боль

Когда Бэкхен открывает глаза, обнаруживает, что до сих пор находится в классе. Из окон уже не льется свет, а в помещении царит полумрак. Голова раскалывается надвое. Он чувствует, как саднит зад и спину, так как сидит на холодном полу, опершись о стену. Быстро прокручивает в сознании последние события и вспоминает, что находится все еще в школе. Пак. Где он? Бен только несколько мгновений спустя замечает Чанеля. Тот сидит на стуле, который повернут к Бэку спинкой. Он сложил руки на спинку в кулаки, уперевшись в них подбородком, и молча наблюдал за проснувшимся Бэкхеном. — Ты в порядке? — спрашивает он неожиданно, что Бэкхена аж передергивает. Бен игнорирует вопрос и принимается проверять свое состояние: его избили или нет? Одежда суха и цела, липкой крови нигде нет, а кроме спины, зада и головы боль нигде не чувствуется. Он что, просто вырубил меня и вот так вот сидел? — Я не хотел, извини. Извини? — Так получилось. Получилось? А когда ты бросил меня валяться у помойки полумертвого, оно тоже так получилось? И извиняешься ты за сломанные ребра и поврежденную селезенку? Или за отвратительные шрамы? Или за потерянные литры крови? Бэкхен закипал. Этот идиот Пак в действительности считал, что раз Бэкхен прикинулся ничего не помнящим, то он имеет право продолжать все это. Но у Бена был свой план. И происходящее, по сути, являлось его частью. — За что ты извиняешься? — Ну… я же на тебя набросился. — Упс, я не помню. Чанель посмотрел на Бэкхена удивленным взглядом. — Да, Чанель, ничего не помню. И того, что ты издевался надо мной столько времени, и рвал одежду, и ставил синяки и гематомы, и заставлял кричать и даже плакать, выбивал из колеи, отнимал мое время и силы, шантажировал, врал, использовал. Я ничего не помню. И тем более не помню, как ты едва не убил меня в том переулке вечером, как ты безбожно материл меня, как драл волосы и царапал кожу, как рвал одежду и пинал со всей силы в живот. Чанель весь замер со стеклянным взглядом, полным удивления и страха. Это даже забавляло Бэка, и он продолжил тираду: — Но знаешь, Пак, кое-что я помню. Я кричал как обдолбанная сука, визжал и надрывал голосовые связки, но ни разу я не сказал: «Пожалуйста, не надо». Бэкхен смолк, а Чанель смог выдавить из себя: — Так ты?.. — Ну естественно. Если ты собирался как ни в чем не бывало радоваться жизни после всего того, что было, то должен разрушить твои надежды. Знаешь, как херово было жрать целый месяц только безвкусные каши, пихать в себя гребаные таблетки, видеть тупые ебалища врачей, лежать и не иметь возможности хотя бы сесть, не спать по ночам из-за жара и тошноты? В этой сраной больнице было просто невыносимо скучно, я уж думал, что свихнусь в той палате. Но скуку можно было перетерпеть. Самым дерьмовым было то, что ко мне чуть ли не каждый божий день заявлялись все, кому не лень, чтобы выразить соболезнования. «Как твое здоровье?», «Принести тебе каких-нибудь книг?», «Поправляйся скорее», «Мы тебя Любим!». — Бэкхен сымитировал приступ тошноты после этих слов. — И все это из-за тебя и твоей бесконтрольной жестокости. Но, должен признаться, я тебе даже благодарен. Не появись ты в моей жизни, я бы так и не узнал, что такое настоящая ненависть. Чанель все также в напряженном молчании слушал Бэкхена. Чанелю страшно, потому что теперь нельзя угадать, что надо Бэкхену. — Думаешь, я совсем ни чем не занимался, пока лежал в больничной койке? У меня было над чем подумать. Всякий раз, когда со мной дерьмово обходились, меня это не особо колыхало. Но сейчас мне хочется сделать больно тебе в отместку. И я даже узнал, как. Пак сглотнул, потому что его напряг сумасшедший блеск в глазах парня. — Наш всеми любимый Чанелли ведь на самом деле и не такой уж идеальный, правда? — хихикнул Бен. От этих слов Чанёль дернулся со стула в попытке заткнуть уже рот Бэкхену, но был пресечен: — Тише, тише. Или хочешь снова выбить душу из слабенького Бэкхенни? Хорошие мальчики так не делают. — Не надо. — Ах, точно. Ты ведь нихера не хороший. Но ты в этом не виноват, я знаю. Что ж поделать, если ты нежеланный ребеночек? Что тут