Перекресток двух улиц

      — Пап, — закричала я на весь дом, обуваясь. — Па-ап.       — Да иду я, иду.       Папа вышел в коридор с блинчиком в зубах и с ключами, которые крутил на пальце. Он был уже полностью одет и около десяти минут ждал, пока я найду свои ботинки. Я была рада, что отец согласился подвести меня в пиццерию, я даже позвала его с собой, но он отказался из-за дел по работе. Раньше мы с папой часто ходили в фастфуд, вроде Макдональдса, но однажды я отравилась, и мама навсегда нам запретила туда ездить.       — Ой, пап, — воскликнула я, и он подскочил от неожиданности. — Можно я поставлю один диск? Очень-очень крутой музыки!       — Только если очень-очень крутой, — улыбнулся он, пристегиваясь. — Ты мне потом объяснишь, зачем тебе в пиццерию на другой конец города в 12 дня?       — Не объясню, — покачала я головой, засовывая диск в магнитолу.       Первой песней была песня о Кэсси. Я сразу начала хлопать в ладоши в такт музыки, а папа закатил глаза и завел машину. Я дрыгалась и танцевала, полностью открыв окно, чтобы все слышали, что ПРО КЭССИ ТОЖЕ ЕСТЬ ПЕСНЯ.       — Ничего себе, — вывернул папа руль. — Про тебя песню написали.       — Хорошая же, — улыбнулась я, все еще хлопая.       — Возможно.       Папа улыбался. Однажды мама призналась, что именно папа выбрал мне имя, но он сам никогда не говорил, почему именно Кэсседи, а не Кассандра или еще как. Он только загадочно улыбался, пожимал плечами и говорил, что ему просто очень нравится это имя.       Зои как-то высказала предположение, что папа в юношестве был влюблен в девушку по имени Кэсси, но я совершенно точно знала, что мама — первая любовь моего отца. Они вместе с десятого класса, и я всегда мечтала о такой любви. Папа каждый день приносил маме в школу цветы, он как-то рассказал, что рвал их на клумбе возле учебного корпуса. А еще мама сбрасывала ему ключи с балкона, чтобы он тихо зашел в дом, пока мои бабушка и дедушка спали. И это было чертовски милым. Я всегда поражалась их любви. Когда родился Лиам, кажется, наша семья стала даже крепче, потому что в один момент, когда мне было около семи лет, родители очень ругались. Их ссоры и крики продолжались на протяжении трех лет, а потом родился мой брат. И в семье снова воцарилась идиллия. Мама говорит, что Лиам спас брак. И за это я стала любить братца еще больше.       Мы быстро ехали по шоссе. Мимо пролетали высотки, пара старых домов, которые должны были в скором времени снести, Капитолий, набережная. Папа болтал о своей работе, стучал пальцами по рулю в такт музыки, а потом начал спрашивать меня о Зои и Мелани. Он раньше привозил нас на каток, а мы плакали, что не умеем кататься, поэтому он забирал нас и водил в кафе-мороженое. На самом деле, на коньках мы умели кататься, но врали, чтобы нам купили самое вкусное мороженое в мире. Только сейчас я вспомнила, что ту кафешку уже снесли, а на ее месте поставили бизнес-центр. Детство исчезло.       — Я должен волноваться? — вдруг спросил папа. — Я о пиццерии.       — Нет, маньяки и убийцы в пиццерию не ходят. Нет поводов для паники.       — У тебя там встреча с кем-то?       — Нет.       — Неужели просто захотелось поесть пиццы?       И мы остановились на перекрестке прямо у этого фастфуда с желтой вывеской.       — Да, — улыбнулась я. — Хочешь, оставлю тебе этот диск?       — Поесть пиццы на другом конце города?       — У меня миссия, — я поцеловала папу в щеку, взяла рюкзак с заднего сиденья и вышла из машины.       — Будь осторожна, Кэсседи.       