Бриллиантовая пыль

       — … И перед операцией голодная диета — двенадцать часов.        — Как? Вообще не кормить? — глаза хозяйки готовы были выпасть из глазниц.        — Воду можно давать в неограниченном количестве.        — Да как же она будет голодная!        — Ничего. От одного разгрузочного денька не умрет. Ей это не грозит, — Ирина Алексеевна в подтверждение своих слов чуть помяла жировую подушку на животе у кошки. — И не нужно так откармливать животное. В восемь месяцев иметь такие отложения — это ненормально.        — Но она у нас уже привыкла, что мы встаем и…        — Послушайте, — серьезно глянула врач на хозяйку. — Если вы не в состоянии взять себя в руки и убрать от кошки корм, то я отказываюсь нести ответственность за возможные последствия вашей халатности к рекомендациям. Голодная диета — это правило. Правило, потому что на препарат будет рвота. Если кошечка поголодает день — ничего страшного не случится. А вот если, когда она будет лежать на спине в наркозе, у нее начнется рвота и еда попадет в дыхательные пути, от аспирационной пневмонии мы ее, скорее всего, не откачаем. Так что решайте, что для вас важнее — чтобы она жила или чтобы не строила вам глазки утром перед операцией.       Судя по всему, хозяйка напугалась. Ирине Алексеевне того и надо было. Таких нужно именно припугивать. Разумеется, если вдруг у животного начиналась рвота во время операции, врачи не распускали пальцы веером, а тут же отвязывали его от стола и переворачивали в естественное положение либо вниз головой, профилактируя вдыхание рвотных масс. Но от аспирационной пневмонии застрахован не был никто. Поэтому все, что можно было сделать — это свести возможность ее возникновения к минимуму. Но даже это уже зависело от врачей только косвенно, и Ирина Алексеевна знала, что для успеха лучше всего напугать возможными последствиями. Пока что это срабатывало.       Записавшись на операцию, хозяйка ушла, а Ирина Алексеевна вернулась за рабочий стол. День обещал быть пустым. Из операционной с кружкой чая вышла довольно растерянная Катя.        — Ир. Ну поспрашивай меня о чем-нибудь.        — Не хочу. Ты и так все знаешь. Жди, пока новая клиника откроется, и тебя сразу повысят до врача.        — Я не могу так больше ничего не делать. Хоть бы кто с чем-то экстренным пришел… инородка какая-нибудь… камень…        — Или пиометра, — вторила, улыбаясь, женщина.        — Да-а-а… или пиометра…        — Какую по счету кружку чая ты уже пьешь?        — Не знаю. Третью или четвертую… а ведь даже обед еще не наступил.       Затишье закончилось только к трем дня, но Ирина Алексеевна этому не обрадовалась, потому что на прием пришла Макеева со своим котом. Ветврач уже начинала ненавидеть, когда Степку приносили в клинику, потому что если его приводили на осмотр — значит, ему стало хуже. Тем не менее, Ольга Владимировна еще и находила в себе сил шутить.        — Свободны, Ирочка? А это мы пришли. Хвораем и ходим по больницам, как старики столетние, — она опустила серого кавалера на стол. — Преднизолон нам, по-моему, уже до фени. Кашляем мы.        — Кашляете? — Ирина Алексеевна насторожилась. — Давно?        — Да вот только пару дней назад обратила внимание, что какие-то приступы у него стали другие. Раньше больше хрипел, а теперь именно кашляет. Как будто что-то в горле у него застряло. И рвота иногда бывает.        — Ясненько… — мрачно протянула врач. — Ну-ка, пойдемте-ка в дальнюю комнату. Эхокардиографию будем делать, смотреть, что там с сердцем.       Полчаса исследования, которое Степка снес героически без всякого писка, расстроили Ирину Алексеевну и саму Макееву еще больше. Гипертрофическая кардиомиопатия в сочетании с митральной регургитацией второй степени — вот такой был дан диагноз.        — В принципе, с учетом, что ему постоянно не хватало кислорода, присутствовала хроническая гипоксия тканей, ничего удивительного в этом исходе я не вижу, — врач вытерла с выбритого участка на грудной клетке кота прозрачный голубоватый гель. — Сердце работает активнее, разносит еще больше крови. А повышенная нагрузка ведет к увеличению самой мышцы, в результате этого увеличения уменьшается объем полости, уменьшается сердечный выброс. Чтобы это компенсировать, сердце работает еще интенсивнее, и это образует порочный круг. Вот такие дела.        — Помоги нам, Ирочка. Ты всегда помогаешь. Пропиши что-нибудь, что угодно — мы проколем, пропьем, проректалим — неважно.        — Надо подключать сердечные гликозиды. Отныне они, мексидол, эуфиллин, вазотоп и преднизолон для Степки, можно сказать, будут заменять еду. Но на какое время это будет помогать — я даже не могу предположить. Все упирается в то, насколько вы сами готовы тянуть его.       Макеева сделала круглые глаза.        — Мы будем тянуть столько, сколько это вообще возможно. Я не оставлю Степушку… только не теперь, когда мы столько вместе перенесли.        — В таком случае я буду помогать вам со Степкой столько, сколько вы будете нуждаться, — кивнула Ирина Алексеевна. — Поменьше стресса для него. Если кто-то в подъезде начинает ремонт — подключайте успокоительные, «Кот Баюн», дозировка вам известна. Переходите на диету «Ренал».        — Почечную? — Ольга Владимировна приподняла одну бровь.        — Да. У кошек она идет и как почечная, и как сердечная — потребности при этих заболеваниях у них одинаковые, — пояснила врач. — Будем надеяться, что это хоть на какое-то время если не облегчит его страдания, то хотя бы удержит заболевание в одной поре.        — Понятно… будем стараться, — вздохнула женщина, опустив взгляд. Через секунду она вновь подняла его на лицо своего врача, выдавив из себя улыбку. — Ну, а у вас там как, Ирочка? Давайте отвлечемся, поговорим.        — О, ну тогда пойдемте, я вам чаю налью, — Ирина Алексеевна кивнула в сторону письменного стола. — У нас все хорошо. Димка здоровый, как слон, тьфу-тьфу-тьфу. Даже как-то неловко говорить об этом при вас…        — Да что вы, — Ольга Владимировна махнула рукой, поставила переноску со Степушкой на приемный стол и села перед ветеринаром. — Я только рада за вас. Котенка-то завели, как хотели?        — Завели, — улыбнулась Ирина Алексеевна. — Мейн-кушку нам за полцены продали, которую мы оперировали от грыжи. Позавчера забрали домой. Димка в восторге. Ласковая девочка, очень хорошая. Даже Сереже она нравится, а сын в ней вообще души не чает. И она в нем тоже. Вчера в обнимку спать улеглись, так мы с Сережкой весь вечер на них любовались.        — Как назвали?        — По родословной имя — Джанита, дома зовем просто Дзэн. Это потому, что она, когда отдыхает, сидит такая умиротворенная, прикрыв глаза, еще и усы эти белые… котэ достиг дзэна. Я пошутила так, вот с тех пор и приклеилось.        — Ну и хорошо. Дом без кошки — это не дом, — женщина с грустной любовью в глазах посмотрела на переноску. — Хорошо, когда они здоровы.       Ирина Алексеевна промолчала, не зная, что на это ответить. Катя внесла на прием две кружки чая; разговор зашел на темы, далекие от ветеринарии. Они уже давно общались, как близкие подруги, иногда встречались и ходили вместе по магазинам, а с недавнего времени записались на одни курсы йоги. Вне стен клиники с некоторых пор они не заговаривали о животных, потому что это всегда делало настроение плохим. Забот хватало у обеих и без депрессий.        — Как там Сережкина племяшка? — поинтересовалась Ольга Владимировна.        — Юла юлой. Не уследишь. Я не представляю, как Света с ней справляется. Но любознательная такая, хорошая девчонка. Говорит, хочет стать ветеринаром, как я и дядя Сережа. Вот, жду, когда она достигнет того возраста, что можно будет начать отговаривать, — Ирина Алексеевна хохотнула. Макеева еще раз грустно улыбнулась.        — Там, глядишь, сама перехочет. Ей же сейчас шесть, да? Это такой возраст, когда детки хотят всеми подряд быть. Утром будут работать там, вечером — там, а ночью сторожами подрабатывать.        — О да. Нам бы столько энергии.       