Are we able to forget each other?

Я вновь проснулся раньше Уилла, что было очень странно, так как в обычное время он просыпался по своим биологическим часам куда раньше меня, хотя бы потому, что он жил в Лондоне, а я в Балтиморе, а это составляло разницу в пять часов. Окно в комнате вновь было закрыто, было по-неприятному тихо. Тишина звенела в ушах. Тихо поднявшись с кровати, стараясь даже не шуршать одеялом, я нашел в комнате телефон и пошел на кухню, чтобы, не боясь нарушить сна Уилла, мочь хотя бы пошевелиться. Я был вообще без понятия, насколько чутко он спит, и совершенно не хотел мешать. Поставив чайник, я сел за стол и достал телефон. Было шесть утра. За ночь мне пришло несколько неинтересных сообщений и еще одно от Колина. Он все еще не спал, несмотря на поздний час. — Ну и как проводишь там время? Надеюсь, этот получше Люка будет, — писал он. Я усмехнулся его замечанию. — Кто угодно лучше Люка, — с усмешкой ответил я. — Хотя я тут надолго, еще успею узнать, что он в действительности из себя представляет. Что я любил в Колине, так это то, что он действительно меня очень хорошо понимал. Мы могли доверять друг другу что угодно, после всего, что мы пережили вдвоем. К тому же, он был самым давним из моих нынешних друзей. Он знал меня еще скучным интернет-зависимым подростком, а я знал его, как истеричного и ревнивого мальчика. И за эти два с половиной года, которые мы были знакомы, мы чертовски изменились. Мы повзрослели. На самом деле, именно взросление и наши перемены вследствие него стали причиной, по которой мы действительно подружились. — Просто желаю тебе, чтобы не повторялось все то дерьмо, как было с ним. Боже… А ведь это так давно было… А я еще и обиделся на тебя из-за него. Как ты там хоть время проводишь? В любом случае, лучше, чем я, — написал он после небольшого перерыва. Был тот самый момент, в который мне следовало поделиться впечатлениями хоть с кем-то. С кем-то, кто меня мог понять. Лучше, чем Колин — никто не мог. — Это был идеальный день. Мы с утра гуляли по городу, а он постоянно что-то рассказывал. Что-то и о зданиях, мимо которых мы шли, что-то о себе. Он так много говорил, а я не знал раньше ничего, из того, что он мне рассказал! Черт, эта его память, да он еще и в истории разбирается. Я ведь говорил, что он не лондонский, ну, не родился тут? — Я хотел передать текстом все свое удивление и эмоции прошлого дня. А писать было слишком трудно, когда я столь сильно привык с Колином именно говорить. — Вроде говорил. — Да он знает Лондон лучше, чем любой местный! — Я знаю Балтимор только рядом с домом, всю жизнь там живу, — его этот факт определенно веселил. Затем он добавил: — Что-то еще интересное было? Я начал печатать ответ: — Знаешь, его улыбка — это… нет, я не смогу описать, ты можешь это только увидеть. Я влюблен в него вновь. Знаешь, так влюблен, насколько это вообще возможно в моей ситуации. Он сводит меня с ума. Он великолепен. — Возможно, ложное впечатление. Ты недостаточно его знаешь. Люк тоже был красивым, — ему слишком нравились сегодня эти шутки, а меня это начинало бесить. — Да хватит уже про Люка! Ты надоел! — я не на шутку разозлился уже. — Ой, да ладно тебе. У меня просто настроение хорошее. Что-то еще у вас было? — я понимал, о чем он спрашивает, однако решил ответить, слегка сходя с темы, которую он поставил. Я напечатал: — Когда мы пришли в ресторан ужинать, он предложил сделать это нашим первым свиданием. Я сначала удивился, но потом согласился, звучало определенно заманчиво. Заодно он рассказал про свое последнее и очень провальное свидание, и это было очень смешно. — Что же он рассказал? — я представлял, как в тот момент выглядел Колин. Я понимал, что он немного расстроился, что