Когда остановятся стрелки

Меньше чем через минуту тихо завыли две сирены, а люди в желто-коричневых куртках, выскочившие из полицейских машин, подхватили под руки Мэдисон. Сила, с которой тряслась инопланетянка, отчасти напоминала Саре ночные припадки матери. Она больше не кричала — закрывала лицо руками. В каждом окне, выходящем на темную улицу, маячили головы растрепанных наблюдателей. Тот, кто повел Мэдисон к машине, прикрикнул на них, но они и не думали отворачиваться. Труп будто тянул их наружу, а стоящая рядом с ним Сара вызывала неподдельное любопытство. Кто-то перебрасывался друг с другом тихими комментариями. В верхних окнах мелькнула рука, сжимающая маленький бинокль. Все происходящее казалось ей нереальным, задернутым белой дымкой осознанного сновидения. Сара видела такие сны редко — там она бежала со всех ног от пьяного Него и только когда спотыкалась и падала на землю, начинала бить себя по щекам, надеясь, что это сон. Окрик полицейского прозвучал очень далеко - так, будто мужчина не дергал ее за рукав, а был за толстыми стенками невидимого стеклянного купола. — Всем отойти от тела, — кроме Сары рядом с трупом не было никого, и она кивнула, отступая в сторону. Срез шеи был идеальным кругом — ровным, как если бы надрез делала уверенная рука хирурга, но скальпель задел лишь кожу и часть обнаженного мяса. Все остальное торчало во все стороны рваными клочками, а оттянутые артерии сочились мутной жидкостью, пачкающей подошвы ее ботинок. Сара чувствовала, как эти тонкие подошвы липнут к асфальту, и словно слышала звук, с которым они отрывались, лопались как пузырьки на пупырчатой пленке. Вокруг не осталось ничего, кроме обезглавленного тела и растекшейся под ним лужей застывшей крови. «Кто бы это не сделал — он творил как художник, превращая человека в скульптуру из мяса и костей», — подумала она. Где-то далеко заливалась Мэдисон. — Я знаю, что видела. Здесь кто-то был, он мелькнул как тень за мгновение до того, как сюда набежали вы. Нет, это не привиделось, я знаю, что говорю. Она тоже должна была видеть. Ты же видела, Алекс? Скажи им? Сара медленно покачала головой, трогая свои плечи. Под вельветом черного жакета будто прятались клочки рваного мяса — те же, что торчали из среза шеи обезглавленного человека. Она представила, что сейчас сама лежит на этой улице — только с головой, в сознании. Неведомый творец превратил ее плечи и ноги в стебли цветов, раскрывающихся пухлыми алыми бутонами. Ее губы едва шевелятся, пропуская в себя воздух, сознание отступает — холод асфальта под спиной всасывает в себя тепло ее тела. Обладатель бинокля, наблюдающий за этим из окна под покатой крышей, вдохновенно рисует на мольберте картину темными масляными красками. — Дадите показания? Девушка? Полицейский ослеплял Сару светом своего фонарика — бил им прямо в лицо. Она еще раз шагнула назад и уперлась спиной в холодную кирпичную стену. — Шок, — крикнул кто-то из наблюдателей, и по всем окнам прокатилась волна едкого смешка. — Это когда кровь приливает к мозгу и человек в овощ превращается! — Пожалейте ребенка, ироды, — крикнул еще кто-то, но смех не прекратился. Он стал громче — сжимал голову невидимым обручем и подкатывал к горлу клубами дурноты. Полицейские замешкались — отвернулись на мгновение, и Сара нырнула в тень, за угол. Она шла быстро, почти бежала. Омерзение и ужас пришли слишком поздно, и их причиной был не труп. Не липкие подошвы ботинок. Саре было противно от самой себя. Картина, которая любого нормального человека, вроде Мэдисон, повергала в шок, разливалась у нее теплом внизу живота. Это не было похоже на то тепло, которое вызывала мастурбация или секс. Те оставались чем-то грязным и запретным — мать с детства вбивала ей в голову, что за все физические удовольствия она попадет в ад. Сара не верила в ад, но сейчас ей казалось, что именно туда она и попадет. Ей даже хотелось туда попасть. Она ненормальная. Отвратительная. Другая. До вокзала она добрела словно в полусне и поднималась по ступенькам крутого моста медленно — мечтала опоздать на последнюю электричку. Люди на платформе сразу обернулись, смотрели на нее так, как смотрят на храпящего бомжа, изо рта которого выступает белая пена подхваченного на улицах бешенства. Ее ненавидели — Сара понимала, за что. Никто из живущих на земле не захочет оказаться на месте человека, убитого с такой жестокостью, от которой у полицейских волосы встают дыбом. Черный человек тоже был на платформе — стоял у самого края, сжимая в руке знакомый пакет. Он не обернулся даже тогда, когда услышал ее шаги. Сара была уверена, что он услышал — его уши дернулись, а губы зашевелились. Ей даже удалось разобрать его голос — тихий, проникающий под кожу колючими мурашками. — Ты что-то хочешь сказать? Не скажешь. Потому что знаешь, что не сможешь. Не умеешь. Мне жаль… Рваный шепот потонул в срежете колес и горящих фарах последней электрички. Сара не зашла в последний вагон — только в тамбур. Спряталась за спинами курящих, чтобы ни один из них больше не посмотрел на нее так, как на что-то мерзкое и грязное. Только голос черного человека, все еще звучащий в ушах, возвращал в дымную действительность. «Не скажу», — она закрыла глаза. — «А ведь действительно. Не скажу, потому что не смогу. Не умею». Отвращение сменялось пустотой, в которой мигали цифры воображаемого счетчика, и уверенностью в том, что черный человек стал единственным, кто с первого взгляда понял смысл фраз на ее запястьях.

