боль

Значение слова «скучать»: 1. Испытывать скуку. 2. Болезненно переживать отсутствие кого-л., чего-л.; тосковать. Бэкхен закрыл ноутбук и с усталым вздохом повалился на кровать. Он в который раз снова сверлит взглядом серый поток своей комнаты. Уже три недели прошло. Он думает с пару минут, а потом садится за рабочий стол, достает из полки невзрачный блокнот и записывает в него: Скука: Пак Чанель Потом, нахмурив брови, перечитывает написанное и перечеркивает: Скука Тоска: Пак Чанель И, уже не перечитывая, закрывает блокнот и прячет в полку обратно. Ему не скучно: на учебе завал, в доме беспорядок, много других дел, которыми надо заниматься. В последние дни у него обострилась депрессия, и он теперь принимает антидепрессанты. — Бэкхен, чаю будешь? — мама просовывает голову в дверь и елейным голосом спрашивает. — Не хочется. — Я принесла твой любимый шоколад. Бэкхен терпеть не может сладкое, но есть у него любимая вкусность: горький черный шоколад какой-то европейской марки, он до сих пор не выучил название. — В следующий раз, наверное. Мама мягко улыбается и закрывает дверь, оставляя Бэкхена одного. Она, наверное, догадывается, что с ее сыном что-то не так, но не смеет вмешиваться. Лечение Чанеля оказалось довольно кратковременным и недейственным. Бэкхен стал раздражительнее, вреднее и более обособленным. Пока рядом был Чанель, все оставалось хорошо, сейчас же хрупкий порядок нарушился. Он как обезболивающее: пока ты его принимаешь, все отлично, но, стоит только уменьшить дозу, как тебя прошивает неземная боль, и кошмар становится вдвойне ужаснее. Чанель, как и обезболивающие, вызывает привыкание. Три недели. Двадцать дней и восемнадцать часов, если быть точнее. С одной стороны, уже так много времени прошло, но с другой стороны дни идут так мучительно долго, по крайней мере, для Бэкхена. Бэкхен снова валится на кровать, раскинув руки и ноги. Ему ничего не хочется. Разве что — ему было сложно признать это — Чанеля рядом. Вернуть его частичку. То время, когда они ходили домой вместе двоем, когда прогуливали уроки, когда ходили на футбольные тренировки, когда болтали ни о чем. Даже если не это, то хотя бы, хотя бы те времена, когда они даже не были друзьями, когда Бэкхен мог позволить себе ненавидеть Чанеля — пожалуйста, хотя бы это! Тогда все было намного проще, чем сейчас. Ненавидеть всегда легче, чем любить. Бен так ненавидит себя за ту ошибку, за свою глупую самонадеянность и упертость. Если бы он проследил, чтобы Суен не оставила на нем следов, если бы ушел из клуба раньше, если бы не задавал глупых вопросов, то, возможно, сейчас все было бы как прежде. Ненавижу себя. Тогда, в ту ночь, в подворотне за зданием клуба, когда Чанель пьяно пытался целовать Бэкхена, ему так хотелось ответить на эти прикосновения, так хотелось обвить руки на спине Чанеля, потрепать ему волосы, раскрыть губы, прикрыть глаза от удовольствия, а не от страха, ответить на назойливый вопрос: «Ты меня любишь?» тысячами согласий, так хотелось отдать Чанелю всю свою любовь. А она ему нужна? Бэкхену казалось, что если он сможет остановить это безумие сейчас, то не наделает ошибок позже, не будет жалеть, не будет страдать. Получилось только хуже. После того пораженного признания в нелюбви Чанель отпустил Бэкхена, но тот не торопился убегать. Он ждал, что вот сейчас Чанель скажет: «Прости, погорячился» или «Не знаю, что на меня нашло», но тот упорно молчал, вперив взгляд в землю. Ну скажи хоть что-нибудь, молился про себя Бэкхен. Бэкхену хочется задать тысячу и один вопрос: зачем? почему? за что? для чего? что он хотел сказать? что пытался доказать или узнать? Почему-то ему кажется, что ответ будет неутешающим. Бэкхену нечего сказать. Он до победного надеется, что у Чанеля это было просто минутное помутнение, алкоголь ударил в голову, что Бэкхен прав в своих догадках, что он сделал все правильно. — Что с тобой случилось? — отдышавшись, задает глупый вопрос Бэкхен, как будто у Чанеля болит животик или он показывает свой характер взрослым, а не пытается достучаться до Бэкхена. — Блять, ты случился, — сокрушенно, немного зло говорит Чанель, вороша волосы на макушке. Бэкхен молчит и заметно грустнеет. Ему ничего, совсем ничего не понятно. — Извини, — зачем-то говорит он. — Наверное, пора домой. Он не зовет с собой Чанеля, а просто медленно разворачивается и усталыми шагами бредет в сторону остановки. Он предоставляет Чанелю выбор. Если он сейчас меня догонит и пойдет со мной, то не все еще потеряно. Если он останется там, то я не знаю, что со мной будет. Он хотел повернуться, хотел оглянуться, позвать Чанеля, не хотел оставлять и уходить, но Бэкхен подумал, что Чанель должен сам решить, надо ли ему оно вообще. Бэкхен пошел домой один. На следующий день Чанеля не было в школе. И на следующий, и на последующий, и в день после этого, и на следующей неделе. — Я к нему ходил, он простудился, — пояснил Сехун как-то раз после уроков. У Бэкхена камень с сердца упал. Впервые после случившегося он встретил Чанеля в туалете. Один на один. Бэкхен мыл руки, когда дверь скрипнула и вошел Чанель. Было так странно видеть его спустя долгое время, как будто что-то в нем очень сильно изменилось, как будто это уже другой Пак Чанель. Бэкхен не знал, как реагировать. От слова совсем. Он даже не смог поднять глаза, не то что обмолвиться словом. Он быстро выскользнул через дверь, даже не узнав, а посмотрел ли на него Чанель, а заметил ли вообще, а хотел ли что-нибудь сказать? Этот период нельзя было назвать игнорированием: как можно кого-то игнорировать, если ты его даже не видишь? Потому что Бэкхен не мог подцепить его даже взглядом хотя бы в коридорах или во дворе, дома или на тренировках — нигде его не было, но в мыслях Чанель был постоянно. Постоянно. Пока что-то является неотъемлемой частью твоей жизни, постоянно находится где-то поблизости, человек начинает принимать это как должное, обязательное и обыкновенное. Но, стоит этому нечто исчезнуть, человек понимает, что без этого уже никак; он начинает думать и думать об этом, с каждой секундой осознавая свою ничтожность без этого. Бэкхен чувствовал себя ничтожным. Ничего не значащим, бессмысленным и пустым, как будто он всего лишь оболочка, скорлупа без яйца. Грустно не было — было как-то серо и обыденно. Антидепрессанты еще кое-как спасали. Что мне мешает просто подойти к нему и поговорить? Бэкхен много раз видел, как в фильмах влюбленные все бегают вокруг до около и не видят очевидного, все чего-то страшась и опасаясь. Это его раздражало. Сейчас он раздражает самого себя, потому что тоже не может. Даже не знает, что будет делать, если помирится с Чанелем. Теперь-то все будет совсем по-другому.