я отвожу разговор в сторону от себя. Я знал его слишком хорошо, чтобы ошибиться хоть немного. Мы были знакомы полтора года к тому моменту, как произошло событие, так сблизившее нас. Случай был пренеприятнейший, но сейчас от него остались лишь общие шутки. Он очень любил вставить в разговор имя Люка кстати и некстати. Иногда это было смешно, а иногда он перебарщивал, как сейчас. — Знаешь, бывают неудачные дни, — отправил я, затем продолжил, пересказывая все, что мне рассказывал Уилл. Я рассказывал много разного об Уилле, однако, в конце концов, Колину надоело. Он перевел тему на что-то отвлеченное, и так мы проговорили еще порядка часа, пока он не ушел спать, а я мыться. Когда я вышел из душа, Уилл уже встал и что-то готовил. Когда-то он говорил, что ему нравится этим заниматься, что его успокаивают кухонные дела, так как ассоциируются преимущественно с семейными предпраздничными подготовками. Его, как младшего ребенка и, к тому же, сына, реже просили помогать по хозяйству, чем остальных детей, так что он бегал и что-то делал преимущественно по праздникам. Став жить один, он научился себе готовить сам, однако ассоциация осталась. — Доброе утро, — громко произнес я, перекрикивая льющуюся воду и шипение чего-то, загороженного Уиллом, на сковороде. — О, ты уже! Доброе утро! — радостно воскликнул парень. Однако он все продолжал заниматься готовкой, не отвлекаясь на меня. — Погоди, скоро будет все. Садись, а, нет… налей чаю пока. Я готовил чай и удивлялся его ловкости обращения с едой. Я, хоть и жил без родителей больше полугода, готовить не любил и не умел. Чаще я просто имел дело с полуфабрикатами или делал что-то, с чем и ребенок справится. Тем, чему он научился за два года самостоятельной жизни, восхищалась уже и вся его семья. — Полюбуйся на это, — самодовольно улыбаясь, он поставил передо мной тарелку. Там лежали аккуратные горячие блинчики. — Черт, я чуть не забыл! — внезапно закричал Уилл. Спустя несколько секунд он поставил на стол бутылку с коричневым содержимым. — Почувствуй себя канадцем, — усмехнулся он. Теплый завтрак приятно противоречил собиравшемуся дождю за окном. Дождь был хорош, когда не нужно было куда-то идти, можно сидеть дома и читать какие-то абсолютно сказочные вещи вслух, смотреть вместе фильмы и обниматься. Однако мы должны были идти, так как вариантов у нас не было. Я был туристом, а значит должен был посещать различные исторические и культурные места. По крайней мере, для меня туризм представлялся преимущественно в таком свете. Позавтракав, мы потеплее оделись и отправились снова куда-то на метро. Сегодня мы решили посетить различные картинные галереи, чтобы высказаться мог я. Зная, что в Лондоне есть множество галерей, я заранее сообщил Уиллу о своем желании. Он радостно согласился, сказав, что ему было бы интересно узнать что-то новое. Я давно увлекался живописью и стал разбираться в ней. Я рассказывал Уиллу про картины, стили, художников и многое такое. А он слушал меня так же, как я слушал его вчера. Ему было это все столько же интересно. Нам действительно было интересно друг с другом. Мы были такими разными, почти противоположными, но имели в то же время столько общего. Мы будто дополняли друг друга до единого целого. Находясь рядом с ним, я будто чувствовал, что только что нашел то, что так давно потерял. Я рассказывал все, что приходило мне в голову, а он задавал много вопросов, которые казались немного глупыми, но, когда я вспоминал, что он ничего не смыслит в искусстве, то терпеливо начинал все объяснять. Он все легко и быстро запоминал и к концу дня уже гораздо легче во всем ориентировался, легко отвечая на мои для интереса заданные контрольные вопросы. Весь день мы бродили по