О чём нельзя говорить

Что делать с тобой, упрямый, безрассудный мальчишка? Почему ты постоянно умудряешься влезть, куда тебя не просят? Что за удивительная способность вмешиваться в события с искренним желанием помочь, но в итоге создавать новые проблемы? И как быть мне, когда над головой опять навис неуправляемый фактор в твоем лице? После своей пламенной речи наверняка помчишься «вырывать» жену и сына из лап «бездушного монстра» — фюрера, испорченного властью, деспота, стремящегося лишь отдавать приказы, эгоиста, неспособного понять чужие чувства и оценить верную дружбу? Таков я теперь в твоих глазах? Безусловно, никак иначе. Неужели ты считаешь, что подобным поведением поможешь своей семье? А я ведь попросил чуть больше доверять мне. Думаешь, я хоть на мгновение поверил в предательство друга, несмотря на улики? Ты совсем ничего не понимаешь, если так решил. История с Марией Росс ничему тебя не научила. Даже Жан и тот, наверное, оказался догадливее. Или, по крайней мере, мне почудилось. Ему я тоже ничего не объяснил, но всеми доступными средствами намекал, и он, кажется, понял: я лишь притворился, будто выгнал его. А ему необходимо поддерживать видимость, будто он изгой, и нашей дружбе — конец. Это его главная задача. Впрочем, на данном этапе не имеет значения, возненавидел Жан меня по-настоящему или только играет роль в нашем импровизированном спектакле. В любом случае, даже действуя вслепую, он поможет мне выйти на настоящих преступников. За этим я его и отпустил. А потом, когда отправлю за решётку тех, кто это действительно заслужил, разыщу Хавока и всё ему объясню. Он поймёт. Что касается откровенных объяснений с тобой … Понимаешь, Стальной, всё осложняется тем, что у меня в кабинете на потолке — незаколоченный люк. Я приказал его ликвидировать в кратчайшие сроки, но приказ пока не выполнен. Скорее всего, конечно, люком уже не пользуются, так как он «засвечен», но лишняя предосторожность не повредит. Зато теперь я знаю, что в Штабе засел предатель. А, возможно, несколько. И мне надо выяснить их личности. А до тех пор крысы должны чувствовать себя в полной безопасности, полагая, будто я повёлся на их, надо отметить, весьма искусно сфабрикованные улики. Свои настоящие планы я отныне могу держать только в собственной голове, их нельзя озвучивать никому, в том числе, тебе, иначе всё сорвётся. Неужели так и не догадаешься? Ты ведь не идиот, Стальной. Пошевели немного извилинами вместо того, чтобы устраивать эскапады, пугающие мадам Гернштейн. Впрочем, последняя твоя выходка даже Маллера с Нортоном ввела в ступор. До сих пор дар речи обрести не могут, хотя ты покинул кабинет целых три минуты назад. — Что застыли? — обращаюсь к ним, имитируя хладнокровие, а у самого внутри всё клокочет, как в котле, подвешенном над жерлом вулкана. — Следите за Хавоком, но теперь я ещё попрошу выделить людей для того, чтобы не позволить Стальному увезти семью в Ризенбул. Вся семья Элриков должна оставаться в моём доме до тех пор, пока я не распоряжусь иначе. Ясно? К счастью, Маллер и Нортон никогда не задают лишние вопросы и не обсуждают приказы. После их ухода откидываюсь на спинку кресла и закрываю глаза. Теперь либо на тебя снизойдёт озарение, и ты догадаешься, что у меня есть план, либо возненавидишь меня ещё больше. Может, и к лучшему, если так. Всё — к лучшему. Но в чью же «гениальную» голову пришла идея подставить Хавока, хотелось бы знать?! С какой целью настоящий преступник выбрал мишенью его? Если единственной задачей шантажиста было отвести подозрения от себя, то для этого он мог выбрать кого-нибудь из рядовых служащих. Если бы в малом архиве обнаружились