***
День экзамена, хоть и давно ожидаемый, случился внезапно. Настолько внезапно, что стоя в коридорах Александрийской библиотеки Петунья не переживала, не успевая осознать происходящее. Даже встревоженные студенты всех полов, возрастов и рас оказались не способны поколебать ее спокойствия. Правда, в какой-то миг ей почудился в толпе знакомый носатый профиль, но девушка отмахнулась от видения ввиду его невозможности. Экзамен проходил в огромном зале с монолитными колоннами, возносящимися к теряющемуся в полумраке потолку, вокруг которых висели огромные сферы света, бросавшие тревожные тени на изукрашенный мозаикой пол. Причудливая вязь выложенных камнями рун собиралась в пентаграммы, составленные в разных рунических традициях. Кроме комиссии и двух соискателей в зале никого не было, отчего у Петуньи возникало ощущение собственной незначительности. Девушку и еще одного претендента поманили к связке, в которой причудливо сочеталась эклектика европейских рун и китайских иероглифов. Вокруг основы для темпоральной пентаграммы собралась комиссия, состоявшая из десятка почтенных магов, среди которых Петунья узнала куратора, новоявленного Хранителя времени и, что было неожиданно, но приятно — Дамблдора. Она осторожно улыбнулась директору и слегка кивнула в знак приветствия. — Кто желает защищаться первым? — спросил гулким голосом глава комиссии — седобородый старец с посохом, увенчанным человеческим черепом. Петунья пожала плечами, уступив. Пользуясь тем, что претендент разворачивал папирус с начерченными рунами темпорального прыжка, Дамблдор подошел поближе: — Прекрасно выглядите, мисс Эванс. Признаться, вы удивили старика. Я ожидал, что на защиту будет представлено рунное облачение Хогвартса. — Я думала об этом, — призналась Петунья, — но не успела внести темпоральную составляющую. Директор пристально всматривался в нее, словно выискивал что-то на лице: — Полагаете, преодоление аномалии в Гриффиндорской башне не устроило бы комиссию? Я боюсь, мисс Эванс, вы не вполне осознаете, чем рискуете. Странный разговор прервало приглашение к началу экзамена. На мозаичной основе уже разложили папирус претендента: от непрерывного движения иероглифов слегка кружилась голова. Дамблдор легким движением палочки подсветил значки, и члены комиссии принялись изучать связку, бормоча что-то друг другу. Наконец, все согласно кивнули и допустили претендента на одну из половинок в центре пентаграммы. Мгновение спустя из черты, делившей центр пополам, вверх взвилась перламутровая ширма, а на второй половинке появился еще один претендент — точная копия первого. Петунья затрясла головой и жадно всмотрелась в абсолютно одинаковых молодых людей: при таком крошечном хронопрыжке даже ее глаза не улавливали разницы между Ходоком и Следом. Первого претендента окутала дымка, мешавшая ему видеть и слышать. — Aut viam inveniam, aut faciam, — громко произнес вновь прибывший. Дымка исчезла, и След начал готовиться к прыжку. Без суеты и спешки он, изрядно воодушевленный присутствующей рядом копией, произносил заклятия и задавал рунам у себя под ногами иное направление. Иероглифы собирались в разных концах пентаграммы в движущиеся по замкнутой цепи узоры, которые, повинуясь махам рук волшебника, медленно вращались, сходились, подобно небесным светилам во время затмения. Внимательно следивший за медленным движением фигур на полу, глава комиссии громко и внятно произнес: — Aut viam inveniam, aut faciam. Мгновение спустя иероглифы сложились в сложную конструкцию темпоральной связки. И След исчез. Петунья невольно вздрогнула, ощущая в ногах предательскую слабость. «Такая обыденность для одних, такая трагедия для других». Счастливый Ходок быстрым движением руки замедлил движение иероглифов, продолжавших медленное вращение после перемещения, и вышел из пентаграммы. Старец деланно сурово кивнул и взмахом руки отпустил молодого человека. Тот, едва не прыгая от счастья, бросился на выход. Члены комиссии проводили его взглядом. — Оставил бы ты свое богоборчество, — проворчал негромко Ра-Гхор. — Мы же договорились о «Quid dubitas, ne faceris». — Fortunam suam quisque parat, — ответил тот. — И глупо верить, что мальчик примет в качестве личного кредо нашу напутственную мудрость. Да и не достанет у него фантазии на свою дорогу. Гораздо интереснее было бы… — он перевел тяжелый взгляд на Петунью, — напутствовать юную особу. Если это имеет смысл, конечно. — Quidquid latine dictum sit, altum sonatur, — фыркнул Бааль-Шем. — Девочка училась в Пражской Академии и достаточно хорошо знает латынь. — Я вообще наблюдаю массу необычностей в юной магглокровке, — медленно продолжил глава комиссии, пытаясь поймать взгляд претендентки черепом на посохе. «А ведь у него нет Высших глаз» — сообразила Петунья. И вдруг ей стало удивительно легко: даже опасения, что из зависти ее могут завалить, отступили перед дерзким куражом. Она расправила плечи и демонстративно посмотрела на Бааль-Шема: — Non tam praeclarum est scire Latine, quam turpe nescire. Я могу начинать, куратор?***