различным картинным галереям, а дождь за окном все не переставал. Переходя из одной в другую, мы успевали промокнуть до нитки. Забирая кофты из гардероба, мы получали их всегда еще влажными. Посетителей везде было ровно столько, сколько должно было быть в субботу. Иногда около некоторых картин толпилось столько народу, что мы попросту не могли подойти и посмотреть. Я кратко рассказывал что-то общее, если мог хотя бы понять, перед чем мы стояли, и нам приходилось идти дальше. Был один момент, когда я что-то перепутал и начал рассказывать вообще о других вещах, затем понял ошибку, извинился и рассказал заново все правильно. Вечерело, а мы успели обойти далеко не все галереи. Мы решили, что потом сходим в какие-то другие, а на сегодня нам хватит, и отправились ужинать. Ужин не был плотным, так как мы обедали. Этот раз мы лишь в шутку называли вторым свиданием, но совершенно не пытались даже придать событию хоть каплю романтичности. Однако этот ужин был ничуть не хуже предыдущего. Нам было столь же весело и комфортно. Расплатившись, мы ушли. Дождь даже не думал прекращаться, хотя лил весь день. Он то слегка накрапывал, то лил так, что казалось, что двигаешься по дну бассейна, а не по обычному тротуару. Заметив голубя, я, как и вчера, пробежал вперед, громко топая ногами, и спугнул его. Уилл рассмеялся, подбежал и взял меня за руку. И больше я не отпускал его за вечер. Я бы никогда не хотел его отпускать. У меня действительно было ощущение, что я нашел что-то свое; какую-то старую, любимую детскую вещицу, которая не пойми как оказалась на чердаке и внезапно нашлась при переезде. Я думал обо всем старом, привычном и родном, что было в моей жизни. И он сам становился для меня старым, привычным и родным. Мы шли, говорили о чем-то только нашем, а мира вокруг не существовало. Были только мы вдвоем, плотно отгороженные стеной дождя. Никто не мог увидеть, узнать, почувствовать, что творилось между нами. Мы были словно дети, играющие с взрослыми в прятки. Взрослые все знали, а мы думали, что мы выигрываем, прячась за занавеской. Каждый шедший мимо замечал нас, но никому не было дела. У всех были какие-то свои дела, которыми они спешили заняться. Каждый пробегал мимо, лишь коротко глянув на нас двоих, этих мокрых парней без зонтов, которые так ярко оба улыбались, держась за руки. Мы оба ровно так же замечали прохожих: этот угрюмый мужчина под зонтиком, эта старушка, которая стояла под крышей и чего-то ждала, хотя прекрасно видела, что дождь еще нескоро кончится, эта крохотная девушка, несшаяся куда-то, едва не падавшая в лужи, но продолжавшая свой путь в том же темпе. И таких прохожих были сотни. У каждого были причины быть такими, какими они были в тот момент. Причины были и у нас: мы были молоды, счастливы, влюблены и вдвоем. Мы бродили так до темноты, а затем отправились домой. Уставшие, мы ввалились в квартиру, уже с трудом передвигая ногами. Лондон все более и более впечатлял меня. Это был самый красивый и необычный город из всех, которые я вообще видел в своей жизни, хоть не так уж и много посетил. — Джек, иди в гостиную, я сейчас тоже приду. — Уилл говорил каким-то слишком уж бодрым голосом, для человека, который так рано встал и столько мест посетил. Сняв кеды, он бодро направился на кухню, а я все еще был в прихожей, с трудом снимая обувь. Медленным шагом я прошел в гостиную и устало плюхнулся на диван. И я бы, возможно, даже задремал, если бы не вошедший в комнату Уилл с его бесконечной энергией и всегда счастливыми интонациями. С ним попросту даже не хотелось спать. Хотелось ходить, говорить, смеяться, но никак не спать. Он не был скучным. Он был тем бесконечно интересным человеком, которого я хотел узнать как можно