пуговица и отпечатки пальцев неизвестного мне сержанта или прапорщика, я бы сгоряча отдал парня под трибунал, не разбираясь в деталях. И шансов ускользнуть от правосудия у тайного предателя было бы даже больше. Но если задета честь друга, я буду внимательно разбираться. Неужели достаточно умный преступник, способный мастерски подделать отпечатки пальцев и незаметно оторвать пуговицу с чужого военного мундира, не понимал этого? Или, возможно, рассчитывал, что я поверю в любезно предоставленные улики? Надеялся вывести меня из равновесия? Думал, что, лишившись одного из своих верных соратников, я начну за каждым углом видеть измену, стану за всеми следить, превращусь в параноика? Такая политика, безусловно, подорвёт мой авторитет. И когда большинство уже будет мною недовольно, в меня напоследок ударят компроматом или ещё чем-нибудь, припасённым для такого случая. Но если план шантажистов действительно таков, они плохо знают меня и Хавока. Вероятно, это кто-то из новых сотрудников или посторонний, имеющий «ручную крысу» в Штабе. Я вычислю их всех. Ты сказал, бумага из Аэруго. Вроде бы ничего особенного в этом факте нет, однако Аэруго всегда поддерживало тех, кто вносил раздор во внутренние дела Аместриса. К примеру, ишваритов. Кого они поддерживают в данном случае? На ум приходит только группировка «правдоискателей», давно мечтающих поставить во главе страны своего человека. «Нужен ли Аместрису безнравственный правитель?» — спросили анонимные подлецы в письме. Безусловно, нет. Но я сомневаюсь в нравственной чистоте тех, кто способен подделывать улики и тайком фотографировать чью-то личную жизнь. Возможно, Аместрису больше не нужен такой фюрер, как я, но и в грязных шантажистах страна, определённо, не нуждается. *** Разумеется, ты воспринимаешь свой «домашний арест» как насилие над собой и близкими. Вскоре после того, как люди Маллера не позволяют тебе забрать семью и уехать в Ризенбул, звонишь и отрывисто бросаешь в трубку: — Отныне не рассчитывайте на моё понимание. Хавока-сан вы выгнали, а я ухожу добровольно. Никогда больше не переступлю порога Штаба! — Не горячись. Поговорим позже. — Нам не о чем разговаривать. Прощайте, господин фюрер! Связь обрывается, а мне впервые в жизни хочется вскочить с места и стукнуться лбом о стену. Раз десять. Стена догадливее. А ты упрям, как осёл! Как мул! Как баран! Как проклятый алхимик… Решаю по привычке заночевать в Штабе, лишь бы не встречаться с тобой в собственном доме и не видеть ненависти в твоих глазах. *** На следующий день человек Нортона по телефону сообщает, что Хавок, или, иначе говоря, «наш объект», уехал в Суру и там встретился с девушкой по имени Лючия. — В деревню на границе с Аэруго? — уточняю, ощущая неприятный холодок в груди. — Да, господин фюрер. Бывают же совпадения… — Кто такая Лючия? — Местная девушка-гончар. Посуду из глины делает и продаёт, тем и живёт. Цветы разводит, бездомных кошек в доме пригревает. Она неприметная простушка, совсем не в его вкусе. Не похоже, чтобы ними что-то эдакое было… — Забудь про «эдакое». Зачем наш объект искал её? — Спрашивал о Синтии. Но Лючия сказала, что Синтия уехала из Суры и никому не сказала, куда. Кажется, эта информация расстроила наш объект. — Узнай побольше о Лючии и Синтии, о связи между ними и доложи как можно скорее! Человек Нортона перезванивает через несколько часов, чтобы сделать интересные дополнения к своей первой новости: — Лючия и Синтия — сёстры. Синтия, говорят, необыкновенная красавица. Некоторое время назад ходили слухи, что парень из Централа давно приударяет за ней. Как вы думаете, кто это был? — Наш объект? — Да. С Синтией у