И я побежала к пиццерии, и еще не открыв дверь, почувствовала запах вкуснейшей пиццы и картошки фри. Внутри было так тепло, что у меня порозовели щеки (как мне сказала официантка, разъезжавшая по кафе на роликах). Я быстро сняла пуховик и шарф и обрадовалась, когда заметила, что нужный мне столик был свободен. Я заказала кусочек пиццы с ветчиной и грибами, несмотря на то, что повиновалась маме и плотно позавтракала.       Аноним был прав насчет этой пиццерии, потому что мне нравилось здесь. Это был словно другой мир, где всегда тепло, где все улыбаются и угощают тебя бесплатным десертом. Это было очень мило. В меня уже не влезало, но я все-таки заставила себя съесть фруктовое парфе. И не пожалела.       Я села прямо у окна рядом с выходом, как просил аноним, и оттуда открывался вид на парковку, где сидели какие-то ребята и играли на гитарах. Я почти не слышала их песен, музыка в кафе приглушала их. Это было очень забавное кантри. Музыка сочеталась со странным стилем пиццерии. Хочу заметить, что стены внутри были сине-розовые, и вроде эти два цвета не должны подходить друг другу в нормальном мире, но в этой пиццерии было возможно все. Я: тут очень мило Я: я бы даже сказала, СЛИШКОМ мило Я: официантка улыбается мне так широко, что кажется, у нее сейчас рот разорвется Я: это нормально? Парень из Ричмонда: Вполне! Парень из Ричмонда: загляни под подоконник.       Ладно, это было очень странной просьбой, но я всё равно повиновалась. Я немного наклонилась к окну и пошарила рукой под подоконником. Кроме слоя пыли я нашла какую-то бумажку.       «Я не просто так выбрал это место. Не просто так захотел, чтобы ты побывала здесь. Мы с папой часто ели здесь именно эту пиццу и садились именно на это место. Я люблю приходить сюда, вспоминать свое детство. Чаще всего я думаю о том, как я изменился за все это время. И понимаю, как сложно оценивать себя. Но если ты постараешься, у тебя обязательно получится. Нужно научиться следить за собой, за своими поступками. Нужно научиться понимать свои ошибки. Тогда все точно будет хорошо. Надеюсь, тебе понравится пицца. Потому что я люблю ее так же сильно, как и тебя. Следующий пункт — библиотека. Не отставай :)».       В тот момент, сжимая в руках листок, сидя в самом милом кафе в мире, я думала только о своем анониме. Несмотря на то, что мы общались всего неделю, я чувствовала, будто знаю его всю жизнь. Мне он казался самым близким человеком в целой Вселенной, и я не знала, почему. Мне хотелось, чтобы рядом со мной сидел именно он. И пусть я не знаю, как он выглядит, какой у него голос и красивые ли глаза, он мне определенно нравится. Мне нравятся его иногда тупые шутки, его доверие и умение хранить секреты. И мне нравится, что он всегда рядом. Даже если я на него злюсь. Я знаю, что если весь мир будет против меня, аноним будет со мной. Мне очень хотелось в это верить.       От пиццерии до городской библиотеки я шла около тридцати минут. И я была очень рада, что снег начал таять, иначе я бы просто не дошла, а завалилась в сугроб и больше никогда не встала. В наушниках у меня пел Джордж Эзра, так мне полюбившийся. Он пел про дом в Будапеште, про то, что он бы все на свете оставил, ради девушки, которой посвящалась песня. И я думала, смог бы кто-нибудь оставить всё ради меня? Я улыбнулась, подумав, что аноним бы так сделал. И мы бы смогли отправиться с ним в кругосветное путешествие, взяв с собой все альбомы Джорджа Эзры. А потом я вспомнила, что совсем его не знаю. И вряд ли бы меня отпустили родители… Планы сразу разрушились. Но я все равно улыбалась.       Город под снегом был очень красив. И я жалею, что иногда мы этого просто не замечаем. И хотя я замерзла и немного устала, я бы могла пройти еще много миль. Просто мне нравилось глубоко дышать холодным воздухом, слушать любимую музыку и идти, идти, идти. И будто весь мир принадлежит только тебе одной, будто ты все сможешь, и у тебя обязательно все получится.       