:

— У тебя все хорошо? — Не очень, — честно отвечает Бэкхен. — Ты хочешь поговорить об этом? — Кенсу обеспокоенно нахмурил брови. Бэкхен рассмеялся, но скорее нервно, чем искренне. — Нет. — Может, отдохнешь? — складка между бровями Кенсу не думала разглаживаться. — Пошли. Кенсу взял Бэкхена за запястье и потянул за собой со школьного двора. Бэкхен безвольно последовал за ним. Он не знал, что за ними наблюдает Чанель. — Куда мы идем? — Хочешь, в парк аттракционов? Бэкхен съежился. Пожалуй, стоит пойти в место, не связанное с Паком. Кенсу предложил другой вариант: — А пошли поедим? Я плачу! Бэкхен улыбнулся. На это он согласен. Перед Бэкхеном стояла огромная тарелка с раменом, из которой валил пар. Пахло очень вкусно. — Я, конечно, не настаиваю, но, может, тебе стоить рассказать? Станет легче. Бэкхен поколебался полминуты, но потом отрицательно покачал головой. Кенсу снисходительно улыбнулся. Дальше он говорил о мелочах, но о проблемах больше не спрашивал. Кенсу очень плотно накормил Бэкхена и даже настоял на том, чтобы он съел сладкое, мол, гормона счастья наберись. Бэкхену и вправду стало легче, хоть и не намного. Они вышли из кафе под вечер и разошлись в разные стороны. Бэкхен благополучно добрался до остановки. А вот Кенсу не совсем. — Тише, тише, — успокаивающе сказал Чанель, когда До начал вырываться и мычать в его ладонь. — Это я, Чанель. Кенсу поднял на него испуганные глаза и немного расслабился. — Как он? — Обязательно было затаскивать меня в подворотню? — злобно спросил Кенсу, отряхиваясь. — Ты спросил то, что я хотел? — Не хочет он говорить, придурок. Хрен его знает, что ты там натворил, Пак, но, судя по всему, говна ты навалил целую кучу, потому что Бэкхену дерьмово как никогда. Чанель нахмурился. — Ничего особенного не говорил? — Сейчас, — Кенсу ткнул ему в грудь, — прямо сейчас иди и догони его. — Что? — Поговори с ним, пока он еще чувствует себя нормально. Прямо сейчас. — Не пойду я! — Чанель попятился от Кенсу. — А что, так мне и дальше быть посредником между вами? Оба мучаетесь, так иди и исправь всё. — Я не знаю, что сказать ему, я… — Я, что ли, знаю? Если сейчас же не побежишь к нему, я разболтаю Бэкхену, что ты из меня информацию выуживал, идиот! Вот тогда уже ничего не исправишь. — Я не могу. — Можешь, — железно сказал Кенсу. — Дальше будет только хуже. Чанель замолчал. Никуда он не собирается идти. Он еще не готов. — Он принимает антидепрессанты, — добавил Кенсу после молчания. — Из-за этого плохо спит и его постоянно рвет. Часто пропускает уроки, постоянно о чем-то думает и почти ни с кем не разговаривает, Чанель. Везде забывает свои вещи, иногда даже не может сказать, какое сегодня число. Он стал никаким, понимаешь? Вообще никаким. Слова До действуют как укол иголки. Чанель хлопает глазами и немного теряется. — Догоняй, сейчас! — рявкает Кенсу, и для Чанеля это служит выстрелом пушки — сигнал, что действительно пора действовать. Он быстро добегает до остановки, от которой отбывает автобус. Успевает забежать в закрывающиеся двери и сразу же ищет глазами Бэкхена в полупустом автобусе. Тот стоит у окна и смотрит в никуда. Вид у него немного озабоченный и задумчивый. Чанель громко сглатывает и становится рядом с Бэкхеном. Тот его даже не замечает. — Привет, — привлекает внимание. Усталый взгляд беновских глаз падает на Чанеля. Глаза сначала глядят безынтересно и отчужденно, а потом немного округляются. Бэкхен раскрывает рот, но ничего сказать не может. Вот, настает тот самый момент, но… Чанель ведь даже еще не знает, что сказать. Он же еще не додумал! Сердцебиение учащается, а по всему телу бегут мурашки. — Привет, — немного отстраненно отвечает Бэкхен. — Эм, как дела? — получается немного наигранно и неестественно. У Чанеля подрагивает голос. Бэкхен долго смотрит на него, как на незнакомца или давно забытого друга, и меж его бровями пролегает задумчивая складка. Чанель нервничает от этого молчания. Он нервно кусает губы почти до