него что-то наладилось, но потом разладилось. Она ездила к нему в Централ мириться, но ничего не вышло, а Лючия молча сохла по нашему объекту всё это время. Но теперь у неё появились шансы, так как Синтия нашла себе кого-то другого и сбежала из Суры вчера. Узнал ещё, что сёстры Гернштейн пятнадцать лет как круглые сироты. Их тётя воспитывала. Потом тётя уехала на заработки в Централ, следить за порядком в доме стало некому, и девчонки от рук отбились… По крайней мере, старшая — точно. Никто не знает, куда она подалась со своим следующим хахалем. Гернштейн? Опять совпадение? Что-то слишком много их становится… — Чем занималась Синтия до того, как уехать? — Путешествовала по разным городам и рисовала портреты на заказ. Иногда отсутствовала месяцами. — С кем сбежала? — Никто не знает. Говорят, парень тщательно прятал лицо. Даже Лючия ничего не может рассказать, хотя они с сестрой жили под одной крышей и не имели тайн друг от друга. «Либо Лючия лжёт», — добавляю мысленно. Возможность чьей-то лжи никогда нельзя исключать. Задаю информатору ещё несколько вопросов, в итоге ничего не проясняющих, и вешаю трубку, предварительно приказав продолжать расследование. Вызываю мадам Гернштейн. Надо послушать, что моя загадочная секретарь теперь скажет. Или солжёт? — У вас на воспитании находятся две племянницы? — Да, Синтия и Лючия. Их отец — брат моего покойного мужа. И они обе уже взрослые, самостоятельные девушки, так что я больше их не воспитываю. — Почему вы раньше не рассказывали о них? — Я указала их имена в анкете, в графе «члены семьи», устраиваясь сюда на работу. — Возможно. Но вы никогда не упоминали о них при мне. — Вы не спрашивали. Я не могла говорить о том, что вас не интересует, отнимая ваше время. — Теперь спрашиваю. И мне это очень интересно, поскольку обе ваши племянницы каким-то образом связаны с капитаном Хавоком, единственным подозреваемым в деле о хищении документов государственной важности. Я пока не выяснил, какого рода эта связь, но вплотную занимаюсь расследованием. Так что будьте добры отвечать откровенно. — А я и не отказываюсь сотрудничать, — даже глазом не моргнула. Вот это выдержка! Можно лишь позавидовать. — Капитан Хавок часто бывал в Суре? — Почти каждые выходные на протяжении последних семи лет. — Зачем приезжал? — Он давно влюблён в мою старшую племянницу Синтию. Кроме того, у него неплохие отношения с Лючией. Они дружат с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать. — У Хавока-сан были близкие отношения с Синтией? — Насколько мне известно, да. Но Синтия никогда не обещала выйти за него замуж. Возле неё всегда находилось множество других поклонников. — К вопросу о других… Вы в курсе, что мадемуазель Синтия вчера уехала из дома с неизвестным мужчиной, ничего не объяснив сестре? — Увы, нет. Я редко теперь посещаю Суру. Не вижу повода для беспокойства. Наверное, Синтия любит этого человека. Расскажет, когда сочтёт нужным. — Вас судьба племянницы совсем не волнует? — Она не ребёнок, господин фюрер, нет смысла её опекать, как маленькую. Кроме того, работая здесь, я всё равно не могу следить за каждым её шагом. — Хотите, я дам вам завтра дополнительный оплачиваемый выходной? Вы поедете и выясните, куда подевалась племянница. — Спасибо, но, как я уже сказала, нет смысла. Синтия имеет право сама принимать решения. — А если она вдруг увлеклась преступником? Упустите драгоценное время, а потом будет слишком поздно что-то исправлять! Я отказывался понимать мадам Гернштейн. Подмечая вокруг разные мелочи, помогая мне и беспокоясь обо всём, что касается меня и моего окружения, она проявляла сейчас удивительную небрежность в