Грех

Вещи не умирают и не исчезают бесследно, но возвращаются: вновь вырастает рука из культи; и голова преспокойно срастается с шеей, оживший мертвец, как ни в чем не бывало, румян и подвижен. А попозднее окажется - это неправда: старушка не спит в волчьем брюхе - она умирает - Кимико Хан (пер. Надия Зак)

      Ее волосы пахли свежими цветами, и когда я зарылся лицом в мягкие розовые пряди, она заливисто расхохоталась. Мне хотелось раствориться в этом звенящем смехе; я крепче прижал к себе ее стройное тело. Она беззвучно вздохнула — ей явно хотелось продолжения, и кто я такой, чтобы отказывать любимой в ее желаниях.       «Наруто, — я касался ее там, в том самом месте, где было так горячо и влажно, а она все стонала, — Наруто… Наруто…».       «Сакура», — хрипло выдохнул я и вошел в нее так глубоко, как только мог. Мне было просто чертовски хорошо.       Чуть поднапрягшись, я ловко подмял ее под себя; она охнула и со смешком выдохнула мое имя. Возбуждение достигло пламенного апогея, и я стал двигаться быстрее, резче, желая доставить ей не меньшее удовольствие, чем получал сам.       Но…       Все это время она упрямо глядела куда-то влево. «Посмотри на меня, — умолял я. — Ну же, посмотри!».       Ответа не последовало; она, самозабвенно закусив палец, так и продолжала машинально вскидывать бедра в такт моим яростным движениям. Неужели я не удовлетворял ее? Неужели она пошла на близость со мной только затем, чтобы мне угодить? На что, черт возьми, она вообще там уставилась? Разве не заслужил я хоть капли внимания и любви?       «Посмотри на меня!»       А в ответ — очередной тихий вздох. С тем же успехом я мог бы заниматься сексом с куклой, и это просто выводило меня из себя. Я был зол — прямо как в тот раз, когда я увидел ее голой с тем ублюдком...       «Зачем ты тратишь на меня время, Наруто?» — удостоился я, наконец, ее внимания, и вот она уже почти повернулась в мою сторону, как у меня в горле застрял крик ужаса. Я уже знал, что увижу, но взгляда отвести не мог. Она просто не позволила бы мне.       «Нравится тебе трахать труп, а?»       Ее губы растянулись в такой жуткой гримасе, что я весь затрясся от страха и омерзения; а она все не отпускала меня. Мой член зажало внутри ее тела, словно в капкане, и казалось, что посмей я дернуться, как его челюсти сомкнутся.       «О, Боже…»       «Разве я не красива, Наруто?».       С месивом вместо половины лица? Вот уж вряд ли.       Темная смолянисто-черная кровь вперемешку с мозгами, кусочками костей и свисавшими с челюсти обрывками плоти — все в лучших традициях дешевых ужастиков. Я с омерзением смотрел на то, что осталось от прежде прекрасного лица, и мой желудок болезненно сжимался в такт слабым сокращениям неприкрытых кожей мышц и кровеносных сосудов.       «Сакура, прости меня. Мне жаль, ужасно жаль, что так вышло…».       «Неужели? — глумливо оскалилась она и протянула костлявую руку — прежде здоровая и мягкая, она превратилась в голую кость, и лишь кое-где с нее свисали рваные лоскуты кожи — к моему лицу. — А я вот не верю, Наруто. Я думаю, что ты рад. Рад, что меня убили, разве нет? Я ведь заслужила это, я ведь изменила тебе».       Никто не заслуживает смерти…никто…       «Лжец. Лжец. Лжец. Лжец. Какой же ты лжец».       Сакура…прошу тебя...       «Не успела я умереть, как ты уже нашел мне замену, да?».       У меня нет никого, кроме тебя…никогда не будет никого, кроме тебя…       «Лжец. Лжец. Лжец. Лжец. Какой же ты лжец, Наруто, но я тебя прощаю… Я никогда не отпущу тебя. Ты ведь знаешь. Мы с тобой всегда будем вместе. Всегда.       Ты мой, Наруто. Помни об этом. Ты всегда будешь…моим…Наруто…».       …мой Наруто…       …Наруто…       …аруто...       …руто…       …уто…       — Эй! Просыпайся, мать твою!       От резкого тычка под ребра я живо распахнул глаза, и тут же попытался отползти подальше. В ответ на неловкое движение ноги и поясница протестующе заныли. Я часто заморгал, силясь отделить кошмар от реальности и потер налитые свинцом веки. Я не знал какое сейчас время суток, и определить его, сидя в тюремной камере глубоко под землей, не представлялось возможным. От поверхности меня отделяла толща камня, а единственной защитой от прохлады и сырости служила колючая мешковина — жалкое подобие одеяла, да изъеденный молью матрас, такой тонкий, что спиной я чувствовал каждый камень.       Я хмуро оглядел длинную палку — причину моего пробуждения — и затем перевел взгляд с орудия пыток на своего довольного палача. Нас разделяла стальная решетка. Между прочными прутьями с трудом можно было просунуть руку, но зато снизу находился прямоугольный проем, через который Шикамару и протолкнул тонкий жестяной поднос с едой.       — Тебе надо поесть, — тихо сказал он. — Выглядишь дерьмово.       В ответ я показал ему средний палец и — как бы ни унизительно это было — через силу встал на четвереньки и пополз к еде. Ноги пульсировали тупой болью, и я не был уверен, что вообще когда-нибудь смогу нормально ходить. Я взял с подноса небольшой рисовый шарик. Он был жесткий и почти остывший, но, учитывая, что это был мой первый обед с… не помню, каких пор, жаловаться было грех. Ел я жадно, не обращая внимания на пристальный взгляд Шикамару. Порции хватило на три укуса. Когда я закончил, он пододвинул ко мне маленькую жестяную банку с водой, и я расправился с ней так же быстро.       Изо рта вырвалась голодная отрыжка. Я не наелся.       — Это что, все? — я без церемоний облизал грязные пальцы — окружающая обстановка никак не располагала к соблюдению приличий, знаете ли.       — Тут вообще-то не пятизвездочный отель.       — Это я уже понял.       Свет ламп из коридора нет-нет, да и падал на лицо Шикамару, и я, должен признаться, был рад снова его видеть. Настолько, что слезы так и норовили покатиться из глаз.       Я прочистил горло, чтобы прогнать из голоса хрипотцу и волнение, и спросил:       — Сколько я уже тут?       — Два дня, — тихо ответил Шикамару и внимательно оглядел меня своими темными глазами.       «Целых два дня?! Как… почему…?».       — Вчера за тобой приходили, но ты был в лихорадке и все бормотал хрен разберешь что. Я еле уговорил их оставить тебя в покое.       Шикамару опустил палку на пол и воровато огляделся по сторонам. Убедившись, что все чисто, он вынул из рукава маленький тюбик.       — Я тут тебе кое-что принес для твоих ног. Спер из кабинета Кабуто, пока тот не видел.       Он сквозь прутья протянул мне лекарство, которое я поспешно схватил и затем так же быстро спрятал в складках одежды.       — У тебя, скорее всего, начинается заражение, — он кивнул на мои ноги. — Регулярно втирай мазь в раны. Должно помочь.       Я оглядел свои ноги; кажется, пока я валялся без сознания, кто-то сменил повязки. Снять их и затем наложить снова будет не сложно.       — Спасибо, приятель, — сказал я со всей искренностью, на которую был способен, и хотел было добавить еще что-нибудь, но тут Шикамару собрался уходить. Он взял свою палку, поднялся на ноги и направился к выходу; я лихорадочно подыскивал слова, которые смогут задержать его еще ненадолго. Мне не хотелось оставаться одному. Одиночество убьет меня вернее, чем инфекция.       — Сколько сейчас времени? — выпалил я, подползая ближе к решетке и хватаясь за прутья, как утопающий хватается за спасательный круг.       Он остановился и снова повернулся в мою сторону. Некоторое время он молчал, видимо, пытаясь решить, стоит ли вообще продолжать разговор, и, спустя несколько долгих секунд, наконец, ответил:       — Почти полдень. Все остальные уже работают.       — Работают?       Шикамару кивнул.       — Ага… Пока твоя судьба еще решается, скучать тут не придется. — Он собирался сказать что-то еще, но, похоже, передумал. Как будто я не вижу, что он что-то скрывает.       — Что значит решается? Я думал, наказание одно для всех.       Он тяжело вздохнул и шагнул назад, как если бы ему хотелось оказаться где-нибудь подальше от меня.       — Есть те, чьи грехи тяжелее прочих… вот и вся разница.       — И что с ними делают? — я изнывал от волнения и колючего страха. — Давай, говори уже!       — Тише, — прошипел он. — Я вообще не должен здесь находиться. Ты хоть знаешь, сколько я заплатил тому уроду на входе, чтобы он пустил меня к тебе? Я напустил на себя виноватый вид, но раскаяния не чувствовал. Мне нужно было знать правду.       — Меня… меня будут пытать? — наконец выдавил я ломаным голосом.       Опущенный взгляд был мне ответом, и я, не замечая боли от впившихся в ладони болтов, стиснул руками прутья решетки. Я сильно прикусил губу и прислонил к холодной стали полыхающий жаром лоб, силясь убедить себя, что справлюсь со всем; что бы эти ублюдки для меня не заготовили. Я уже прошел через тот дурацкий обряд очищения, так что может быть хуже?       — Кто такая Сакура? — вопрос застал меня врасплох, и я удивленно уставился на Шикамару. На его лице читалась борьба между сочувствием и любопытством. Вроде как он пытался не жалеть меня слишком сильно, но получалось у него так себе.       — Она…, — я с трудом сглотнул, — была моей девушкой… пару лет назад… .       «А потом ее убил тот, с кем она мне изменяла».       — Была?       — Она умерла, — проговорил я бесцветным тоном и медленно покачал головой в ответ на немой вопрос. — Нет. Я ее не убивал. Я здесь не поэтому.       — А.       — Почему ты спросил?       — В бреду ты постоянно повторял ее имя, — он тяжело вздохнул. — Что ж, теперь я хотя бы точно знаю, что в тот раз ты и правда обознался.       «Обознался?» О чем это он вообще? Я не знал, что и думать… пока не заметил его слабую ухмылку. Кровь тут же бросилась мне в лицо.       «Ах, об этом…»       Он тихо засмеялся и пошел к выходу.       — Ага, вали давай, — смущенно буркнул я и отвернулся.       Эхо его голоса все не стихало у меня в голове, пока я полз в дальний угол камеры: нужно было обработать раны. Не то чтобы ползти пришлось долго. Камера была размером с мою бывшую гостиную (которая одновременно служила мне еще и спальней). Морщась, я медленно снял бинты. Свет еле проникал сюда, и видно было плохо, но я все же сумел разглядеть ярко-фиолетовые синяки; скорее всего, раны загноились. Если Шикамару прав, худшее было еще впереди. Как раз то, что нужно перед пытками.       Кстати о пытках… когда Шикамару припомнил мне, как я оконфузился, я, и без того злой на того типа, разъярился еще сильнее… в униформе я бы ни за что не спутал его с девчонкой. Он стоял рядом с тем, кого Шикамару назвал «боссом», так что, скорее всего и сам был не так прост. Но тогда зачем он целых два дня трясся с нами в том адовом автобусе? Шпионил? Возможно. Смотрел, вынюхивал, а потом бежал отчитываться своему начальнику.       И что в таком случае он скажет обо мне?       Я замер, оглушенный внезапно нахлынувшей паникой.       «Блядь!». А не решил ли он, что я из «этих»? Да, я поглядывал на него время от времени, но так ни разу и не подошел; вряд ли даже выразил свою заинтересованность хоть сколько-нибудь явно. Хотелось верить, что я не производил впечатление озабоченного, но, почему тогда он так смотрел на меня там, в яме? Вряд ли он был настолько сильно рад нашей скорой встрече, скорее наоборот — эта его улыбочка больше походила на злобный оскал. Этот парень явно из тех, кто упивается властью и не гнушается пользоваться своим положением. Короче, все признаки указывали на то, что он тот еще сукин сын.       «…и надо было тебе на него пялиться...».       — Да, вот только я думал, что он — это, блядь, «она», — прошипел я вполголоса и снова принялся за раны. Запашок у мази был тот еще; похоже на тухлые яйца. Но все-таки она подействовала: я еще только начал заново накладывать повязки, а боль уже понемногу стихала.       За неимением других дел, я решил осмотреть свое нынешнее жилище. Оперевшись о стену, я с трудом привстал… и тут же чуть не упал обратно — ноги отказывались меня слушаться. Тогда я крепче вцепился в прохладные камни, досчитал до десяти и затем на цыпочках сделал шаг, потом еще один, и так, пока не обошел всю камеру по периметру — всего получилось сто четырнадцать шагов — вместе с той стороной, где вместо стены была стальная решетка. Я снова проковылял к ней и попытался было осмотреть коридор, но не смог даже протиснуть голову сквозь прутья, так что эту затею пришлось отбросить и дальше уже полагаться на слух.       