крови и предпринимает вторую попытку: — Что нового? Бэкхен потерянно смотрит на него, что-то обдумывая, и вместо ответа выпаливает: «Прости!» — что Чанель немного отшатывается от неожиданности. Чан озадаченно смотрит на Бена. Он вроде бы понимает, о чем идет речь, но не уверен, что именно имеет в виду парень. — Я не хотел, — добавляет Бэкхен уже не так пылко. — Я думал, что делаю как лучше, — начинает тереть пальцы друг о друга, — а получилось не очень. В ту ночь я должен был объяснить… Бэкхен, в отличие от меня, никогда не крутится вокруг до около. Мне бы понадобилась вечность, чтобы сказать эти слова. — А я хотел, — обрывает его Чанель. В глазах Бэкхена испуг и недоумение. — Прости, я жалею, — добавил Чанель, — но все-таки тогда я делал все осознанно. — Ты был пьяный. Автобус резко тормозит, и обоих подкачивает. Но как-то эту неприятность ни один из них не замечает. — Но я же все помню, — упрямо гнет свое Чанель. Он замечает, как у Бэкхена дергается кадык и начинают бегать туда-сюда глаза. — Ты не думай, что я сейчас про то, как мы дрались и ругались, говорю. Я про другое. Женский механический голос произносит название их остановки, и автобус замедляет ход. Оба разворачиваются к дверям и выходят. На улице говорить кажется легче, но что-то не сильно хочется. — Не страшно, если тебе все еще противно, — продолжает Чан. — Просто… я не хочу вот так все оставлять, понимаешь? Бэкхен кивает, потупив взгляд в землю. — Я все эти дни очень долго думал, — слова берутся неизвестно откуда, как-то спонтанно; Чан сам не знал, что способен на такие речи. — И знаешь, еще не до конца разобрался, но понял, что без тебя теперь слишком сложно, — последнее прозвучало тише и немного неуверенно. Бэкхен молчит, как всегда. — Пожалуйста, давай поговорим завтра? — наконец выговаривает он. У Чанеля сердце уходит в пятки. По крайней мере, так он может описать этот болезненный удар по груди. Бэкхен пытается ускорить шаг, а Чанель хватает его за запястье. — Мне надо подумать, — поспешно добавляет Бэкхен. — Не надо думать! Говори как есть, — цепляется как за спасительный крючок. — Мне не совсем понятно, — опять прячет взгляд. Чанель остывает. Бэкхена не в чем винить, ему ведь всегда надо говорить прямо, иначе никак. Это Чанель со своими заморочками и загадками. Он выдерживает паузу, ломая голову над тем, как бы доступнее изъясниться, а потом неуверенно говорит: — Тогда, за тем клубом, мне понравилось тебя целовать. Жар подступал к лицу Пака, а щеки наливались румянцем. Он плох в таких делах, как изъяснение своих чувств и мыслей — он и сам их не до конца понимает! — А потом, когда мы с тобой не виделись, — продолжает, — я понял, что в этом нуждаюсь, в твоем постоянном присутствии. Мне так хочется рассказывать тебе всякие глупости, и чтобы ты мне тоже что-нибудь рассказывал, а еще улыбался. И чтобы не держал от меня никаких секретов, хранил мои. Не хочу, чтобы кто-то вообще к тебе прикасался, даже Сехун, да хоть кто! Как же сказать, — хмурится, тщательно думая, ловя на себе хмурый и взволнованный взгляд Бэкхена. — Ну, я понял, что, кажется, тебя люблю, — последние два слова прозвучали так быстро и тихо, что едва можно было разобрать. Но Бэкхен услышал и понял смысл сразу. — А вдруг тебе просто кажется? — Нет! — пылко добавляет Чанель. — Ну, я имел в виду, что без всяких «кажется». Точно. Бэкхен думает, что, когда придет домой, в своем блокноте напишет рядом со смущение имя Чанеля. Он уже писал его, но напишет во второй раз, потому что сейчас Бэкхен испытал в два раза более сильное и неловкое смущение чем за всю свою жизнь. Стоит написать имя Чанеля два, а то и три и четыре — да хоть тысячу раз, потому что никто на всем свете больше не может заставить Бэкхена покраснеть настолько. — Пожалуйста, не бойся, мне от тебя ничего не надо. Мы можем остаться друзьями, если ты хочешь, и я обещаю, что не буду к тебе лезть. Если справлюсь. Обычно сдерживаться у меня получается не очень. Бэкхен