Когда остановятся стрелки

Женщина шла по лестнице вальяжно и гордо и прошла в кабинет первой, будто знала, куда идти и что делать. Она выглядела помятой и разбитой, но не сломленной. Каждый ее шаг отдавал уверенностью. — Давайте, доставайте свои бумажки, — она махнула рукой, будто отмахнулась от Сары, как от надоедливой мухи. - А, нет, пожалуй диктофон, повторять каждое слово я не собираюсь. — Что бы вы не сказали, меня это не удивит, — заверила Сара. Ей хотелось подбодрить эту женщину, но не было похоже, что той требовалась поддержка. Женщина усмехнулась, горько, вытащила из кармана сигарету и посмотрела на Сару так, что все слова о том, что здесь не курят, застряли в горле. — Да бросьте. Вам лишь бы поймать за руку, посмотреть — грозно, как на загнанного в угол таракана, и проводить в тюрьму со свистом и улюлюканьем. Дворовые мальчишки, а не полиция. Мне всегда было интересно, что вы чувствуете при этом? То, что вы лучше других, выше их? Сара не нашла, что ответить. На лице женщины мелькнула жалость. Она затянулась — медленно, стряхнула пепел на пол и снова махнула рукой, указывая на стол. — Ставьте ваш диктофон, в самом деле, словно первый день работаете. Давайте, ставьте, или записывайте, если сможете записать так быстро, как я говорю. «Она репетировала это», — подумала Сара. Раньше ей тоже приходилось заучивать каждое слово, если нужно было сказать что-то очень важное. Она не помнила, куда Пол убрал диктофон — в последнее время им почти не пользовались, — поэтому достала бумагу и села за стол. Женщина начала. — Иллинойс, Чикаго, университет. Он был похож на ангела — белокурый и голубоглазый, таких рисуют на коробках с конфетами для детей. Он смотрел на меня, задавал вопросы, а я отвечала не своим голосом. Мой голос — он тихий, но жесткий, прямо как сейчас. С ним он становился тонким, потому что с губ не сходила улыбка. Знаете, я всю жизнь, до него, убеждала себя в том, что ненавижу детей. Не то, чтобы для них были нужны сверхъестественные деньги или хорошее жилье. На улицах полно всякого дерьма и подливать туда свое мне не хотелось, но с ним можно было все — даже на луну полететь. Я была убежденным атеистом, а он — почти религиозный фанатик. Казалось, что мы должны были грызться как собаки, но для него я была готова поверить во что угодно — даже в деда на облаках. — Вы не понимаете, — вздохнула женщина и снова стряхнула пепел на пол. — Я пытаюсь донести, что все эти устои о жизни и детях, с ним они ломались, исчезали, словно их и не было никогда. — Понимаю, — ответила Сара. Когда на нее смотрел Крэтти, случалось то же самое. Она не верила ни в демонов, ни в бога, но стоило ему о них упомянуть, как казалось, что Сара верит в них с самого детства, а перед сном читает молитву. — Не нужно было строить себе иллюзии, не осуждайте. Я всегда знала, что такое розовые очки, и ломала их сразу, как появлялось ощущение, что они на меня надеты. Я знаю, что была слишком грязной для этого человека, всегда это знала. Знала, что нужно было избавиться от его ребенка, потому что святое и грязь не смешивают, но я просто не могла этого сделать, понимаете? Мне казалось, что вот этот ребенок — маленький, белокурый и голубоглазый — бегает по дому в клетчатой рубашке, а я в это время стою на кухне и натираю сыр для чизкейка. Можете себе представить? Я — на кухне. С детства ненавижу стереотипы и сексизм, но с этим человеком эта картина была настолько живой, что я верила в нее так, как не верила еще никогда. Это невозможно объяснить, понимаете? — Вы ничего не понимаете, — женщина заплакала, и Саре безумно захотелось ее обнять, поддержать, чем сможет, но она не успела. Женщина снова стряхнула пепел на пол и придала лицу привычное выражение. — Когда я узнала о том, что во мне растет его жизнь, он