Наша городская библиотека была просто огромной и очень светлой, но пустой. Иногда я находила между стеллажами книг целующихся парочек, а за столами со стопками энциклопедий сидели хихикающие школьницы. Но, в основном, было пусто. И очень тихо!       Я поднялась на второй этаж, где находилась сама библиотека, потому что на первом продавались журналы. Я долго мучилась с тяжелой дверью, и какой-то парень придержал ее для меня. Я скромно улыбнулась и зачем-то про себя заметила, что он был красавчиком. И, вроде, из нашей школы. А может, мне могло показаться. Я подошла к стойке вместе с этим парнем. Он без проблем положил на нее обе руки, а мне стойка была почти под подбородок (и не то, что я совсем низкая, во мне целых 165 сантиметров!). Из-за стойки показалась милая девушка лет 25-ти с кудряшками, как у Кудряшки Сью из детского фильма. Она так мило улыбалась, что мне тоже захотелось улыбнуться. И рот парня, стоявшего со мной рядом, тоже расплылся в улыбке.       — Мне нужна Элеонора, — начала я.       — Это я! — девушка подняла ладонь вверх.       — А мне Диккенс.       — Это он!       Элеонора кивнула на портрет над стеллажом с исторической литературой. Она снова улыбнулась, и мне показалось, что и у сэра Диккенса дрогнули уголки губ.       Парень направился искать нужную книгу, а я осталась с приветливой Элеонорой наедине. Мы обе молчали, смотря друг на друга. Я совсем не знала, что нужно говорить. «Привет, меня к тебе послал аноним?» Но она сама начала разговор:       — Так ты Кэсси!       — Да, — вздохнула я от облегчения. Мне не придется ничего объяснять.       — Пошли со мной.       Она вышла из-за стойки и оказалась даже ниже меня. Элеонора повела меня между стеллажами, где спряталась парочка слишком влюбленных друг в друга подростков. Мы очень долго бродили между полками, наполненными книгами с разноцветными корешками, хрустящими под пальцами.       — Ты любишь читать? — вдруг спросила девушка, когда мы остановились у одного из стеллажей.       Она протянула руку к книгам, провела пальцем по корешку одной из них и, будто почувствовав, что она нужная нам, достала ее и протянула мне.       — Какая твоя любимая книга?       — «Цветы для Элджернона», — нахмурилась я.       — Ага, — протянула Элеонора, какой раз улыбнувшись. — Плакала из-за мышонка?       — Конечно, — воскликнула я. — Вы еще спрашиваете?       — Ага, — снова протянула она. — Значит, ранимая и эмоциональная. Маленькая и невинная, словно рассвет. Но в тебе есть дух бунтарства. Ты словно сестрица Холдена Колфилда, еще не открывшаяся этому миру. Красиво.       — Простите?       — Прощаю, — улыбнулась она и двинулась по проходу. — В тебе есть сострадание и жалость, которые ты хочешь скрыть. Но ты такая, какая есть. И твои чувства — это нормально. Тебя любят за то, что ты настоящая, а не за то, что ты отчаянно пытаешься подражать кому-то. Будь собой. Потому что, ты настоящая — это прекрасно. И нечего скрывать себя от других.       Мы снова встали у стойки. Я барабанил пальцами по стопке книг, которую она мне вручила. И слова Элеоноры эхом звучали у меня в голове. Она узнала меня, как узнала книгу по обычному корешку. Она прочла меня, будто я была ее любимым сборником стихотворений, которые она знает наизусть.       — Не пугайся, — заметила она мой озадаченный взгляд. — По любимым книгам человека можно угадать человека сразу же. А еще, твой Аноним рассказал мне о тебе. Половина слов, которые я тебе сказала, его, — затем она кивнула на книгу, которую я сжимала в руках. — Давай оформим читательский билет.       — Хорошо… — помедлила я, а потом резко сдвинулась с места и быстрым шагом пошла за ней.       Элеонора выдала мне «Ходячий замок». Я так удивилась, что сначала подумала о какой-то ошибке. На первой странице неузнаваемый почерк: «познакомься со мной».       Я вдруг разозлилась. Кто же он? Почему он так поступает со мной? Я не буду злиться. Я дождусь. Но мне больно.       Придя в себя, я все-таки двинулась к скверу у Капитолия, перед этим зайдя в Сладкий мир. Мы с Мелани и Зои часто заходили сюда и покупали шоколадные пончики, а потом бежали в скейтпарк к Грейсону и Нику. Они всегда там проводили время после школы, пока Грейс не сломал ногу и не перестал кататься на скейтборде. Я знала, что ребята еще ходили без него пару месяцев, но потом забросили это дело. Мне бы хотелось сейчас пройтись по скейтпарку, вспомнить времена, когда у меня все было хорошо и с моим парнем и с моей подругой. Но с каждым днем я понимаю, что ничего уже не вернуть. С Зои мы еще помиримся, я уверена, но Грейсона больше не вернуть. Прежнего Грейсона больше не вернуть.       Парк был довольно большой, даже я, коренная жительница Ричмонда, так и не обошла его весь. Я держала курс к памятнику Джорджа Вашингтона, ела горячий яблочный штрудель, который оказался просто прекрасным. Я откуда-то знала, что у памятника есть лавочки. Может, я уже была здесь? Но не могла же я этого забыть. Я: я на месте Я: сижу рядом с Джорджем Я: он сегодня необычайно молчалив Я: и какой-то грустный Джордж Вашингтон: ОБожАю тебя Джордж Вашингтон: Ты же взяла штрудель? Я: даааааа Я: и он очень вкусный Я: но я не удивлена, потому что это СЛАДКИЙ МИР Я: там есть отличные шоколадные пончики Джордж Вашингтон: Знаю :) Я: так зачем я пришла к памятнику? Тут холодно Джордж Вашингтон: Загляни в скамейку Я: А?       Я скомкала бумажку от штруделя и кинула ее в карман пальто. Мне понадобилось несколько минут, чтобы понять, что значит: «загляни в скамейку». Я встала с нее и обнаружила, что между досками был засунут листок. И я успела схватить его, пока его не сдуло ветром. Он был не закреплен, видимо, аноним не так давно его сюда положил. Я прижала голову к плечам, спрятала нос в шарф и раскрыла листок. Все тот же знакомый почерк.       «Вот ты и добралась до сквера. Сюда я приходил один, когда мне было особенно плохо. Когда у отца появилась новая семья, когда мне изменила моя девушка, когда я поссорился с лучшим другом. Но теперь я думаю, что никогда сюда не вернусь, потому что здесь надо мной кружат ужасные воспоминания. А еще, я теперь могу жаловаться тебе, а не Джорджу Вашингтону.       Я хочу, чтобы ты попрощалась с этим местом за меня. Хочу, чтобы ты оставила здесь все свои плохие воспоминания и никогда к ним не возвращалась. Не думай о том, что тебя расстраивает. Не думай о том, что сделает тебе больно. Отпусти прошлое, потому что оно тебе больше не нужно. Есть только здесь и сейчас.       Теперь тебя ждут мотоциклисты на набережной. Удачи, Кэсс. Ничего не бойся».       В детстве я очень боялась темноты, потому что когда мне было около девяти лет, отец вернулся домой пьяным. Он был очень зол, потому что накануне вечером они с мамой серьезно поругались. Они даже били посуду. И когда папа вернулся, он заставил убирать меня эти осколки босиком в полной темноте. Я тогда порезала ногу, но никому не сказала, а на утро моя простынь и одеяло были в крови. Когда мама увидела это, то чуть не упала в обморок. Она схватила меня на руки и в слезах начала обрабатывать мне рану. Я простила папу за это. Но теперь в темноте я очень боюсь наступить на осколки, которых там нет. Я знаю, что пол чистый, но я все равно хожу на цыпочках и боюсь сделать один неверный шаг. Иногда мне снится, что я истекаю кровью, а мама рядом плачет. И темнота. Темнота. Темнота.       