Глава 4 Противостояние
К чему печалиться о том, кто был мне вовсе не знаком, пока не прожит был тот час, когда свела дорога нас. - Сайгё
День не задался с самого утра. Я проснулся взбудораженным и злым, а все потому, что стоило мне вчера заикнуться о своем желании участвовать в предстоящем Гудане, как Орочимару тут же поспешил от меня избавиться. Я был просто вне себя от того, с какой легкостью ему всегда удавалось выставить меня неразумным ребенком перед своим драгоценным Кимимаро (а порой и другими офицерами). Как только я в своей речи дошел до объяснения сути и причин, он зевнул и отмахнулся от меня, точно от назойливой мухи. — Не сегодня, Саске, — покачал он головой. — Я устал, так что давай обсудим это в другой раз. До Гудана еще много месяцев, к чему спешить? Грешники понесут свое наказание в должный час, а до тех пор поищи себе иные способы снятия напряжения, милый мой, — затем, будто все вышесказанное было недостаточно оскорбительно, он игриво подмигнул и добавил: — Имей в виду, для тебя мои двери всегда открыты. «Больной, чокнутый, озабоченный ублюдок!». Я смотрел, как он удаляется вместе со злорадствующим Кимимаро и едва сдерживался, чтобы не вогнать ему в спину свою катану. Если бы взглядом можно было убивать, они оба уже сгорели бы дотла. За размышлениями о многочисленных способах, которыми я мог бы убить своего мучителя, я, наконец, забылся сном без сновидений… всего на пару часов, а затем — начался настоящий кошмар. Представьте себе мое потрясение и ужас, когда во сне я увидел то самое лицо: со шрамами на щеках и глазами настолько невозможно синими, что моя душа, казалось, плавилась под их взглядом. «Это все потому, что он так непохож на остальных,» — твердил я себе. В той яме побывало множество грешников, но ни у кого из них я не видел той ярости и решимости во взгляде. Я с самого начала знал, что с этим заключенным будут проблемы, а сны лишь нагоняли тревогу. Нужно избавиться от него, и побыстрее, а раз до Гудана еще много месяцев (его проводили летом), мне придется найти другой способ. Но это ладно… я не мог вспомнить, о чем именно был этот сон. Знаю только, что он там был и что-то… делал… но… что? — … ске-сама? Может, мы разговаривали? Кажется, припоминаю что-то такое… — Саске-сама?! … или куда-то шли? Я никак не мог вспомнить, куда имен… — САСКЕ-САМА? — Ну что еще? — рявкнул я, оторвавшись, наконец, от свитка, который якобы читал все это время. Хаку вздрогнул, и я чуть разгладил нахмуренные брови. Ему и так не повезло все утро мириться с моим плохим настроением (хотя, думаю, он уже привык). Тем не менее, я попытался успокоиться, ведь его вины в том не было. — Да, Хаку? — спросил я, стараясь говорить мягче. — Пришел Момочи Забуза-сан, — сообщил он с легким поклоном. А, прекрасно. Совсем забыл про этого урода. Мысленно вздохнув, я развернул свиток еще немного. — Пусть ждет меня в главном здании. — Да, господин. Минуточку, черт побери. Мне кажется или Хаку нервничает? Я оторвался от свитка и окликнул его. — Да, господин? — он вновь опустился на колени, всем своим видом выражая невинность... что, в общем, было не сложно, с его-то лицом. Я точно знал, что, хотя мы и были примерно одного возраста, на долю Хаку пришлось неизмеримо больше бед и испытаний. Тем не менее его черты не утратили своей изначальной чистоты. Мне захотелось вырвать его из когтей Орочимару. Поэтому из всех я тогда выбрал его и взял под свою опеку; но была и другая причина: Хаку обладал всеми качествами идеального слуги. Сейчас он весь раскраснелся, и я точно знал, что причиной тому не жаркая погода — близилась зима, на улице было в лучшем случае ветрено. — Что-то не так? — я рассеянно потянулся за пером и чернилами, чтобы поставить на свитке свою подпись. — Нет, господин, — последовал предсказуемый ответ, но я ясно видел, что Хаку что-то гложет, и предчувствие подсказывало мне, что это что-то касалось некоего Момочи Забузы, разговор с которым мне сейчас предстоял. Я постарался припомнить, не могли ли они встречаться ранее, но мне было известно лишь то, что Кимимаро подобрал Хаку на улице шесть лет назад и взял с собой в Бьяку-Синкё. Орочимару принял было его за девчонку и хотел вышвырнуть обратно, но, получив неоспоримые доказательства (известно, какие именно) половой принадлежности Хаку, передумал. В очередной раз я убедился, что, хоть мы и провели много лет бок о бок, я не знал о своем слуге почти ничего. Меня никогда не интересовали подробности его личной жизни. По правде говоря, все это время я не видел в нем ничего, кроме… эм… инструмента… «И чем ты тогда отличаешься от Орочимару?». … проклятье. — Са… Саске-сама? — недоуменно позвал он. Я попытался улыбнуться ему, но подобные проявления эмоций были мне незнакомы и чужды. У меня попросту ничего не вышло. Всю жизнь меня учили, что в общении с подчиненными необходимо прежде всего соблюдать дистанцию, так с чего мне вдруг вести себя иначе сейчас? — Ты... очень странно отреагировал на известия о прибытии Забузы, — произнес я, наконец. Я поставил внизу свитка печать, свернул его и положил в общую стопку. Там уже лежали приказы, списки, маршруты и расписания патрулей, должностные обязанности охранников и караульных и много чего еще. Хаку опустил голову, и я с недовольством отметил, что румянец на его щеках стал гуще. Он еще рта не раскрыл, а я уже знал к чему все идет. — Да… Забуза-сан и я… мы были когда-то… любо… — Избавь меня от подробностей, — оборвал я его. Воображение услужливо нарисовало моего слугу в постели с этим уродливым тупым громилой, и я затряс головой в попытке прогнать отвратительное видение. Мое и без того плохое настроение стало еще хуже, и Хаку, очевидно, поняв это, больше не смел поднимать взгляд. Я покинул свои покои и быстрым шагом направился к административному зданию по другую сторону двора; Хаку, словно потерявшийся