Поболтав еще несколько минут на разные отвлеченные темы и допив чай, женщины попрощались друг с другом. Макеева ушла, и в клинике еще на несколько часов воцарилась тишина. Невыносимая тишина. Ирина Алексеевна ненавидела такие дни. От них она уставала еще больше, чем от насыщенных. Хотелось спать, а клевать носом на работе нельзя. Николаичу, развлекающему дома сына, наверняка скучно не было. Вот бы он догадался к ней приехать… но ведь не догадается же.       Вздохнув, Ирина Алексеевна открыла «Плаг Инк.» и загрузила новую игру за нано-вирус. Хоть какое-то развлечение, хотя это тоже приелось до невозможности. А еще болела спина. Йога наступит через два дня, до этого времени нужно еще дожить.       Под самый вечер в клинику пришел клиент, неся за пазухой кота, даже по внешнему виду которого было ясно, что у него за проблемы. Как выяснилось минутой позже, ему было тринадцать, на улицу он ни разу не выходил, а в последнее время начал задыхаться. Ирина Алексеевна осмотрела пациента, оценила чудесный синюшный цвет его языка и направила обоих в кабинет с УЗ-сканером. Правосторонняя сердечная недостаточность, приведшая в итоге к обширным отекам и асциту.        — У котика проблемы с сердцем, — выдохнула она. — Нужно лечить, снимать отек, а потом — пожизненно сидеть на сердечных препаратах. Курсами пропивать будете с перерывом в две-три недели. Сразу спрошу: вы готовы тянуть кота?       Какие-то долгие пять секунд хозяин помолчал.        — А смысл есть? — вопросил он в ответ через некоторое время. Ирина Алексеевна пожала плечами.        — Это вам решать, есть ли смысл. Хотите ли вы, чтобы он пожил еще какое-то время или у вас нет на его поддержку возможности или желания — это тоже вам решать. Если хотите тянуть — я выпишу лекарства. Если нет — тогда… сами понимаете. Вылечить сердечную недостаточность невозможно. Это поддерживается, но как долго — никто не может вам сказать. Может, месяц. Может, год. Может, несколько дней.        — Сколько будет усыпить? — почти прошептал хозяин.        — Эвтаназия кошки у нас стоит девятьсот рублей. Если хотите оставить его, чтобы кремировать, то еще дополнительно тысячу рублей.        — Давайте сделаем.        — Оставлять будете?        — Да. Мне обязательно нужно присутствовать при этом?        — Нет. Если не желаете смотреть, то можете расплатиться и идти домой. С котиком мы справимся. Хотите знать, как это происходит? — она немного повысила голос, видя, что он хочет что-то спросить. Мужчина кивнул. — Сначала мы вводим наркоз, и котик засыпает. Затем колем препарат, который останавливает сердце. Сердце, не дыхание. Он не задыхается.        — Хорошо… рассчитайте меня.       Когда мужчина ушел, Ирина Алексеевна прошла в операционную, где Катя уже ввела пожилому пациенту наркоз и готовилась делать интракардиальную инъекцию. Врач остановила ее.        — В чем дело? — Катя недоуменно приподняла бровь.        — Дай мне. Я хочу.        — Ладно… как скажешь, — фельдшер покорно передала шприц с лидокаином начальнице и отошла чуть назад. Ирина Алексеевна нацепила на себя фонендоскоп и четким, отработанным движением вошла в плоть животного. Она смотрела в глаза коту, вводя смертельный препарат, потом слушала его сердце и свою собственную душу. Есть ли внутри еще что-то, что кричит или хотя бы шепчет, что она поступает неправильно? Как бы ей была охота услышать этот голос… но нет. Ни звука. Только тиканье механических часов у нее на руках и последние дыхательные рывки вытянувшегося в тонической судороге кота.        — Все, — сообщила она Кате с некой разочарованностью в голосе. Фельдшер кивнула, готовя коробку и пакет, а Ирина Алексеевна ушла на прием. «Все» — это значило что? Что животное отмучилось и перестало жить? Или что жалость и умение сопереживать из нее самой высосаны до последней капли?       «Иссякаешь, да? Пламя тухнет потихоньку?»       Нет, не тухнет. Оно уже потухло. Знала ли Ольга Владимировна, что только ее улыбка и безграничная, всепоглощающая любовь к питомцу не дает врачихе стать роботом-ветработником? Не знает. И не должна узнать.       Никогда.