был далеко — на другом конце страны. Уехал заканчивать образование и звонил каждый день. Я не могла ему рассказать — язык не поворачивался. Я избегала его мать, заперлась в квартире и все девять месяцев упивалась картинами с клетчатой рубашкой и чизкейками. Когда пришло время, вызвала скорую и уехала в больницу. Уже тогда я чувствовала, что что-то не так, но просто отказывалась в это верить. Это было как озарение, как будто кто-то невидимый вдохнул в меня жизнь. До этого человека я чувствовала себя полумертвой, понимаете? А потом, после всех этих мук и ожиданий, я увидела не ребенка, а Это. Оно было как насмешка надо мной. Медсестра даже подносить Это ко мне боялась, но я все равно встала и посмотрела сама. Оно было как пародия на единственного человека, который превратил мое существование в жизнь. Белокурое, маленькое, но с моими глазами. С чертовыми серебристыми глазами. Больше женщина не сдерживалась — закрыла ладонью рот и вдохнула, судорожно, со всхлипом. Сара сжала ручку так, что она сломалась пополам. Осколки поранили руку, но она не обратила на это внимания. — Я выбрала самый далекий приют, который можно было найти, и отвезла Это туда, потому что не могла показать Это моему ангелу. Мне хотелось положить Это на порог — как в фильмах, но оказалось, что сторожа не дремлют. Сторож распахнул двери прямо перед моим носом, почти снес меня ими. От него веяло спиртом и табаком. Я не знаю, что тогда на меня нашло, но я кричала прямо ему в лицо, что если этого ребенка не заберут, я прирежу его собственными руками. Этот сторож, должно быть, принял меня за сумасшедшую, но потом посмотрел на Это и перекрестился. — «Демон», сказал он, — выдохнула Сара. — Все вы на лету схватываете. Верно, демон. Это и было демоном, с самого начала. Разве из меня могло вылезти что-то другое? Я пыталась забыть Это как кошмар, встретить своего ангела и прожить с ним долгую и счастливую жизнь, но демон тянул меня обратно в этот приют, а ангел вернулся, посмотрел на меня и сказал, что нам не по пути. Я пыталась выбросить его из головы, даже завела второго ребенка. Не помню, кто его отец — в тот день я напилась почти до беспамятства. Это очень тяжело, понимать, что розовые очки ломаются и ломаешь их не ты. Не осуждайте. Женщина закурила вторую сигарету, а Сара не ответила. Слова исчезли — их словно сдуло ветром из приоткрытого окна. — Потом я все же приехала в приют. Пыталась убедить себя, что это мой ребенок. Может, надеялась, что он вырос и все пропало. Сторож узнал меня сразу, понял, зачем я здесь с первого взгляда. Он взял меня за руку и отвел вниз — в свой подвал. Там была дверь, занавешенная тряпкой. Он приподнял тряпку, и через щель я увидела его. Маленького и белокурого, как и в моих мечтах. Знаете, на нем была клетчатая рубашка, хоть и грязная, и больше него раза в два. Он что-то читал, но словно почувствовал меня. Обернулся. Это как насмешка, понимаете? Это сделал бог — показал мне, что бывает, когда грязь смешивают со святым. — Он улыбнулся? — спросила Сара. Ей казалось, что еще немного и ее сердце пробьет грудную клетку. Женщина посмотрела на нее, и сразу стало понятно, что, должно быть, доза, которую она приняла перед тем, как прийти сюда, была в разы больше, чем требуется наркоману. — Я пыталась принять его, честно. Пыталась осознать всю свою жизнь и убедить себя, что это — правильно, что он мое наказание, даже устроилась на работу в этот приют и сняла квартиру. Сторож не выпускал его из подвала ни на мгновение, поэтому я приходила ночью, смотрела в щель, и Это постоянно оборачивалось и улыбалось. Боже, это не передать словами, — женщина снова всхлипнула, но сразу взяла себя в руки и одернула рубашку. — В одну ночь приют сгорел, и это стало самым большим облегчением в моей жизни, потому