щенок, плелся следом. Раз уж Орочимару решил полностью перестроить выбранную им для личного пользования часть комплекса, я захотел взять себе бывший кабинет отца. Во время нападения язычники, надеясь убить его владельца, стреляли из пулемета по дверям и окнам. Но вместо него там находилось несколько наших близких друзей — славных служащих полиции. Все они погибли, а прежде представительное здание пришло в более чем плачевное состояние. Крепкие дубовые стены, бамбуковые перегородки, внешняя кирпичная кладка — все было изрешечено пулями. Осколки стекол врезались в тела несчастных, кому не повезло в тот миг оказаться внутри. Ремонтными работами руководил Орочимару, и я умолял его воссоздать по старым фотографиям первозданный вид. Если я и был ему благодарен, то только за то, что он не отказал мне в этой просьбе. — Доброе утро, Саске-сама, — вежливо приветствовали меня встречные караульные и очистившиеся грешники. Первым я коротко кивал в ответ, вторых попросту игнорировал. Им поручали всю черную работу, должны же они как-то отрабатывать свой хлеб. Будь моя воля, я бы их и вовсе отпустил (толпы народа здесь ни к чему), но Орочимару, очевидно, считал иначе, и потому тем из заключенных, кто прошел через очищение и раскаялся в совершенных прегрешениях, предоставлялся шанс искупить свои деяния и потрудиться на пользу обществу. Садовники, дворники, уборщики — те, кто следил за чистотой и порядком в храме, додзё и внутренних помещениях — посудомойщики, прачечники, механики… все они вечно кружили вокруг, словно назойливые мухи. Правда, должен признать, большинство из них прекрасно справлялось со своими обязанностями. Бьяку-Синкё выглядел безукоризненно. Вид идеально подстриженного газона радовал меня ровно до тех пор, пока на ступеньках у входа в мой кабинет я не заметил Забузу. Он разговаривал с одним из полицейских; вот они оба рассмеялись над какой-то шуткой, и тут я взбесился. Уверен, он прекрасно знал о причине, по которой я вызвал его к себе, и все равно продолжал вести себя так, словно пришел на дружеские посиделки. Если бы его собеседник случайно не оглянулся в мою сторону, Забуза продолжал бы болтать, и не заметил меня, даже если бы я прошелся прямо по нему. — Доброе утро, господин Саске! — прогорланил незнакомый мне полицейский. Я хмыкнул в ответ и кивнул Забузе; тот только молча отдал честь. В его глазах светилось веселье; он будто насмехался надо мной и, поднимаясь по ступеням, я решил, что обычным выговором он не отделается — его нахальство дорого ему обойдется Один из караульных раздвинул передо мной сёдзи, и стоило мне оказаться в кабинете, как я снова обрел спокойствие и твердость духа. Помимо онсена, это было еще одно место, где я мог собраться с мыслями; возможно, потому что в этих стенах всюду ощущалось незримое присутствие отца. Фугаку Учиха был крайне консервативен, и если прочие помещения в здании были обставлены современной мебелью, то в его (моем) кабинете время словно остановилось. Пол из белого кедра устилали превосходные татами. Потолок покрывали панели из красного кедра, а стены были отделаны глиняной штукатуркой. Нам даже удалось отыскать точную копию — оригинал был совершенно непригоден для использования — огромного антикварного шкафа мидзуи, где отец хранил свитки, документы и прочие предметы первостепенной важности. Позже я узнал, что язычники украли большую их часть, но как раз это меня не удивило. Шансы когда-либо вернуть утраченное были исчезающе малы. В самом углу, рядом с телефонным аппаратом, которым я практически не пользовался, стоял старомодный радиоприемник — отец всегда любил классическую музыку. Справа помещался альков, где при жизни он устраивал личные встречи. Я переделал его в семейный алтарь; там перед фотографиями отца, мамы и брата стоял небольшой букетик цветов и свечи, которые я каждое утро зажигал перед поминальной молитвой. Фотографии отца, деда и прадеда висели и в самом кабинете, над тумбой с вырезанным на дверцах гербом нашего клана — веером утива. Вокруг мона красовался девиз Учиха: "Служить и защищать". Порой, когда я был по горло завален работой, я глядел на лица своих великих предков, на наш чертов герб и проклинал их за это непосильное бремя на моих плечах. Проклинал, зная, что не променяю его ни на что… никогда. Я позволил Хаку поместить мои мечи на старинную стойку возле тумбы и, скрестив ноги, сел на плюшевую подушку у низкого стола. Удивительно, но ни он (изготовленный в провинции Ганьсу подарок высокопоставленных гостей из Китая), ни стойка, почти не пострадали при обстреле. В боковой его стороне зияло несколько дыр от пуль, но стол все еще был вполне пригоден для повседневного использования. Он будил болезненные воспоминания, но мне казалось, что выбросить его будет неправильно… кроме того, он был дорог мне как память. Мне ещё нужно было разобрать гору документов, но я все же улучил момент, и при взгляде за открытые створки сёдзи, мне предстало зрелище, которое мой отец, должно быть, видел бесчисленное количество раз: Бьяку-Синкё во всем своем первозданном великолепии… такой, каким он и должен быть… На другом конце двора, где я и брат играли детьми, а отец нередко встречал гостей, находился храм, два главных додзё и массивные створки ворот — вход в комплекс. За ними в окружении снежных вершин на горизонте искрилось озеро Куттара. Особенно живописно оно выглядело зимой, заключенное в оправу изо льда и снега. Глядя на него, я понимал, почему мои предки решили оставить кочевую жизнь и обосноваться здесь, в месте, которое они назвали Бьяку-Синкё. В семейных летописях говорится, что изначально Бьяку-Синкё насчитывал лишь несколько домов, и только позже он тысячекратно разросся до своих нынешних размеров, а наш клан стал одним из самых влиятельных в стране. Учиха не привечали чужаков, но это не мешало нам быть весьма многочисленными. «А