Как-то родители уехали в ресторан, чтобы провести вместе время, а меня оставили дома за старшую. Я должна была покормить Лиама ужином и уложить его спать. Мне было 14 лет. Я была очень зла на родителей, потому что они оставили меня с этим маленьким сопливым мальчиком, а я очень хотела пойти гулять с Зои, поэтому срывала свою злость на брата. Я кричала на него, иногда даже била и отказывалась с ним разговаривать. Я даже не стала разогревать ему ужин, и маленькому мальчику пришлось есть холодный суп. Когда настало время укладывать его в кровать, я решила, что включу громко музыку и не дам ему спать. Не знаю, что со мной происходило, я почему-то жутко ненавидела его именно в тот день. И вот, он залазит в кровать, но почему-то не ложится. Меня это, конечно, очень злит, поэтому я замахиваюсь, чтобы дать ему подзатыльник, но останавливаюсь. Моя рука просто застывает в воздухе. И я вижу, как у малыша Лиама в глазах блестят слезы. И он чуть слышно говорит: «Почему ты так ненавидишь меня? Я же ничего не сделал». Я плакала до самого утра, лежа с ним в его кровати, и обнимая его. Я вдыхала его запах: детский арбузный шампунь, немного молока и шоколадного печенья. Ведь так пахнут все детки? Лиам был таким чудесным, а я за что-то ненавидела его. И теперь, когда меня кто-то очень сильно раздражает просто так, я всегда вспоминаю слова брата. И я сразу успокаиваюсь.       Через два месяца после того, как мы начали официально встречаться с Грейсоном, мы сидели у него дома и слушали музыку. Он что-то рассказывал про колледж, в который хочет поступать и про его новые кроссовки, поэтому я его не слушала. Я просто сидела на его кровати и смотрела фотографии в его альбоме со средней школы. На групповых снимках у одной девушки, на каждом таком фото, было расцарапано лицо. Расцарапана сама фотография. Кто-то очень старался избавиться от этой девушки на снимках. Мне это показалось очень жутким и странным, но любопытным, поэтому я спросила про эти фото у Грейсона. Он сидел за компьютерным столом, подкидывал мяч вверх и безразлично откликнулся:       — А, это…это моя бывшая девушка.       — Почему вы расстались?       — Зачем тебе это? — он недовольно вздохнул, не смотря мне в глаза, а уставившись куда-то в стену.       Только сейчас я поняла, что он боялся посмотреть на меня. Боялся признаться мне.       — Просто интересно. Скажи, Грейс.       — Мы напились на вечеринке и попали в аварию. Она мертва.       Я была шокирована, но не подала виду. Внутри же у меня все перевернулось. Ладони запотели, дыхание стало тяжелее.       — Почему у нее лицо расцарапано?       — Не знаю, — он пожал плечами. — Она же мертва. Я не хочу, чтобы она смотрела на меня с фотографий.       Я промолчала, отложила альбом, притворилась, что мне звонит мама и ушла домой. А дома всю ночь проплакала от его слов. Она была его девушкой. Она мертва. И они бы не расстались, если бы не авария. Тогда почему он так ненавидел ее? Я думала, что вдруг я умру, он же не станет расцарапывать и закрашивать мое лицо на снимках. Или станет? В любом случае, мне было так тяжело после увиденного, что я прогуляла школу под видом того, что плохо себя чувствую. Я просто боялась взглянуть на Грейса и увидеть за его спиной его бывшую девушку с расцарапанным лицом…       Я подскочила со скамейки и побежала к главной улице города. Я задыхалась от плохих воспоминаний. И начала отпускать их. Вместе со слезами.