— Я получил истинное удовольствие от твоей защиты, Эванс. Кабинет Хранителя Времени уже нес на себе отпечаток нового владельца: сложно было представить Маэв в этом прибежище артефактолога, состоявшем из двух половинок в отражение основных интересов своего хозяина. В одной части в полукруглом просторном помещении стояли причудливые артефакты, самый большой из которых отдаленно напоминал орган, на стенах висели разнообразные часы, а в рамах вместо обычных картин порой появлялись размытые движущиеся изображения, сопровождавшиеся непонятными надписями. В затемненной второй внимание зрителя привлекало огромное кресло с фиксаторами, над которым хищным пауком висел необычный артефакт. «То ли пыточная, то ли кабинет стоматолога. Впрочем, их нельзя в полной мере противопоставлять». — Удивительно, что они не настояли на запитывании связки и практическом воплощении хронопрыжка, — устало ответила Петунья. — Не знаю, что ты там напридумывала о магах, но нам не свойственно забивать гвозди микроскопом. — Ра-Гхор полюбовался ее удивленным лицом и хмыкнул, — да, Эванс, я знаю, что такое гвозди. Сейчас он выглядел как самый обычный человек, и не верилось, что несколько недель назад Петунья видела изувеченного инвалида: все конечности были на месте, лицо было пусть и не красивым, но без шрама. — И не только гвозди, разумеется, — взмахом руки он привлек внимание девушки к креслу с «пауком». — Этот артефакт позволяет мне сохранить жизнь и работоспособность при вживлении в чужой образ. В начале карьеры я решал несложные задачи, и пользовался оборотным уже в конце работы, чтобы отладить готовый протез руки или ноги. А со временем ко мне начали обращаться с более сложными заказами по замене частей внутренних органов. В некоторых случаях отсутствие органа вызывает настолько сильный болевой шок, что невозможно думать. Так что этот артефакт оказывается необходим. — А разве смотреть со стороны не надежнее? Ведь ракурс зрения пациента… «Тем более Высшими-то глазами». — Нет, проблему я вижу и так. Но в теле все так сложно переплетено и взаимосвязано, что понять, в чем та малость, которую надо восполнить протезом, — он пальцами левой руки показал крошечный зазор, — можно только вжившись в образ. Я так привык к оборотке в работе, что сейчас в последнем заказе, когда не возможно ей воспользоваться… нахожусь в неком ступоре. — Почему невозможно? — удивилась девушка. Во время разговора о работе лицо Ра-Гхора становилось строгим и вдохновенным — все еще некрасивым, в чем-то неприятным, но завораживающим. Человек создал свое Дело, а оно создало и изменило его. — Принцип работы оборотного зелья весьма специфичен. Мы берем частицу Образа, но заимствуем не его генетическое тело, а то, какую проекцию он имеет для Магии. Поэтому копия отражает жизненный путь Образа: его шрамы, мимические морщины и прочее. Но есть исключение. Если Образом является беременная женщина, то мы можем повторить только ее, а эмбрион (хоть с медицинской точки зрения он часть матери) скопирован не будет. «Логично, он же не самозародился в теле матери». — Проблема моей пациентки в одном из сосудов, который слишком узок, от чего крови к матке поступает недостаточно. Как результат, очередной эмбрион не получает необходимого питания и гибнет в утробе. Это называется замершая беременность. «Какой ужас!» Ра-Гхор внимательно посмотрел на Петунью: — Обычно так реагируют только матери, Эванс. — Так реагируют живые люди, — огрызнулась она. Протезист замялся, видно, ему было несколько неловко из-за своего спокойствия: — Как бы то ни было, помочь ей стать матерью за пределами моих возможностей. — Почему? Можно же заменить сосуд… Ра-Гхор резко вскинулся и начал быстро сыпать вопросами: — Где именно? На какую протяженность? Какой толщины он должен быть? Я уж молчу о том, что сосуд живой, поэтому не статичен. Или предлагаешь на каждом эмбрионе методом проб и ошибок обкатывать качество протеза?! Петунья испуганно отпрянула и замотала головой. — Остается только надеяться, что она не зальет мне слезами кабинет. Ненавижу слабость, особенно женскую. Слишком уж она нарочита. Хранитель сурово и озлобленно посмотрел на сжавшуюся в испуге гриффиндорку, неприятно скривился. «Протезирование не творит чудес, характер и гримасы не меняет». Словно услышав ее мысли Ра-Гхор отбросил всякие намеки на приятельство и принялся резкими быстрыми шагами мерить кабинет: — Впрочем, к делу. Несмотря на факты, лично мне кажется невероятным, что нелепая конструкция и слегка доработанный