Охраны не было — что само по себе необычно; хотя, может, они просто стояли дальше и отсюда я просто не мог их заметить. Коридор мало чем отличался от того, по которому нас вели в самом начале. На вбитых в каменные стены крюках висели масляные лампы, и только треск пламени нарушал тишину, да время от времени разбивались о пол невидимые капли… Словно в целом мире больше не осталось ни одной живой души. Что же это за место? Это здесь держат убийц вроде меня? Но тогда здесь должна быть куча наро…       «Все остальные сейчас работают».       Я обессиленно сполз на пол. Поверить не могу, что я и в самом деле так думал, но тогда я убить был готов за то, чтобы пойти работать. Пусть даже и туалеты чистить… что угодно, лишь бы не сидеть в этой дыре. Мне хотелось вдыхать свежий воздух. Видеть других людей… говорить с ними… снова чувствовать себя живым…       … и облегчиться.       А раз уж туалета поблизости не видно…       Я вздохнул.       «Что ж, ничего не поделаешь. В жопу приличия». —       Харуно Сакура была любовью всей моей жизни.       То есть, это я думал так на протяжении примерно полутора лет.       Сейчас, спустя столько времени, я не мог понять, что она вообще во мне нашла. Между нами не было абсолютно ничего общего. История банальна донельзя: неудачник встречает шикарную красотку, они влюбляются друг в друга и живут вместе долго и счастливо. Вот только в реальности никакого «долго и счастливо» не получилось.       Я уже упоминал, что девушек часто пугали мои шрамы на щеках и показное нахальство; так было на протяжении шестнадцати лет. Казалось, с самого первого дня моей жизни все было против меня. Отца я никогда не знал, а мама умерла от холеры, когда мне было всего года два, или, может, три; эпидемия тогда полыхала вовсю. Я родился в маленьком рыбацком городке неподалеку от Сикоку. Да-да, далеко-о-о на юге, и летом там стояла невыносимая изнуряющая жара. Жили мы небогато, и если у меня и остались какие-то родственники, до меня им точно не было дела. Я бы так и отправился следом за мамой, если бы спустя пару дней после того, как ее не стало, меня не нашел странствующий лекарь.       Какая горькая ирония. Приди он неделей раньше, и, может, мама осталась бы жива.       Как бы то ни было, вместо того, чтобы просто бросить меня там — а так на его месте поступили бы многие — он взял меня с собой в Нагасаки и оставил на попечении своей младшей сестры… вдовы, которую явно не обрадовало появление в доме еще одного голодного рта.       Она меня даже за человека не считала, иначе не скажешь: даже в мороз выгоняла спать на улицу, не пускала за стол к остальным детям, так что я вынужден был довольствоваться объедками. Одежда мне доставалась старая, порой настолько изношенная и рваная, что едва прикрывала тело, а что до обуви… Да бросьте. Был у меня один тапок, и то хорошо. Она никогда не упускала случая меня унизить; указать, что я им не ровня, чужой. Сказать по правде, это было больно… очень больно. И что же я делал, чтобы скрыть обиду? Изводил окружающих, как мог. Особенно своих драгоценных «братишек». Хотя, надо сказать, эти маленькие изверги — всего пятеро, причем двое были примерно на год меня старше — тоже в долгу не оставались. Они ни разу, даже когда матери не было дома, не проявили ко мне ни капли дружелюбия или сочувствия. В отместку я устраивал самые злые розыгрыши, какие только мог придумать: остриг старшему волосы, пока он спал, искромсал ножом их праздничные костюмы, подсыпал песок в еду, и постоянно подначивал делать всякие глупости. Так, однажды я на спор заставил младших перейти реку вброд, уверяя их что дело пустяковое и бояться нечего. А когда они, сплошь искусанные пиявками, побежали плакаться мамочке, я был тем, кто смеется последним.       Правда, недолго.       За такие проделки мне сильно доставалось, но я всегда упрямо сносил побои и не давал воли слезам перед другими детьми; а то эти паршивцы только что в очередь не выстраивались, чтобы посмотреть, как я разревусь. Пока их мать отхаживала меня по спине и заду, я пытался отвлечься и думать о чем-то приятном: о том, например, как я вырасту, стану полицейским и посажу за решетку эту тетку вместе с ее спиногрызами.       Последней каплей стало то, что она всерьез вознамерилась меня убить. Мне стоило сразу заподозрить неладное, когда у меня разболелся живот и начался понос. Если бы я в тот день не проходил мимо аптеки старика Исизути и случайно не подслушал их разговор — точно ли лекарство вызовет сильную рвоту? — я бы, наверное, не дожил до утра.       Так, в восемь лет я чуть ли не босиком убежал из "дома" и стал бродяжничать. Я нигде не задерживался дольше шести месяцев; перебирался из города в город, из деревни в деревню, чтобы не привлекать лишнего внимания. Мне бесчисленное количество раз приходилось представляться чужими именами и врать о своем возрасте, иначе никто не взял бы меня на работу и мне просто не на что было бы жить. Что до образования, в школу я никогда не ходил, да и зачем, если судьба сама давала мне бесценные жизненные уроки. Впрочем читать и писать я все же выучился— благодаря одной семейной паре, которая приютила меня, тогда еще мальчишку, на какое-то время. Даже и будь у меня возможность пойти в школу, я бы вряд ли стал прилежным учеником. Я ведь непоседа, помните?       Когда мне исполнилось шестнадцать, я вернулся в Нагасаки в надежде найти того лекаря и поблагодарить его за свое спасение... ну, может, еще рассказать ему, как "добра" была ко мне его сестра. Однако по прибытии меня ждали плохие новости: старик вот уже несколько лет как скончался, оставив после себя огромный долг — работа странствующего лекаря не приносила много денег, а его домик выставили на аукцион, которым заправляла одна из самых влиятельных в Японии группировок якудза.       