О чём нельзя говорить

Недавно обнаружил, что скучаю по тебе, и это отнюдь не едва приметный налёт тоски по уехавшему за рубеж товарищу, который вернётся, чтобы поделиться новыми впечатлениями и интересными открытиями, а нечто более глубокое. Острое желание увидеть твою вертлявую макушку за своим столом, золотистую косичку за спиной, нахально торчащий над головой хохолок; стремление заглянуть в янтарные глаза, наивные и мудрые. Ты опять скрестишь руки, закинешь ногу на ногу, будто тебе плевать, в чьем кабинете находишься, и будешь рассказывать последние новости, а я начну ловить себя на том, что слушая звук твоего голоса, забываю смысл слов. Их значение становится попросту неважным. Когда ты уехал впервые, всё ощущалось совсем не так. Последствия битвы в Аместрисе давали о себе знать, и я погрузился в проблемы государственного масштаба. Взялся за застройку разрушенного Ишвара, стремясь хоть как-то загладить вину за происшедшее: несколько лет назад по приказу Брэдли хорошо подготовленные войска при помощи государственных алхимиков вырезали целую страну и присоединили её к Аместрису. Раны Ишвара еще долго не затянутся, несмотря на все наши старания. Но я дам возможность уцелевшим в войне жить на родной земле, пусть даже они никогда не простят нам, что эта земля насквозь пропитана кровью их предков. Вступив в должность фюрера, я выявил и другие сложности: бедность и неустроенность быта деревенских жителей, низкие урожаи сельскохозяйственных культур, банды преступников, державшие под контролем некоторые поселения на юго-восточной окраине. Я стремился поскорее решить эти трудности, но сил и времени катастрофически не хватало. Капитан Хоукай много раз повторяла, что я не щажу себя, но иначе я поступать не мог. Как глава государства я чувствовал свою ответственность за происходящее. После победы над Брэдли и Отцом я окружил себя верными друзьями, теми, кто был со мной в трудные времена. Без размышлений я бы взял и тебя в Штаб, но ты, презрительно фыркнув мне в лицо, помчался на Запад совершать «великие открытия». Удивительно, как ты похож на покойного Хоэнхайма! Тебе вечно не сидится на месте. Благодари высшие силы, которые послали на твоём пути такую терпеливую девушку, как мадемуазель Рокбелл, которая согласна ждать тебя годами, пока ты путешествуешь Бог весть где. Капитан Хоукай тоже терпелива, но я сомневаюсь, что она согласилась бы ожидать меня так долго. После своего первого возвращения с Запада ты женился. Я приезжал на церемонию, чтобы поздравить тебя. В тот день ваши с Уинри-сан лица сияли. Твой брат тоже был рядом и поздравлял вас. Уже тогда я решил, что обязательно сделаю предложение Элизабет. У нас тоже будет свадьба, и я увижу свою любимую не в военном мундире, а в белоснежном платье, струящемся до пола. Моя мечта сбылась после твоего третьего отъезда. Мы поженились и переехали в новый дом неподалёку от столицы. Некоторые привезенные тобой чертежи я изучал в течение медового месяца, и Лиза, что удивительно, не сердилась на меня. Отдельные проекты пришлось отбросить, иные я передал ученым на доработку. Надо не отставать от других стран: издержки военной политики, ничего не поделаешь. Говоришь, Альфонс обещал тебе за несколько лет изучить рентанджицу? Надеюсь, он поделится знаниями. Если всё пойдет, как надо, Аместрис может стать одним из самых могущественных государств мира, соединив знания Запада и Востока. «А я стану фюрером самой сильной страны и смогу диктовать свою политику другим?» — едко уточняет внутренний голос. Ага. Вот здесь следует слегка притормозить. Каждый раз, замечая свои амбиции, я давил в зародыше то, что всплывало на поверхность. Увы, в каждом из нас они живут гордыня и жадность, пусть и не такие сильные, как в Отце, у которого самые худшие чувства проявлялись весьма масштабно. Потому у него и получилось создать из своей крови семерых гомункулов с именами соответствующих смертных грехов. Наглядевшись воочию на этих завистливых, жадных