лучше. После того, сколько мы с ним встречались исключительно онлайн, я не никак не мог в должной мере насладиться его обществом. — Джек, проснись, ты турист, десять вечера — рановато для сна! И в Америке у тебя сейчас всего пять, — его голос даже слегка взбодрил меня, однако я все равно никак не мог понять, откуда в этом парне было столько сил. Он улыбнулся своей обворожительной улыбкой и произнес: — у меня кое-что есть, — затем он указал головой на свои руки, в которых он держал чашки. — Что это? — не столь весело, как он, но пытаясь звучать бодрее, сказал я. — Из тебя плохой актер, — усмехнулся Уилл, — а я принес горячий шоколад. Ты как-то говорил, что давно его не пил, а хотел бы. Вот я и подумал… — и он вновь улыбнулся своей шикарной улыбкой. Я обожал в нем все. Его улыбку, которая никогда не была притворной, его смех, который был таким дурацким, но заразительным, его не угасающую энергию и позитив, его умение понять меня. Это взаимопонимание можно сравнить лишь с моими первыми отношениями. Я улыбнулся ему в ответ и взял чашку из его рук. Он сел рядом на диван, взял пульт от стерео-системы и включил ее. Негромко заиграла какая-то песня. Слова начались сразу. Приятный голос, простенькая мелодия на акустической гитаре. Мне понравился текст, он задевал. По крайней мере, меня. Что-то в нем было такое особенное, что заставляло задуматься. «And I canʼt live without you now, oh-oh, I canʼt live even with myself, oh-oh-oh» — пелось в песне. Честно, я не знаю, хотел ли Уилл добиться от меня этих эмоций и выбрал именно эту песню, или же это была простая случайность. Вряд ли он мог сделать это специально, он ведь совершенно не знал обо всем том, что со мной произошло, лишь в общих чертах. Он определенно не знал всего — это была простая случайность. — Уилл, переключи, пожалуйста, — попросил я вновь возвращавшимся утомленным тоном. — Тебе не нравится? — удивленно спросил он. — Нравится, да только я не о том думаю, о чем следовало бы, — грустно усмехнувшись, ответил я и отпил глоток из чашки. — Знаешь, я, если честно, тоже, — и в его глазах промелькнул какой-то огонек, но я так и не понял, что это была за эмоция. Я привык понимать эмоции людей и не любил, когда они их скрывали. Он переключил, и заиграла хорошо знакомая по мелодии, но забытая по названию песня The Offspring. Так мы и сидели, пили горячий шоколад и слушали любимую обоими музыку. Уилл абсолютно по-домашнему расселся на диване и положил руку на спинку, почти что перекинув через мое плечо. Он слегка постукивал по дивану пальцами в такт каждой песне. Я повернул голову к его руке и увидел то, чего совершенно не ожидал увидеть там. Шрамы на запястье. Вся рука была изуродована ими. Трудно было поверить, что этот невероятно счастливый парень мог делать что-то такое. Я понимал, что плохо знал его прошлое, не мог быть уверен в своих выводах. Он мог оказаться на деле совсем другим, абсолютно не таким, каким я привык его знать. Я смотрел на его запястье и никак не мог поверить, что реально это вижу. Радовала лишь одна вещь: они определенно были старыми, им был не один месяц, а то и год. — Похоже, я тебя действительно плохо знаю, — вырвалось у меня. — Что? — в полном недоумении переспросил Уилл. — Ну… твои… э-э… шрамы, — с трудом выговорил я. — Знаешь, трудно поверить, что это сделал ты сам. Ты выглядишь таким счастливым. Уилл тяжело вздохнул. Я невольно задел его за больное. Я даже не хотел произносить ничего, оно вырвалось само. Он вновь погрустнел, как и в прошлый вечер, думая о чем-то своем. — Когда я был младше, — ответил он, наконец, — сильно младше, чем сейчас, в моей жизни все было хуже. Хотя… ну, субъективно хуже. По факту-то, я только стал старше и переехал от родителей. Он