Так началось мое знакомство с мрачным и грязным преступным миром. Вот уж где я не хотел бы оказаться — и не оказался бы — не чувствуй я себя обязанным перед стариком. Мне хотелось отплатить ему, как-нибудь рассчитаться с его долгами, и если это означало, что мне придется работать на якудза… что ж, так тому и быть.       Тогда-то я и встретил Масакату Кодзиму... которого впоследствии и убил.       Кодзима был моим другом и наставником, или, по крайне мере, я считал его таковым. Мелкая сошка в синдикате Бакуфу, он все надеялся пробиться к верхам, попутно работая на побегушках и выполняя маловажные поручения, навроде припугнуть должников или убедить особо шустрых не рыпаться и держать язык за зубами. Мне нельзя было ходить "на дело" вместе с ним, но позже, за ужином в его любимом ресторане, он описывал мне свои похождения во всех подробностях.       Мне казалось, что круче него никого нет. Он всегда одевался так, будто собрался на вечеринку. Гладко зачесанные черные волосы — прямиком из эры рок-н-ролла, белые льняные костюмы, цветастые гавайские рубашки, в вырезе которых виднелась его волосатая грудь, дорогущая золотая цепь на шее и солнечные очки — Кодзима умел произвести впечатление. Из угла рта у него постоянно свисала сигарета, а разговаривал он низким тоном, лениво растягивая слова, будто все время в мире принадлежало только ему. Порой я ловил себя на том, что пытаюсь подражать манере речи Кодзимы, и, понимая, насколько нелепым кажусь, тут же осекался. На каждом из его крупных пальцев было как минимум по одному золотому или серебряному кольцу, но особенно ценным было только одно — то, что говорило о его принадлежности к Бакуфу.       — Однажды, — тянул он, выдыхая мне в лицо табачный дым, — однажды ты получишь свое собственное кольцо, Наруто. Мы с тобой… братья навек.       Я хотел было сказать ему, что не собираюсь становиться якудза; и вообще вожу с ними компанию только потому, что должен каждые две недели отдавать деньги самому Кодзиме, или же его напарнику — жирной уродливой сволочи Итимуре. В противном случае у меня начались бы проблемы. Мне невероятно повезло заполучить расположение Кодзимы. Это он замолвил за меня словечко и выбил разрешение вносить плату не еженедельно, а дважды в месяц, иначе я бы на работе жопу рвал, и все равно едва ли наскребал бы нужную сумму.       Я негласно стал его "младшим братом", и передо мной открылись двери в места, куда прежде ход был заказан. Так, например, я впервые оказался в квартале красных фонарей. До сих пор помню предшествовавший этому разговор с Кодзимой и то чувство стыда и неловкости, что я тогда испытал. Свидетелем моего унижения был и Итимура, куда же без него.       Все началось с того, как Кодзима распылялся о девице с которой провел прошлую ночь.       — Я, наверное, вшей от нее подцепил. Чешусь как собака шелудивая.       — К врачу сходи, — посоветовал Итимура и сунул в рот очередную порцию острой лапши, — тоже мне новость.       Кодзима заворчал и сунул в рот сигарету. Позволив мне дать ему прикурить, он нетерпеливо и глубоко затянулся, после чего уселся поудобнее и угрюмо скривился.       — Надо бы остыть… может даже, снова наведаться в квартал красных фонарей.       Итимура заржал, отчего во все стороны разлетелась слюна вперемешку с непрожеванной пищей, и покачал головой       — Да ладно? Че, и пацан с нами?       Кодзима смерил меня долгим взглядом, а я изо всех сил пытался сохранять невозмутимый вид. Я ни разу в жизни толком не был с женщиной. Весь свой небогатый опыт сексуальных отношений я приобрел в четырнадцать лет, когда поспорил со своими приятелями, что пересплю с одной дамочкой, жившей неподалеку — кажется, она положила на меня глаз. Она уже стащила с меня штаны и как раз собиралась перейти к самому главному, как откуда ни возьмись, появился ее муж! Что и говорить, такой позор я никогда не забуду. Вот он я, четырнадцатилетний девственник, бегу по улице, путаясь в штанах, пока в меня палит из ружья какой-то старый пердун. А ведь я мог и умереть тогда!       — Ты был там раньше, Наруто?       — А?       — В борделе, — с ухмылкой пояснил Кодзима.       Я хотел было соврать, но он раскусил бы меня еще до того как я успел бы открыть рот.       Ну… Я ээ… проходил мимо… как-то раз, — это даже не было ложью, в общем-то. Я частенько ошивался там поблизости и каждый раз убеждал себя, что сегодня-то уж точно наберусь смелости, пойду туда и потребую себе женщину… и каждый раз трусил в самый последний момент.       — Ты проходил мимо как-то раз, — раздельно повторил Кодзима, и громко заржал на весь ресторан. Я готов был сквозь землю провалиться.       — Ты вообще хоть раз с девкой трахался?       Прошу, пристрелите меня, кто-нибудь.       — И сисек не сосал, нет?       — Разве что мамкины, — вставил Итимура и, как будто одного оскорбления было мало, обхватил ладонями свои отвисшие титьки и манерно выпятил губы, пододвигаясь ко мне вплотную. — О, Наруто, пососи мои сисечки, красавчик, я вся твоя.       Кодзима хохотнул.       — Что, даже пизды не нюхал?       Итимура уже был тут как тут — вывалил наружу свой язык, так что я чуть не задохнулся от стыда и отвращения. Хотелось впечатать ублюдка рылом в тарелку и держать, пока не задохнется.       — Значит, решено, — Кодзима ударил кулаком по столу. — Устроим тебе праздник, Наруто: сегодня ты станешь мужчиной.       Уговаривать и спорить было бесполезно — и часа не прошло, как я уже сидел в номере дорогущего борделя (вы, наверное догадываетесь, что мы попали туда только благодаря принадлежности Кодзимы к Бакуфу) наедине с черноволосой красоткой лет на десять меня старше.       — Это твой первый раз? — томно протянула она, когда заметила, что я так и сидел, уставившись в пол. Я весь застыл, словно каменный; уверен, у меня даже рубашку не получилось бы снять, не опозорившись. Мне было до того стыдно и неловко, что хотелось встать и убежать без оглядки.       — Все хорошо, малыш, — выдохнула она мне на ухо, и, бог мой, от ее голоса и прикосновений мое мужское достоинство встало колом. — Я научу тебя, как доставить женщине удовольствие.       Так, кимоно с тихим шорохом упало на пол, и началось мое знакомство с женским телом. Впереди ждал неизведанный мир, полный чувственных открытий и невероятных наслаждений       Утро наступило слишком быстро.       — Ну, каково быть мужчиной? — со знающей ухмылкой спросил меня тогда Кодзима.       — Каково? Как будто я всемогущ. Я вспомнил, сколько раз за ночь она выкрикивала мое имя, и самодовольно потер переносицу. Моя партнерша была хорошей учительницей, но, в конечном итоге, ученик смог превзойти даже самые смелые ее ожидания. Я до сих пор ощущал на губах и языке вкус ее соков.       — Когда будешь здесь, спроси меня, — удостоился я приглашения. Она выглядела просто восхитительно: талию скрывала небрежно накинутая простыня, а на полных грудях еще алели следы, оставленные мной в порыве страсти. Визитка, что она мне дала, казалось, вот-вот прожжет карман, и я твердо решил, что стану здесь частым гостем.       Я держал свое слово… по крайней мере, первые несколько месяцев. Каждая последующая встреча с «Киё» была еще более страстной, чем предыдущая. Порой, правда, их омрачало то, что мне приходилось ждать, ведь она, по-видимому, пользовалась спросом. Мало-помалу чувство новизны начало пропадать, и на смену ему пришло досадное понимание: эта женщина никогда не будет принадлежать мне одному.       Тогда-то я и встретил Сакуру, и нет, она не работала в квартале красных фонарей.       Я крутился, как мог и, помимо прочего, подрабатывал в книжном магазинчике у вечерней школы. Моя смена совпадала с началом занятий, и каждый день мимо пробегали десятки спешащих на занятия студентов. Среди них была и Сакура. Я ее частенько видел, но возможность познакомиться с ней лично выдалась мне позже, когда она как-то раз забежала купить несколько тетрадей и ручек.       Вообще, покупательницы в магазин заглядывали часто; в большинстве своем это были обычные домашние тихони, но встречались среди них и птицы высокого полета — такие в мою сторону даже не смотрели. Сакура была из последних, и, увидев ее однажды на пороге, я почувствовал себя невероятно счастливым и — одновременно — глубоко несчастным человеком. Школьная форма была ей очень к лицу, как и вплетенные в волосы белые ленты. С ней еще была подруга и когда они вошли, я удостоился улыбки и вежливого кивка. Я знал, что глупо рассчитывать на большее, но все равно исподтишка наблюдал за ней, делая вид, будто занят расстановкой книг. Она, по-видимому, пришла в магазин за чем-то конкретным, и я молился и ждал, когда она обратится ко мне за помощью, но в то же время надеялся, что все-таки не станет, потому что боялся сморозить что-нибудь глупое. Она обратилась.       Я тогда был просто на седьмом небе от счастья, и потому мало что помню, кроме того, что когда я, пробив покупки, пожелал ей хорошего вечера, она снова мне улыбнулась. Затем она ушла, и я, честно говоря, думал, что на этом все и закончится: мы никогда не встретимся, и она начисто меня забудет.       Но когда на следующий день она пришла снова и полчаса блуждала между рядами, чтобы в итоге купить один единственный карандаш, я прикинул, что, быть может, у меня есть шанс. Между нами завязался разговор, и вот, не прошло и минуты, как она уже хохотала над моими глупыми шутками и приглашала прогуляться в парке в субботу.       Я не мог поверить своей удаче. То, что эта потрясающая девушка не стыдится показаться на людях со мной, нищим и бродягой, было… слишком хорошо, чтобы быть правдой.       Захлебываясь от восторга, я рассказал о ней Кодзиме.       — Похоже, братишка, — ухмыльнулся он, — у тебя появилась девушка.       — Д… девушка? — мне казалось, мои щеки сейчас сгорят от смущения. Кодзима рассмеялся и похлопал меня по плечу.       — Смотри не облажайся, понял? Развлекай ее, ухаживай за ней, дай ей почувствовать себя особенной и все такое.       Я твердо решил, что должен стать самым лучшим парнем в мире, и чуть ли не набросился на своего наставника:       — Научи меня всему, что я должен знать! Я хочу всегда быть с ней вместе. На следующие несколько месяцев я превратился в образцового молодого человека. Свободными от работы вечерами я терпеливо дожидался Сакуру у школы и подвозил до дома на своем мопеде. Часть своих заработанных денег я откладывал и тратил их на самые лучшие подарки, при виде которых она просто визжала от восторга. В первый раз мы поцеловались в кино, куда она потащила меня на какую-то глупую мелодраму, и затем продолжили начатое уже у нее дома, пока не было родителей. Дальше объятий в тот раз дело не дошло, но мы с лихвой наверстали упущенное позже, когда я пригласил ее в гости. Свою дешевую квартирку я тогда вычистил до блеска, и мои старания не пропали даром. Сакура не только приготовила вкуснейший ужин, который мы съели в один присест, но и робко предложила мне то, о чем я мечтал с тех пор, как мы начали встречаться, но не смел просить — и да, оно того стоило.       Спустя шесть месяцев отношений я, наконец, познакомил ее с Кодзимой, и и сейчас в полной мере понимаю, насколько опрометчиво поступил. Я видел, с каким интересом она смотрела на него, и, пожалуй, зря отнесся к этому так наплевательски. Мне ведь тогда казалось, что все дело либо во внешности — он ведь был красив —либо в его принадлежности к якудза, девушки любят загадочных парней. Я и подумать не мог, что все гораздо серьезнее.       Как же глуп и наивен я был.       Как-то раз мы сидели и пили пиво в доках, и тут Кодзима заявил:       — Классную ты цыпочку отхватил, брат.       В стороне патрульные теснили парочку шумных подростков.       — Да-а, — смущенно улыбнулся я, — я, наверное, женюсь на ней.       Кодзима поперхнулся пивом и изумленно уставился на меня, после чего разразился громким смехом.       — Женишься? А не рановато? Тебе еще семнадцати нет, а ты уже собрался обзавестись женушкой.       — Я люблю ее, — возмущенно буркнул я. Кто он такой, чтоб смеяться надо мной? Подцепил вшей от какой-то шлюхи, а на следующую ночь пошел искать новую. У меня же была прекрасная умная девушка.       — И она меня тоже любит, — на всякий случай добавил я.       Кодзима закатил глаза и фыркнул:       — Ну да, конечно.       — О чем это ты?       — Да так, — он озорно подмигнул, — просто будь осторожнее с сучками, братишка. Иногда они не те, кем кажутся.       — Сакура не с… сучка, — прошипел я; меня бесило, что он смел рассуждать о моей любимой так развязно и грубо. — Сакура потрясающая, самая лучшая.       — Ладно, ладно, жду тогда приглашения на свадьбу, — протянул он, показывая, что не намерен продолжать.       Наверное, с тех самых пор я стал относиться к нему иначе, и эта неприязнь только усилилась, когда он даже не подумал извиниться за свои слова. Впрочем, я не чувствовал ненависти, ненависть пришла позже. В тот вечер было время очередного платежа. Погода стояла мерзкая — дождь лил как из ведра. Из-за плохой видимости я дважды чуть не разбился по пути. Это был недобрый знак, и мне стоило бы внять предупреждениям судьбы.       Как правило, наши встречи проходили в одном ресторане; я передавал деньги Кодзиме или Итимуре, они их пересчитывали, и мы расходились. Но в тот вечер в условленном месте никого не оказалось. Сбитый с толку, я обратился к повару, однако разговор с ним ничего не дал: он тоже никого не видел.       Тогда я решил заехать к ним домой, и так как я понятия не имел, где живет Итимура, мне оставалось надеяться, что Кодзима будет не слишком против, если я заскочу к нему на минутку; тем более что прежде я уже бывал у него в гостях. Если бы я когда-нибудь и решил податься в якудза, то только ради таких хором. Им принадлежала большая часть современных зданий, а, значит, и все недоступные простым смертным блага цивилизации.       Я еще только ступил в кабину лифта, а мое воспаленное воображение уже рисовало мне, как я однажды стану боссом якудза, и мы с Сакурой будем жить в огромном доме, и у нас будет четверо детей… или даже пятеро… но не больше! Картинка получалась до того четкой, что, уверен, даже когда я уже стоял под дверью Кодзимы, тупая улыбка еще не сошла с моего лица. Внутри играла громкая музыка, и я знал, что он не услышит стука в дверь или звонка, сколько бы я ни жал на кнопку.       Чего я не ожидал, так это того, что дверь окажется не заперта. Якудза ведь всегда должны ждать нападения, а потому я очень удивился, когда рукоятка легко повернулась. Я разулся, и мокрые ноги тут же утонули в шикарном красном ковре.       — Кодзима? — позвал я, надеясь, что он не сильно разозлится из-за воды на полу. В такую погоду от зонта было мало толку. — Кодзима?!       Из колонок гремела музыка популярной рок-группы, да так, что даже мыслей было не слышно; я прошел в гостиную, и там моим глазам предстало зрелище, которое вовсе не должно было меня так уж сильно удивить.       Среди бычков от сигарет и косяков с травой тянулись дорожки кокаина; в воздухе стоял дурманящий сладкий запах. Несколько пистолетов, некоторые совсем новые, валялись на полу и белом кожаном диване, со спинки которого небрежно свисало женское нижнее белье.       — Ко… Кодзима? — несмело позвал я еще раз. Куда он запропастился? Может, мне вообще лучше просто оставить деньги и свалить отсюда побыстрее, пока я не…       — Ну хва-а-а-тит, — комната наполнилась веселым смехом и вслед за ним вбежала обнаженная девушка, которую я прежде считал порядочной, невинной…       своей.       "Сакура?".       Эт… этого не может быть.       Должно быть, это просто кто-то очень сильно на нее похожий.       Но нет, это никто иной, как она, только что, хохоча, выбежала в гостиную, закутанная в простыню, а за ней появился такой же голый мужчина с татуировками на все тело и парой наручников, которые он вертел на пальце.       — Да ладно тебе, детка. Иди к папоч… — начал он, и слова застряли у него в горле, когда он заметил посреди своей гостиной ошарашенного меня.       Сакура соображала помедленнее: она успела уже потянуться к журнальному столику за очередным косяком марихуаны, когда вдруг до нее дошло, что игра в догонялки закончилась.       — Чего это ты… ох!       Она так шокированно выдохнула, что я бы рассмеялся, если бы не слепая ярость, что медленно обволакивала сознание красной пеленой.       — Нар… Наруто…, — то ли испуганно, то ли раздраженно пробормотала она, — это не то, что ты думаешь.       «Не то, что я думаю? Не то, что я думаю?! Ах ты ебливая сука! Ты голая куришь траву в его квартире, и смеешь говорить мне, что это не то, что я думаю?!»       — Он заставил меня, — выпалила она и, слабо улыбаясь, шагнула ко мне. — Клянусь тебе, Наруто. Он сказал, чт… что ты должен им денег, и что он убьет тебя, если я не пересплю с ним.       Я перевел замутненный взгляд на Кодзиму; на его губах играла слабая улыбка. Он пожал плечами и отбросил наручники в сторону.       — Сучка говорит правду… не совсем правду, но в целом все так. Да, я надавил на нее, но она не слишком возражала. Я-то думал, она взбесится и начнет ломаться, но один телефонный звонок — и вот она уже готова всю ночь не вылезать из-под меня.       — Ложь! — завопила она, пытаясь посильнее прижаться ко мне, но этот запах… от нее пахло сексом. От тела, что я прежде боготворил, исходил тошнотворный запах спермы другого мужчины. Впервые… нет, во второй раз в жизни мне захотелось ударить женщину.       Но вместо этого я спросил:       — Это так? — мой голос голос звучал чуждо… глубже… холоднее… Совсем не похоже на того беспечного весельчака Наруто, которого они оба знали. Наверное, они тоже это поняли, потому что Сакура попятилась назад, и даже Кодзима немного напрягся. Да, все правильно. Никогда не видели меня злым? Ну так приготовьтесь встретить монстра, которого сами создали.       — А ты как думаешь? — Кодзима пожал плечами. Он прошел к столику, взял пачку сигарет и закурил. Затянувшись, он потянулся к одному из новых пистолетов, оглядел его и взвесил в руке. — Из-за тебя, Наруто, босс очень мной недоволен в последнее время.       