Когда остановятся стрелки

Вечером Сара сидела на подоконнике. Крэтти сидел впереди — она обнимала его за плечи. Ему было хуже, чем когда-либо, и скрыть это он не мог. Тонкая синяя венка на его шее пульсировала, а тело дышало по-особенному — медленно и не очень ровно. Он смотрел в окно, в усыпанную звездами темную полосу горизонта, и думал о чем-то таком, что отражалось на его лице и грустью, и мечтой одновременно. «Если выговоришься — будет легче, — написала она. — Не хочешь мне, так маме — она ничего не услышит и не поймет». Ответ он написал нескоро и писал его быстро, словно все это время заставлял себя поверить в каждое свое слово: «Нет ничего, о чем он еще не рассказывал». На самом деле было — Сара все еще не знала, что это за «плохой человек» и почему его так не любит Крэтти, почему каждую женщину с ребенком он называет ангелом и за все время, проведенное с Сарой, ни разу не съездил в город, чтобы продолжить смысл своего существования. Она успела понять, что демоны мыслят иначе, чем люди, но в ее глазах представитель их рода выглядел не лучше, чем ребенок, потерявшийся в супермаркете. Ей хотелось заткнуть себе уши и предложить ему говорить столько, сколько потребуется, но эту бумажку она порвала раньше, чем он успел ее отобрать. На тридцать четвертой странице его книжки не было написано, что демоны могут уткнуться в плечо человеку и дать волю эмоциям, а значит, делать этого им было нельзя. Сара не хотела мешать Крэтти, хоть и знала, что все его мечтания о смерти останутся утопией до конца времен. Раз, в детстве, мать принесла домой котенка, но он не провел в их доме и недели, потому что грыз обувь, обрывал обои и делал свои лужи на коврик. Когда его вышвырнули, никто не горевал. Никто не задумался о том, где сейчас этот котенок, живет ли он на улице или на помойке. Это было больше десяти лет назад, а бог вышвырнул демонов много раньше. Каждый день Сара рвалась написать об этом Крэтти, растолковать ему, что надеяться ему не на что и смерть так и не придет, но потом смотрела на его лицо и рвала бумажку. «Сколько пройдет времени, прежде чем он поймет, что все его мечты — ложь?» — думала она. Сколько уже прошло этого времени? Где он был до Вэйста и леса? Сколько ему лет? На вид определить было невозможно, разве что подростком он не казался. «Сколько тебе лет, Крэтти?» — Сара не удержалась. Он посмотрел на бумажку и пожал плечами. Она отправила его спать — почти насильно, потому что засыпать без нее он боялся, а потом вернулась на подоконник и задумалась. Любому человеку в его состоянии лучше всего помогут не слова, а лекарства. Что-то много сильнее, чем чай с мелиссой, которым кишат запасы ее матери. Если попросить рецепт у доктора в круглых очках, он скорее всего его даст, но подходят ли человеческие лекарства демонам, Сара не знала. Это мог знать Он — полиция вездесуща и явно наслышана о таких, как Крэтти. Она повсюду, эта полиция. Даже сейчас Саре казалось, что они прячутся за кустами и освещают ее окно своими фонариками. Вспомнилась любимая фраза матери — «если не прекратишь, отдам тебя полицейскому» — и по телу прокатилась волна необъяснимого страха. Пришло в голову, что, должно быть, Он вновь появился под окнами не случайно и еще появится не раз — будет следить за Крэтти. Быть может, Он прямо сейчас прячется там или глядит сквозь бинокль на нее из окна соседнего дома. Его не видно, потому что шторы закрывают его фигуру и руку, непрерывно набрасывающую на бумажке своеобразный отчет. Вот Сара повернула голову, потому что во сне Крэтти что-то сказал — Он перенес действие на бумагу. Вот она встала, чтобы проверить, спит ли он вообще, а если не спит — обнять сзади и лежать до тех пор, пока его тело не перестанет посылать свои неосознанные сигналы и задышит ровно. Это Он тоже записал. Крэтти вновь что-то сказал и сжал ее руку — Он подслушал. «Паранойя», — подумалось Саре, но в глубине души она понимала, что все эти мысли приходят не без оснований. Ему могло быть интересно, кто этот человек, и этот интерес мог разрушить ее мир звонком в девятьсот одиннадцать. Она опередила Его — в семь утра, позвонила сама, только не в девятьсот одиннадцать, а Полу. Он оставил ей номер — сунул в руку бумажку перед уходом. — Быстро же ты надумала, — сказал он и позвал ее в отделение завтра, к одиннадцати. Сара кивала, забыв, что телефонная трубка не может это передать. Если Он хочет знать все о жизни дочери — пусть лучше видит ее каждый день, а не подслушивает под окнами. Стоило ей поделиться этим с Крэтти — тот перепугался. «Так делать нельзя, — написал он. — Заставлять Крэтти думать, что он особенный демон, а потом бросать и бежать на эту работу. Плохой человек тоже делал так, а когда возвращался, Крэтти было очень больно. Когда люди приходят с работы, они хуже, чем демоны». В обращенных на нее серебристых глазах страх и отчаяние переплетались настолько сильно, что Сара потратила больше часа на то, чтобы объяснить ему, что такое работа и почему люди после нее хуже, чем демоны. «Это как огромный муравейник, — писала она, — а самое страшное, что муравьи есть и на улице, и дома. Муравьи жужжат, пристают, кусают, наблюдают за тобой из каждого окна, и ты не можешь их прогнать или возразить им. Даже почесать у себя за ухом не можешь, потому что они тут же подумают, что ты деревенщина или кто похуже. Ты идешь домой, потому что не хочешь видеть больше ни одного муравья, но и там эти муравьи жужжат и лезут. И думают про тебя, думают…» «Крэтти будет провожать черную девочку на работу и говорить с каждым таким муравьем», — пообещал он, и Сара — очень тихо — разочарованно вздохнула. Сути этой фразы он не понял.