сделал паузу, набираясь сил для дальнейшего рассказа. — Если не хочешь говорить, можешь не продолжать, — произнес я, пытаясь звучать милым и заботливым. Я хотел знать, но совершенно не хотел ради этого мучить его. — Нет, я хочу. Я должен рассказать. Если я не говорил тебе о селф-харме раньше, то должен хотя бы сейчас это сделать. Тем более, вполне подходящий момент. Я боялся слушать дальше. Боялся разрушить этот красивый идеал Уилла, который я сам себе и придумал. — В общем, у меня была тяжелая депрессия примерно с двенадцати до восемнадцати лет. Я очень счастлив, что у меня была семья, которая меня тогда очень поддерживала, и друг, который оказал мне неоценимую помощь. Я обнял его, боясь, что он заплачет, и спросил: — Когда ты сделал последний порез? Он задумался, будто бы что-то считая. — В две тысячи тринадцатом году. Я еще много раз смотрел на лезвия, ножницы, кухонные ножи. Засматривался. Любовался. Мечтал. Но я пообещал своему другу и себе завязать с этим делом. И сила слова держала меня на плаву. В конце две тысячи тринадцатого года во мне будто что-то щелкнуло, и я стал таким, какой я есть сейчас, за считанные месяцы. Я иногда впадаю в меланхолию, но это не бывает дольше недели. Я вылечился, и я в полном порядке. Я слышал по его голосу, как ему трудно было об этом говорить, как тщательно он подбирал слова, чтобы выразить мысли. Внезапно для меня он отстранился и ободряюще улыбнулся, как бы говоря: «Эй, Джек, перестань переживать, со мной уж точно все в полном порядке». Он был человеком, которому хотелось верить. Я верил, что он был счастлив, несмотря на все свое прошлое. Я был готов верить всему, что он говорит, хоть бы он сказал, что ходит ногами по потолку. Его улыбка лишала всех аргументов. И разве не улыбка — признак счастья? Я взял его запястья, мягко, аккуратно, и произнес: — Я люблю тебя. И, если у тебя будут какие-то проблемы, ты всегда можешь обратиться ко мне за помощью. Я готов быть тебе еще одним таким другом, который поддержит и поможет. Я люблю тебя. Он поднял голову и взглянул мне прямо в глаза. В его глазах играл вновь тот непонятный огонек. Что-то счастливое в смеси с невероятной грустью, очень личное. Он подался слегка вперед и поцеловал меня. Это было так долго и нежно, так искренне. — Я тоже тебя люблю, — произнес Уилл вполголоса, — больше, чем ты можешь представить, — добавил он едва слышным шепотом, а затем обнял меня, уткнувшись мне в шею. Он еще что-то бормотал, так тихо и невнятно, что я смог разобрать лишь отдельные слова: «никто», «долго», «любит меня». Мы просидели молча, обнимая друг друга, несколько минут. Несколько невероятно долгих минут, в которые я чувствовал, что вот он рядом, что мы вместе. Он был своим и родным, и никуда не хотелось его отпускать. Хотелось каждую секунду провести с ним, хоть всю оставшуюся жизнь. Сидя в объятиях с кем бы то ни было, я начинал думать об излишне романтичных вещах. Но они никогда не казались мне странными. Эти мысли просто мелькали в моей голове, и от них становилось куда приятнее. Затем Уилл тихо отпустил меня, выключил стерео-систему и сказал, пытаясь не нарушать наступившую ночную тишину: — Пошли спать? — и почти по-матерински улыбнулся. — Пошли, — ответил я так же тихо, в который раз покоряясь этой неподражаемой улыбке. Мы вышли из гостиной и направились друг за другом в спальню. Переодевшись, мы легли. Как и всегда, он расположился с самого краешка, слишком далеко от меня. Я подвинулся к нему и обнял. Я не мог видеть этого в темноте, но я почувствовал — он улыбнулся. На этот раз я засыпал с мыслью, что я могу сделать человека счастливее. Я понимал, что Уилл любил меня, и ему было хорошо просто оттого, что я рядом. Чем я это заслужил?