Чанель просыпается из-за жары, когда становится невыносимо спать, укутавшись в одеяло. Едва ему стоит открыть глаза, он сразу их щурит из-за яркого солнечного света. Пыхтя, скидывает с себя одеяло как можно скорее и осматривает комнату. Когда чувствует шевеление под боком, замечает, что не один в постели. Он долго смотрит на торчащую из-под другого одеяла черную макушку, напрягая мозг и всеми его клетками пытаясь вспомнить события прошлого вечера. Нескольких минут раздумий хватает, чтобы восстановить воспоминания.
Пак имел тенденцию всегда помнить, что происходило, даже если он был в хлам. Да и тело его было устойчиво к похмелью: по обыкновению он не страдал головной болью или отравлениями на утро после веселья.
Лениво потерев лицо спросонья, он нахмурился и попытался вспомнить детали.
Начало вечера он помнил ясно: танцы, друзья и пиво, очень и очень много пива. Вообще, из-за утренних сообщений настроения не было и веселиться не хотелось совсем. Но после нескольких бутылок алкоголя стало ненамного, но все-таки легче. Когда он потерял друзей, которые разбежались кто к девушкам, кто к очередной бутылке пива, кто танцевать, он понял, что делать ему больше там нечего, и решил вернуться в комнату. Если в начале вечера спиртное доставляло эйфорию, то по возвращению к комнате состояние было отвратным — хотелось выть от обиды и боли, хотя в целом и общем Чанель был не тем типом людей, которые, напившись, бросаются в слезы и жалуются на судьбу, а как раз наоборот — сцеплялся с кем-нибудь в драках или матерился во весь голос. Но в силу подавленного настроения Паку было невыносимо видеть хоть кого-то, единственное, что ему хотелось — это лечь в постель и заснуть года на три.
Когда он понял, что потерял ключи, а Сехун куда-то смылся, Чанель все равно не стал возвращаться наверх — лучше уж было проторчать в одиночестве в холодном коридоре, чем еще терпеть духоту помещения и пьяные лица одноклассников.
Хотя нет, причиной еще было и то, что он заметил там Бэкхена, последнего человека, которого он ожидал увидеть в таком месте. В тусклом свете, сквозь дымчатую завесу сигаретного и кальянного дыма, во всей этой толпе он едва сумел различить его и сначала подумал, что ему спьяну мерещится. Но нет, то был реальный Бэкхен, который сидел с какими-то ребятами на диванах. Он явно туда не вписывался: какой-то весь сконфуженный и нахмуренный, почему-то в куртке, словно был до этого на улице, и, как всегда, отрешенный и безразличный к происходящему. Чанель даже хмыкнул: кто-кто, а Бэкхен никогда не меняется. Потом Бэкхен поднял глаза и посмотрел прямо на него, что Пака аж пробрало, словно его застали за подглядыванием за взрослыми, пока те в спальне, и он поспешно отвел глаза. Но Бен, видимо, смотрел куда-то дальше него и упорно не замечал, когда Чанель осмелился снова взглянуть на него. И почему-то вдруг стало как-то неловко и смущающе. В голову ударили картинки, когда Чанель проводил время с Беном, и отчего-то подумалось, что он позволил себе слишком много странных вещей, взглядов и мыслей относительно этого парня, что сказал ему много неловких и двусмысленных вещей, что допустил столько прикосновений. Он залил в себя еще одну порцию алкоголя и решил скрыться в другой части зала. Но расслабиться уже не получалось: осознание того, что он находился в одном помещении с Беном, не давало покоя. Когда стало совсем невмоготу, он и спустился к своей комнате.
И получилось отлично: он сбежал от Бэкхена, как Бэкхен сам к нему пришел. Да еще и застал в таком жутком состоянии. От одного вида парня голова разболелась еще сильнее, а рассудок и вовсе помахал ему ручкой.
