Треск

Это всё те же старые дела, не так ли? Эдвард осматривает привычные улицы Мюнхена и совершенно не понимает, почему всё ещё здесь. Со смерти Хайдериха его больше ничего тут не держало. Мир оставался красочным, но Элрик потерял умение хоть как-то те цвета различать. Он смотрел на вывески торговцев, на фахверки, на черепицу остроконечных крыш. Он был среди людей, в толпе и та, словно река, обтекала со всех сторон, пока он стоял на месте. Что-то путанное маячило перед глазами, нечто непонятное. То, во что не особенно хотелось даже вдумываться, делать предметом какого-либо внимания. Нечто, что звалось очень просто: реальность. Та, в которой он сейчас. Та, которая была до этой. Эдварду просто всё осточертело. Он злился, раздражался. Пустоту внутри сменяла горечь пополам с раздражением, гнев, снова пусто. Колесо смирения. Чуждость происходящего, существующего и живущего круг него. Тем временем мир, что его приютил, стоял на пороге войны. Эдварду нужна была работа — желательно та, где не нужно думать. Поиски способа вернуться домой привели к очередному провалу. К участию в несвоей войне. Решение было принято импульсивно. Окопы стали местом ночлега, камуфляж — второй кожей, оружие — продолжением руки. Пока взрывчатки палили в небо, пока ночью в небе падали звёзды… Он на грани. Снова на грани. Уши заложило от взрыва, что раздался совсем неподалёку… Ведь всё это фарс, верно? Всё это — просто сплошной фарс? Ударной волной его отбрасывает и Эдвард теряет сознание. Где-то на периферии мелькается мысль, ощущение: он не жалеет. В конце концов, жить так, словно вынули душу — не жить совсем. Пусть, наконец, всё исчезнет. И эти чёртовы звёзды, и это чертово небо… Калейдоскопом вертится его прошлое, глупой киноплёнкой. Такой быстротечной, с тёмными трагичными пятнами и легкими вкраплениями солнечных лучей. Был ли он когда-либо счастлив? Существует ли счастье вообще? Мысль, такая ясная и чистая, последний душевный порыв: он хочет увидеть брата. Он хочет увидеть тех, кто ждал его По Ту Сторону завесы миров. Ризенбург с высоты птичьего полёта кажется сказкой с пронзительными зелёными холмами и игрушечными домиками. Сказкой, что выпестовала его, подарила жизнь, привнесла солнца и тепла близких ему людей. У далёкой и взрослой теперь Уинри всё такие же красивые светлые волосы. Он хотел бы с ней поговорить, но она в его снах никогда его не замечает. Он видит её сейчас, вот она — сидит за столом у какого-то сложного чертежа, грызет кончик карандаша, поднимает глаза к потолку и вновь опускает на чертеж. — До свидания, Уинри. Мгновением позже он оказывается в заваленной книгами спальне. Из приоткрытой двери балкона виднеется архитектура Централа, сквозняк едва заметно колышет шторы. Эдвард видит задремавшего послеобеденным сном брата и ему даже кажется, что он мог бы проникнуть в чужой сон. — Альфонс, почему ты не отзыва… Рой Мустанг останавливается у входа в комнату и не договаривает начатую фразу. Его взгляд упирается в юношу, который склонился над братовой постелью. — Я умираю, полковник, — словно о погоде идёт речь, говорит Эдвард и выпрямляется во весь рост. — Для меня ты ещё тогда умер. Но точно так же остался навсегда живым. — Не бывает бессмертных людей, тебе ли, Мустанг, об этом не знать, — нахально выводит Элрик. — Черт побери, иногда мне кажется, что я действительно говорю с тобой настоящим. — А как иначе? — Эдвард разводит руки, улыбается, но исчезать, кажется, не спешит. — Тогда уходи. Я хочу верить, что ты где-то там и всё ещё жив. Позволь мне остаться в мире своих грёз. — А лучше выживи и приходи, так ведь? — Верно. Никто не шевелится, пауза. Два механизма встретились, и ни один из них не спешит возобновлять привычный режим. Время как явление будто перестаёт существовать - разбивается о непроницаемый купол, скрывший мужчину и юношу. — Я слышу взрывы, — Эдвард прикрывает глаза. — Они повсюду, Рой. — Мир. Моих. Грёз, — цедит Мустанг. — Я же тебя просил! — Я где-то там. И я всё ещё жив, — говорит Элрик точно молитву. — И ты выживешь и придёшь. — Я выживу и приду. Завидев вспыхнувший тотчас огонь в золотых глазах, Рой усмехается. «Не возомни себя Прометеем». — С кем это Вы разговариваете? — вклинивается в пространство голос Альфонса Элрика. Мустанг моргает и больше никого пришедшего С Той Стороны не видит. На секунду его выражение лица становится потерянным, но оно же сменяется полным контролем, упрямой уверенной верой. — Вслух болтаю всякую чушь, — отвечает Альфонсу военный. Иногда важно вовремя высечь искру, и Рой Мустанг — он же Огненный алхимик — знает об этом не понаслышке. — Зачем? — подозрительно щурится Ал. — Вообще-то это ты говорил во сне, а я забавлялся и отвечал на твою бессмыслицу. — Врёте-врёте! — смеется Элрик-младший и перескакивает на другую тему: — Я когда просыпался, слышал какой-то треск. — В самом деле? Какие у тебя интересные сны. — Слышал треск и вашу бессмыслицу. — Быть может, ты не до конца проснулся? — Это был Эдвард, да? Вы с ним говорили? — вдруг серьёзно спрашивает Альфонс. — Не буду отрицать. — И что он сказал? — Привет тебе передавал... И сказал, что постарается вернуться. Тем временем, «где-то там» нашли раненого солдата. Он был без сознания и видел сон, в котором нужно было повторять: «Я где-то там и я всё ещё жив». Он клялся выжить и прийти. И, в конце концов, он выжил и пришел.