отношении близких людей. — Синтия — умная девушка. Она никогда не свяжется с непорядочными или опасными людьми. Не лицо, а непроницаемая маска. — Что ж… Вам решать! Возвращайтесь к работе. Мадам Гернштейн уходит, а в моей голове напряжённо гудят противоречивые мысли. Отбрасываю несущественные одну за другой, пока не прихожу к выводу, что моя секретарь отнюдь не безразлична к племяннице. Это притворство, а правда заключается в том, что ей, скорее всего, прекрасно известен избранник воспитанницы! Но о его личности она со мной по какой-то причине не хочет говорить. *** О том, что обрывки одежды Синтии и порванный мужской сапог найдены на берегу реки недалеко от Суры, информатор сообщает следующим утром. Кажется, таинственный тип втянул-таки племянницу мадам Гернштейн в какую-то опасную авантюру. И, возможно, пострадал сам. Приказываю информатору взять ещё людей в помощь и тщательно прочесать окрестности деревни. Затем долго размышляю, как сообщить о случившемся своему секретарю. Потом принимаю решение не спешить и, не выяснив подробностей, не говорить ничего. Спустя час получаю заказанный день назад список городов и поселений, куда импортируют бумагу из Аэруго. Начинаю внимательно изучать его, сравнивая с картой предположительного расположения группировок «правдоискателей». Нахожу заметное сходство. Впрочем, оно, конечно, ничего не доказывает. Внезапно в кабинет следом за бледной и взволнованной мадам Гернштейн шумно входит Маллер и, нервничая, докладывает, что сегодня утром обнаружилось бесследное исчезновение одного из охранников запасного входа в Штаб. Прапорщик Лэйн не явился утром на работу, и никто не знает, куда он подевался. Подобное событие в мирное время случилось на моей памяти впервые. Никто, начиная с сержанта и заканчивая мной, не позволял себе без объяснений исчезать куда-либо в рабочее время даже на пять минут. По поручению заболевших звонили военные врачи, по поводу несчастных случаев в быту сообщали родственники. Сейчас не сообщил никто. Более того, родные Лэйна тоже недоумевали и искренне беспокоились. Мысленно выругавшись, вспоминаю, что у меня днём запланирована встреча с некстати прибывшими послами Драхмы, и поручаю Маллеру скорее выяснить, куда пропал прапорщик. Вероятно, парень мог быть похищен. Только вот кем? Обычный охранник. Кому он понадобился? Перед тем, как отослать Маллера, ещё раз уточняю у него, не удалось ли нам внедрить своего человека к «правдоискателям», чтобы раз и навсегда разобраться с этой разросшейся гидрой, причиняющей уже весьма значительные неудобства. Маллер виновато качает головой: — Все попытки провалились. Хитрые бестии откуда-то знают наперечёт наших людей, включая служащих низшего ранга, членов их семей и ближайших родственников. Но если бы у них и отсутствовала информация насчёт последних, всё равно внедрять в качестве шпиона к «правдоискателям» гражданских лиц опасно. Они не справятся. — Это значит, что составленная вами карта, где отмечены возможные места расположения группировок заговорщиков, относительна? — Так и есть. Я сожалею. — Каким же образом она составлялась? У вас есть пометки, например, возле Лиора, Суры… Чем вы руководствовались? — Мои информаторы докладывали, что в данных городах и поселениях эпизодически наблюдались нездоровые настроения. Некая скрытая агитация против вас. Граждане внезапно начинали выражать недовольство вами в публичных заведениях или на улицах, другие их поддерживали, а потом зачинщики быстро расходилась, не дожидаясь, пока их призовут к порядку. Но ничего не заходило дальше нескольких негативных высказываний. Полагаю, целью данных инцидентов являлось желание