что под пеплом Это не нашли. Я не знаю, как Это нашел Джонатан, не знала вообще, что он Это нашел. Только думала, что кошмар закончился, потому что Этого в моей жизни больше не было. А потом он привел Это ко мне и сказал, что Это будет жить с нами. — Вы просто столкнули его в воду, — сказала Сара. Она не могла поверить в то, что женщина, сидящая напротив — тот ангел, голос которого вдохнул новую жизнь в Крэтти. — Я не знаю, зачем я это сделала, может, просто не хотела поверить в то, что Это живо. На меня что-то нашло, я рыдала и не хотела верить. Я даже не помню, что я говорила. Помню только, что вцепилась в Джонатана как ненормальная, но он все равно его вытащил. Не знаю, куда Это ушло потом, но Джонатан постоянно рассказывал о каждом прожитом дне, и я не могла понять, за что мне все это. Вы действительно думали, что он предсказывает будущее? Он следил за тем, как Это передвигается по городу, а попутно стучал полиции обо всем, что слышал, — она снова махнула рукой, будто отсекая от себя лишние фразы, но очередной всхлип не удержала.  — Я вот тоже иногда вижу Это на улицах. Он не открывает рот, но я чувствую, что он демон даже больше, чем был раньше. Он еще хуже, чем тогда, когда скалился на руках у медсестры своими зубами. Можете себе представить? Ребенка с зубами? Нет, не ребенка. Это, с головой святого и моими чертовыми глазами. — Нет, — Сара качала головой так долго, что это давно перестало походить на отрицание. — У него всегда были эти зубы, с самого детства. Некоторые рождаются слепыми или без пальцев, а у него были просто зубы. Нет, он не был демоном, но вы его убили. За что вы убили Крэтти, за то, что у него были зубы и ничего больше? — Джонатан вытащил его, — всхлипнула женщина. — Он вытащил, я видела, как Это кашляет, цепляясь за его рубашку. Я видела, как сам Джонатан кричит, потому что видит, как у Этого открывается рот, — она вдруг спохватилась, недоуменно посмотрела на Сару и задала вопрос, после которого захотелось бить эту женщину так, как это сделал Джонатан тогда, на мосту. — А кто такой Крэтти? За секунду перед глазами Сары пронеслись года. Она словно бежала туда, на улицы, искала Крэтти, отсоединяющего от тела очередную голову. Она бежала к нему и кричала во весь голос, что он — не демон, потому что у него есть мать, что он не умер, потому что эта мать видела, как он кашлял Пророку в рубашку. Она дергала его за рукав плаща, потому что хотела спрятать его так, чтобы никакая полиция его не нашла, а потом проживала с ним жизнь, далеко, не в Вэйсте. — А дальше, девушка? Вы записываете? Сара смотрела на женщину мгновение, потом схватила жакет и сбежала по лестнице. Она действительно бежала, даже когда ее держали Его руки, а с лица Пола сходило привычное довольное выражение. Ей казалось, что перед отделением не десять машин, а сотни, что ими заполнена вся улица. — Ты не демон, Крэтти, — она знала, что ее слышат, потому что этот крик был настолько громким, что у нее самой заложило уши. — У тебя есть мать! Ты не умер, твое сердце бьется! У мертвых его нет, сердца, понимаешь? Ты не демон, ты просто родился таким! Это как Стивен Хокинг или Форест Гамп! Ты должен понять, ты читал об этом! Люди иногда рождаются такими, у кого-то нет рук или ног, а у тебя просто что-то не так с зубами, понимаешь?! Крэтти смотрел на нее из окна машины. В его взгляде было все — растерянность, страх, недоумение, осознание, слезы и обида, может, даже злость. Сара рвалась вперед, силилась сорвать с Его пояса пистолет, и, подай Крэтти хоть один знак, она бы это сделала, но он просто отвернулся от стекла, и машина сорвалась с места, а потом исчезла за поворотом, соединив в одно звук шин, трущихся об асфальт, и руки Его, поддерживающие почти теряющую сознание от крика бывшую черную девочку.