и злобных уродцев, я поклялся себе никогда не давать властвовать над собой собственным «гомункулам», иначе чем я буду отличаться от Брэдли? Примерно в это же время, когда у меня стало оставаться свободное время для самокопаний, случилось ещё кое-что. После того, как ты в очередной раз уехал, оставив здесь свои проекты, я поймал себя на том, что всякий раз, размышляя о чем-либо, вдруг невольно возвращаюсь мыслями к тебе. Читаю, например, доклад с последнего заседания, а в голове нет-нет, да и проскочит: как ты там? Есть ли у тебя крыша над головой, или ты опять вляпался в передрягу? И в чужом краю нет друзей, чтобы прикрыть твою спину, а ты больше не владеешь алхимией … Я осаживал себя, убеждая, что позволяю беспочвенным страхам владеть собой. В самом деле, ты стал гораздо старше, вполне способен позаботиться о себе, да и на Западе сейчас нет войны. В конце концов, если Уинри-сан тебя без колебаний отпустила, мне-то зачем волноваться? Она пусть и беспокоится. А я… А я не хочу потерять тебя, как Хьюза! Так что возвращайся невредимым, Стальной. *** Ты и вернулся. Ворвался пулей в мой кабинет, на ходу поздравил с женитьбой, отчитал за то, что ко мне на приём снова не попасть, шумно рухнул на стул и, задрав ноги едва ли не на уровень собственного носа, начал излагать идеи по поводу изобретений в области конструирования летательных аппаратов. Я слушал тебя, с трудом вникая в эти сложные вещи. Хотелось встать, подойти и обнять до хруста в ребрах, как некогда это проделывал полковник Армстронг. Пусть ты бы сразу вывернулся и громко возопил: — Огненный, чё, обалдел?! Может, хватит разъездов? В столице полно работы. По твоей просьбе предоставлю любую: от разработки современных машин до создания в лабораториях вакцин от вирусов. Опять фыркаешь. Не твой профиль? А жаль, с такими задатками ты бы везде добился успеха. И вдруг в конце длиннющей тирады ты выпаливаешь главную новость с красным от смущения лицом: — Я пока тут всех в столице объехал, Уинри для меня письмо прислала в Штаб. Кажется, моё следующее путешествие на Запад немного откладывается. Я через семь месяцев стану отцом. Вот это новость! С одной стороны, ожидаемая, с другой — как обычно, неожиданная. Похоже, в вопросах семейных ты меня снова опередил. — Сообщишь, кто у вас родится? — А вы, господин фюрер, приезжайте в гости в положенный срок, своими глазами увидите. Вы в Ризенбуле уже сто лет не были! И не ссылайтесь на дела. Я везде побывал, в том числе в Бриггсе. Вам самое время отдохнуть. Лиор восстановлен, окончание стройки в Ишваре не за горами. Я, кстати, Шрама видел … Слегка напрягаюсь по старой привычке. Хотя теперь-то уж чего… — Уважаемым человеком стал, к нему за советами обращаются. Живёт неподалеку от городской церкви и детей обучает основам алхимии. Дом себе построил, как сыр в масле катается, но рожа всё равно мрачная. Ему бы влюбиться. Невольно давлюсь смехом и зажимаю рот, но хохот всё равно прорывается. Ты смотришь на меня с широченной ухмылкой. — Ага, представили? Я вот тоже себе представил влюблённого Шрама, и потому всю дорогу до столицы ржал в поезде так, что меня за сумасшедшего приняли. А ещё: какой цирк получится, если Шрам влюбится в… — ты тянешься через стол всем телом, чтобы по секрету сообщить нечто любопытное, и тут входит мадам Гернштейн с подносом. — Господин фюрер, я вам чай принесла. Надо отдать этой даме должное, лицо её абсолютно непроницаемо, хотя зрелище, наверное, со стороны то ещё. Ты заползаешь обратно на свой стул и начинаешь выбивать пальцами дробь по столешнице, разглядывая потолок. Ничего не сказав, мадам Гернштейн оставляет чайник, сахарницу и две полные чашки на подносе между нами, а сама величественно уплывает обратно в приемную. Секретаршу эту мне порекомендовал пару лет назад Хавок, представив её как свою родственницу. Госпожа Гернштейн была дамой средних лет — худой, высокой, бледной, в очках и не слишком симпатичной. Зато хорошо своё дело знала. Да и