заронить в умы свидетелей этих якобы спонтанных сборищ мысль о том, что вы не тот лидер, который нужен стране. И периодически подкармливать эту мысль. Работа кропотливая, рассчитанная не на один год. «Правдоискатели» сеют зерно, удобряют почву и ждут всходов. А когда получат в руки сильный козырь, то, без сомнения, им воспользуются для начала бунта среди военных. Подготовленное же многолетней агитацией гражданское население их тоже поддержит. «Они уже получили свой козырь, — мелькает в голове. — И моя задача не дать им разрушить семью Стального. И, безусловно, такие подлецы не должны прийти к власти! А останусь ли я фюрером после того, как разберусь с заговорщиками, не важно». Приказываю Маллеру продолжить поиски пропавшего прапорщика и отправить в Ризенбул надёжного человека, который смог бы завтра утром незаметно достать почту из ящика семьи Элриков и привезти её в Штаб. Спустя два часа, превозмогая раздражение, очаровываю своим красноречием послов Драхмы, и они убираются восвояси с пустыми руками. А нечего предлагать привести Аместрис в их хитро расставленную ловушку, замаскированную красивыми лозунгами. Не будет между нами выгодного их правительству сотрудничества, но и войны я не допущу! Сейчас не время воевать. В конце рабочего дня, порадовав меня чашкой горячего и, как всегда, великолепного чая, мадам Гернштейн внезапно интересуется, не держу ли я на неё обид. Отвечаю отрицательно, немало удивившись странности вопроса, а она неожиданно улыбается и желает мне огромной удачи всегда. Сильно удивляюсь, но не придаю большого значения нашей беседе и вспоминаю о ней лишь днём позже… *** Утром моя секретарь не является на работу. Повторяется вчерашняя история с прапорщиком. Пока я безуспешно выясняю у следственного отдела хоть что-нибудь новое по поводу участившихся случаев исчезновений моих людей и пытаюсь справиться с накатившим дурным предчувствием, человек Маллера приносит стопу почты из ящика семьи Элриков. Запираюсь в кабинете и с бьющимся сердцем изучаю конверты. Замираю, обнаружив среди них уже знакомый мне, склеенный из жёлтой плотной бумаги, без обратного адреса с одной-единственной надписью: «Другу фюрера». Что ж, всё равно Стальной это письмо никогда не получит и не прочтёт, так чего медлить? Надрезаю конверт. Внутри обнаруживается запечатанный пакет и письмо. Решаю начать с письма, ибо содержимое пакета, кажется, мне известно. Разворачиваю лист, полагая, что меня ничем не удивить. А мгновение спустя пялюсь на текст широко открытыми глазами, отказываясь верить увиденному. Передо мной подробный список всех, кто имел отношение к «правдоискателям». Поимённо, с указанием городов, деревень, посёлков, точных адресов проживания, занимаемых на службе должностей и фамилий. Внизу всё та же подпись: «Доброжелатели». Безусловно, любые заговоры против главы государства плетутся у него под боком, а не где-то далеко, и за каждым заговорщиком стоит кто-то, приближенный к уже сформированным властным структурам. Я думал, в моём Штабе одна крыса. Возможно, две. Однако крыс развелись десятки. И эти так называемые «сливки общества», омерзительная «серая элита» держала в подчинении людей практически по всей стране. Головой гидры, если верить письму, являлся бывший сослуживец покойного Рэйвена — генерал Пикок, видимо, по-своему проникнувшийся идеями своего соратника и начавший мечтать, правда, не о бессмертии, а о самом удобном кресле в моём кабинете. Напротив его фамилии вижу интригующую надпись: «Получил фотоматериалы с личным компроматом на фюрера». Рядом стоит дата позавчерашнего дня. «Неужели та самая плёнка?» Но кто автор письма? Кто помог узнать