***

Работать в полиции оказалось легче, чем в магазине. Даже быстрее — за секретарским столом невидимый счетчик крутился со страшной скоростью, а порой и вовсе растворялся в непрерывно жужжащих телефонах и шелестящих бумагах. Раньше Сара мечтала об этом состоянии — упивалась им, упивалась и сейчас, выгоняя из головы все беспокойство о бродившем по улицам Крэтти. Он обещал, что уедет в Вэйст «сразу, как черная девочка пересечет порог этого дома», но на деле Сара знала, что это не так. Его черная шляпа порой мельтешила под окнами, заставляя ее замирать от ужаса и коситься на окружающих, в надежде, что для них ее демон невидим. Они даже поругались из-за этого. Крэтти отвернулся и в ответной записке пообещал, что больше не будет разговаривать, но нарушил свое обещание в этот же вечер, а потом долго ходил за Сарой по пятам, извинялся и вздрагивал от каждого ее шага. Сара работала на третьем этаже — еще был подвал и два предыдущих, но на этом этаже людей было больше, чем на всех других вместе взятых. Они сновали по коридорам туда и сюда, нагруженные папками и документами. Она прислушивалась к их разговорам, пыталась выделить из толпы наиболее значимых, чтобы понять, кто именно из всего отделения знает о демонах или существах, на них похожих, но либо они ничего не знали, либо были связаны по рукам и ногам и не болтали об этом в коридорах. В самом деле, кто станет упоминать о таком на людях? Об этом говорят за закрытыми дверями, когда уверены, что их никто не слышит — поэтому Сара подслушивала в самых уединенных местах, заходила за самые недружелюбные двери, но ничего так и не нашла. С Ним она почти не виделась. Он прошел мимо ее стола только один раз и буркнул Полу что-то о нелепых объявлениях, которые превратили их участок в подобие проходного двора. Сара поддержала. Она не понимала, почему приходили все эти люди. Лишь немногие заходили в кабинет медленно, по-воровски озирались и начинали доносить на всех подряд, понижая голос до неразборчивого шепота. Остальные с важным видом направлялись к Полу, распрямлялись, придавали лицу грозное выражение и, выдержав паузу, заявляли: — Я — головорез. — Отлично, отлично, — отмахивался Пол и указывал на Сару. — Подходите к ней, пишете признание. Мы с вами свяжемся. Таких признаний в отделении было очень много — некоторые рвали еще до того, как они успели опуститься на стол. Пол пробегал глазами по строчкам, качал головой и пропускал бумагу через шредер. Он объяснил Саре, какие именно бумажки уничтожать, а какие нет, но она лишь сделала вид, что поняла. — Открываешь папку, сравниваешь с реальным делом. Видишь, парень говорит, что первый раз сделал это восемь лет назад, а на деле головорез впервые объявился намного раньше. Следующий упоминает церковь, а на улице рядом с ней, за все эти года, никакого тела не было. Отделяй хвастунов от психопатов. Хвастуны выдумщики, а психопаты могут сообщить много чего интересного, сами того не подозревая. Этого «интересного» в их признаниях Сара в упор не видела. Она помнила то мгновение, когда первый такой хвастун подошел к Полу. Он потом рассказывал, что ее лицо вытянулось, побелело, словно она прямо сейчас упадет в обморок. На самом деле Сара не боялась, а напрягала мышцы лица так сильно, что у нее свело скулы. Она боялась выдать себя и рассмеяться. — Психопаты — подражатели, — уверял Пол. —  Они прошерстили все это дело, спорю на что хочешь. Они могли заметить то, чего не заметили мы. Этот пишет, что не отрывает голову, а отсоединяет. Очень осторожно, по контурам. Дай запрос криминалистам, может, настоящего нужно среди медиков искать? — Я — головорез, — ударял в грудь очередной такой психопат, и Саре поначалу льстило, что ее Крэтти настолько популярен. «Все хотят быть им», — думала она, но потом вяло опускала в шредер очередное нелепое признание. Эти хвастуны и психопаты были иронией — горькой, как листья серебристой полыни. Настоящий головорез не хотел быть демоном. Он не бежал от себя, но и примириться с этим тоже не мог, хоть и пытался убедить Сару в обратном. Это было видно по тому, как он смотрит на все зеркальные поверхности и черные пакеты, по тому, как жмется к Саре по ночам, и по тому, как, спящий, мотает головой и начинает что-то бормотать, цепляясь за нее, как за что-то очень дорогое, но утекающее.