Грех

С чем сравнить Нашу жизнь в подлунном мире? Она как эхо, что звенит в тиши, Проносится по горным перевалам И, истончаясь, тает средь вершин. — Монах Рёкан

      Её было невозможно не заметить.       Взгляни на неё только раз — и уже не сможешь потерять в провонявшей тесноте душного автобуса, в безликой толпе чумазых пассажиров-оборванцев в потрёпанных юката. Изысканная фарфоровая статуэтка среди глиняных черепков.       В этот момент мир точно пошатнулся. Она, конечно, очень старалась не выделяться, выглядеть как одна из нас, но всё впустую. Я бы, наверное, посмеялся над этими нелепыми попытками, если бы только не был так очарован самим ее присутствием. Кроме того, мне ведь хотелось произвести на неё хорошее впечатление, хоть я и —       Меня резко отпихнули в сторону, да так, что я чуть не приземлился задом на скользкий от грязи пол.       — С дороги, сопляк, — раздался чей-то рык. Места едва хватало, чтобы просто дышать, и всё равно — жирный мудак умудрялся так размахивать локтищами, что чуть не отправил меня на тот свет. От него в придачу несло сырой рыбой и протухшей капустой, и когда этот боров, наконец, расплылся по сиденью между двумя худощавыми мужчинами и те живо шарахнулись в сторону — то ли из страха, то ли просто подальше от вони — я вздохнул и поднялся на ноги. Дорога предстояла долгая, и пора было найти свободное место; я ведь не хотел ехать стоя.       Вот незадача: единственное не занятое сиденье находилось через два ряда от предмета моего воздыхания, но оно хотя бы было по другую сторону прохода, так что я мог украдкой осмотреться по сторонам и, может, даже пару раз мельком взглянуть на нее. Я крепче прижал к груди пакет из плотной коричневой бумаги — почти пустой за исключением нескольких разрешенных к провозу вещей — и кое-как уселся. Гвалт вокруг все не стихал, но пассажир рядом со мной уже как-то умудрился заснуть. Поразительно.       Он был одет в серое юката, и на вид я бы дал ему лет тридцать, хотя, может, тут сказывались перенёсенные тяготы и невзгоды. Я бы не удивился, окажись мы на деле одного возраста. Его бритая голова поблёскивала под тусклыми лучами солнца, что били в запылившиеся стекла, и я машинально пропустил сквозь пальцы собственные отросшие светлые пряди. Может, однажды и мне придется с ними расстаться. За последние несколько месяцев жизни в Тосё-гу мои волосы стали ещё длиннее, и теперь я был вынужден собирать их в хвост. Надо бы отрезать: с короткими мне всё же привычнее, но у кого в наши дни есть время и деньги на такие мелочи?       Изо рта моего нового соседа тонкой струйкой вытекала слюна, и меня охватило стойкое ощущение беспросветности. Вздохнув, я попытался устроиться поудобнее, но то оказалось практически невозможным: сиденья были из жёсткой древесины, как раз такие, на которых чуть не так шелохнёшься — и задница отваливается. Подлокотников и вовсе не было, а ставить пакет на пол я не рискнул — не пройдёт и нескольких секунд, как его там уже не окажется. Мои попутчики ведь не отличались нравственностью. Солнце ещё не успело подняться высоко, но жара в тесном салоне стояла адская; пот лился с нас ручьями, пропитывая одежду насквозь, тёмные пятна расползались подмышками, на спине и груди — безобразные метки, напоминание о нашем незавидном положении.       — Пошли! Шевелись! Живее, время не ждёт! — зашелся нетерпеливыми воплями один из охранников снаружи, и ещё троих человек грубо впихнули в и так чуть ли не расходившийся по швам автобус. В хвосте послышался недовольный ропот. Не прошло и минуты, как кто-то набрался храбрости возмутиться:       — Мы вам не скот, — донеслось бормотание. — Тут не то что протолкнуться — подрочить негде.       В такой безрадостной ситуации как наша, едва ли было уместно веселье, но некоторые все равно засмеялись. Я, впрочем, тут же смутился, осознав, что единственная наша спутница вряд ли оценит настолько примитивную шутку. Я набрался храбрости хоть мельком взглянуть на девушку, и был втайне благодарен новоприбывшим — те продвигались к хвосту и не заслоняли обзор.       Я не знал, чего ожидать. Смотрит ли она сейчас с немым осуждением, или, может, черты её скривились в гримасе неодобрения? Но — я не сдержал невольного восхищения — даже тень тревоги не коснулась её бледного лица. Напротив, с выражением то ли безразличия, то ли скуки она смотрела в окно, безучастная ко всему.       «Должно быть, ей не впервой слышать такую вульгарщину, — догадался я. Возможно, она выросла в каком-нибудь притоне, среди якудза. Может, она даже дочь кого-то из них. Это, определенно, объясняло бы, почему она здесь, среди нас…. Хотя, если подумать, якудза редко попадали в руки правосудия: они не скупились на взятки, и жадные до денег легавые, будь там хоть целая толпа свидетелей, на всё закрывали глаза.       — Все на месте? — прокричал конвоир. Голос звучал скрипуче и резко, но мыслями я был так далеко, что едва ли его слышал. — Ладно, порядок! Автобус номер двадцать три ноль восемь… ПОШЁЛ!       Раздался пронзительный свист, захлопнулись двери, и вот уже начиналось мое путешествие в новую жизнь; а мысли о судьбе той девушки всё не отпускали меня.       „Ты, должно быть, столько всего натерпелась за свою жизнь,“ — с грустью думал я, пока отпущенное на волю воображение рисовало перед моими глазами картины ее прошлого. Тут мотор, словно устав от вынужденного бездействия, натужно заскрежетал, и прежде чем автобус всё-таки тронулся с места, нас так тряхануло, что в давке вряд ли кто смог уберечься от ушибов; а может, и без сломанных костей не обошлось.       Из-за поднявшейся возни проснулся, наконец, мой попутчик и тут же озадаченно заморгал, точно силился понять, где находится. Разобравшись, что к чему, он зыркнул в мою сторону, и, видимо, решив, что я не представляю опасности, привалился к окну. И минуты не прошло, как он снова храпел! Оставалось лишь поражаться столь удивительной способности; к тому же от такой картины мой зад будто начал болеть даже сильнее. Ещё не мешало бы вытянуть ноги, только вот некуда: места между сиденьями было слишком мало.       — А ну заткнулись там, вы, никчёмные куски дерьма! — громко прорычал один из охранников и тут же с нажимом провел лезвием по стальной решётке в голове автобуса. Казалось, что ещё немного, и от оглушительного лязга у меня лопнут барабанные перепонки. Не ясно, то ли всё дело было в его голосе, имевшем поразительное сходство с раскатами грома, то ли в том, что он обладал огромным ростом — что и само по себе уже было весьма пугающе — но я окончательно уверился: наш конвоир был просто монстром во плоти.       У редкого человека не пробегал по коже мороз при виде полицейской униформы — чёрных камисимо с вышитым на спине гербом-веером. Ещё совсем ребёнком я мечтал, что однажды и сам стану полицейским, что у меня будут мечи, пистолеты и такая же форма; представлял, как я буду патрулировать улицы, охраняя мир и спокойствие горожан. До сих пор помню, как однажды я устроил слежку за одним полицейским, Досу. Тот, впрочем, был ничуть не против внимания такого восторженного наблюдателя, как я, скорее, наоборот: когда они с сослуживцем обедали в небольшой лапшичной, Досу меня окликнул.       Сначала мне показалось, что он обратился к кому-то другому, я ведь прятался за бочками у входа, но тут он направил в мою сторону остриё меча, и я понял, что игры в шпионов кончились. Поразмыслив, я решил, что если уж мне суждено быть избитым, я приму это как мужчина, да и будет, чем потом похвастаться перед друзьями — всё же не каждый день нас колотили патрульные. Чем не повод для гордости!       — Эй, пацан, тебя как звать? — спросил Досу, когда я вылез из своего укрытия и с, как я надеялся, решительным выражением лица, подошёл к ним. По правде, бояться пока было нечего, но, чёрт побери, его катана казалась такой огромной и острой! Я бы многое отдал за то, чтобы только ее коснуться.       Я вытянулся по стойке смирно и что было сил проорал:       — Узумаки Наруто! — кажется, даже чересчур громко, потому что многие посетители заоборачивались. Кто-то нахмурился, сверля меня недовольным взглядом, других происходящее явно забавляло. Досу оказался из последних — он разразился громким смехом, хлопая ладонью по бедру; его напарник коротко усмехнулся и покачал головой.       — А он нахал, — сказал Досу и широко заухмылялся, отчего огромный неровный шрам на его левой щеке причудливо дёрнулся вслед. Так, значит, обернулся для него проигранный однажды бой? С другой стороны, уродство — не самая высокая плата за жизнь. Лишиться головы было бы гораздо неприятнее. Тут Досу кивком указал на клинок:       — Знаешь, что это, а, Узумаки Наруто?       — Меч, — выпалил я, уже не пряча энтузиазма, — такой бывает только у лучших из лучших.       — Точно. Оружие полицейской элиты, — тут он ненадолго замолчал, будто обдумывая что-то и затем, легко пожав плечами, достал катану из ножен и протянул мне — Не хочешь подержать его, Наруто?       — Досу, — не отрываясь от рюмки с саке, предостерегающе произнёс его напарник.       — Да он всего лишь мальчишка, — возразил тот и заговорщицки подмигнул мне, — и потом, думается мне, Узумаки Наруто пополнит однажды наши ряды, да, Наруто?       — Так точно! — от волнения мой голос стал совсем писклявым, и я почти забыл, как дышать. Я всё не мог поверить, что мне позволят взять в руки такое сокровище. Одни только ножны стоили целое состояние — превосходная работа! До сих пор помню, как сверкала под лучами солнца искусная золотая вязь. Но как только я попытался поднять клинок и хорошенько им размахнуться — точь-в-точь как, я однажды видел, это делал какой-то ронин — я споткнулся и упал. Хоть под землю провались со стыда! Полицейские вокруг загоготали, и даже некоторые посетители приглушённо хихикали, потешались надо мной. Конечно, кто я такой — всего лишь маленький беспризорник-выскочка — но разве это давало им право делать меня объектом насмешек?       