информацию, которую не сумел раздобыть даже мой следственный отдел за столько лет? Если верить подписи, люди, приславшие компромат на меня самого, на сей раз и помогли. Что за несусветная нелепость… Как такое возможно? Вскрываю пакет. И точно так же, как три дня назад, на мой стол высыпаются фотографии. Однако на сей раз чёрно-белые, и на них не я, а глава «правдоискателей», организовывавший, как теперь выяснилось, тайные встречи с послами Аэруго и Драхмы. На каждой фотографии даты. Также в пакете нахожу чётко отпечатанные снимки нескольких писем и оплаченных чеков, адресованных иностранным послам и лидерам «правдоискателей» в других городах, прямо доказывающие, какая грандиозная работа по свержению меня с «престола» готовилась и в какую внушающую уважение сумму обошлась Пикоку. Вызываю Маллера и Нортона и демонстрирую улики. Молча обмениваемся взглядами. — Надо действовать немедленно, — говорю, — пока крысы не осознали, что и среди них завелась своя собственная. — Зачистки? — мрачно уточняет Маллер. — Никакой крови. Арестов достаточно. Маллер и Нортон синхронно кивают. — Пикока ко мне. Через пять минут генерал сидит за столом напротив и мрачно изучает снимки, которые я ему охотно предлагаю к просмотру. — Можете объяснить, что всё это значит? — спрашиваю, стараясь сохранить хладнокровие. Генерал поднимает на меня тяжёлый взгляд. — Надо уметь проигрывать, — замечает и кисло усмехается. — Я знаю, чьих рук это дело. Двуличные бабы! Не надо было им верить. — Вы о чём? — Женщины тебя любят, Мустанг. Даже если ты не спишь с ними. Это изрядно бесит. — Ничего не понимаю. — А эта позиция бесит ещё больше. Ради тебя рискуют жизнью, причём, заметь, на голом энтузиазме, ты и цента не заплатил за такую ничем не оправданную преданность! А ты не понимаешь… Завидую. Ну, давай, арестовывай. Отдавай под трибунал или что там у тебя? Только не боишься, что в процессе разбирательства всплывут подробности и о тебе самом? От такого не отмыться. — Мне не придётся ни от чего отмываться. Вы отдадите плёнку добровольно. — Я похож на идиота? Для меня это пропуск на свободу. — Свобода? — усмехаюсь. — Такого варианта для вас, генерал, у меня нет. Слушайте внимательно. У вас небогатый выбор: состариться и умереть в тюрьме или быть разжалованным до низшего звания и отправиться в Бриггс. Там вы будете жить, по крайней мере, не за решёткой. Второе возможно, если добровольно отдадите плёнку. Немедленно, с рук на руки мне, без свидетелей. Считаю до трёх. Один. — Я не дурак, чтобы верить тебе! Ты заберёшь свой компромат, а я всё равно окажусь в тюрьме! — Два. Добровольно, генерал, учтите. Через минуту я отдам приказ, и мои люди прошерстят ваш дом и кабинет, найдут плёнку, и тогда наше соглашение потеряет смысл. — Ты так не поступишь! Побоишься, что кто-то ещё увидит те кадры, пусть и в негативе. Это просто блеф! — Хорошо. А теперь я говорю «три». Охрана! — Я отдам! — Правильный выбор, генерал. Отправляемся в его кабинет, Маллер и Нортон следуют за нами. Приказываю им подождать за дверями и на глазах Пикока сжигаю плёнку, которую он передаёт мне с рук на руки из своего личного сейфа. Затем при свидетелях подписываю приказ о разжаловании зарвавшегося генерала в сержанты и отправке в Бриггс. Военные по моему приказу проводят серии арестов в городах и населённых пунктах, упоминавшихся в письме. Застигнутые врасплох заговорщики поголовно признаются в своих деяниях. Освобождаю тех, кто примкнул к «правдоискателям» по наивности или от сильной нужды. Элиту подпольного заговора отправляю рыть котлованы, класть камни и ремонтировать дороги в Ишваре. Пусть используют свою бьющую ключом энергию в мирных