сделаешь, если твоя мамаша нагуляла тебя, и потому твой отец терпеть не может тебя? Ну не плачь, и не такое в жизни ведь бывает, правда? У Чана закружилась голова, вздулась вена на шее, и проступил холодный пот. Воспоминания накатывали. Одиннадцатилетний Чанель просыпается среди ночи. В горле пересохло, и он идет на кухню выпить воды. Там горит свет, поэтому он решает сначала узнать, кто там, ибо не хочет, чтобы его наругали за хождение ночью. Подходит на носочках к двери и слышит голоса матери и отца: — Иди спать, Джухо, детей ведь разбудишь. — А не пошла бы ты в задницу, а? — у мужчины заплетался язык, он был пьян. — Каких детей? Только одна из них действительно мой ребенок! Мать смолкла, и, вздохнув, сказала: — Не кричи, пожалуйста. Ты слишком много вы… — Не указывай мне, потаскуха! Если я принял его, это не значит, что все забыл! Ты хоть понимаешь, как мне было тогда дерьмово? Понимать, что твоей жене кто-то вставлял, пока ты в командировке? Так этот мудила даже не удосужился надеть презик, чтоб его! Чанель навострил уши. Он начинал понимать, о чем идет речь. Сердце билось как бешеное. Он впервые видел отца таким злым и пьяным, ибо тот всегда был сдержан и не показывал эмоции. — Почему ты снова поднимаешь эту тему? Уже столько времени прошло! — у матери дрожал голос. — Да хоть сотня лет пройдет, я этого ни за что не забуду! Потому что этот мальчишка своим существованием постоянно напоминает мне о том, что я слабак, а моя жена — шлюха! Надо было сразу согласиться на аборт, ничего бы этого тогда не было… Женщина стала реветь, умоляя отца остановиться. У Чанеля в глазах стояли слезы. Он быстро убежал в комнату, спрятался под одеяло и начал тихо плакать. Вообще-то, этот подслушанный разговор многое разъяснял для маленького Чана: теперь он знал, отчего же отец относился к нему холоднее, чем к Юре. Всю свою жизнь Чанель пытался заслужить внимание отца, услышать от него хотя бы скупое «молодец», заставить его улыбнуться. Никогда этому не бывать. Всю ночь мальчик не смыкал глаз. Когда после нескольких часов плача он успокоился, то мысли все равно не давали заснуть. Он, распластавшись на кровати, изучал взглядом потолок. Сначала он хотел сбежать из дому, но подумал, что не сможет кушать, так как не умеет готовить. Потом хотел накричать на маму, но ей и без того досталось. Затем решил рассказать все Юре, но вспомнил, что она девчонка, а девчонки секреты не умеют хранить. Ну, придется просто жить теперь с этим, делая вид, словно он ничего не слышал. После этого случая Чанелю словно раскрыли глаза. Только потом он начал замечать, что их семья далеко не идеальна. Что отец и мать не любят друг друга, что им плевать, если Чанеля подолгу нет дома, что Юра становится с каждым днем все более заносчивой, что мать частенько с кем-то говорит по телефону, а кошелек отца пустеет. Нет, почему же, семья Паков — довольно обыкновенные люди, да и у кого не бывает проблем в семье. Просто самой главной их проблемой является Чанель. — …Твой отец наверняка герой для тебя, да? Готов поспорить, что ты очень желал заслужить его уважение и внимание. Из кожи вон лез небось, а? Ох, но как жаль, что он тебя ненавидит. Ты ведь из-за него строишь из себя идеального. Но ему плевать. — Заткнись. — И потому я не нахожу интересным рассказывать о твоих «увлечениях» общественности. Достаточно сломать тебя, рассказав об этому твоему любимому папочке. Пак поднял Бэкхена с пола за рубашку и прошипел в лицо: — Нет. А Бен лишь ухмыльнулся и сказал: — А то что? Убьешь меня? — глаза насмешливо сощурились, а улыбка и не собиралась сходить с лица. — Все равно тебе никто не поверит, идиот. Ты сам сказал всем, что ничего не помнишь. — Ты такой наивный, Пак. А ты не забыл, как оставил на месте преступления свой табель с оценками? Я не дал полицаям провести экспертизу, но могу разрешить им сделать это в любое время. Да оно мне и не надо, чтобы кто-то верил. Достаточно твоего отца. Чанель от безысходности хотел взвыть. Что угодно, но только не дать знать об этом отцу. Он после этого насовсем откажется от него. Он отпустил Бэкхена, сделал глубокий