боль

Бэкхен сидел на табурете в квартире, которая вроде как была Сехуна. Склонившись над ним, тот обрабатывал разбитую губу и царапину у лба, потом многочисленные шрамики на внутренней стороне ладоней, которые Бэкхен получил, когда, скорее всего, был оттолкнут на землю. Оба молчали: не было слышно даже дыхания Сехуна, а Бэкхен не смел издавать каких-либо звуков, когда лекарство жгло свежие раны. Потом Сехун закончил с открытыми ранами, присел на корточки, закатал брюки парня, и миру предстали яркие синяки и гематомы на коленях и лодыжках. Он осторожно и очень умело проверил, целы ли ноги, слегка нажимая то здесь, то там, словно был настоящим врачом. А потом попросил пострадавшего снять рубашку. Бэкхен знал, что под ней скрывается кое-что пострашнее и менее лицеприятное, поэтому, скинув одеяние, не стал даже смотреть на собственное тело. Сехун долго осматривал туловище и спину, когда заключил: — Ребра в порядке. Переломов не нашел. Ты как себя чувствуешь? — Да как огурчик. — Рвать не хочется? Как голова? — Сехун, проигнорировав сарказм, говорил это не обеспокоенно, а очень ровно и спокойно. — Лучше, чем было. Ему были протянуты какие-то таблетки и стакан воды, и Бэкхен, догадываясь, что это обезболивающее, не спрашивая проглотил. А другой парень взял табурет и со вздохом сел на него рядом. — Это сложно, прости. На самом деле, Бену уже перехотелось слушать причины его избиения. Стало как-то резко наплевать, и хотелось просто скорее оказаться в кровати. Но узнать все же надо было. — Я тебя не бил. Только он. И сейчас я не спираю всю вину на него, я на самом деле и драться не умею. Он, вообще-то, тоже не дерётся. Просто он нуждается иногда в этом. Бэкхен молча слушал его, упершись взглядом в пол и сжимая в руках пустой стакан. Сехун продолжил: — То, что я говорю — ужасно и мерзко, но это правда. Просто тебе надо знать. Чанёлю тяжело приходится сдерживать себя и поддерживать репутацию. Ты бы знал, как он выматывается. Иногда ему надо срывать свой пыл. У него нет никаких расстройств, и он психически здоров, просто это его характер и естественная нужда. Ты не первый, кто попадает под его руку. Много людей до тебя подвергались до этого насилию с его стороны, все они живы и здоровы, а некоторые даже поддерживают с ним отношения. В последние два месяца у Чанеля все было хорошо. Предыдущий парень переехал в другую часть Сеула, а у него почему-то почти не возникало больше такой острой нужды в выпуске пара. Я даже начал думать, что он прекратил все это. Но недавно он сорвался на сестре. Он действительно старался терпеть, но это был предел для него. Он понимал, что уже пора выместить накопленное, но не хотел снова возвращаться к тому, что было. Поэтому мне пришлось взять ситуацию в свои руки. Так получилось, что на горизонте появился ты, как бы жутко это не звучало. Но ты более чем подходил, прости. У тебя нет друзей, ты недавно перешел к нам, был неприметен и на редкость спокоен: черт, ты идеально подходил. Когда я намекнул об этом Чанелю, он отказался. Но последние дни он прогуливал школу, потому что он был слишком нервным и злым, чтобы появиться там. Мне пришлось привести тебя, так как у меня просто не было сил смотреть на него такого. Другого выхода я не видел. Прости, Бэкхен. Но, скажу честно, мне не жаль. Не сделай я этого, случилось бы что-нибудь похуже. Я чувствую себя виноватым перед тобой, но не хотел бы что-то изменить, ибо это в любом случае когда-нибудь бы произошло. Пожалуйста, не пытайся доложить об этом кому-то. У нас с Чанелем слишком гладкая репутация и высокий статус, а у тебя ни того, ни другого нет. Тебе вряд ли кто поверит. А если ты попытаешься это сделать, то мне придется показать свету твой блокнот. Бэкхен, до этого слушавший без особого интереса, почувствовал, как сердце пропустило кульбит.  — Чанель как-то говорил, что ты боишься, что его увидят. Я украл его у Чанеля, мне пришлось. Честно скажу, что я его даже не открывал. Я понятия не имею, что там: дневник твой или какие-то фотографии, мне и не хочется знать. Ровно как и не хочется использовать его против тебя. Ты неплохой парень, Бэкхен, и я не хочу поганить тебе жизнь еще больше. Я все равно узнаю, что ты пытался доложить на нас, и тогда мне придется использовать этот блокнот, а я очень не хочу этого делать. Поэтому, очень прошу тебя, молчи. Я буду контролировать, чтобы Чанель сильно не разгонялся. В лицо он никогда не бьет, сегодня такое в первый раз было, но такого не повторится. Кости он очень редко ломает, одежду если и рвет, я заштопаю. Обещаю, я буду осматривать тебя и зализывать все раны. До Бэкхёна дошло, что то, что произошло совсем недавно, собираются повторить, причем, судя по всему, не один раз. Он представил, как примерно будут развиваться события, в случае если Бэкхён начнет противиться этому: скетчбук дойдет до рук родителей, те возрадуются увлечению чада, наймут домашних учителей рисования, купят мольберт, холсты, кисти, краски, гуашь, карандаши и прочую канцелярию, будут каждый день спрашивать: «Ну что, как сегодня рисуется?», «Не хочешь посетить выставку?», «А как насчет арт-терапии?». Потом у него опять начнется депрессия, и он вновь возненавидит своих родителей. И снова заболеет. Снова станет ненормальным. А дальше по новому кругу: белые халаты, запах лекарств, горькие пилюли, серые краски, безразличие ко всему окружающему, а главное — ненависть к самому себе. Нет, спасибо. Пускай уж лучше Пак сделает из него кровавое месиво, но не больничная койка. — Хорошо, я понял. — Сказал Бэкхен после длинной речи Сехуна. Тот, видимо, удивился такому легкому и быстрому согласию, ожидая трех веселых букв, трехэтажного мата и категоричного нет. Однако не стал выдавать себя и спросил: — Хорошо, что ты не стал сопротивляться. Спасибо и прости. Ты можешь дойти домой? — Да.