целях. Все эти неприятные разборки занимают около трёх недель моего бесценного времени. Того времени, которое я мог бы потратить с гораздо большей пользой для Аместриса. Зато теперь гидра обезглавлена, и Оливии уже никогда не придётся столкнуться с «правдоискателями». Твою семью отпускаю домой в тот день, когда сгорает плёнка. Ты так и не приходишь попрощаться и, видимо, не позволяешь сделать того же Уинри. Кажется, ты твёрдо решил сдержать слово и не переступать больше порога Штаба. И почему я совсем не счастлив от того, что всё так быстро и просто решилось? Я же себя убеждал, что всё к лучшему. Надо привыкать жить без тебя. Мне придётся привыкнуть. Мадам Гернштейн и пропавшего прапорщика найти не удаётся, и мне приходится объявить о срочно возникшей вакансии секретаря. Временно на это место я назначаю старшего лейтенанта Брэду. *** После окончания истории с «правдоискателями», отправляю своего человека за Хавоком. Но, к немалому удивлению, выясняется, что и его след потерян. Более того, одновременно с ним исчезла из Суры Лючия Гернштейн. Пока перевариваю эту информацию, размышляя, не запереться ли и не отдохнуть хоть полчаса от всего происходящего, дверь кабинета опять открывается. На пороге стоит Лиза. К её боку испуганно жмётся темноволосая, синеглазая девочка лет шести. Лиза вымученно улыбается. Она очень бледна, под глазами залегли тёмные круги. В прошлый раз, когда мы виделись, она выглядела значительно лучше. Медленно поднимаюсь из-за стола, предчувствуя новую беду. — Что случилось? — губы пересыхают. — Почему ты не позвонила и не сказала, что приедешь? Я бы тебя встретил. И почему сюда, а не домой? — Я пришла попрощаться. — Попрощаться? Погоди! Ты обижаешься, что я за тобой не приехал? Но тут произошло столько всего… Мне пришлось бороться с заговорщиками и … — понимаю, что слова звучат жалко и неубедительно, хоть я и не лгу. — Прости. Это скверное оправдание, да? — Я ничуть не обижена. — Тогда в чём причина? Ты говорила, тебе нужно время, чтобы всё обдумать, а потом ты вернёшься. — И я сдержала слово. Всё обдумала и приехала, чтобы сказать: нам не надо больше жить вместе. Я возвращаюсь в Ист-Сити с Моникой. — С кем?! — С этой девочкой. Я собираюсь ее удочерить. — Ты ничего о ней раньше не говорила! Кто она? Откуда? Где её настоящие родители? Лиза наклоняется к Монике и шепчет что-то вроде: — Подожди за дверью… Пожалуйста. Девочка кивает и быстро выбегает из кабинета. Лиза выпрямляется и поворачивается ко мне. — Моника родом из Суры. Её родители несколько дней тому назад покончили с собой, когда твои люди пришли их арестовывать. Холодею до кончиков пальцев. Дыхание останавливается. Ишварская война давно окончена, но я снова виновен в смерти людей, пусть и косвенно! И на сей раз моя невольная жертва — эта малышка. Все мои прегрешения выжечь не получится даже в аду… — Её родители были «правдоискателями»? — голос едва повинуется мне. — Да. Твои люди во время арестов запугивали заговорщиков так, что некоторые предпочитали наложить руки на себя и близких. Моника чудом уцелела. Отец хотел и её убить, чтобы она не осталась сиротой и не погибла от голода, ибо у них нет родственников, но мать не позволила. Она первая выстрелила в мужа, а потом покончила с собой. Я отбила ребёнка из лап твоих военных, когда девочку против воли собирались увезти в Централ. Моника совсем недавно была весёлой и жизнерадостной, а теперь всего боится и ни с кем не говорит. — Я не приказывал никого доводить до самоубийства! И я непременно разберусь с теми, кто виновен! — Я полюбила Монику, как только приехала в Суру и познакомилась волей случая с её семьёй, — продолжает