После этих событий следует провал в памяти. Следующее, что помнит Чанель, это то, как он и Бэкхен спорят в лесу. Пак хмурится и закусывает губу: он не хочет верить, что ночью рыдал на плече у этого парня, который мирно сопит под его боком, и говорил ему столько вещей, о которых никому доселе не рассказывал. Кончики ушей зарделись, и он спрятал лицо в ладони.
Замечательно, теперь он точно думает, что я никчемный кусок дерьма.
Ну и как теперь после такого бреда мне смотреть ему в глаза?
Еще один провал, и вот он сидит в комнате Бэкхена и признается ему в любви.
Сколько же я выпил?
Чанель чертыхается и ерошит и без того растрепанные волосы. Не желая больше думать о вчерашнем, встает с постели, натягивает первые попавшиеся ему спортивные брюки и идет в ванную. Пока он приводит себя в порядок, раздумывает, как же теперь вести себя с Беном. Обратить все это в шутку не получится — Бэкхен не настолько наивен. Притвориться, что он ничего не помнит (хотя частично это правда — некоторые моменты он упустил) будет нечестно по отношению к парню.
В конце концов, Бэкхен не тот тип людей, которых хоть что-то трогает. Наверняка, ему глубоко наплевать на вчерашний бред.
Стоит ему выйти из ванны, Бэкхен начинает ерзать под одеялом и ворочаться. Он открывает слипшиеся веки и щурится от света. Часто моргает и трет лицо, после чего принимает сидячее положение и фокусирует взгляд на Чанеле. Он жутко похож на очнувшегося ото спячки медведя, с гнездом на голове и опухшей щекой, на которой остался след от подушки.
— Доброе утро.
— Привет, — немного осипшим ото сна голосом.
— Как спалось? — самое банальное, что можно спросить, но у Чанеля больше и нет других вопросов, лишь бы не было неловкой тишины.
— Ты пинал меня всю ночь, — он почесал плечо, растянув ворот футболки, и протяжно зевнул. — И тянул одеяло на себя. Не надо было соглашаться спать с тобой.
Так я еще и попросил его лечь со мной? Твою мать, как же умереть хочется. Надеюсь, я не домогался до него.
— Но было тепло и уютно.
Бён скинул одеяло и прошел мимо Чанеля в ванную в одних пижамных шортах. Краем глаза Чанель заметил на животе и боках швы и поспешно отвел взгляд. Бэкхен не стал закрывать дверь в ванную и, заметив нервность парня, хмыкнул, включая воду из крана:
— Настолько уродливые?
Чанель смолчал, не найдясь, что ответить.
— А мне они нравятся, — продолжил Бэкхен. — Мне кажется, они делают меня особенным. И напоминают мне о тебе.
— Не болят? — Чанель смог-таки снова посмотреть на парня.
— Временами. Но когда шрамы ноют, я могу чувствовать, что
живу. Эта боль делает меня чуть больше настоящим. Это прекрасно, когда можешь
чувствовать.
— Мы же договаривались, что ты будешь говорить менее официально, Бэкхен.
Да, этот парень точно никогда не меняется.
Журчание воды из крана заполнило все вокруг, Бэкхен чистил зубы, упершись одной рукой в раковину, словно это было нормально: вот так каждый день просыпаться с Чанелем, желать друг другу доброго утра, разгуливать друг перед другом в пижамах или в одних штанах, будто бы они жили вместе уже много лет, не хватало только еще завтрак вместе приготовить для полноты картины.
— Спасибо, что не оставил меня вчера в коридоре.
Бэкхен лишь молча кивнул, занятый чисткой зубов. Чанель немного замялся, усиленно перебирая слова, которые хотелось сказать, но было слишком неудобно.
— И за все
остальное тоже. Только… не рассказывай никому, ладно? — лучшее, что он смог сформулировать.