вдох. Опустился перед ним на и пол и, спрятав глаза, выдавил: — Пожалуйста, не надо. Я такой жалкий. Сам это заварил, а теперь стою перед ним на коленях. — Мольбы тебя не спасут. — Прошу. Умоляю. Что угодно, но не говори ему. — Чанель, я не умею жалеть. Меня твоя история жизни нисколько не колышет, я просто хочу получить удовольствие. Разбить тебя. У Пака в горле стоял ком, поэтому он прохрипел в последней надежде: — Я сделаю все угодно, но смогу загладить вину по-другому. Пожалуйста! Ответа сверху не последовало. Чанель поднял голову и увидел заинтересованное выражение лица. Бэкхен колебался. — Тогда развлеки меня. — Что? — Мне скучно. Да он шизик. — У тебя две недели. Если не справишься, то я заявляю о твоей виновности. — Я… я справлюсь. — Ну, тогда смажь мне спину мазью, болит просто ужас, — безумный и злой Бэкхен испарился в никуда. Он сказал это так, словно и не было того разговора, не было криков, брани, тирады и мольбы. Чанель сначала опешил, но не хотел возвращаться к разговору. Встал, отряхнулся, пошел к шкафу искать аптечку. Пока нашел и вернулся к Бэкхену, тот уже снял помятую рубашку. Ссутулившись, он сидел на парте. Чанель решил не включать свет в классе, ему было достаточно фонарного столба с улицы. Спина Бэкхена вся была в фиолетовых синяках, а на лопатках даже ободрана кожа. Пак выжал холодную мазь и осторожными движениями начал смазывать ушибы. Я же его почти не трогал, откуда столько? Потом посмотрел на стену, об которую ударился Бэкхен, и только тогда заметил, что на ней висели всякие дипломы и грамоты, а один гвоздь, к которому не было ничего приколото, просто торчал из стены. Наверняка парень ободрал спину о него, а синяки получил от твердых рам с дипломов. Спина у Бэкхена была теплая, не очень широкая, с бледной кожей. Чуть выше лопаток были россыпи едва заметных родинок, Чанель даже посчитал, что их было семнадцать. Когда он принялся за царапину, спросил: — Не больно? — У Сехуна лучше получалось. При упоминании о друге сердце Чанеля кольнуло. Стало как-то стыдно и… неприятно? Он продолжил смазывать рану. Бэкхен ни разу не ойкнул от боли и лишь молча сидел, но Пак слышал, что его дыхание участилось. Он поскорее закончил с мучениями спины и подал Бэкхёну рубашку. Пока тот надевал ее, он неуверенно топтался на месте. Уйти или остаться? Что-то сказать? Ситуация была очень неловкой, учитывая их предшествующий разговор. — Пошли? — неуверенно спросил он, когда Бён закончил с одеждой. Тот кивнул, взял сумку и пошел на выход. На улице было уже темно. Они молча плелись в сторону своего квартала. Пак всё думал, как он должен развлекать Бэкхена. Быть его мальчиком на побегушках? Что-то покупать ему? Или просто имитировать дружбу, заполняя собой одиночество парня? В последнее с трудом верилось, ибо неприязнь Бэкхена к Чанелю уже говорила сама за себя. Вот они дошли до развилки. Чанель остановился, чтобы попрощаться с Бэкхеном, а тот лишь продолжил шаг в сторону дома, бросив быстрый взгляд в сторону. Пак бросил ему вслед: — Э… Пока, Бэкхен! Тот повернулся, словно до него дошло, что он что-то забыл: — А, точно. — Вернулся к Елю, протянул руку. — Что ты делаешь? — Рукопожатие. — Так никто не делает уже. Дают пять, Бэкхен. — Чанель взял Бэка за запястье, поднял в вертикальное положение и хлопнул по ладони. — А-а… Хорошо, — кивнул парень, словно был на уроке и для него это — новый материал. — Теперь пока, — и уже сам ударил по ладони. Двое парней разошлись в разные стороны и побрели каждый к своему дому. Почему же Чанель тогда не избил Бэкхена в классе? Он сам не мог найти ответ. Когда он отключил Бена, не сумел занести хотя бы одного удара. Вспомнил едва дышащего Бэкхена тем утром и не смог. Метался целый час по классу, подскакивал к парню снова чтобы наконец выпустить пар, но не мог. Так хотел, но не мог. А потому просто сидел, смотрел на него и ждал. Чего? Понятия не имел. Почему же Бэкхен отказал себе в удовольствии отомстить Чанелю? А потому, что он был надеждой Бэкхена наконец выбиться из серых будней и узнать, что такое эмоции. Потому, что под «развлеки меня» он имел в виду «спаси меня».