хроноворот запустили такой грандиозный поток, который все живущие считают основным временем. Такими темпами можно начать верить в теорию сознательной параллельности временных витков. «Спросить или лучше самой посмотреть?» — Теория эта, о неразумная магглянка, гласит, что Магия стремится к сохранению себя. Когда скапливается слишком много выродившихся или оскудевших родов, вымерших животных, утраченных артефактов, забытых магических и не только знаний, Магия создает в прошлом отражение недавней себя, запуская параллельное течение реки времени. В новых условиях развивается одно, в параллельной копии — выживает и эволюционирует другое. Эти снисходительные интонации, пренебрежительные жесты… Петунье стоило большого труда поддерживать цивилизованную беседу: — Только теория? «Если допускать существование разумного управления Вселенной, что-то в духе верований Толстого Монаха и Голоса, то почему бы и нет?» — Я скептически отношусь к ней. Слишком много наивной мечты о несбывшемся или утраченном, — Ра-Гхор хмуро уставился на картину, на которой появлялся и исчезал искривленный призрачный лик с раскрытым в беззвучном крике ртом. Изображение внушало девушке подсознательный, до мурашек по спине ужас. — А на деле, самая надежная вера — в собственные силы. Я долго недоумевал, зачем ты госпоже, и, наконец, начал понимать. Как бы абсурдно это не звучало, но ты гвоздь нашего времени. Отточенные жесты спасовали перед открытием: вместо изящного жеста правой бровью Петунья подняла обе. — Наше русло весьма неустойчиво, его постоянно сносит к верхней воде. Шаткая и непрочная конструкция преграждающей слияние ширмы зиждется на трех магах, причем два из них заменимы, а один — ты — нет. — Почему? Что во мне такого уникального?.. «…кроме беспросветной наивности». — Что-то очень сложное произошло, когда вы триадой перенеслись сюда. Прочие времяшественники заняли свое место, а ты… вплелась во множество потоков, перекрутила их немыслимыми узлами, и теперь кроме тебя удержать их некому. «Заняла тело Лили, вписалась в рунистику, получила Высшие глаза, приобрела новое имя… И никто же не поверит, если скажу, что просто хотела домой». — Что это означает в практическом ключе? — подавленно спросила Петунья. — Что именно ты должна запитывать главный протез нашего течения. Тот, который сможет со всех сторон укрепить «ширму», а потом из узловой точки направить наше течение по новому, самостоятельному руслу. Тогда мы перестанем зависеть от верхней воды и получим право на новую жизнь, — Хранитель торжественно воздел руки вверх. «Да уж воистину: благородный муж боится велений Неба». — И как это сделать, — она невольно сделала паузу, — вы представляете? Ра-Гхор медленно потер лоб левой рукой и тяжело опустился на стул. Словно маску сняли с его лица: стали видны большие мешки под глазами, тусклые глаза в красных прожилках и горькие морщины в уголках губ. — Это еще хуже, чем с неудающимся материнством, — кривовато ухмыльнулся он. — Проблема наглядна. Решение почти очевидно. Руки, — он раскрыл ладони с узловатыми мозолистыми пальцами, — вот они. Но… — Вам не хватает знаний или возможностей? — мрачно спросила Петунья. Она брезгливо относилась к этому человеку, несмотря на все его достоинства. И хотя странной гадливости к нему преодолеть не могла, да и не хотела, но помочь чувствовала себя обязанной. — Частично знаний. Я не понимаю, почему замысел Цейгергоффера удался не полностью. Чего ему не хватило? И частично — мне не хватает понимания, как работать с ширмой со стороны верхней воды. Петунья посмотрела в угол: пыльный, с пятнами масла на полу, поджала губы, но все-таки заставила себя сказать: — Он взял энергию недоВластелина. Для запитки хроноворота брали силу Альбуса Дамблдора, а тот не является полноценным Лордом Судеб. По крайней мере, таково мнение мастера Линя из Шаньси. Лицо Ра-Гхора прояснялось по ходу ее признания, а взгляд разгорался. — Про ширму я едва ли вам помогу, Хранитель, — Петунья развела руками. — Попробуй предложить что-нибудь очевидное, — неожиданно предложил протезист. — Любую глупость бабью, которая придет тебе в голову. «Нет, он физически не способен нормально разговаривать». Девушка прошлась из стороны в сторону, одновременно очищая сознание. Ассоциации с ширмой были исключительно сантехнические. В подобном она никогда не была сильна. — Если обычным людям нужно починить трубу, они вызывают сантехника. Если и он не понимает, как это сделать, то идет в паб и выпивает пиво со своими друзьями. И там, в неформальной обстановке они иногда придумывают что-то необычное. Она бы не удивилась, если бы Ра-Гхор поднял ее ассоциации на смех. Но он серьезно обдумал ее предложение и уточнил: — Друзья-сантехники? — Друзья-друзья. Или друзья-приятели. Или даже друзья друзей…