что теперь, Саске?». Лишь тень былого. Будь прокляты те язычники. — Излишнее доверие может дорого обойтись, — заявил Орочимару и издал указ, запрещавший женщинам и детям жить на территории комплекса. Теперь врата Бьяку-Синкё оказались закрыты для них, и лишь в храм они могли ненадолго прийти, чтобы воздать молитвы и почтить память усопших. Иными словами, тех немногих выживших Учиха, что не были половозрелыми мужчинами, попросту изгнали с земли, которую они прежде считали домом. Я прочистил горло, силясь прогнать давно ставшую привычной горечь утраты и вернулся в настоящее. — Скажи ему, пусть войдёт. И оставь нас. Это личный разговор, — велел я Хаку, и потянулся за папкой с личным делом Забузы. — Да, господин. Тем временем я бегло просматривал страницы, и, когда услышал звук шагов, не поднимая головы жестом приказал вошедшему сесть. Момочи Забуза. Возраст: 25 лет. «Ну и ну. Я думал, он намного старше». Место рождения: Кюсю. «Неудивительно. Слышал, почти все язычники родом с юга». Он был зачислен на службу в пятнадцать и после этого пять лет обучался под руководством Орочимару. Прекрасно владел мечом, предпочитал его всем прочим видам оружия. Пять лет назад получил повышение до капитана и перевелся в Тосё-гу, где с тех пор и по настоящее время занимает должность главы полицейского управления. Его личный показатель достигал фантастической цифры в 94 процента, а значит, редкий грешник уходил от Забузы безнаказанным. Уровень преступности в подконтрольном ему округе был на рекордно низкой отметке, хоть тут я и не был склонен верить отчетам. Мне не встретилось ни единого упоминания об особо жестоких методах ведения допроса или неоправданном применении насилия. Никаких отметок об ошибочно вынесенных приговорах или ложных обвинениях. Если бы тот инцидент не произошёл прямо на моих глазах, я бы решил что Забуза — гребаный святой. — Ну как, вы мной довольны? — его голос звучал низко и протяжно. Я резко вскинул голову. Забуза, как и я, сидел, скрестив ноги, но при этом ни в позе, ни в выражении лица не было и капли уважения. В глазах все так же светилось веселье, а губы растянулись в широкой усмешке,обнажив острые клыки, от одного вида которых меня передернуло. Я со злостью захлопнул папку и холодно выплюнул: — Вы прекрасно знаете, доволен ли я, Момочи Забуза. Ваше поведение в автобусе переходит все границы и недостойно офицера Бьяку-Синкё. Вы — Он разразился громким смехом. Кровь бросилась мне в лицо, руки крепко сжались в кулаки. — Не поделитесь шуткой? — моим тоном можно было заморозить пламя. Забуза усмехнулся и оперевшись рукой о бедро, подался вперед с таким видом, будто собирался выдать мне большой секрет. — Вы отчитываете меня за жестокое обращение с заключенным, а сами втайне от всех вытворяете тут такое, по сравнению с чем все мои выкрутасы — всего лишь детские проделки. Я стиснул зубы. Он был прав, но признать это вслух было равносильно поражению. Я не доставлю ему такого удовольствия. — Излишнее применение грубой силы на публике, — продолжил я, — наносит вред репутации этого учреждения. При транспортировке в места заключения и вплоть до назначения необходимых мер очищения, с грешниками надлежит обращаться по возможности гуманно. — Сказал тот, кто рубит им головы на раз-два. Прежде чем я понял, что делаю, мой кулак сам с грохотом опустился на стол. Даже Забуза выглядел удивленным (если поднятую бровь можно считать признаком удивления). Я не отличался вспыльчивостью, но тут плохое настроение сыграло свою роль, к тому же Забуза так и испытывал мое терпение. — Знайте свое место, Забуза, — процедил я. — На первый раз объявляю вам выговор с занесением в личное дело. Но если подобное повторится снова — — То что? Будете пытать меня, как тех грешников? Понизите в звании?, — ерничал он, издевательски скалясь. С меня довольно. — Ваш мон, офицер. Он потрясенно застыл на несколько мгновений, и ощерился: — Что? Я требовательно вытянул руку, чтобы у него не осталось сомнений в смысле сказанного. — Ваш полицейский значок. Живо. — Это, что, блядь, шутка такая? Да ты хоть знаешь, как...? Я нетерпеливо щелкнул пальцами и за спиной Забузы, словно из ниоткуда, выросли двое плечистых, гораздо более крепких, чем он сам, охранников. — Кажется, Момочи Забуза забыл свое место, — процедил я сквозь зубы; солгу, если скажу, что не ощутил сладкого вкуса победы, когда эта самодовольная ухмылка сползла, наконец, с его лица. — Напомните ему, что случается с теми, кто смеет оспаривать главенство закона. — Есть, — стройным хором отозвались охранники и, подхватив Забузу с двух сторон, подняли его на ноги. — Прочь, сукины дети! — взревел Забуза; сопротивление он оказал достойное — ногами ему почти удалось вывести из строя одного из громил. — Избалованный сопляк! Думаешь, вечно будешь прятаться за спиной Орочимару? А? Да ты просто пешка в его руках, ты — Хватит с меня глупой болтовни. С нетерпеливым вздохом я встал из-за стола, приблизился к Забузе и, вытащив из ножен его же катану, приставил бритвенно-острое лезвие ему к горлу. Загорелую кожу тонкой линией расчертила кровь, но ее вид нисколько меня не взволновал, и даже Забуза понял, что малейшая попытка к сопротивлению будет стоить ему жизни. — Я предложил тебе выход, — тихо прошипел я, — но у тебя в башке говно взыграло. Так прими наказание с достоинством истинного офицера Бьяку-Синкё, а потом ползи ко мне и моли о пощаде, собака. Ярость в его глазах смешалась со смятением; я, оставив без внимания и первое, и второе, сорвал с формы значок Забузы и несильно толкнул бывшего офицера в грудь, как сигнал охране увести его. Катану я бросил на пол; там она и лежала, пока еще один охранник не пришел прибрать мусор. «Да ты просто пешка…!». «Чертов ублюдок!». Как будто он имеет право судить меня! Вместе с пришедшим на смену недавней буре затишьем, пришла и мигрень; голова