Лиза, словно не слышит моих, не нужных теперь никому оправданий. — Едва увидев её, я сразу ощутила в ней родственную душу. Словно это наша ожившая Мэрианн! Поэтому я не позволю ей страдать! — Я не знал, что творят мои люди! Мне о подобных случаях не докладывали, а сам я даже подумать не мог… Прерываю сам себя на середине фразы. Зачем я это говорю? Ничего ведь не исправить, а виноват я один! Это очевидно. — Естественно, они не докладывали, — с горечью замечает Лиза. — Не хотели, чтобы ты узнал. Но Моника стала жертвой. Она знает, что её родителей хотели арестовать по твоему приказу. Она тебя боится, и вряд ли это когда-либо изменится. — Не стоит бояться, — выдавливаю с коротким, сухим смешком. — Ненавистного фюрера скоро не будет у власти. Лиза напрягается. — Ты о чём? — Я собираюсь отказаться от должности в пользу Оливии Армстронг в ближайшее время. — И чем займёшься дальше? — Уеду в Бриггс. Там много серьёзной работы. — С ума сошёл?! — неожиданно выпаливает Лиза. — Хочешь похоронить себя в глухих горах в расцвете сил?! — Почему ты столь нелестно отзываешься о моём решении? — всё же обидно слышать подобное от собственной жены. — Да потому что ты лучший фюрер для Аместриса! Другого не надо! Зачем ты хочешь добровольно отказаться от поста?! — Я сделал всё, что мог. И даже успел совершить несколько фатальных ошибок. Теперь уступаю дорогу другим. — Совершенное безумие. Если тебя подтолкнула к этой мысли рассказанная мной сейчас история, то ты просто принял решение под давлением обстоятельств. И это похоже на бегство, а не на продуманный выбор! — Но я никудышный фюрер, если причинил зло гражданам своей страны! Сломал жизнь маленькой девочке, которой никогда не пожелал бы ничего дурного… — Ты меня превратно понял! Я вовсе не обвиняю тебя в смерти родителей Моники. Ты никогда бы не причинил никому зла намеренно, и мне об этом известно лучше, чем кому бы то ни было другому. Я просто объясняю, почему Моника не примет тебя как своего отца, даже если формально мы останемся вместе. Она достаточно взрослая, всё помнит и никогда не забудет. Прости, Рой, наши отношения прошли долгий путь, но он окончен, и каждому из нас надо выбрать новый. Не только мне станет легче, если мы разойдёмся, лучше будет и тебе. — Каким образом?! — вспыхиваю. — Как ты можешь утверждать такое за меня?! — Просто знаю, — отвечает тихо, но уверенно, правда, почему-то не смотрит мне в глаза. — Ты сам однажды поймёшь, что я была права. Если ещё не понял. — Не понял и не пойму! — Прости, но я не изменю своего решения. Я должна уехать из Централа, как можно скорее. — Милая, подумай, возможно, и ты сейчас совершаешь свой поступок под давлением обстоятельств? — Нет, я уверена, что поступаю правильно. А вот тебе не советую отказываться от поста фюрера. Этим ты навредишь Аместрису, даже поставив во главе государства такого сильного, опытного и отважного человека как Оливия-сан. — Ты приняла решение без учёта моего мнения. Почему я должен поступать иначе? — Не будь эгоистом. Твоё решение касается не только нас двоих, а всей страны. В любом случае, иди выбранным путём, если сердце подсказывает, что этот путь верный. И, конечно, будь счастлив! От всей души тебе этого желаю! Прощай, Рой. Разворачивается и быстро исчезает за дверью. Сам не понимаю, почему стою, как вкопанный, и не бегу следом. Наверное, внутренним чутьём осознаю, что это бессмысленно. Лиза не вернётся. Она всегда принимает решение лишь единожды и никогда не изменяет ему. Последняя нить обрывается внутри. Я потерял за эти дни больше, чем могу вынести: тебя, Лизу, Хавока. Даже мадам Гернштейн. Это невыносимо. Это чертовски больно.