молчит, а потом так неловко, так невинно улыбается, что Чанель тут же нарушает только что данное обещание — берет в свои ладони лицо Бэкхена и наклоняется к чужим губам, но вовремя успевает спросить, прежде чем наделать глупостей: — Можно? Губы Бэкхена удивленно раскрываются, а глазные зрачки начинают бегать еще быстрее, ресницы дрожат, и все тело как будто окаменело. Чанель молится, что Бэкхен даст зеленый свет или кивнет, но тот испуганно стоит как истукан. Пак обреченно понимает, что зря он на что-то надеялся, и хочет позорно отстраниться, но Бэкхен накрывает его ладонь своей. В этом жесте столько тепла, столько искренности и согласия, что Чанель хочет долететь до Солнца, оторвать маленький пылающий кусочек этого света, этой жаркой звезды, и снова вернуться на Землю, чтобы обернуть кусочек в красивую бумагу и подарить Бэкхёну — свое сердце, отдать безвозвратно и безвозмездно, хотя чего уж там, все, что мог, Чанёль, пожалуй, уже отдал Бэкхёну. Он целует очень осторожно, немного неуверенно, как будто боится, что вот-вот его оттолкнут. Но как только он чувствует отдачу, совсем робкую, но ответную реакцию, начинает кружиться голова — то ли от счастья, то ли от галлюцинаций. Все же, этот поцелуй стоил мучений и моральных пыток. Такой чувственный, нежный, страстный, невинный, долгожданный — и все это в одном флаконе. Чанёль до боли сжимает в своих ладонях — в своих шершавых ладонях, которые так любит Бэкхен, — чужое лицо, опускаясь руками вниз и вслепую ощупывая шею, уши, плечи, руки, пояс; словно боится, что вот сейчас этот мираж исчезнет, как песок осыпится сквозь его пальцы. Бэкхён начинает шумно выдыхать через нос, потому что он жутко волнуется, и сердце так и норовит вырваться из груди. Он кладет одну руку на спину Чанеля, цепляясь за футболку — уже привычка, пожалуй. Так Бен не целовался никогда. Хотя что уж там — список людей, с которыми он целовался, состоит из одной только Суен, да и те поцелуи были без особого энтузиазма. Чанель прикусывает нижнюю губу Бэкхена, потом нежно прикасается, борясь с внутренними порывами нежности и страсти. Потом поцелуй обретает характерный чмокающий звук, и Бэкхен испуганно отстраняется, весь раскрасневшийся и чуть-чуть взъерошенный. — Это… — … мы? — заканчивает за него не менее смущенный этим звуком Чанель. Бэкхену ужасно стыдно и неудобно перед собой и перед Чанелем. Как он мог забыться до такой степени? Чанель тоже смотрит пристыжено и немного удивленно: наверное, со стороны они выглядели слишком… …увлеченными? А потом Чанель глупо хихикает, как какой-то ребенок, тут же прикрывая улыбку рукой — Бэкхен, скорее всего, его эмоций не разделит. — Чего? — с подозрительностью спрашивает Бэкхен. — Ты что, стесняешься? — хихикает еще больше. — А ты что, нет? Сам краснее меня. — Но я не таращу глаза так, как ты. Бэкхен признает свое поражение и тактично умолкает. Ему кажется, что приходит его черед объясняться, хоть Чанель ничего и не просит — он уже на седьмом, десятом, двадцатом — какие там еще небеса вообще есть? — от счастья, ему ничего не нужно, разве что только Бэкхен. — Я боялся, — говорит он, и Чанель перестает хихикать, — что ты был слишком пьяный, чтобы соображать, что делаешь… Я думал, что, когда протрезвеешь, ты поймешь ошибку и больше не будешь со мной общаться. Я просто, эм, хотел тебя остановить. Чанель не сдерживает полугрустную улыбку и просто кивает. Он понимает. Понимает и радуется, что Бэкхен, так и быть, неравнодушен к нему. — Я тебя тоже, — сдавленно добавляет Бэкхен, тут же поправляя на себе рубашку и двигаясь в сторону дома. Чанель идет следом за ним. — М? — почти мурлычет, явно довольный собой, своей жизнью и этим миром в целом. Чанель сейчас в эйфории, по телу разливается тепло, а мысли даже ничем не заняты. Но теперь это не противная серая дымка депрессии и самобичевания, а опьяняющее счастье. Глупое, почти детское счастье. — Ничего, — непринужденно бросает Бэкхен. Он рад, что Чанель ничего не понял.