:

Чанель сразу после того, как избил Бэкхена, пошел гулять по городу, который только просыпался. Сам Чанель не спал уже вторую ночь подряд. Всю ночь накануне он бродил по улицам Сеула, не в силах найти успокоение. Жутко чесались руки, и хотелось ударить продавца в аптеке, когда он хотел купить снотворное. До этого в течение полутора месяца у Пака получалось отрываться в тренажерном зале на груше. Но потом это перестало помогать, что-то шло не так, хоть он и тратил все силы на тяжелые упражнения. Может, потому что груша не стонала от боли, не истекала кровью, не морщилась от боли, не умоляла о пощаде? Может. Как-то раз Чанелю подвернулся бродячий пес, и, не выдержав, он едва не забил собаку до смерти. Но и это не помогло, а лишь раззадорило в нем жажду крови. Поэтому к животным он более не притрагивался, да и чувствовал он себя после этого ну очень паршиво. Сехун как-то предложил ему новую кандидатуру в лице Бэкхена, но он отказался. Бен был очень хорош собой и мил, и Пак не мог позволить себе посягнуть на этого парня, тем более, он собирался закончить со всем этим насилием, которое ему осточертело. Но желания и нужды оказались сильнее его воли. Когда в семь утра Сехун, не предупредив, привел прямо к ногам Чанеля Бэкхена, Ель понял все без объяснений. Увидя этого худого и абсолютно незащищенного парня, в Чанеле мигом воспламенились все животные инстинкты. Словно дикий зверь, он накинулся на жертву. Он не слышал и не видел тогда ничего, хотелось поскорее принести Бэкхену боль, отдать его телу все то, что копилось в Паке эти месяцы. Когда он закончил, он быстрым шагом направился, сам не понимая куда. Накинул широкий капюшон и снова бродил по городу. Уровень адреналина в крови спал, дыхание вернулось в норму, а он сам осознал, что сотворил. Конечно, чувство вины имело место быть, но по большей части его обволокла легкость и долгожданное умиротворение. По телу разлилась приятная усталость. Вернувшись домой, он заперся в комнате, лег в кровать и очень быстро заснул.