пульсировала болью, перед глазами все расплывалось. Я с трудом дошел до одного из шкафчиков у стены, где Хаку обычно ставил чайник с водой. С удивлением я заметил, мои руки дрожат… и что я до сих пор не выпустил из них чертов значок. Я с ненавистью швырнул его прочь, и в ту же секунду в дверь легонько постучали. Принимать посетителей не входило в мои планы. Я отвернулся, чтобы не выдать своей слабости, и резко отозвался: — Да? — Саске-сама, господин Орочимару хочет вас видеть, — отрывисто проговорил посыльный. Просто замечательно. Неужели слухи уже дошли и до него? Не удивлюсь, если у Орочимару есть волшебный шар, в котором он видит все, что происходит в Бьяку-Синкё. — Скоро буду. Я дождался, пока не останусь один и, залпом проглотив две чашки воды, закрыл глаза в попытке взять эмоции под контроль и успокоиться. Не Орочимару ли однажды сказал, что излишние переживания когда-нибудь меня погубят? Сейчас мое сердце колотилось с такой силой, что я невольно задался вопросом, так ли далек тот миг, когда Смерть все же придет за мной. Кто знает, может, я даже встречу ее с распростертыми объятиями. «Но сначала я заберу с собой тебя, Орочимару». Спустя десять минут я уже сидел на коленях у его стола, (не)терпеливо ожидая, пока он закончит работу. Вот он подписал какие-то документы и передал их курьеру с коротким приказом доставить без промедления. Мне до дрожи хотелось знать, что такого важного было в этих чертовых бумажках и сколько еще Орочимару скрывает от меня. Он редко считал нужным посвящать меня в детали своих планов, а может, прежде я и сам не хотел ничего знать. И вот еще, странно, что его "тени" не было поблизости. — Кимимаро отбыл этим утром по важному поручению, — с тонкой улыбкой пояснил Орочимару, разворачивая очередной свиток. — Так сильно соскучился? «Арргх». — … нет. Он с легким смешком вернулся к чтению. Сегодня на нем были облегающие, словно вторая кожа, черные брюки и белая рубашка со свободными рукавами на пиратский манер. Я никогда не видел его одетым в полицейскую форму, и меня это более чем устраивало. Не хватало еще, чтобы он разгуливал тут с моном Учиха на спине. Сегодня его длинные черные волосы были собраны в высокий хвост и скреплены искусно шитой золотом тесьмой, которая ослепительно сверкала на свету. Сам Орочимару выглядел бледнее, чем обычно, и мне казалось, хотя утверждать наверняка было сложно, что под толстым слоем подводки на его веках скрывались огромные мешки. «Он стареет… и сама мысль об этом ему ненавистна…». — Как прошло утро? — наконец заговорил он. Это была проверка. Наверняка ему уже все известно. — Хорошо, — я был не намерен упоминать об инциденте с Забузой. — У меня еще остались кое-какие дела… и, с твоего позволения, я хотел бы к ним приступить. Орочимару усмехнулся и поднял на меня взгляд. — Хотя, признаюсь, твое красивое лицо — услада глаз моих, я действительно позвал тебя по делу. Он поставил на свитке витиеватую подпись и протянул его мне. — В эти выходные нас посетят несколько даймё и членов совета. Полагаю, ты не занят и поможешь мне развлечь гостей? «Нет, я не хочу помогать развлекать кучку старых пердунов, которые только и делают, что лижут тебе зад и клянчат деньги на очередную предвыборную кампанию». — Я не занят, — сказал я вслух. — Прекрасно, прекрасно, — Орочимару с довольной улыбкой откинулся на спинку кресла и, сплетя пальцы под подбородком, бросил на меня цепкий взгляд. — Кое-кто из них хотел бы с тобой переговорить. Я тяжело вздохнул. — Послушай, я ведь уже говорил тебе, что — — Да, я помню о твоем нежелании делить с ними постель, но речь о другом, — перебил он и укоризненно погрозил пальцем, словно отчитывая меня… хотя почему это “словно"? — Очень важно следить за расстановкой сил на политической арене, Саске. Раз уж в будущем ты намерен сменить меня на моем посту, разве не в твоих интересах быть в курсе... всего? К чему, черт возьми, этот разговор? Почему он так на меня смотрит? И что это за странное чувство? Как будто волна холода окатила меня с головы до ног. Я что-то упускаю? Может, он намекал на мою некомпетентность? И что если я в дальнейшем проявлю себя не лучшим образом, он отдаст Бьяку-Синкё… Боже упаси… Кимимаро? Я вздрогнул при мысли об этом, а еще — от осознания: поступив так, он, возможно, будет прав. Все это время я послушно исполнял свои обязанности, во всем действуя по его указке и забывал при этом думать собственной головой. «Да ты просто пешка!». — А, вот и еще один автобус прибыл, — сменил Орочимару тему. Пока я был погружен в тревожные размышления, вошли двое полицейских и начали докладывать текущую ситуацию. Пора убираться отсюда. — Я могу идти? — спросил я пересохшими губами. — Да, Саске. Проведи день с пользой. Игнорируя насмешку в его голосе, я склонился в прощальном поклоне и вышел прочь, на столь желанный свежий воздух. Порой общество Орочимару… тяготило. Я провел утреннюю планерку среди подконтрольных мне отрядов, распределил их по маршрутам патрулирования и занялся просмотром более ранних отчетов. К тому моменту, как я закончил, время уже близилось к обеду, и в мой кабинет ленивой походкой вошел Асума Сарутоби. — Занят? — улыбнулся он — Я же велел тебе не курить здесь, — проворчал я и в подтверждение своим словам недовольно замахал рукой. Но Асума, как всегда, и не подумал потушить сигарету. Вместо этого он со смехом выпустил в мою сторону густой клуб дыма и удобно расположился напротив. Мало было в мире людей, подобных ему; он был одним из немногих… нет, единственным, с кем я мог поддерживать разговор дольше пяти минут. Пусть он и был ниже званием, я считал его кем-то вроде своего личного помощника. Бесценный советник и приятный собеседник, Асума всегда соблюдал границы дозволенного, но в то же время его не пугал ни я сам, ни мой статус, о чем он ясно дал понять во время нашей самой первой