если подумать, зачем мне симпатичная секретарь? Я женат. А если совсем честно, на красивых претенденток капитан Хоукай смотрела так, что я начинал опасаться за их жизнь или, по меньшей мере, здоровье, поэтому пришлось согласиться на протеже Хавока, как на наименьшее из зол. Впрочем, до сих пор мадам Гернштейн меня не разочаровывала. Однако кое-кому замечание бы сделать надо. — Стальной, ты чего вытворяешь? На приёме у фюрера нормальные люди не лазают по столам. — Кто ж знал, что она войдёт! — Ты сам согласился выпить чай. Мадам Гернштейн его принесла, а тут ты возлежишь поперек моих бумаг с неприлично ухмыляющейся физиономией! — Будто вам есть дело до того, что подумают окружающие о каком-то странствующем чудаке. — Мне есть дело до того, что подумают о главе Аместриса. Я свой безупречный статус праведными трудами заслуживал, а ты хочешь все испортить?! Мальчишка! — То есть вы намекаете на то, что я — мелкий? — нехороший такой огонёк в твоих глазах зажёгся, знакомый мне по старым временам. – Да?! Ты удивительно серьёзен со своим подростковым комплексом … Как тебе объяснить, что именно это и делает тебя таким привлекательным! К тому же сейчас ты стал более гибким, окреп, повзрослел. Но в душе, вижу, так и остался мальчишкой. — Могу потянуть за уши, — предлагаю великодушно, откровенно наслаждаясь зрелищем булькающего в тебе негодования. Теперь на меня в изумлении смотрят два янтарно-золотых глаза, обрамленных пушистыми ресницами. Надо же, ты иногда похож на котёнка, готового свернуться клубочком на чьих-нибудь коленях и довольно мурлыкать, если ему почесать шёрстку. — Это как? — Вот так, — и я, смеясь, сам тянусь над столом и быстро дергаю тебя за левое ухо. — Чтобы вырос скорее. Сила алхимии! Чем мы занимаемся? Но я так счастлив ненадолго отвлечься и просто поболтать с тобой. Сейчас ведь можно говорить о чём угодно, правда? Ты снова краснеешь, прижимаешь ладонь к уху и подозрительно смотришь на меня, будто в ожидании подвоха. Но подвоха нет. — Пей чай, а то остынет. Машинально отхлёбываешь из чашки, давишься этим единственным глотком и начинаешь кашлять. — Травяной! С мятой! А я люблю крепкий и сладкий. Или кофе, но только без молока! — Попросить мадам Гернштейн сварить кофе? — Нет, не надо… Мне пора! А кто вообще сказал, что это помогает? — Что? — Если за уши потянуть. Ты повзрослеешь когда-нибудь? Ведь ваше с Альфонсом детство закончилось в шесть лет, когда вы лишились матери, а потом… Нет, не будем о «потом». Я до сих пор иногда вижу во сне отрывки прежнего кошмара: спальню госпожи Пинако и двенадцатилетнего пацана с забинтованными обрубками вместо правой руки и левой ноги. Таким я впервые встретил тебя, Стальной, и эту встречу до смерти не забуду, как до последнего вздоха мне суждено помнить резню в Ишваре, смерть Хьюза, глаза Прайда, пригвоздившего меня щупальцами к центру преобразовательного круга … Тебе отчасти повезло. Руку ты вернул благодаря помощи Альфонса, но вместо ноги у тебя до сих пор автоброня. Ты к ней привык за столько лет и бегаешь ничуть не хуже любого здорового парня. Хорошо, что мастер, создавший и обслуживающий твой протез, самый близкий тебе на свете человек. Твоя жена. Она сумеет позаботиться о тебе. Насчет потягивания за уши забудь. Я пошутил. Надо будет — сам вырастешь. Так что возвращайся в Ризенбул. Надеюсь, вскоре увидеть Элрика младшего. До встречи, Стальной. Ты уходишь, махнув на прощание рукой, а я усаживаюсь на место и продолжаю улыбаться, вспоминая твой голос, забавную мимику, резкую, размашистую жестикуляцию и при всём этом какую-то необыкновенную легкость и грацию в маленьком худощавом теле. Сначала я думал, что ты похож на солнце со своими золотыми волосами и сияющими глазами цвета янтаря. Но я не прав. Ты не солнце. Оно чересчур большое, серьёзное и может сжигать. А ты — солнечный лучик или солнечный зайчик. Оставайся, пожалуйста, таким. И пусть у твоих детей никто не отнимет детство, которое отобрали у вас с братом.