У меня на скулах заходили желваки.       — Я исправно платил тебе все это время. Не пропустил ни единого дня. Ни разу.       — Не в этом дело, лисенок, — «Лисенок». Это прозвище я получил из-за своих шрамов, и терпеть не мог, когда он меня так называл. Оно казалось мне уничижительным, но разве я мог возразить? Он обнажил в ухмылке ровные белые зубы; только левый клык был золотым. — Видишь ли, я поручился за тебя, но у него кончается терпение. Теперь они хотят больше денег… и чаще. А значит тебе придется платить в два раза больше… каждую неделю.       Я был в ярости.       — Ты и слова об этом не сказал! Ну и откуда, блядь, мне взять столько денег? Ублюдок, тебе ли не знать, как я вкалываю.       — Следи за языком, пацан, — протянул он и направил пистолет на Сакуру; она испуганно вскрикнула и вцепилась в меня. — Выбирай: или ты или девчонка… лично мне все равно.       От потрясения и невыразимой горечи, мое сердце пропустило удар. И это тот самый Кодзима, что смеялся и болтал со мной о всяком? Тот самый человек, которого я считал своим братом? Почему он так со мной разговаривает? Чем я заслужил подобное отношение? Разве я не делал все, что от меня требовалось?       — Ах ты чертов ублюдок, — прорычал я, — сраный сукин сын, — и бросился на него; в эту же секунду, казалось, весь дом задрожал от особенно громкого раската грома. Но я не учел, что имею дело с якудза. Неужели я и в самом деле думал, что смогу дотронуться до него хоть пальцем?       Не успел я сделать и пары шагов, как он уже откуда-то взял бейсбольную биту, и с размаху ударил меня в живот; я повалился на журнальный столик и сознание заволокла адская боль. Сплевывая кровь и рвоту, я пытался подняться на нетвердые ноги. Раздался полный ужаса крик Сакуры, и меня окатило волной паники. Перед глазами все плыло, но я все же увидел, как моя девушка стояла на коленях и как Кодзима держал ее за волосы, приставив пистолет к виску.       — Ст… стой, — через силу выдохнул я и попытался подойти к нему, но не удержался на ногах и, как самый настоящий слабак — да что там, я и был слабаком — повалился на пол.       — Не убивай меня! — твердила Сакура в перерывах между громкими всхлипами. Слезы стекали по ее лицу вперемешку с соплями, от нежной красоты не осталось и следа. — Пожалуйста, не убивай меня! Я что угодно сделаю! Все что захочешь! Прошу, не убивай! Умоляю! Не уби-и-ва-а-а-ай!       — Да завали ты ебало, сука! — рявкнул Кодзима.       Прогремел выстрел, и сперва я подумал, что Кодзима хотел просто припугнуть ее, чтобы она замолчала, но вот на меня брызнули капли теплой крови, и тело Сакуры с глухим стуком повалилось на пол. Я только и мог, что в немом ужасе смотреть в ее единственный уцелевший глаз — в тот миг и еще много ночей после, когда он являлся мне в кошмарах. Этот глаз словно обвинял меня во всем. Если бы только я не связался с Кодзимой. Если бы только я не стал строить из себя благородного рыцаря и выплачивать долги старика. Если бы. Если бы. Если бы.       Если бы только мы не встретились.       — Эта сука сраная мне весь диван испоганила, — пробормотал Кодзима, оглядывая комнату. Все остальное его мало волновало, да и с чего бы? Он изо дня в день только и делал, что убивал людей, так почему ему должно быть не насрать на то, что он только что убил девушку, которая была для меня всем?       — Черт побери... — буркнул он, и нагнулся, чтобы поднять с пола траву. Мне открылся не самый приятный вид на его зад, член и яйца, и мне захотелось отстрелить их к херам.       Заставить его страдать. Корчиться от боли. Убить.       Падая, я удачно зацепил один из пистолетов, так что теперь он лежал меньше, чем в полуметре от меня. Нужно было действовать осторожно. Кодзима был слишком занят уборкой и не думал, что я уже очнулся и попытаюсь что-нибудь отколоть.       Вот я подполз чуть ближе к цели… еще немного… и еще. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем я, наконец, дотянулся до пистолета дрожащей рукой и схватил его, словно спасательный круг. О, только бы он оказался заряжен.       Какой же он был тяжелый.       Снова прогремел гром; мертвый глаз с ненавистью смотрел на меня, лужа крови медленно подползала все ближе.       "Вставай, Наруто! Вставай, Наруто! Вставай, Наруто. ВСТАВАЙ, ЧТОБ ТЕБЯ!"       Я изнемогал от боли, но все же кое-как сумел подняться на нетвердые ноги и взвести курок.       Кодзима, конечно, услышал и, приподняв бровь, медленно повернулся на звук.       — О-о-о? Пристрелить меня решил? — протянул он и засмеялся. — Вот это да, удивил так удивил... Но мы же с тобой оба знаем, что у тебя для этого кишка тонка, Наруто.       — З-заткнись, — прошипел я, ненавидя, свой дрожащий голос. Я обеими руками вцепился в оружие и весь трясся, как гребаный лист на ветру.       — З-за-за-заткнись, — передразнил он и громко заржал. — Ты хоть знаешь, как им пользоваться? Ах да-а, это ведь я тебя научил.       Да, это так. Мы ездили на заброшенный склад и там он учил меня стрелять по пустым банкам. Стрелок из меня был так себе, и, сказать честно, именно с тех пор я невзлюбил оружие.       Но теперь… оружие станет моим союзником.       — Давай, Наруто, — заливался Кодзима. — Стреляй. Вот сюда.       Он постучал кулаком по мускулистой сплошь изрисованной груди, с которой грозно скалился огромный дракон. Ублюдок был хорошо сложен, этого не отнять. Такому поостережешься переходить дорогу.       Я все не шевелился, и тогда он заорал:       — Ну же, ссыкло!       От осознания собственной слабости, я разрыдался. Я ненавидел его, и все равно глубоко внутри ценил нашу дружбу. Глубоко внутри я все еще считал его своим братом; все еще помнил, как он заступался за меня. И я не мог его убить. Просто не мог!       Он брезгливо сплюнул на пол.       — Я только что грохнул твою подружку, а ты не можешь мне отомстить? Какой же ты мямля, пиздец, меня сейчас стошнит.       Он с рыком потянулся за пистолетом и я понял, что вот-вот умру. Сейчас или никогда. Медлить было нельзя.       "Прости меня… прости… прости… прости… про… ".       