встречи несколько лет назад. «Итачи был моим близким другом». Эти пять слов подкупили меня, и я вцепился в него, как цеплялся за все, что напоминало мне о семье. Он от природы был очень добр; это, неустанно повторял я ему, сделает его слабым перед грешниками, на что Асума отвечал: «Человеческая доброта не способна ослабить плоть или разум свободного человека. Быть жестоким вовсе не означает быть стойким». Значение этих его слов так и оставалось для меня загадкой. — А ты все так же ешь один, как я посмотрю, — он кивнул на поднос с едой, который Хаку, должно быть, принес ранее. Я хотел было возразить, но тут мой желудок предательски заурчал. Из-за неприметной дверцы — за ней находилось небольшое подсобное помещение — появился Хаку и, вежливо кивнув Асуме, начал сервировать стол. — Мне нравится есть одному, — пробормотал я, старательно избегая встречаться с Асумой взглядом. Это не помогло, от его слов на щеках все равно проступил румянец. Большинство моих подчиненных, без сомнения, питали ко мне огромное уважение (и страх), но никогда эти чувства не ощущались столь явно, как в те дни, когда я приходил в общую столовую. Реакция на мое появление каждый раз была одна и та же: на подходе к залу всегда доносился оживленный гул голосов и веселый смех, однако стоило мне показаться,… как все разом затихали и продолжали беседу уже вполголоса или шепотом. Я видел, что мое общество им неприятно, и оттого только сильнее злился. Есть приходилось через силу, каждый чертов кусок так и норовил застрять в горле. Я постоянно чувствовал на себе взгляды исподтишка. Заговорить со мной никто не пытался, но как раз это меня не слишком беспокоило. Я все равно не видел смысла в том, чтобы тратить время на пустую болтовню. Когда с едой было покончено, я тут же уходил, и, как вы могли догадаться, стоило мне переступить порог, голоса снова звучали в полную силу, а главной темой обсуждения наверняка был я. Задевало ли меня подобное отношение? Не стану отрицать — да — но, как я упоминал ранее, я не стремился заводить друзей — у меня была иная цель. — М-м-м… Выглядит превосходно, Хаку. Ты, похоже, превзошел сам себя. Мой слуга весь зарделся от похвалы и застенчиво ответил: — Спасибо, господин. Я закатил глаза и с аппетитом принялся за тарелку дымящегося кацудона. Не думал, что я настолько голоден. — А меня опять не угощаешь, — Асума деланно надулся. — Совсем он меня не любит, Хаку-чан. Хаку хихикнул и разлил чай в две чашки. Предложив одну из них Асуме, он вновь тихо опустился на колени. — Раз такой голодный, иди в столовую, — заявил я капризным тоном. — Тебя тут никто не держит. — Но тебе же будет одиноко, если я уйду. Я покраснел от смущения и бросил было на Асуму сердитый взгляд, но это не возымело должного эффекта, наоборот — он так рассмеялся, что сигарета выпала у него изо рта. — Черт бы тебя побрал, Асума. Когда-нибудь ты мне весь кабинет спалишь! — я подобрал с пола дымящийся окурок и вышвырнул его в окно. — Ох-х, а ведь это была последняя, — он с тоской проводил взглядом никотиновую гадость. — Тебе все равно пора бросать курить. Это вредно. — Хорошо, мамочка. Я показал ему средний палец и проигнорировал ответный смешок. Все-таки мне было… осмелюсь сказать… приятно. Я бы скорее умер, чем признал это вслух, но я был благодарен ему за компанию. К тому же, Асума только вернулся из двухнедельной командировки, и я был рад его видеть. Пока я обедал, он рассказывал о том, где побывал; Хаку, похоже, было интересно: он так и засыпал его вопросами. Я же сосредоточенно жевал и прикидывал, какие еще дела должен закончить, прежде чем смогу отправиться в додзё. Мне нужно было выпустить пар, и что подойдет для этой цели лучше, чем хорошая тренировка или спарринг? — Закончил? — осведомился Асума, когда я, наконец, отложил в сторону палочки и отхлебнул чаю. Я сыто икнул и кивнул: — Да. Что у нас дальше? Он запустил руку за пазуху и протянул мне свиток с именами всех грешников, доставленных в Бьяку-Синкё за последние несколько дней. — Проверка, — напомнил он. — Где ты там обычно отделяешь зерна от плевел. Я кивнул и пробежал глазами по списку; некоторые имена были мне знакомы. Особенно меня интересовали заключенные из Тосё-гу, ведь среди них должен быть он. Та сволочь, что снилась мне этой ночью. Меня мало интересовало его имя, но все-же… — Хаку, пусть Тоя принесет мне папку с досье из Тосё-гу. — Да, господин. — Тебя интересует кто-то конкретный? — спросил Асума, стоило Хаку выйти. Я пожал плечами и напустил на себя невозмутимый вид. — Да не то чтобы. — Слышал, за их перевозку отвечал Забуза. — Хм. — И что ты устроил ему взбучку. — … . Асума усмехнулся и покачал головой. — Знаешь, Учиха Саске, порой ты тот еще бессердечный ублюдок. — Он сам нарывался, — жестко отчеканил я. — Ты бы видел, как он со мной разговаривал. Никакого уважения. Открытое и намеренное неподчинение. Он провоцировал меня, Асума. Я встретился с ним взглядом, и мне вовсе не понравилось то, что я увидел. В карих глазах затаилась жалость и, возможно, грусть, я не знаю. Что бы это ни было, я только сильнее разозлился. К счастью, Хаку вернулся раньше, чем я успел сказать Асуме, куда он может засунуть и то, и другое. — Вот досье, что вы просили, Саске-сама, — на пороге появился Тоя с огромной стопкой папок в руках. Подавив тяжелый вздох, я велел сложить их у стола. Хаку тем временем убрал поднос, и мы с Асумой, наконец, смогли приступить к работе. Помимо подробной информации о заключенном, каждое досье содержало два фотоснимка: в профиль и анфас. Время от времени, держа в руках очередную папку, я делал вид, что вчитываюсь особенно внимательно, но на самом деле я едва сдерживался, чтобы не переворошить их все, и отыскать личное дело того грешника с синими глазами. Впрочем, его досье могло оказаться и у Асумы, мы ведь разделили работу пополам. В конечном итоге мои