***

Он вышел в тамбур еще до того, как диктор, почти неразличимый за визгом тормозов и закрытой дверью вагона, объявил последнюю станцию. Сара не решалась что-то сказать или хотя бы тронуть его ладонь, перетянутую черным пузатым пакетом. Ей хотелось, чтобы он обернулся — шепнул, что она просто подвернулась под руку, а теперь уже не нужна. Может, приказал больше не мешаться под ногами и оттолкнул от себя, как отталкивал отец, когда она попадалась ему на лестнице. Может, даже ударил — этого хотелось особенно сильно, чтобы вычеркнуть его из памяти, но он только вышел на платформу так тихо, что даже его шаги сливались с шелестом ласкового ветра. — Не можешь. Поэтому не скажешь, — тихий голос вел Сару за собой, подталкивая в сторону, совершенно противоположную коттеджному поселку и хрипящей радионяне ее матери. Она замешкалась лишь на мгновение — у самого края платформы, а потом спрыгнула вниз. Всплеск грязи прозвучал так громко и отчетливо, что его услышал бы любой, но черный человек не обернулся. Он шел впереди, будто притягивая ее к себе липкими нитями тонкой паутины. — Теперь не умеешь. Вот и не говоришь. Крэтти понимает. Чувствует. Земля под ногами была вязкой и мокрой — оплетала ноги, делая тяжелым очередной шаг. Черный человек двигался легко. Так, словно знал каждый камешек, на который можно было встать, чтобы не испачкать туфли. Ветки деревьев трогали его плащ, но отчего-то, когда касались Сары, то оставляли под платьем ноющие вспухшие полосы. Она подняла голову, и очередная ветка задела лицо. Лес вокруг чернел, а кроны деревьев заслоняли огромную луну, которая казалась Саре глазом чудовища из другого мира. Россыпь сероватых кратеров-зрачков смотрела строго, но ей не хотелось останавливаться. Сара знала, что черный человек в конце концов сольется с темнотой и она не сможет отыскать дорогу обратно. Ей этого хотелось — заблудиться в лесу. Лечь лицом в холодную грязь, забыться, а к рассвету захлебнуться. Зайтись кашлем, прямо как мать, и вжиматься в грязь все сильнее — может даже придавить голову рукой. — Он чувствует… Его голос звучал все громче — вел сквозь непроходимые кустарники и заставлял вытягивать из земли ботинки. Черный человек ускорялся, двигался все быстрее и легче. Мелькал между деревьями словно тень, завлекая Сару в темные глубины, и остановился только на поляне — маленькой, залитой лунным светом так, что казалось, будто каждая лужа и роса на листьях наблюдает за ней бледными глазами. Он будто бы вздохнул и опустил руку в пакет. Сара не смела переступить черту, отделяющую поляну от леса. Она осталась в тени — наблюдать, а в следующее мгновение отступила еще дальше. Из пакета показались спутанные волосы, а потом и вся голова — помятая, расцарапанная, с раздутыми губами. Язык вывалился — с него свисал сгусток белой слюны, а глаза выкатились наружу. Черный человек поднял ее выше — будто показал сияющей луне, — а потом запрокинул голову и коснулся своим языком обломка белоснежной кости. Сара сжала ближайшую ветку - так, чтобы хруст разнесся по поляне. Ей хотелось обратить на себя внимание. Хотелось, чтобы на нее посмотрели со злостью — даже наказали, но когда человек обернулся, ей едва удалось побороть крик. Она хотела отступить, но не смогла. К горлу резко подступило что-то едкое и теплое. Он смотрел прямо на нее и еще больше растянул рот в подобии улыбки. Там было точно не тридцать два зуба — должно быть, все шестьдесят или даже больше. Они торчали во все стороны желтыми шипами и колебались, стучали, словно были отдельным живым организмом, а не принадлежали телу человека. Сара почти умоляла ноги начать движение, но они не выдержали — подкосились, вынуждая ее опуститься на колени. Содержимое желудка ударило в нос. Прежде, чем действительность превратилась в темную пустоту, она успела заметить, как черный человек шагнул в ее сторону.