К глазам подступили слезы. Я стиснул зубы и, используя меч как опору, неровно поднялся на ноги. Да, он оказался тяжелее, чем я ожидал, но я не я, если не взмахну им хоть раз. Я пытался снова и снова, раз за разом, и ничего у меня не выходило. Я содрал кожу на ноге, поцарапал коленку, разбил нос, но сдаваться не собирался. Ни за что. Только не тогда. Смех давно уже стих, и веселье во взглядах сменилось жалостью, но я ничего и никого не замечал. Пот ручейками стекал по лицу и больно щипал глаза. Руки тряслись от усталости; нетренированные мышцы протестовали против каждого движения. Я уже потерял счет попыткам, а чёртова железяка все не слушалась, и в тот момент, когда мои колени уже были готовы подогнуться, чья-то большая рука твёрдо, но бережно сжала мою.       — Маловат ты ещё, Узумаки Наруто.       Я поднял голову и уткнулся взглядом в его жалостливое лицо; горечь поражения тяжёлым комом подкатила к горлу. Он аккуратно забрал у меня меч, очистил его шёлковым платком от пота и капель крови и вложил в ножны, на поясе своих хакама, причем проделал всё это так легко и непринужденно, что меня охватила жгучая зависть.       — Подожди-ка ещё пару лет, — он протянул руку и взъерошил мне волосы, — и продолжай упорно тренироваться. У тебя есть задатки.       „Задатки… Как же!“, — горько подумал я и сделал нечто немыслимое.       Я плюнул ему под ноги.       Поймай они меня, и уже только за это избили бы до посинения, но я был слишком быстр. После часа беготни по задним дворам и тёмным закоулкам преследователи, наконец, отстали — не так уж плохо порой быть безликим сиротой в большом городе. Той ночью я, кажется, плакал, пока не уснул; тогда же я поклялся, что буду тренироваться самостоятельно, и докажу Досу и его приятелю-болвану, что у меня непременно получится стать одним из них. Да, я замахнулся слишком высоко, но не в моих правилах было идти на попятную. Так, почти всю жизнь я гнался за своей несбыточной мечтой.       И где же она теперь, эта мечта?       — Господи… — простонал я, когда сосед засадил ногой мне под ребра. На этом сиденье и одному-то человеку было бы тесно, а он забрался на него с ногами. Свинья.       Я испытывал огромное искушение врезать ему как следует, и уже собирался было поддаться своему порыву, как сверху на меня упала огромная тень. Над нами мощной горой навис охранник, и я поднял на него взгляд, недоумевая, чем же я заслужил такое пристальное внимание. Вообще, кажется, на нас уставился в беспокойном предвкушении весь автобус. Что тут произошло, пока я витал в облаках? Я что, пропустил какое-то важное объявление?       — Ты! — зло процедил он, брызнув слюной сквозь зубы.       „Я?“       Как будто в замедленной съемке полицейский выхватил из-за пояса свой вакидзаси — и я уже приготовился было к удару — …который обрушился на моего соседа. Полный боли вопль тут же захлебнулся в потоке крови; она мгновенно заполнила его рот и теперь тонкой струйкой стекала по подбородку. Что-то белое выпало ему на колени, и тут я понял, что бедняга ещё и лишился зуба. Сам я тоже был весь в крови — мелкие брызги пестрели на лице и руках, но вытереть их я не смел. Только не тогда. Проклятье, да я даже дышать не смел!       Испуганный мужчина только и мог, что оторопело издавать булькающие звуки, но кто на его месте смог бы быстро взять себя в руки? Он ведь всего лишь позволил себе вздремнуть, чёрт подери! Разве это повод для насилия?       Охранник растянул губы в подобии улыбки, обнажив острые, словно бритвы, зубы, и я содрогнулся. Какая нечеловеческая жестокость.       — Что, уже спим? — протянул он, будто бы забавляясь, но в глубине его тёмных глаз не было ни капли веселья. — Наслаждаемся отдыхом, да? Посмотрим, как ты теперь поспишь, поганый говнюк.       Я в ужасе наблюдал, как он схватил несчастного за воротник юката и швырнул в середину прохода; остальные пассажиры неосознанно сжались, словно бы точно зная, что сейчас произойдет. Выглядел бедняга совсем жалко и, казалось, весь оцепенел от страха. Он, было, попытался неловко подняться на ноги, но от сильного пинка в живот тут же со стоном повалился обратно на пол, шумно опустошая желудок от остатков завтрака.       А дальше последовало страшное в своей жестокости избиение. Я отвернулся, но заставить себя перестать слышать не мог, и это было ещё хуже. Ни единого слова — только и раздавались глухие удары плоти о плоть, пока полные агонии крики не стихли. Может, тот человек уже был мёртв — я бы не удивился. Этим псам всё одно, просто выкинули бы тело на обочину — и вот свободно место для ещё одного пассажира.       „Мы это заслужили, “ — шепнул голос внутри, и я устало прикрыл глаза; в голову настойчиво лезли мысли о том, какая же судьба ожидала меня. Пытки до смерти? О месте, куда мы направлялись, я много чего слышал, но… но…       „Я не хочу умирать. Не так. Не сейчас“.       Вдруг холодком по затылку скользнуло ощущение чужого взгляда. Кто-то смотрел на меня. Испугавшись, что это может быть второй охранник, который все это время, так и не двинулся со своего места рядом с водителем, я попытался осмотреться сквозь сощуренные ресницы. Пассажиры все как один опустили глаза и застыли на своих местах, сраженные столь жестокой демонстрацией власти; теперь уже никто не смел выказывать неповиновения, никто не смел поднимать взгляда. Так кто, кто же…?       