опасения подтвердились. Стопка уже подходила к концу, а я так и не нашел, что искал. Время от времени я исподтишка поглядывал в сторону Асумы, но знакомого лица на фотографиях все не было. Я собирался просмотреть дело некоего Хидана и перед этим по привычке скосил взгляд. От увиденного мое сердце забилось в волнительном предвкушении. Оставалось только забрать папку у Асумы, так, чтобы он ничего не заподозрил. — Хм-м-м… — Что такое? — встрепенулся я. — Да так, ничего, — ответил он, не отрываясь от записей. — Давненько я уже не видел ни у кого синих глаз. Такие не каждый день встретишь, а? — Тебе нравятся его глаза, рад за тебя, — невозмутимо сказал я. — Не передашь мне это дело? Асума недоуменно приподнял бровь и, хотя я и пытался выглядеть максимально равнодушно, он, должно быть, все равно что-то заметил, и со знающей улыбкой молча протянул мне папку. Я прочистил горло, напустил на себя невозмутимый вид и, не обращая внимания на любопытный взгляд Асумы, открыл ее… чтобы тут же с досадой убедиться, что ничего не изменилось. На фотографии был тот, кого я видел той ночью и позже — во сне, только вместо злой гримасы на лице со шрамами была улыбка, как будто… как будто он радовался, что его поймали. Сказать по правде, я был сбит с толку, хотя, если подумать, было немало снимков, на которых грешники даже смеялись. На его левом виске наливался синяк; видимо, в местной тюрьме ему пришлось несладко, и все равно… в глубине его глаз был свет… и я никак не мог понять, что было тому причиной. Счастье? Внутренняя гармония? И тут я все понял. «Боже правый. Он хороший человек. Он и в самом деле хороший человек». Я хватанул ртом воздух и зажмурился; очевидно, во всем была виновата моя "особая способность", черт бы ее побрал. — Саске? — обеспокоенно позвал Асума и я, опомнившись, тут же открыл глаза. — Я… я в порядке, — проговорил я со слабой улыбкой. — Просто… немного… закружилась голова, вот и все. — А… Я вернулся к папке, на этот раз старательно избегая смотреть на фотографию, и начал читать. Узумаки Наруто. Возраст: 19 лет. Боже правый! Тот самый убийца. Я так и знал! Предчувствие не обмануло меня: он подходит для Гудана. Меня захлестнула волна такого безграничного облегчения, что я чуть было не сполз на пол. Какая разница, что видели мои глаза, к черту их, главное — нутро. Уж оно-то меня никогда не подводило. Дата рождения: 10 октября. «О, только отпраздновал? На этот раз, видимо, в тюрьме». Место рождения: Сикоку. «Ну конечно — язычник с юга». К сожалению, за исключением того убийства, он был чист. Ни одного задержания, ни одного даже самого мелкого преступления. Тем не менее, читать его показания было небезынтересно. Судя по всему, он совершил убийство члена синдиката Бакуфу в целях самообороны. Вышеупомянутый якудза выстрелом из пистолета убил его девушку, и он был вынужден защищаться. «Жизнь за жизнь, значит? Старо, как мир». Посчитав, что узнал достаточно, я захлопнул папку. Настроение заметно улучшилось. С этого дня и до самого Гудана Узумаки Наруто будет жалеть, что вообще появился на свет. Уверен, к началу церемонии он сам будет молить о смерти. Вот только Асуме обязательно нужно было встрять и испортить мне все веселье. Так и знал, что нельзя было брать его с собой. Уже почти стемнело, когда я, наконец, закончил дела в восточном блоке, куда только что прибыли новые забитые заключенными автобусы, и поспешил во внутренний двор. Там, выстроенные в ряд, моего приговора уже ждали грешники, всего около тридцати. Их ножные кандалы были соединены между собой, руки им тоже заковали в цепи; я мысленно скривился от стоявшей там вони. Жалкие подобия людей. И он тоже был здесь… Узумаки Наруто. Мне безумно хотелось сразу же подойти к нему, но усилием воли я заставил себя шагать неспешно. Я останавливался напротив каждого грешника, а Асума называл имя и преступление. Нас сопровождали двое охранников, на случай если завяжется драка — что было весьма маловероятно, ведь двор был целиком оцеплен караульными, готовыми без промедления открыть огонь, если кому-то из грешников вздумается что-нибудь выкинуть. — Сигуре, — зачитал Асума. — Азартные игры, магазинные кражи. Я вгляделся в лицо трясущегося от страха мужчины напротив. Опущенный взгляд, борода, нечесаные космы, крупные капли пота на лбу. Рукоятью катаны я приподнял его подбородок и внимательно всмотрелся в лицо. Он едва смог взглянуть мне в глаза. Напрочь пропащая душа. — Гудан, — холодно подытожил я и двинулся дальше. Приговоренный исторг полузадушенный вскрик, Асума едва слышно вздохнул. Ему-то чего неймется? С каждым новым именем в списке я все больше мрачнел, особенно когда очередь дошла до насильников и убийц. Особой бесчеловечностью среди них отличался некий Хидан. Даже сейчас он стоял, гордо задрав голову с зачесанными назад волосами (похоже, такая прическа пользовалась популярностью, по крайней мере, среди грешников), не выказывая и толики раскаяния за свои злодеяния. Душе столь черной никогда не познать искупление, ни один обряд не сможет ее очистить. — По-твоему, все те люди заслуживали смерти? — холодно спросил я. — Поэтому ты насиловал их, снимал скальпы и отправлял части тел родным и близким? Хидан смачно сплюнул, едва не попав на мою обувь. Грязная скотина. — Ага. Эти паскуды сами напросились. Никто не хотел уверовать в моего Бога и его безграничную силу и милосердие. Они не заслужили прощения. Уж вы-то должны меня понять, господин полицейский. «Как будто я стану опускаться до уровня какого-то спятившего гедониста». Возможно, всему виной эта кривая ухмылка или, может, его уверенность в собственной правоте вывела меня из себя. Как бы то ни было, я не сдержался и без дальнейших раздумий с размаху ударил язычника тыльной стороной ладони по лицу. Его голова запрокинулась назад, из сломанного носа и разбитых губ потекла кровь. Полный боли