упаковками дешевых закусок. Фрики прибирались там каждую неделю, но уже через пару дней все там снова смахивало на помойку, а скамейки вокруг детских площадок заполнялись спящими бомжами. Их гоняли — те же готы или запечатанные в кожу худые рокеры, но толку было мало. Они сползались во дворы как муравьи на мед и храпели, сотрясая воздух едкими ароматами полусгнившей одежды и больного желудка. Сара повернулась налево — сквер пустовал. Направо — с далекой скамейки, почти загороженной голыми ветками сломанного кустарника, свисала грязная волосатая голова. Она вздохнула и не сдвинулась с места. Кроме дома, идти было некуда. Этот город забрал пять лет ее жизни и через неделю заберет еще один год — Саре стукнет двадцать. Лет до десяти она всегда праздновала день рождения — осторожно подкладывала в корзинку с покупками в магазине пирожное и сок, надеясь, что мать заметит лишние покупки только на кассе. Потом закрывалась в своей комнате и устраивала себе маленький праздник. В десять она подумала, что у нее вполне может быть настоящий праздник, как у всех нормальных детей. — Можно мне барби? Самую маленькую. Я могу весь год заниматься стиркой или мыть посуду, — спросила она у матери, но любимое лицо скривилось в злобную гримасу. — Ты, может, помнишь свечницу из церкви. У нее есть дочь, и той подарили барби. Ее отец взял куклу, спустил в мусоропровод и сказал, что ее барби будет жить там. Теперь у Сары были целых девять барби. Все они сидели на комоде, и мать больше не заикалась о том, что эти куклы - отродья дьявола. Она лежала в постели, и никакая религия не могла уничтожить ее болезнь. Сара выбросила все иконы и сожгла молитвенники. Религия забрала у нее детство и ничего не отдала взамен. Может, этот вывод был слишком эмоциональным — она знала, что нельзя ставить в один ряд фанатиков и тех, кому просто хочется выговориться кому-то неведомому. Сара старалась принимать всех — хитрых евреев, пусть они и не раз ее подставляли, и хамоватых мужчин арабских кровей — те иногда приставали на улицах или выносили из магазина дорогие товары. Она посмотрела в сквер — там прогуливались двое людей, похожих на нее. Их имена оставались тайной, но прогуливались они там часто — поэтому получили такие имена, которые казались Саре наиболее подходящими. Высокий Доминик, всегда с подкрашенными глазами, и Чарльз, будто бы сошедший с картины викторианской эпохи. Второй ей нравился больше — оборки на его камзоле отчасти напоминали порванные рюшки на ее юбке. Доминик протянул Чарльзу сигарету — тот сел на скамейку и затянулся. Готов в городе было немного, но Сара знала всех и каждому подарила историю. У Доминика была девушка — всегда в белом платье и кожаной курточке с перекрещенными ремнями. Ее звали Мэдисон и, по версии Сары, она была инопланетянкой. Доминик об этом не знал, потому что ее сломанный корабль прятался на заброшенном заводе и отлично вписывался в местный пейзаж. Чарльз уподобился графине Батори — в подвале его коттеджа было место для каждой, кто осмелится заигрывать с загадочным графом. Это казалось Саре романтичным. Будто бы поняв, что думают о нем, Чарльз повернул голову в ее сторону. Сара шагнула назад и сунула руку в карман платья. Там шелестели помятые купюры. Мысль, промелькнувшая в голове, показалась безумной. Она зажмурилась и попыталась перейти дорогу так тихо, чтобы никто не обратил на нее внимания, но теперь оба парня смотрели в ее сторону. Фразы на запястьях обжигали кожу, но шуршащие в кармане доллары перечеркивали написанное. Можно купить бутылку вина. Три бутылки вина. Если есть деньги — друзья найдутся.

***

— Он приходит ночью. Скользит по улицам словно тень — идет на сладкий запах чужого одиночества. Неважно, кто в конце его пути — парень, девушка или ребенок. Все умрут, стоит только посмотреть в его лицо. Там нет ничего человеческого. Обладатель шепелявого голоса сидел по центру подвала и затягивался из маленького стеклянного бонга. На вид ему давно перевалило за тридцать. Мелкие морщины обрамляли рот и спускались двумя полосами по подбородку, заросшему недельной щетиной. — Это Пророк, — сказал Чарльз. И добавил, будто извиняясь. — Он торчит уже пару недель. — Это он о вырезках из сегодняшних газет, — Мэдисон отделилась от стены и улыбнулась. — Опять кому-то отрезали голову. Сара кивнула, вспомнив кричащий заголовок. В городе находили обезглавленные тела, поэтому местные репортеры призывали жителей не задерживаться на улицах в темное время суток. Это было смешно — ведь если кому-то срочно понадобилась чья-то голова, он не станет ждать ночи, чтобы ее получить. Можно убить и днем — пустующих дворов в городе предостаточно. Подвал, в который парни привели Сару, находился под старым девятиэтажным домиком. С улицы было видно, что черная железная дверь не заперта, а сквозь маленькую щель пестрел обрывок какого-то граффити. Темная лестница вела вниз и сразу упиралась в еще одну дверь, запорошенную окурками. В самом подвале не курили сигареты. «Нельзя мусорить там, где живешь», — так обосновал это Чарльз. Мэдисон шагнула к Доминику, и тот приобнял ее за плечи. Чарльз зашуршал пакетами. Они действительно купили в магазине три бутылки вина и, в отличие от парней, Сара не собиралась выпивать свою бутылку полностью. Алкоголь она не любила. Просто сейчас ей нужно было убить время до последней электрички. — Его зубы острые, как у пираньи, а глаза огромные, будто две луны, врезанные в череп. Он найдет вас и оторвет голову, чтобы унести ее в мир мрака. Я видел его, — Пророк зашелся хрипловатым смехом, — и смотрел в его лицо. — Так почему остался жив? — крикнула Мэдисон. — Потому, что я не одинок, — он расплылся в улыбке. — У меня есть вы. Сара напрягла челюсть, чтобы не засмеяться. В зеркале ее смех казался настолько некрасивым, что порой хотелось зашить себе рот медицинскими нитками. — Не обращай внимания, — успокоил Чарльз. — Как тебя зовут? — Александра, — настоящее имя ей тоже не нравилось. — А меня... — голос потонул в кашле Пророка, поперхнувшегося дымом. Не нужно имен. Пусть будут Чарльз, Доминик и Мэдисон. Пророк тоже подходит под свой образ. Доминик вытащил из кармана телефон, поставил какую-то музыку, и остаток вечера они просидели молча. Разве что около девяти Пророк засуетился, пытаясь сунуть бонг себе за шиворот. — Чую зло, — забормотал он. — Беда идет в дом. Большая беда. — Копы, — вздохнул Доминик, и как по волшебству дверь подвала заскрипела, пропуская внутрь сгорбленную фигуру в желтоватой куртке. Сара поднялась на ноги. Копов она не боялась — у тех были веские причины обходить девушку стороной. Сейчас можно было воспользоваться положением. Фигура распрямилась, давая понять, что воспользоваться положением не получится. Знакомое лицо осмотрело подвал, подарило каждому его обитателю презрительную ухмылку, и его обладатель решительным шагом направился к Пророку. Кто-то дернул Сару за рукав, увлекая в сторону выхода. — Все в порядке, — отмахнулась она. Бежать к железной двери было уже поздно.