Бэк сплюнул пену, выходя из ванны, вытерся полотенцем:
— Я же говорю, что люблю чувствовать себя особенным. Если знать это буду только я один, это будет только тешить мое собственное эго, — закинув полотенце на плечо, он искал футболки в прикроватном комоде. — И надень что-нибудь, мне неловко.
Слово «неловко» как-то не вязалось с безразличным выражением лица Бэкхена, а вот кто был действительно смущен, так это Чанель: он не мог найти свою футболку, а просить одежду у Бена значило превысить суточный лимит стыда.
Бэкхен, уже одетый, заметил-таки замешательство парня:
— Вот ты мне говорил, что я слишком молчаливый, а сам не можешь просто попросить у меня футболку, — в его голосе проскальзывали нотки раздраженности. — Знаешь, я отличаюсь от тебя тем, что не говорю просто потому, что мне и сказать-то нечего. А вот ты, хоть и болтаешь без умолку, умалчиваешь о том, что на самом деле думаешь, — он ткнул своей футболкой парню в грудь. — Ты же знаешь, что я выслушаю и никому не скажу, так хоть мне рассказывай. И не только тогда, когда ты пьян в стельку.
Парень развернулся и поспешил выйти из комнаты, оставив опешившего Пака стоять со скомканной футболкой в руках.
:
Больше в лагере ничего интересного не происходило: страдающие похмельем подростки не в силах были веселиться еще, и всем просто хотелось поскорее вернуться домой.
Когда школьные автобусы наконец набрали людей и багажа, огромные машины тронулись к городу и через два часа уже были там.
С трудом найдя в толкотне свой рюкзак, утомленный долгой поездкой Бен грезил о родных четырех стенах дома, но взявшееся из ниоткуда паковское «Пошли вместе» разрушило все его планы на безмятежную одинокую прогулку до дома.
Зачем он идет со мной, если я с тех пор с ним не разговаривал? Лишний раз заставляет нервничать и себя, и меня.
Как Бэкхен и предполагал, они снова шли в тишине. Бен нервничал и пинал дорожные камни, мечтая скорее добраться до дома, как тишину разорвал Пак:
— На той вечеринке Мунбёль из 2-Е предложила мне встречаться, — Чанель шел, засунув руки в карманы и немного ссутулившись, — и я ей отказал. Я вспомнил об этом только на следующий день, когда по привычке поздоровался с ней, а она спрятала лицо и убежала к подруге. Я почувствовал себя куском дерьма после этого.
— Ты это к чему?
— Я подумал, что действительно стоит рассказывать тебе о вещах, которые гнетут меня. Ты заслуживаешь доверия.
Губы Бэкхена тронула незаметная улыбка, а Чан продолжил:
— Твоя футболка до сих пор у меня. Как постираю — верну.
— Не надо. Оставь себе, а твоя олимпийка пускай будет у меня.
— Но мне не нужна…
— Пока, дальше я сам, — Бэкхен хлопнул Чанеля по плечу и скрылся быстрым шагом в переулке.
:
Бен облегченно вздохнул, оказавшись дома. Сбросив с плеч рюкзак, устало поплелся на кухню — единственное помещение в доме, где был включен свет. У плиты суетилась мать, которая не сразу заметила приход сына. Пока она накладывала ему еду, успевала задать тысячу и один вопрос:
— Как поездка? Понравилось? Ты пользовался кремом от загара? Устал, наверное?
Она вернулась к плите, что-то ворча о плохой погоде и отце, который остался на дежурство, пока Бэкхен вяло ковырял еду в тарелке.
— Сына, чего ты молчишь? — она смерила чадо обеспокоенным взглядом. Решив, что парень слишком устал с дороги и не стоит задавать ему лишних вопросов, замолчала и продолжила нарезать овощи. После долгой тишины она услышала за спиной:
— Мам.
Женщина вся дрогнула от непривычного «мам» вместо обычных пресных и сдержанных «мать» или «мама». Бросила нож и успела только повернуться, как до ее ушей донеслось:
— Я, кажется, влюбился.