вопль музыкой отозвался у меня в ушах. Асума тут же подал мне платок, чтобы я мог промокнуть пятна крови на форме. — Гудан, — сказал я, мысленно отметив позже лично привести приговор в исполнение, и шагнул дальше. Похоже, проведенная демонстрация силы возымела эффект: оставшиеся грешники выглядели еще более напуганными и жалкими. Былой хороший настрой исчез без следа, и к тому моменту, как очередь дошла до грешника с синими глазами, мое терпение было на исходе. Я ни единой лишней секунды не желал видеть его лицо. — Гу…, — я не успел договорить, как Асума шумно прочистил горло. — Ну что еще? — прорычал я, повернувшись к нему вполоборота. — Я ведь даже не успел назвать его имя, а ты уже выносишь приговор. — В чем его вина, мне и так известно… и, ты, какого черта ты так стоишь? — рявкнул я, обращаясь уже к Узумаки Наруто. Все в нем приводило меня в бешенство. Наруто поднял скованные руки, в извиняющемся жесте, но при этом его лицо выражало смесь интереса и брезгливости. Погодите-ка… брезгливости? Да как он смеет? — Он поранил ноги, Саске, — пояснил Асума, и я в замешательстве посмотрел вниз. И верно — пятки Наруто были перевязаны, и он неуклюже переминался на цыпочках. «И что с того? — хохотнул палач внутри меня. — Ему все равно умирать». «Он убил мою невесту… девушку, которую я любил больше всего на свете, и собирался убить меня… у меня не было выхода… мне пришлось защищаться». Перед глазами встали строки из его личного дела, и я против воли снова посмотрел ему в глаза… и, да, в этот раз — стоя буквально в шаге от него, я снова ощутил нечто сродни удару под дых, только… гораздо сильнее. Сумерки окрасили радужку его глаз в нежно-фиолетовый, и, клянусь, я заметил, как там, в самой их глубине, вспыхивают золотистые искры. Мои глаза — глаза, что всегда видели "суть" и направляли сердце — защипало от открывшейся им истины. А истина была такова, что напротив меня стоял обычный юноша, который поступил так, как и любой, кто оказался бы на его месте. В отличие от меня, бессильного покарать убийц своей семьи, этот Наруто отомстил. Вместо того, чтобы сбежать, поджав хвост, он, как сумел, ответил ударом на удар. … и за это я возненавидел его. Ведь он выпустил на волю ту часть меня, что прежде была так надежно сокрыта от всех. — Гудан, — злобно процедил я сквозь зубы. Асума вздохнул чуть громче обычного, выражение неприязни на лице Наруто стало почти явным. Мне хотелось его ударить, и, как только это желание стало почти невыносимым, он стиснул зубы и наконец отвел взгляд в сторону, готовый ко всему. Я чуть ослабил хватку на рукояти вакидзаси — проклятье, я сам не заметил, когда вцепился в нее, и даже более того — когда подошла очередь следующего грешника, мне стало заметно легче дышать, и я смог расслабить напряженные до боли плечи. Сегодня Хаку сделает мне шикарный массаж. Видит Бог, мне это необходимо. — Итак, подведем итоги… из тридцати грешников ты пощадил пятерых, — голос Асумы сочился сарказмом. К этому моменту мы уже вернулись в мой кабинет, и я решил, что на сегодня хватит. У меня начинала болеть голова. — Поздравляю, Саске. — Спасибо, — ответил я не менее саркастично. Асума всплеснул руками. — Боже милостивый, — наконец, его прорвало. — Что на тебя нашло? В этом году ты решил побить все рекорды? Я застонал и потер ноющие виски, а он все говорил, и говорил, … Наконец я не выдержал и сорвался: — Да чего ты от меня хочешь? — Хоть каплю милосердия! Хотя, наверное, я прошу слишком многого. Я фыркнул и поднялся на ноги. Хватит с меня этих разговоров. Не вижу смысла в том, чтобы сидеть здесь и выслушивать, как… — Итачи был бы очень разочарован, — тихо произнес он. Из легких словно вышибло весь воздух; глаза защипало от непрошенных слез. Это было нечестно. Это было совсем нечестно. Удар ниже пояса, и Асума нанес его намеренно. Брат и родители — единственные, ради кого я жил. Итачи был моим заступником, моим миром, моим… моим всем. Я безгранично в него верил и, будучи младшим братом, искренне им восхищался. Использовать его имя вот так было… просто нечестно. Когда я справился с нахлынувшим порывом и удостоверился, что держу себя в руках, я резко развернулся и вперил в Асуму холодный взгляд. — На сегодня достаточно, Асума. Можешь идти. — Пока их всех не порешили, хотя бы найди им какое-нибудь занятие. У нас здесь полно работы, — он, как обычно, меня проигнорировал. — Все больше очистившихся грешников отбывают в город, нам нужны рабочие руки. Почему бы не поручить часть дел тем, кто и сам скоро откинется или, например, раненым,… хотя бы вот этому… э-э… Узумаки Наруто… Я застыл. — … что толку пытать его день и ночь? Лучше займи его хоть чем-то полезным. — Предлагаешь мне пустить убийцу спокойно здесь разгуливать, Асума? Думаешь, я позволю грязному грешнику осквернять эту землю? Совсем из ума выжил? — Ты так говоришь, будто он перерезал целую толпу людей. Ты видел его дело, Саске. Мы оба прекрасно знаем, что он бы никогда так не поступил. — О, но он поступил — — Потому что его вынудили — — … он нечист… — Он всего лишь человек — — … и недостоин ступать по этой земле… — На его месте ты сам поступил бы так же, Саске! Открой уже свои чертовы глаза и взгляни в лицо правде! — Я НЕ ПОЗВОЛЮ убийце топтать священную землю моих предков! — прокричал я, громко ударив кулаком о стену. Мы оба, тяжело дыша, буравили друг друга злобными взглядами. Я не хотел ссориться, но он не оставил мне выбора. — Пошел вон, — отчеканил я уже тише. — Прошу тебя… уйди… пока не случилось непоправимого. Асума фыркнул и отвесил насмешливый поклон. — Я как раз собирался, мой господин. Более не смею очернять своим присутствием столь дорогие вашему сердцу земли клана Учиха. — Асума…, — предупреждающе прорычал я. — Ухожу. Ухожу. Твою мать, Саске. Найди уже себе кого-нибудь. Я задохнулся от возмущения, кровь бросилась к щекам. Асума