Она.       Всего один её краткий взгляд в мою сторону — и сердце вдруг забилось с невероятной силой, что вытеснила из него всякое подобие страха перед этими выродками. Всего один пронзительный взгляд чёрных, как ночь, глаз — и земля ушла у меня из-под ног. Меня поразил вовсе не цвет (чёрные глаза ведь совсем не редкость), но застывшее в их глубине выражение тихого омерзения и… может, гнева? Сложно сказать.       Насилие отвратительно ей так же, как и мне. Ну, ещё бы! „Не дело хрупкой девушке смотреть на такое. Если бы только я мог тебя защитить, я бы непременно это сделал, но от реальности никуда не деться. Пути назад нет“.       — Может, здесь кто-то ещё думает, что отправился на увеселительную прогулочку? — прорычал охранник. — А? Ну же! Что, молчите?       Конечно молчали. Только глупец решился бы открыть рот.       — Так-то лучше. А теперь, помойные крысы,…       „Крысы…“. В прошлом меня называли и похуже, но оскорбления — это не то, к чему можно привыкнуть. Я до крови закусил щеку.       — …вбейте себе в головы вот что: место, в которое вы направляетесь, призвано напомнить вам о ваших прегрешениях и помочь очиститься. Вы все здесь лишь по одной причине: потому что вы убийцы, насильники, воры, вымогатели, шлюхи, мошенники, наркодельцы… и отбросы — выделил он последнее слово, чуть коснувшись кончиком ножен подбородка одного из пассажиров. Выглядел бедолага так, будто вот-вот обделается… если уже не обделался… — Некоторые из вас выйдут на свободу, а кому-то лучше начать молиться за свою гнилую душонку прямо сейчас, да поусерднее. Сегодня вы встали на путь к очищению.       „Очищению?“. Что это еще за очищение? Нет, тому, что я совершил, не может быть оправдания, но у меня имелась веская причина так поступить. Я должен был это сделать. Чтобы выжить. Разве это грех — убить, чтобы выжить?       В ту ночь, я помню, шёл дождь. Лил, как из ведра. Никто бы не понял, что завязалась драка. Никто не услышал бы криков. Пистолет в моей руке казался неприподъемным, и прежде чем я осознал, что делаю…       …грянул выстрел.       Я распахнул глаза и, поддавшись секундному приступу паники, слепо завертел головой. Вокруг было уже не так светло, верно, близилась ночь. Неужели я уснул? Но когда? Я мало что помнил после того, как грёбаный мудила закончил сыпать нравоучениями, и уж точно не съел и крошки за всё это время. Стоило подумать о еде, как желудок тут же заурчал. Почти все пассажиры крепко спали. Я бросил быстрый взгляд в сторону прохода и увидел, что мой бывший сосед всё так же неподвижно лежал, изувеченный, в огромной луже собственной крови и рвоты. Я не мог понять, то ли это запах десятков потных грязных тел слился в единое удушливое зловоние, то ли причина была в том, что труп бедняги на полу уже начал разлагаться, но воздух сочился едким смрадом. Впрочем, вот у тела чуть дернулась нога, а, значит, мужчина был, к (не)счастью, жив. В желудке снова заурчало, и я устало сполз по сиденью… и тут же почувствовал кое-что похуже голода.       Мне надо было отлить. Очень.       Живот свело судорогой, и я скривился от боли, всеми силами стараясь хоть немного скрыть свое состояние. Останавливался ли автобус, пока я спал? Если да, то я в полной жопе.       „Чёрт. Чёрт! Чёрт!“       Я сжал колени, и, как мог, пытался заставить себя отвлечься от мыслей о мочевом пузыре, но собственный мозг отказывался мне повиноваться.       „Господи, пожалуйста… прошу тебя… пусть чёртов автобус остановится хоть на несколько секунд!“       Даже сама мысль о том, чтобы сходить под себя, была слишком уж унизительна. Мало того, что от меня будет нести мочой, это ещё и произойдёт на глазах у девушки, которую я надеялся впечатлить. Маловероятно, что мой внешний вид покажется ей привлекательным, предстань я перед ней в мокрых штанах. Скорее уж она врежет мне по яйцам и сбежит подальше со всех ног.       Я снова бросил быстрый взгляд в её сторону, чтобы убедиться, что она уже сейчас не смеется над причиной моего плохого самочувствия. Но она спала… и при виде того, как ее голова покачивалась в такт движению автобуса, постепенно заваливаясь вперед, я на миг позабыл о боли и улыбнулся… Я ещё не рассказывал о ее волосах? В отличие от большинства девушек, она не отдавала предпочтение длинным локонам: чёрные пряди были совсем короткими на затылке, и только по бокам спускались чуть ниже, красиво обрамляя точёное лицо. Ага! Так вот оно что! Девушек с такими резкими правильными чертами лица, как у нее, стоит им подстричься, запросто можно перепутать с парнями.       Вдруг моего слуха достиг прекраснейший в мире звук — скрип тормозов, и автобус наконец, наконец-то остановился!       „Слава Богу!“       — Пять минут! — гаркнул Мудила, когда пассажиры зашевелились. Мне не надо было повторять дважды — я тут же вскочил и, чуть не сбив с ног несколько человек разом, пронесся к выходу, выпрыгнул из автобуса, и…       „Где это мы?“       Если кто-то из заключенных надеялся сбежать и скрыться в чаще, то удача сегодня была не на их стороне. Вокруг раскинулась сплошная плоская пустошь, и только вдали виднелась какая-то гора, на вид как пик Айдзу да тянулись вдоль бесконечной гряды скелетообразных столбов-опор электропровода.       „Нет времени любоваться пейзажами, Наруто! Займись делом!“       …аааааах. Какое блаженство. Кто же знал, что можно испытывать такое удовольствие, справляя нужду на людях? Когда сбоку в моё личное пространство „вторглись“ ещё двое товарищей по несчастью, мне и в голову не пришло возразить. На их лицах читалось не меньшее облегчение.       Кстати об облегчении… что же в этом случае делать девушке? Может, она и вовсе вынуждена будет терпеть до самого прибытия? Мне тут же ужасно захотелось подойти к ней и сказать, что, если нужно, я готов спрятать ее от любопытных глаз. Глупая, конечно, мысль, но и она умерла, так и не успев оформиться до конца, когда я заметил, что она идет ко мне… или, скорее, она направлялась к автобусу.       Её взгляд мельком скользнул по мне, и я, сглотнув, сконфуженно застегнул штаны. Если моё присутствие и не осталось для нее незамеченным, она не подала виду, но я не сильно расстроился — я прекрасно знал, что не красавчик. Чёртовы шрамы на моем лице уже отпугнули не одну девушку, сколько бы я ни пытался объяснить, что это не увечье.       Здесь, вне автобуса, я смог как следует ее рассмотреть. Она оказалась порядком высокой для девушки, даже выше меня на пару дюймов. Ее походка тоже не походила на женскую, но тут, мне кажется, все дело было в воспитании. Немудрено, живя в мужском окружении, перенять пару-тройку привычек. Она ступала уверенно и твердо, весь её внешний вид так и кричал: „Прочь!“, и мои шансы её закадрить стремительно улетучивались. Она никогда не захочет быть с таким как я. Не знаю, какой грех она совершила, и насколько он тяжёл, но это я, а не она, всадил пулю в живого человека. Ей было не место среди нас, и даже ее кимоно, хоть и было пошито из простой синей ткани в белую полоску, совсем не походило на обноски.       — Хера ты вылупился — глумливо протянул кто-то позади меня, и я тут же залился краской.       Как только все, хоть и с небольшой задержкой — один из пассажиров упал в голодный обморок, и разозленным охранникам пришлось самим затаскивать его внутрь — заняли свои места, автобус тронулся. Сознание то покидало меня, то возвращалось вновь, и время словно перестало существовать. В перерывах между периодами забытья я мучился от голода и недосыпа и хотел лишь одного: чтобы эта поездка поскорее закончилась.       В следующий раз мы остановились только ближе к полудню следующего дня, и голод все сильнее давал о себе знать. На этот раз далеко не все нашли в себе силы встать со своих мест; некоторые ослабли настолько, что и вовсе справили нужду прямо в автобусе. Охранники, конечно, взбесились, и стоит ли говорить, что ещё несколько человек были избиты? Впрочем, к тому времени наши чувства в какой-то мере притупились, и все те зверства уже не шокировали как прежде. В какой-то момент я смог отстраниться от происходящего и погрузился в воспоминания о прошлом… о моём детстве… о моей жизни до того, как все покатилось под откос.       К вечеру я уже не был уверен, что протяну ещё хоть час. Язык отяжелел и распух. Вот уже больше суток как я последний раз пил. Острая боль в животе не стихала ни на минуту, и причиной ее был вовсе не переполненный мочевой пузырь: организм требовал пищи. Но голод голодом, а слабости я показать не мог; только не перед ней.       „Да что толку строить из себя героя? — кричал рассудок, — Ей похер! Она сама сидит в этом же самом автобусе вот уже…“       — Приехали, — прошелестел кто-то лихорадочным шепотом, и я с трудом приподнял тяжёлые веки. — Вон они. Ворота.       Новость пронеслась по автобусу с быстротой лесного пожара, и тех многих часов полубезумного оцепенения словно и не бывало — все вытеснило напряжённое, наполненное страхом нетерпение. Я намертво вцепился в свой пакет и прищурился, пытаясь разглядеть хоть что-то. Вот из темноты появились массивные деревянные створки ворот; у них уже ждали четверо в чёрной полицейской форме. Один из них вышел из строя и после короткого разговора с водителем подал остальным знак открыть проезд.       Все мы, затаив дыхание и припав к окнам, жадно разглядывали просторный ярко освещенный двор и не могли поверить своим глазам: мимо проплывали ухоженные газоны, небольшие водоемы, аккуратно вымощенные дорожки.… Впереди в окружении нескольких опрятных жилых домиков высился величественный храм, к которому, судя по всему, и направлялся автобус, и рядом виднелись ещё два здания, по виду похожих на додзё. Все вокруг было живописным. Идеальным. Как картинка на почтовой открытке.       И таким же искусственным.       И это — тот самый ужасный Бьяку-Синкё? Где же нелюди в масках демонов, жаждущие утащить своих жертв в глубины преисподней? Где мрачные пыточные и жертвенные алтари, готовые обагриться кровью обреченных? Что тут делают все эти деревья и цветочные клумбы, откуда это обманчивое ощущение мира и покоя? Не может же это и в самом деле быть правдой?!