БАХ!       Оглушенный тем, первым выстрелом, я еще не пришел в себя и едва расслышал этот. Зато я смог его как следует прочувствовать: отдача была такой, что меня чуть не сбило с ног, а руки, казалось, вот-вот отвалятся. В немом потрясении я смотрел, как глаза напротив изумленно расширились, будто Кодзима не мог поверить, что я и в самом деле нажал на спусковой крючок.       Он опустил взгляд на дыру в своей груди. Клянусь, я стрелял наугад, но, похоже, попал точно в сердце. Прекрасный выстрел. Приди кому в голову меня завербовать, я мог бы стать первоклассным снайпером.       — Ты… — он захлебывался кровью, но по какой-то непостижимой причине мерзавец улыбался, — Я знал… что… у тебя это… в кро… ви… уб… лю… .       Он упал, так и не успев договорить, но я услышал достаточно. Не в силах держаться на ногах, я медленно опустился на колени, и пистолет скользнул из безвольных пальцев на пропитанный кровью ковер.       Я словно умер внутри.       Меня же поймают. Тут кругом мои отпечатки.       Не помню, сколько я так просидел, но когда снова начал соображать, то понял, что пора валить, если, конечно я не хочу встретиться с дружками Кодзимы. Я ведь совершил немыслимое. Убийство члена якудза — это всегда билет в один конец.       Бездумно я прикрыл простыней тело Сакуры и спешно помолился за нее в надежде, что она простит меня в загробной жизни.       Так я и ушел оттуда: весь в крови и хромая, но мне повезло: по пути никто не задавал вопросов.       Той же ночью я собрал все вещи и покинул Нагасаки.       Следующие два года я провел в бегах, скрываясь и от якудза, и от полицейских, которые, наверняка, были с ними заодно — по крайней мере те из них кого удалось подкупить. Я знал, что это лишь вопрос времени, прежде чем они выйдут на мой след, но все равно пытался вести тихую жизнь: сидеть ровно и не высовываться. Я покупал парики и менял имена. Чтобы спрятать "усы" на щеках, мне каждый раз приходилось накладывать на лицо толстый слой грима; заколебался страшно, но это было необходимо. За те два года я успел объездить больше десятка городов, городков и деревень, отсчитывая дни до того, как правосудие наконец настигнет меня.       Попался я по глупости.       Два года — большой срок, но о полицейских ищейках стоило знать одно: если вам не повезло оказаться в списке особо опасных преступников, они никогда не сойдут со следа. Последняя неделя стала для меня настоящим испытанием: мое лицо не сходило с экранов телевизоров, так что я носа не мог высунуть наружу, и у меня начала заканчиваться еда. Нужно было разжиться хоть чем-то съестным, чтобы не сдохнуть от голода, сидя в четырех стенах. Булочная была всего в пяти минутах ходьбы, прямо на другой стороне улицы, а я уже так устал и проголодался, что не стал тратить время на парик и линзы.       Стоило мне ступить через порог, как владелица булочной — милая пожилая женщина, с которой всегда можно было перекинуться парой слов — чуть ли не завопила от ужаса. На шум из подсобки выбежал ее супруг — также весьма приятный мужчина. Не дав мне сказать и слова в свою защиту, он тут же нацелил на меня дробовик и велел жене звонить в полицию. Я не стал убегать и вместо этого попытался убедить их, что никому не причиню вреда, но они не стали слушать. За мою голову все-таки было обещано приличное вознаграждение, и за содействие в поимке опасного преступника старики получили бы достаточно денег, чтобы их маленький семейный бизнес продержался на плаву еще пару лет.       Как я и думал, Бакуфу и полицейские принялись спорить за право меня убить. Якудза, разумеется, хотели отомстить за своего, но, видимо, комиссар уговорил их отправить меня в Бьяку-Синкё, уверяя, что там меня всяко ждало наказание похуже смерти.       Уверен, без денег не обошлось, но, как бы то ни было, якудза больше не требовали моей головы. Теперь полиция — Бьяку-Синкё — вольны судить меня, как сочтут нужным.       Моя судьба отныне в чужих руках.       «Все, что ждет меня впереди — я заслужил». __       — Эй, ты! А ну вставай!       Я медленно приподнял голову с колен и тут же зажмурился от яркого слепящего света. Пришлось прикрыть глаза ладонью в попытке их защитить и разглядеть хоть что-нибудь, но все было тщетно, пока полицейский, наконец, не опустил фонарь и не отступил в сторону. С ним был еще один, лицо которого было мне незнакомо. Высокий, с аккуратной густая бородкой, что делала его похожим на матерого волка. В свете фонаря его глаза были цвета горячего шоколада, и, наверное, он был добрым человеком, хоть сейчас и не улыбался.       Я нервно сглотнул. Черт. Неужели пора?       — Ты Узумаки Наруто? — зычный голос полицейского рикошетом отскакивал от каменных сводов.       — Да…?       Он негромко крякнул и извлек из складок камисимо лист бумаги, ручку и что-то на нем начеркал.       — Ага, — хмыкнул он и повернулся к охранникам. — Отмойте его как следует и приведите во двор, к остальным. Первый капитан будет проводить проверку.       — Есть.       Небрежно окинув меня взглядом, полицейский ушел, и вместо него тут же словно из ниоткуда появились двое караульных.       — Вставай, мусор, — рявкнул один и подкрепил свои слова ударом боккена по плечам.       Я проглотил крик боли и с трудом поднялся на ноги; попутно мне удалось спрятать драгоценную мазь под подстилкой из мешковины. Я не осмелился заикнуться о больных ногах, но, к счастью для меня, об этом вспомнил один из охранников и велел остальным вести меня осторожнее. Свою озабоченность он объяснил весьма глупо:       — А то еще замарает своей порченой кровью нашу священную землю.       Но мне было плевать на оскорбления. Я, наконец, вырвался из клетки… пусть и всего лишь на пару часов.       Я понятия не имел, как будет проходить «проверка», но надеялся, что этот первый капитан, кем бы он ни был, даст мне немного времени, чтобы поправиться или хотя бы переведет в камеру получше.       Я, может, и проклятый грешник с порченой кровью, но даже сам Бог порой был милосерден к таким как я. Почему же тогда люди не могли?