усмехнулся и направился к выходу, а я глядел на его удаляющуюся спину и все никак не мог оправиться от унижения. Да как он смеет даже предполагать, что корень всех проблем лежит в… в… этом? Что он, что Орочимару — никакой разницы. И все же… — Вы слишком напряжены, господин, — заметил Хаку, разминая мои плечи. Его мягкие, но в то же время сильные руки творили чудеса. Долгий день, наконец, подошел к концу, и я лежал на футоне, подставив спину волшебным прикосновениям моего слуги. Ведущие в сад сёдзи, были приоткрыты, и прохладный ночной воздух смешивался со сладким ароматом свечей, курений и масел. Впервые за много недель я по-настоящему расслабился. — День выдался тяжелый, — со вздохом подтвердил я, сонно щурясь от прикосновений. От плеч Хаку спустился ниже; к весьма чувствительному для меня месту. Тело отреагировало на прикосновения самым естественным образом, и я немного поерзал, чтобы облегчить "растущий" дискомфорт. — Что ж, надеюсь, сегодня господин останется мной доволен, — мягко сказал Хаку, снова возвращаясь к плечам и разминая тугие узлы мышц. Я охнул и отвернулся; даже зажмурившись я видел перед собой те синие глаза и не мог спрятаться от их взгляда. Презрение. Неприязнь. Злость. И все это для меня. «Он убил мою невесту… девушку, которую я любил больше всего на свете...». Интересно, какой она была? Та, ради которой он пошел на смертный грех. Была ли эта его любовь к ней настолько сильна? И может ли любовь служить оправданием для того, что он совершил? — Хаку? — неожиданно для самого себя позвал я, сгоняя дрему. — Да, господин? — … ты… думаешь, я бессердечен? С какой стати меня вообще интересовало его мнение? Что я надеялся услышать? Заверения в обратном? Неужели слова Асумы так сильно задели меня? Руки Хаку едва заметно дрогнули, и я почти слышал, как вращаются шестеренки у него в голове, пока он пытался сообразить, что ответить, и при этом не расстроить меня. — Господин… вы сделали немало хорошего, — дипломатично начал он. — Ты не ответил на вопрос. — Простите, господин, но я не могу… — Забудь, — с тяжелым вздохом оборвал я его и снова закрыл глаза, — это не важно. Но это было важно. Будь мой брат жив… гордился бы он мной? Тем, кем я стал? Уже в юном возрасте он был умелым воином, которого никто не мог одолеть в поединке. Я всегда хотел, чтобы он гордился мной; хотел доказать, что могу быть таким же сильным. «Так ответь, нии-сан… гордился бы ты мной? Или же презрел бы тот путь, что я избрал?». Закончив разминать мои бедра, Хаку перешел к ягодицам, и я задрожал. Я до сих пор не мог привыкнуть к таким откровенным прикосновениям, мне пришлось напомнить себе, что мой слуга всего лишь выполнял свою работу. Я закусил губу, чтобы не застонать, когда он обхватил ладонями мои ягодицы и начал массировать их так нежно… так тщательно… и так мастерски. Я поджал пальцы на ногах. Сколько бы я ни убеждал себя, что возбуждение — это всего лишь естественная реакция тела на интимные прикосновения, и мои личные чувства тут не причем, я никак не мог отгородиться от удовольствия, что испытывал. «Чем он сейчас занимается?». Ладонь Хаку скользнула между моих ягодиц, и я вздрогнул от неожиданности. — Простите, господин, — выдохнул он, но в его тоне не было ни капли сожаления. Судя по голосу, он запыхался, да и дыхание было частым и неровным. Несчастный дурак. Только в такие моменты он и мог меня коснуться; так почему бы не проявить снисхождение? Остановить его сейчас будет просто жестоко. «Проклинает ли он меня с каждым вдохом, запертый глубоко под землей?» Я ощутил прикосновение пальцев к яичкам… потом еще раз… и еще (совершенно точно намеренное) и закусил подушку. «Думает ли он обо мне? Желает ли мне смерти? Хочется ли ему причинить мне боль?» Мой каменно-твердый член упирался в живот и было больно… даже дышать. Эта боль была мне незнакома, непостижима, и хоть раньше мне приходилось мастурбировать… сегодня… все было… совсем по-другому… «Горит ли пламя ненависти в его глазах?» … сильнее… Я застонал и вцепился в простыни; руки Хаку стали двигаться жестче… быстрее… «Ненавидишь ли ты меня, Узумаки Наруто?…» Черт бы тебя побрал, Хаку… о Боже… не… не трогай меня… так… «… так же, как я ненавижу и презираю тебя? … так же, как я жажду твоей крови?…» От очередного движения мои ягодицы раздвинулись, обнажив анус — всего на пару мгновений — но и этого оказалось достаточно, чтобы мой самоконтроль разбился вдребезги. Да и ни к чему противиться неизбежному. «Проклятье». Я кончил сильнее, чем когда-либо; мой сдавленный стон утонул в подушке, я весь дрожал, тело горело от стыда за этот момент слабости. Как же я жалок; я едва сдерживал слезы досады, и, уверен, будь Орочимару сейчас здесь, он бы катался по полу от смеха. Я, неприступный и холодный, как айсберг, не продержался и пяти минут. Может, он и Асума правы. Может, мне и в самом деле нужно… «Нет! Помни, чему тебя учили жрецы! Ты слабеешь, потакая плотским желаниям. Ты должен быть сильнее этого, Саске. Ради блага Бьяку-Синкё». — Мой… мой господин? — Что? — устало простонал я. — Я извиняюсь за то, что посмел… — Да. Извиняешься, — я, слабо улыбаясь, перевернулся на спину; глаза слипались, меня клонило в сон. Хаку тоже запыхался, но все же был очень горд собой. Я прикрылся и с тяжелым вздохом, встал на нетвердые ноги. — Прибери здесь, — приказал я, вытеревшись и бросил ему перепачканное спермой полотенце. Я набросил юкату и вышел на свежий воздух. Ноги увели меня к пруду с карпами кои. Я присел на корточки и уставился на свое бледное отражение в прозрачной воде. На небе светила полная луна, порыв ветра ласково коснулся разгоряченной кожи, и я закрыл глаза, преклоняясь перед волшебством природы. «… что толку пытать его день и ночь? Лучше займи его хоть чем-то полезным» «Чтоб ты провалился, Асума». … Я знал, что буду сожалеть о своем решении всю оставшуюся жизнь.