… или может? Тогда, получается, „очиститься от грехов“ — это, что ли, просто прийти в храм и стать монахом? Если это так, то…       „Может, все не так уж и плохо. Может, мне тут даже… понравится“.       Я ещё не знал, насколько сильно поторопился с выводами.       Стоило мне счастливо увериться, что теперь все будет хорошо, и расслабиться, как автобус резко повернул к гораздо менее освещенной части лагеря. Деревья здесь были все такими же ухоженными, но вот постройки явно нуждались в ремонте. Впрочем, я мигом о них забыл, когда, будто из ниоткуда, появился небольшой вооруженный копьями (или это были деревянные мечи? не разглядеть…) отряд. Около двадцати рослых охранников в белоснежных тогах и тюрбанах, промаршировали к автобусу.       — Эй! — проревел Мудила, снова начиная лупить по решётке мечом — А ну живо на выход по одному! По одному, я сказал!       И мы подчинились. Я хотел было сперва убедиться, что та девушка в порядке, но охранник в тоге чуть ли не за шиворот вытащил меня наружу — отчего я чуть не повалился на землю — и грубо втолкнул в строй к другим арестантам.       „Чёрт!“       Стоял такой дубак, что я тут же промерз до костей. Эдакое напоминание, что вокруг не тропики, а с наступлением зимы ночи станут ещё холоднее. Что бы я только ни отдал за тёплое кимоно… но на мне была лишь тонкая льняная одежда, и я изо всех сил старался унять дрожь. Нас разбили на группы по пять человек, и рядом со мной оказались тот самый жирдяй, что чуть не прибил меня, и мудак, осмеявший мою безответную любовь.       „Где же она?“ — билось в моей голове, и я всё никак не мог найти ее в толпе, как бы ни старался. Неужели она сбежала? Но как? Или, может, женщин здесь держали отдельно, в другой части—       — Пошёл! — рыкнул охранник и — снова — пихнул меня к деревянным воротам, откуда отряд, должно быть, и вышел. Кажется, проход вел вглубь какой-то пещеры, что, в общем, было неудивительно — это ведь гористая местность.       „Вот тебе и картинка на открытке“.       Кто бы тут ни стоял у руля, должен отдать ему должное, этот тип был чертовски умён.       Мы шли и шли, а пещера все не кончалась. Я ослаб от усталости и голода и, могу поклясться, в какой-то момент заснул прямо на ходу. Время от времени раздавался крик надзирателя, свист плети, протяжный стон очередного узника, и сознание рывком возвращалось ко мне. Кажется, так прошла целая вечность и когда, наконец, нам дали команду остановиться, тех, кто смог устоять на ногах, тут же вырвало жалкими остатками еды, что ещё оставались в их желудках. Я, желая лишь, чтобы смерть, наконец, забрала меня, привалился к стене. Между пальцами ног было тепло и липко, и я точно знал, что это не пот, но кровь стекает со сбитых ступней на камни — обувь не выдержала такой прогулки.       По приказу мы бездумно и тяжело поднялись на ноги. Прибыли ещё несколько охранников в грязно-серых кимоно… нет… не охранников, скорее, таких же заключённых, как и мы, но из тех, что уже находились здесь много дольше. Последовал приказ раздеться до нижнего белья, и мы снова тупо подчинились. Ледяной холод пронизывал до костей. Как только очередь дошла до обуви, подтвердились мои худшие опасения — я изранил себе все ноги. Кровь теперь шла не переставая, и мне было настолько невыносимо больно, что я не мог сделать и шагу.       Один из надзирателей это заметил и презрительно пробормотал себе под нос:       — Вот же вонючий кусок говна… — потом он щелкнул пальцами и позвал — Эй, Шикамару!       Из строя старших заключенных вышел совсем ещё молодой парень, мой ровесник, и невозмутимо приблизился к нам.       — Да?       — Этого подлатать и потом сразу в яму его.       „Яму?“       — Слушаюсь.       Шикамару едва ли взглянул на меня, только, коротко кивнув, спросил:       — Тебя хватит ещё на пару шагов?       — Да уж протяну как-нибудь — ответил я со слабой улыбкой, натягивая выданную тут же одежду. В ответ на мою браваду Шикамару только лениво пожал плечами и повернулся, показывая дорогу.       Сколько я себя помню, люди всегда говорили, что упрямства мне не занимать, однако никогда прежде я не нуждался в этой черте характера так сильно, как сейчас. Каждый шаг был просто адской мукой, но я только крепче сжимал зубы и шагал, шагал. Мне пришлось привстать на цыпочки, и со стороны это наверняка даже выглядело забавно. К счастью, „медпункт“ оказался гораздо ближе, чем я думал.       Если эту комнатушку с жёсткой койкой вообще можно было так назвать.       Шикамару жестом показал мне, где сесть, и зажег ещё одну лампу, чтобы свет был не таким тусклым. Мое внимание тут же захватил кран над небольшой раковиной, и я почти физически ощутил, как желанная вода смачивает пересохшее горло. Я нервно облизал губы. Мне ведь не откажут в удовольствии сделать хоть один маленький глоточек, правда?       — Эмм… а… можно? — вопрос прозвучал почти робко.       Он только пожал плечами.       — Пей.       Я чуть не расплакался от счастья. Хромая, я подошел к раковине, дрожащей рукой повернул вентиль и припал губами к крану, боясь упустить хоть каплю драгоценной жидкости. Вода была с неприятным железным привкусом, но мне не было до этого дела. Мне больше вообще ни до чего не было дела. Жажда отступала, и я снова мог ясно мыслить.       — Ты бы не налегал так, — сказал Шикамару, — а не то…       Не успел он договорить, как я согнулся от боли. Вот что бывает, если пить слишком быстро. Особенно на пустой желудок. Организм тут же начинает бунтовать, а это не самое приятное ощущение. Кое-как я закрыл кран, добрался до кровати и стал ждать, пока боль хоть немного не утихнет. Ну надо же…       — Нам, скорее всего, придется немного подождать, — пояснил Шикамару и прошел к тумбочке с какими-то медицинскими принадлежностями, которые, по правде говоря, выглядели так, словно им не один десяток лет. — Кабуто вечно где-то пропадает.       Я слабо кивнул и со стоном повалился на койку. После двухдневной тряски в автобусе и последующей изнурительной пешей прогулки прилечь было блаженством.       В тишине были слышны только странный стук и возня в глубине пещер. Липкое ощущение тревоги всё нарастало, и я, наконец, решился нарушить ставшее невыносимым молчание:       — За что ты тут? — но этот Шикамару, видно, был не особо разговорчив. У него было лицо этакого прилежного умника… хотя нет... скорее он походил на пофигиста. Мог бы даже сойти за разгильдяя, особенно принимая во внимание эти его длинные волосы — сейчас собранные в хвост — или проколотые уши. Я даже приоткрыл глаза, чтобы убедиться, что он еще в комнате, ведь ответа я так и не дождался. Шикамару всё молчал, и я приподнялся на локтях и попытался снова:       — Эй.       Он сидел на стуле, скрестив руки, и свет падал так, что его лицо оставалось скрыто в тени. Наконец, он протянул:       — Да так, из-за одной поебени.       Я уже было собрался высказать, что думаю о таких охренительных ответах, как вдруг понял, что и сам могу отплатить ему той же монетой.       — Да-а, — вздохнул я, легко пожав плечами, — я тоже.       Снова повисло напряженное молчание, и я, непривычный к такой тишине, опять решил завести разговор:       — А это… эмм где тут живут девушки?       Он недоуменно поднял бровь.       — Кто?       — Ну девушки… цыпочки… красотки… — я хохотнул. — Что, уже забыл, как они выглядят?       — Тупой вопрос. К чему ты это вообще?       Я заговорщицки ухмыльнулся.       — Ты не поверишь, какую горячую крошку я видел в автобусе по пути сюда. Точно тебе говорю, она… — присвистнув, я откинулся на спину, и мечтательно прикрыл глаза; воображение тут же нарисовало прекрасные черты фарфорово-бледного лица — …она девчонка что надо. Только бы они с ней тут ничего не сделали.       — Быть такого не может, — заявил Шикамару.       — Чего не может?       — Здесь нет женщин, — пояснил он скучающим тоном, — ты, должно быть, просто видел похожего на девушку парня. Вот и всё. Тут таких пруд пруди, сам не заметишь, как попадешь впросак.       От шквала эмоций мои щеки точно загорелись огнем. Меня подхватил и увлёк вихрь самых разных чувств, начиная от смущения и заканчивая злостью, неверием и банальным „да ни хрена подобного!“.       — Это была девушка — упрямо и зло пробурчал я. Слова Шикамару не могли быть правдой. Даже сама мысль о том, я почти… что мое сердце чуть было не…       „Только не это. Меня сейчас стошнит“       Шикамару только самодовольно ухмыльнулся. Говнюк. Я мучился, а ему это точно было в радость.       — И как же выглядела эта „девушка“, позволь спросить?       — Не твое собачье дело, — прорычал я.       Но он всё не затыкался.       — С чёрными волосами, да? И такая… белокожая…?       Должно быть, что-то в моем выражении лица меня выдало, потому что Шикамару громко расхохотался.       — Хрен ли ты ржешь? — прошипел я, готовый провалиться под землю от унижения. Оставалось только молиться, чтобы ему не пришло в голову всем тут порассказать, что я „из этих“. Этого мне ещё не хватало.       — Увидишь — последовал уклончивый ответ. Я хотел было побольше разузнать об этой загадочной „девушке“, которая, как оказалось, и не девушка вовсе, но тут дверь открылась, и в комнату вошёл молодой, на вид не старше нас, мужчина в очках и со стетоскопом на шее.       Видимо, он пришёл сразу же, как освободился: его пурпурное кимоно имело помятый вид, и даже собранные в хвост волосы немного растрепались.       — Ну и что с ним? — спросил у Шикамару, как я предположил, Кабуто, быстро окинув меня взглядом.       — Повредил ноги.       Кабуто тяжело вздохнул и знаком показал Шикамару встать, после чего подтащил стул поближе к кушетке, уселся и приступил к работе. Десять минут — и все было готово. Он был настоящим мастером своего дела, и подобный профессионализм был, несомненно, достоин восхищения, вот только руки у него были жуть какие холодные. Кабуто работал молча, лишь изредка отдавая Шикамару указания. Он начал с того, что промыл раны. Не знаю, что за штуку он плеснул мне на ноги, но по ним как будто прошёлся жидкий огонь. Затем Кабуто наложил повязки и коротко велел воздержаться от пеших прогулок, потому что хрена с два он будет заниматься такой ерундой ещё раз.       А потом он ушёл, не успел я выдавить из себя „спасибо“.       — Да что с ним такое? — ворчал я, пока Шикамару помогал мне встать и обуться в соломенные тапочки, что мне тут выдали.       — Кабуто можно понять, он здесь главный врач — он скомкал испачканные кровью простыни и бросил в угол.       — Это этот-то пацан?       — Он намного старше, чем выглядит… и умнее. Пошли, блондинчик.       — Меня зовут Наруто.       — И что?       — А то, что не зови меня блондинчиком, кретин.       — Закрой свой глупый рот, —, но при этом он улыбался краешком рта, и я понял, что в этой жопе мира у меня (кажется) теперь есть друг.       — Это… так что такое яма? — не выдержал я, когда мы шли по теперь опустевшему жуткому пещерному коридору.       — Хммм… считай, что это зал для проведения инструктажа — объяснил Шикамару. — Выйдет босс и произнесет приветственную речь. А потом начнется очищение.       Вот опять это слово. „Очищение“.       — А ты, значит, уже весь чистенький? — съёрничал я.       Шикамару чуть обернулся.       — Я ведь всё ещё здесь, не так ли?       „И что бы это, блядь, значило?“       За поворотом к нам тут же подошли двое охранников в форме. Они кивнули Шикамару и отворили тяжёлые дубовые двери, за которыми оказалось помещение, больше всего напоминавшее по виду лекционный зал. Правда, никаких кресел для слушателей там не было. В самом низу в ожидании толпились мои бывшие попутчики, слышался приглушенный гул: кто-то разговаривал сам с собой, кто-то — с товарищами по несчастью. Над „ямой“ было несколько крытых ярусов, каждый, наверное, метра три в высоту, и на них выстроились, возвышаясь над нами, безмолвные надзиратели. Бывалые заключённые — среди них и Шикамару — стояли на ярус выше нас, будто мы прокаженные.       Я прохромал к остальным, и, тут, словно только меня и ждали, непонятно откуда хлынула вода, выбивая из-под ног землю, заливая нос и горло.       „Воздух! Где же чертов воздух?! Не могу дышать!“       Отовсюду доносились крики ужаса. Ледяной холод жалил, и заключенные в панике барахтались, силясь выбраться, и тем самым заталкивали меня всё глубже.       „Твою мать, я же сейчас сдохну! Я не могу…. Не могу больше!“       Нечеловеческим усилием, сам не поняв как, я сумел прорваться к поверхности, но то только потому что вода уходила… исчезала в прежде незаметных шлюзах, оставляя на полу промокшие насквозь, замызганные, дрожащие (а кое-где и бессознательные) тела.       Не успели мы перевести дух, как всё началось по новой. Мокнуть было не страшно, страшна была скорость, с которой вода заполняла яму. Казалось бы, только что под ногами была опора — и вот ты уже тонешь, и холод сковывает тело, и каждый глоток воздуха достаётся с боем. Если это и есть „очищение“, то… кто это вообще придумал?!       Всего таких „чисток“ было семь, и к тому моменту, как все закончилось, мало у кого ещё остались силы даже двигаться, не говоря уже о том, чтобы подняться. Я распластался на спине, лихорадочно пытаясь отдышаться, глотнуть побольше желанного воздуха. Резинка уже давно соскользнула с моих волос, и мокрые спутавшиеся пряди лезли в глаза. Жалкое подобие кимоно, словно вторая кожа, прилипло к потерявшему всякую чувствительность телу. Я ничего не ощущал. Ничего не ощущал, и в то же время испытывал страшные муки.       — Для вас, грешников, это лишь первый шаг на пути к спасению.       Голос, казалось, доносился отовсюду, и я разлепил ресницы, силясь определить местонахождение говорящего.       — Все вы погрязли в пороке, — продолжал голос, и тут мне, наконец, удалось подняться на одно колено, и я исподлобья глянул вверх.       Нашёл. Там, на самом верхнем ярусе стоял высокий худощавый человек. Бледностью он мог соперничать с листом бумаги, а его смоляные чёрные волосы опускались до самого пояса. Фигуру полностью скрывали шитые золотом чёрные одеяния, а в левой руке мужчина сжимал посох с навершием в виде, вроде как, змеиной головы. Выглядел этот самый „босс“ до того мерзко и жутко, что я не сдержал дрожи, и она проползла по спине отвратительной гадюкой.       Тут мне показалось, что зрение меня подводит, но вовсе не "босс" был тому причиной, а стоявший по правую руку от него…       „Она… он… эта… этот… человек!“       Тот, кого я в своей недолгой влюблённости наивно принял за „девчонку что надо“. Тот, кто стоял там, затянутый в ненавистную мне черную полицейскую форму, ту самую, что я так страстно желал носить когда-то, стоял при мечах и пистолетах, глядя на весь мир свысока. Кровь в моих жилах закипела от злости. Злости на безграничную глупость, что завела меня в ловушку, обманула, заставила не замечать очевидного. Ооо, какой стыд! Какое же… УНИЖЕНИЕ. А может, истинной причиной той злости было понимание: этот человек никогда не был одним из нас.       И, наверное, ему это тоже было известно, ведь хотя он был недостижимо далеко — там, наверху — я чувствовал на себе его взгляд; по тому, как его губы медленно растянулись в надменной усмешке, я понял, что он узнал меня.       …а босс всё не умолкал; но я слышал и видел перед собой только одни глаза — его.       "Добро пожаловать в ад, Узумаки Наруто, — знающе говорили они. — Чувствуй себя как дома".